XXVII
Всемогущий префект претория был в ярости. Неуправляемый Домиций Агенобарб скрылся из-под домашнего ареста. Утром ему донесли, что беглец гостит в загородном доме Ливиллы. Макрон уже подготовил приказ преторианцам доставить его обратно в Рим. Что он теперь запоет, этот рыжий Аполлон? Едва ли Агриппинилла станет заступаться за него. Энния уже вторую неделю старается утешить ее, но безуспешно. Ссора супругов затянулась, к тому же сестру наследника грызет мысль, что он не на шутку влюбился в ненавистную ей Юнию. Весь Рим потешается над Домицием, а тому все равно. Отвергнутая Агриппинилла совсем не выходит из дома, принимая лишь Эннию. Вчера Невия поведала Макрону, что Агриппинилла ждет ребенка. Это лишь увеличило ее страдания.
Злость Сертория улеглась, уступив место громкому смеху, стоило лишь вспомнить злополучное состязание на пиру у Домиция, когда тот имел глупость вызвать Калигулу в надежде расположить недосягаемую Клавдиллу. Агриппинилла даже не появилась, наблюдая через потайное отверстие за происходящим в триклинии: синяки от мощных ударов драгоценного супруга еще не зажили на ее лице.
Макрон с женой были приглашены. Враги старались не злить друг друга, к тому же Домиций, находясь под следствием, зависел от милостей префекта претория.
Такого удовольствия даже боги не видывали. Префект опять рассмеялся, вспомнив шутку, что разыграл Калигула. Вошедшая Энния с удивлением посмотрела на мужа.
– Мой Невий, что так рассмешило тебя? – спросила она, ласково погладив его по седым волосам.
– Все не могу забыть состязание Марсия с Аполлоном.
– О, Невий! Как ты можешь напоминать мне о позоре моей подруги? – притворно возмутилась Энния, сама не сдержав улыбки. – Признаться, подобного Рим больше не увидит.
Они, перебивая друга, принялись вспоминать много раз пересказанные подробности.
В назначенный час собрался весь цвет римской знати. Самонадеянный Агенобарб пригласил всех. Множество высокородных патрициев в белоснежных тогах с пурпурной каймой делились новостями, степенно прогуливаясь по разноцветному мозаичному полу огромного светлого атриума. Матроны, благоухая дивными ароматами, собрались в кружок около фонтана в перистиле, делясь последними сплетнями и выставляя напоказ замысловато украшенные прически, дивные наряды из дорогих тканей, хвастались обилием прекрасных драгоценностей.
Когда пригласили в огромный триклиний, все поразились красоте убранства зала: роскошные ложа, покрытые драгоценными покрывалами, золотая посуда, украшенная дивной резьбой, пол, скрывшийся под лепестками экзотических цветков. Переменам и разнообразию блюд не переставали удивляться, медленно осушая чаши с тонким дорогим вином. Агенобарб не поскупился, потратив сумму, на которую можно было купить дом. Напротив лож пирующих находилась небольшая овальная сцена, украшенная множеством цветочных гирлянд, ее было видно из любого уголка зала. Пока не началось состязание, взоры присутствующих услаждали искусные танцоры.
Все ожидали прибытия Гая Цезаря и Юнии Клавдиллы. Они, видимо, не спешили, потому что номенклатор доложил об их приезде лишь после начала пиршества. Это был тонко рассчитанный шаг. Домиций уже порядком изнервничался, считая, что Калигула не принял вызова и не разрешит Юнии посетить его дом.
Все застыли при появлении прекрасной александрийки. Многие видели ее впервые и были поражены ее совершенной красотой. Она зашла в простой белоснежной палле с капюшоном, скрывающей ее от пят до макушки, и матроны, наслышанные о роскоши ее нарядов, смотрели с разочарованием. Но легким движением Клавдилла скинула паллу на руки подбежавшему рабу, и все, не сдержавшись, издали крик изумления. На девушке красовался наряд, достойный Клеопатры. Ее ведь называют в Риме александрийской девчонкой!
Только Юния с ее совершенной фигурой могла позволить себе такую вольность в одежде. Красную короткую тунику покрывало гофрированное прозрачное платье с высокими разрезами, перехваченное изогнутым книзу золотым поясом с египетскими символами, рукава с бахромой не скрывали тонких изящных рук, унизанных золотыми браслетами. Белокурые локоны закрывали лоб и плечи, а в волосах сверкала прекрасная диадема из бирюзы, лазурита и золота. Диадему обвивала массивная золотая кобра, ее голова с раздутым капюшоном поднималась над серединой лба.
Все жадно пожирали девушку глазами: женщины, беснуясь в бессильной зависти, мужчины, охваченные огнем желания. Тайно влюбленный в нее Макрон и не скрывающий этого Агенобарб были жестоко уязвлены в самое сердце. Никогда еще этот жалкий комок плоти в груди не сжимался так судорожно, остановившись, казалось, навсегда.
Гай представлял Юлия Цезаря: красная туника с птеригами, золоченый панцирь с фалерами в виде солнц, кожаные сандалии, короткий плащ легионера, меч на поясе и лавровый венок триумфатора. Мощный Калигула на своих тонких ногах с огромными ступнями совсем не смотрелся рядом с божественной красавицей. Но она любила только его! Любила, не замечая никого вокруг, его недостатки казались ей достоинствами, она вся дышала этой любовью, жила только ей. Но и развратный Калигула, к удивлению многих, не отходил от невесты ни на шаг, нежно держа за руку, обращаясь так бережно, будто она вся сделана из тонкого стекла.
Преодолев замешательство, Домиций кинулся к новоприбывшим и лично отвел их на почетные места. Музыка зазвучала громче, рабы зажгли еще светильники с благовониями, потому что ночь уже пришла в Вечный город.
Присутствующие мужчины не спускали глаз с Клавдиллы, поднимали чаши за ее здравие, казалось, они совершают ей возлияние, как самой Венере. Жены без конца одергивали мужей, в бешенстве шепча им на ухо колкости. Юния Клавдилла праздновала свой триумф. Такого Рим еще не видывал.
Наконец Агенобарб подал знак к началу состязания. Все уже изрядно выпили, поэтому принялись громко подбадривать хозяина. Домиций торжественно встал, слегка покачнувшись, отставил чашу.
– Гай Юлий Цезарь! – торжественно объявил он во всю мощь своей глотки. – Принял ли ты мой вызов?
– О да! – не менее торжественно провозгласил Калигула, поднимаясь во весь рост.
– Посвятим же наше состязание богам Аполлону и Венере, а несравненная Юния Клавдилла пусть рассудит по справедливости и одарит победившего, – сказал Домиций. – Предлагаю выбрать еще двух судей из присутствующих здесь высокородных патрициев.
Множество рук потянулись вверх – все захотели быть судиями этого необычного состязания. В конце концов выбор пал на старого Гая Помпония Грецина – ставленника Тиберия, бывшего друга Овидия, и сенатора Агриппу, тонкого ценителя искусства. Судьям поставили солиумы с резными черепаховыми спинками, инкрустированными серебром и цветными камнями, с массивными ручками и на высоких резных ножках в форме химер. Юния торжественно заняла центральный солиум. Жребий решил, что первым выступает Агенобарб. Его вызвали на сцену.
Он уже успел облачиться в белоснежную тогу с золотой каймой и венок из золотых лавровых листьев, изображая Аполлона, его рыжая борода была завита крупными кольцами на манер персидских властителей. В руках он сжимал изогнутую лиру, перевитую желтыми лентами. Фигура его выглядела величественной, но в то же время комичной. Зная нрав Агенобарба, вечно неопрятного и равнодушного к одежде, все диву давались тому, как изменила его любовь.
Когда Домиций запел под собственный неумелый аккомпанемент, первым побуждением присутствующих было заткнуть уши – настолько громко он ревел. Видимо, он решил, что чем сильнее он будет напрягать голосовые связки, тем лучше получится. Пирующие просто не знали, куда деваться, неудержимый хохот рвался наружу, но, помня о вспыльчивости непредсказуемого Агенобарба, никто не смел даже улыбнуться. Сама Юния сидела, точно мраморная статуя, не шевелясь. Ей приходилось тяжелее всех под пристальным взором Домиция, прикованным к ее лицу, а обижать его своим смехом не хотелось. Гней пел от души, долго расписывая красоту возлюбленной, прелести ее тонкого стана с такими вольностями, что Клавдилла постоянно краснела. Когда он закончил, все с облегчением перевели дух.
И на сцену выступил Калигула. Ни для кого не было тайной, что его певческие таланты гораздо скромнее ораторских. Поэтому тихие вздохи послышались отовсюду в предвидении худшего. Он провел пальцами по струнам и запел. Все замерли от удивления – насколько красив оказался его голос! Некоторые даже привстали, изумляясь. Песнь лилась, переворачивая души, проникая в тайные уголки, вызывая все хорошее и доброе. Матроны утирали невольные слезинки. Сам некрасивый Калигула даже преобразился, казалось, слушателям открылись тайные стороны его души. Лишь Юния задумчиво сидела, никаких эмоций не отразилось на ее прекрасном лице. Но этого не видел никто. Все, охваченные неизведанным волнением, устремили свои взоры на певца.
Едва песнь затихла, зал взорвался овацией. Выкрики одобрения неслись со всех сторон, все требовали награды Гаю Цезарю. Судьи встали с кресел, чтобы огласить решение. Старый Агриппа в волнении закашлялся. Тогда взял слово Помпоний Грецин, величественный седовласый старец.
– Сиятельные гости! – обратился он к присутствующим. – Мы единогласно присуждаем победу Гаю Юлию Цезарю. Пусть его прекрасная Клеопатра преподнесет ему награду. Давайте совершим возлияние Венере и Аполлону, благосклонным к сегодняшнему победителю!
– Пусть подойдет ко мне победитель! – звонко сказала Клавдилла.
Она сняла с пальца драгоценный рубиновый перстень. Калигула спустился к ней со сцены и встал рядом.
И тут случилось неожиданное. Из-за занавесей сбоку сцены показался актер в маске Аполлона. Он-то и подошел к Юнии, она торжественно поблагодарила его за прекрасную песнь и преподнесла награду. Все, остолбенев, молча наблюдали. Судьи в изумлении попятились.
– Что это значит? – спросил Агриппа.
– А это значит то, что достойный римлянин должен проявлять свои таланты не на глупых состязаниях певцов, а применять их на благо империи. Наследник престола Римской империи, империи, властвующей над миром, – не певец, рядящийся в маски. Предоставим же петь тому, кто нашел в этом жизненное призвание. Поблагодарим Мнестера, порадовавшего нас своим искусством!
Голос Юнии звучал торжественно и серьезно, и ни судьи, ни даже сам Агенобарб не решились возразить ей. Жидкие хлопки переросли в овацию Мнестеру, который снял маску и высоко поднял руку с сияющим рубином.
Агенобарб подошел к Юнии:
– Прости, моя божественная. Я и вправду недостоин петь пред твоими прекрасными очами. Ты дала мне хороший урок. Но я клянусь златокудрой Венерой, что когда-нибудь завоюю твое уважение и любовь.
Юния усмехнулась…
– Да, я лично слышала, что он так ей и сказал, – произнесла Энния, – «завоюю любовь». А она лишь смеялась. На что он надеется? Они с Калигулой выставили его на смех! Гай просто открывал на сцене рот, а за него пел Мнестер. Агенобарб кротко сносит насмешки и по сей день.
– Он сбежал из-под домашнего ареста и помчался к Ливилле, где гостит Юния, – сообщил Макрон. – Это уже слишком. Я послал отряд преторианцев доставить его обратно. Может, это охладит его пыл.
– Бедняжка Агриппинилла!
– Пусть просит у Тиберия развод. С ее красотой и богатством она долго одна не засидится, – прокомментировал Макрон восклицание жены.
– Я собиралась к ней!
– А я подумал, что мы сможем вместе провести этот солнечный денек. Все важные дела я уже решил, а остальные подождут.
Невий умоляюще посмотрел на жену, и она засияла от удовольствия. Давно она не видела мужа таким ласковым и нежным. Наконец-то он окончательно простил ей измену. Больше она не будет столь глупа или… неосторожна!
В этот момент номенклатор доложил о Кассии Лонгине. Энния и Макрон удивленно переглянулись.
– Проводи его в таблиний. Я сейчас подойду.
Невий и Кассий были мало знакомы между собой, изредка встречаясь на званых обедах. Высокородный патриций, сенатор консульского звания, Лонгин презирал Макрона, сына раба. И префект прекрасно это знал. Луций едва с ним здоровался, избегал пожатия рук и разговора в общей компании. К тому же при его репутации честного, порядочного человека ему претило всякое общение с префектом претория, славившимся неразборчивостью в средствах, жестокостью и циничностью взглядов. И вот теперь Луций Кассий Лонгин в доме Гнея Невия Сертория Макрона.
Префект застал его рассматривающим сделанный из туи столик для игры в кости. Кассий был очень привлекательным молодым человеком. Свои вьющиеся пепельные волосы он собирал сзади в хвост на старомодный патрицианский манер – такую прическу до сих пор носили Тиберий да еще старые Агриппа и Аррунций.
– Приветствую тебя, благородный Кассий! – с легкой усмешкой сказал Макрон, делая ударение на слове «благородный». – Какое дело привело тебя в мой дом?
– Приветствую тебя, Невий Серторий! – ответил Кассий. – Ты увлекаешься запретной игрой?
Глаза Макрона заблестели.
– Да, мне нравится. Я совсем недавно приобрел этот столик.
– Он великолепен! Никогда не видел ничего подобного, – восхищенно произнес Лонгин, наклоняясь и прищуривая голубые близорукие глаза.
На круглой поверхности столика с приподнятыми золотыми краями искусный мастер изобразил фараона Египта на колеснице рядом с царицей в рогатом венце. Каждая мелочь в облике и одежде фигурок была тщательно прорисована, в высоком уборе властителя сияли маленькие драгоценные камни. Стремительный бег белоснежных коней, казалось, не смогут сдержать даже вогнутые края столика. Макрон осторожно коснулся лика царицы своими грубыми короткими пальцами. Роскошным одеянием она напомнила ему Юнию на состязании у Домиция. Всмотревшись, он даже уловил сходство в лице, обращенном к фараону. Макрон глубоко вздохнул и обернулся к гостю.
– Не хочешь сыграть? – предложил Кассий. – Не могу удержаться от соблазна.
Макрон махнул рукой и сел в катедру, жестом пригласив гостя занять место напротив. Префект чувствовал, что Кассий не решается начать серьезный разговор, но делать самому первый шаг не хотелось, тем более что Лонгин слыл в Риме весьма счастливым в игре.
Озадаченная Энния, тайком через час заглянув за занавесь таблиния, удивилась, увидев игроков, азартно кидающих кости. Когда игра подошла к концу, Макрону пришлось объявить себя побежденным.
– Нет повода для расстройства, мой Невий, – сказал Кассий. – Мы можем начать заново.
– Выпьем вина, мой Кассий, – предложил Макрон. – И продолжим, клянусь Фортуной, сейчас твоему кошельку не поздоровится. Я готов к бою, к тому же царица благоволит ко мне.
Он нежно погладил огромной ладонью фигурку с тонкой талией. На миг мучительно сжалось сердце. Прикоснуться бы сейчас к волосам Юнии, такой далекой.
Рабы подали закуску и чаши с вином. Совершив возлияние своенравной Фортуне, гость и хозяин выпили.
– Я закажу себе золотую статую Фортуны, стоящую на драгоценном столике для игры в кости. Эта игра достойна этой богини. Клянусь принести ей роскошную жертву, если она позволит мне на этот раз выиграть у тебя, – стукнув кулаком по столу так, что подлетели чаши, сказал Макрон.
Кассий заулыбался. Префект претория поймал себя на мысли, что это его грубые манеры вызвали усмешку утонченного патриция. «Разряженный петушок», – с досадой подумал он.
Они, щедро подлив в чаши вина, принялись за следующую партию. В волнении Макрон раскраснелся, пот градом катился по лицу, он ослабил завязки туники и без конца потирал ладонью волосатую грудь. Лицо Кассия оставалось непроницаемым, поза – все такой же натянутой и прямой, когда ему три раза подряд кости показали Venus. Префект свирепел, кулаки его сжимались, сминая золотой кубок с бабками, но капризная Фортуна отвернулась от него окончательно. Canis!
Энния за занавесью с интересом наблюдала за мужем: она никогда не видела его таким. Глаза Макрона сверкали грозным блеском, будто он командовал войсками в сражении. Его зычный бас гремел по всему дому, заставляя со страхом переглядываться притихших, забытых клиентов в атриуме. Тихого голоса Кассия было почти не слышно, гость начал уже поддаваться из уважения к хозяину, но Макрон громко негодовал, требуя честной игры. Выбрасывая на гладкую поверхность кости, он в волнении бил себя по ляжкам, крича: «Все! Рубикон перейден!»
Выпитое вино дало о себе знать. Кассий наконец расслабился, рабы переодели его в тонкий синфесис, унесли тогу, залитую вином. Макрон, поднимая тяжелую чашу, без конца расплескивал ее, не обращая внимания, что Кассий с ужасом наблюдает, как падают красные капли на их одежду. Но, выпив, он уже на правах друга хозяина распоряжался его рабами. Энния злорадно наблюдала, как под властью Бахуса его манеры утратили утонченность и изысканность: он громко хохотал над солдатскими шуточками Невия, сам выдавая порою такие вещи, что женщина краснела.
Опустошив уже пятый кувшин, они принялись обсуждать своих жен и чужих, сплетничая не хуже старых матрон. Энния с ужасом узнала, что она по ночам храпит, а у Друзиллы кривые ноги, которые та искусно прячет под длинными одеяниями. Тут дражайший супруг опять открыл рот, чтобы поведать про очередной ее недостаток, и она не выдержала – решительно откинув тяжелый малиновый занавес, представ разъяренной фурией перед мужчинами.
– Напились пьяные! – сказала она, уперев руки в бока. – Вы сидите здесь уже битых пять часов, клиенты дожидаются тебя, Невий Серторий.
– Приветствую тебя, Энния Невия! – заплетающимся языкам проговорил Кассий Лонгин, попытавшись подняться и путаясь в просторном синфесисе. Его прежде идеальная прическа имела теперь довольно жалкий вид, с кончиков растрепанных волос капало вино.
Энния не выдержала и рассмеялась. Макрон грубовато притянул ее к себе и усадил на колени.
– Любит меня, – пьяно хихикнул он, подмигивая Кассию. – Подари поцелуй, моя птичка!
Энния с притворным гневом отбивалась от страстных объятий мужа.
– Весь Рим обсуждает, что вы до сих пор не спите вместе после ее измены с Витией. Поздравляю, что все решилось миром! – пьяно заметил Луций.
Супруги неприязненно поморщились.
– Былое кануло в Лету, – сказал Макрон. – К чему ворошить прошлое?
– О, да! Это моя жизнь с Друзиллой сейчас у всех на устах. Я знаю, что она изменяет мне. А я так люблю ее! Я все дал ей, чтобы она была счастлива! Драгоценные одежды, новые рабы, любой понравившийся дом! Я готов сдувать пылинки с ее сандалий, только б она улыбалась мне. А она… она предает меня!
Макрону один из рабов-соглядатаев уже докладывал, что Друзилла любезничала в атриуме у Калигулы с Фабием Персиком и они вместе гостят у Ливиллы за городом уже несколько дней. Но он не стал ничего сообщать Кассию.
– Я не хочу обсуждать ваши отношения с сестрой Калигулы! – произнес Макрон.
Энния тем временем соскользнула с его колен и удалилась распорядиться насчет обеда и проверить список приглашенных, а заодно отдать приказ собрать спортулы для клиентов, напрасно прождавших в атриуме.
– Я пришел к тебе по важному делу, – наконец решился Лонгин. – И действительно, не обсуждать мою супругу. Тебе, должно быть, известно, что Лелий Бальб обвинил Акунцию в оскорблении величия. Я хочу свидетельствовать перед сенатом, что она невиновна. Эта честная, порядочная матрона не запятнала себя никаким позорным деянием. Народный трибун Юний Отон поддерживает меня. Акунция когда-то очень помогла моей матери, я чувствую себя обязанным вернуть старый долг.
– Ты глупец! – закричал Макрон. – Как ты можешь спасти ту, что уже мертва? Думаешь, Бальб выпустит из лап свою добычу? Она богата, и ее состояние пополнит императорскую казну! А четверть получит обвинитель! Цезарь лично дал предписание сенату. Я ничего не могу поделать при всей моей власти! Твои глупые понятия о чести сейчас весьма опасны! Хочешь оказаться с Акунцией вместе? Любой доноситель, подслушав твои изменнические слова, упрячет тебя в Туллиеву тюрьму. Даже Домиций теперь под домашним арестом, а ведь гордая Агриппинилла на коленях умоляла отпустить его! И чего добилась она? Позорного скандала на весь Рим. Да Лелий Бальб после твоего выступления перед сенатом сразу донесет на тебя, чтоб получить четверть еще и твоего состояния! Возвращайся лучше в Капую и прихвати свою супругу! Ты, наверное, забыл, что женился на шлюхе, потерявшей девственность с собственным братом!
Онемевший Кассий смотрел на Макрона широко открытыми глазами. По-прежнему не говоря не слова, схватил полную чашу еще не разбавленного вина и, давясь и расплескивая, осушил всю до капли. Мутным взглядом он глянул на Сертория и проговорил:
– Сыну раба не присущи понятия о чести и благородном долге истинных патрициев. Ты и не сможешь этого постичь, ибо рабство у тебя в крови, ты унаследовал его от матери-рабыни.
Макрон побагровел, огромные кулаки его сжались, казалось, он вот-вот ударит Кассия Лонгина. Но голова того неожиданно свесилась на грудь, и он заснул, безвольно распластавшись на столике.
Макрон тяжело вздохнул, выглянул из таблиния и сделал знак управляющему. Тот почтительно приблизился.
– Собери, – он указал на бабки из расписной слоновой кости, – и вместе со столиком отправь домой к Луцию Кассию Лонгину. Когда этот господин проснется, предоставь ему мои лучшие носилки и рабов для сопровождения. И передай мой приказ номенклатору – для него меня никогда нет дома.
Вошедшая вслед за управляющим Энния схватилась за голову – эти безделушки стоят несметных богатств! Столик из туи обошелся в тысячу сестерциев! Но, посмотрев на хмурое лицо супруга, промолчала.
– Я еще покажу этим гордым патрициям, кто я таков! – зловеще проговорил Макрон. – Много голов полетит, едва Гай Цезарь придет к власти. Умоются кровью те, кого не достал старый Тиберий!
Энния торжествующе молчала. Она подошла, обняла огромную седую голову мужа и прижалась губами к жесткой колючей щеке:
– Я люблю тебя, мой Макрон!
