IV
Калигула пребывал в дурном настроении. Сидя в золотом солиуме, он принимал драгоценные дары от гостей и хмурился. Что за жалкие подачки несут эти сенаторы? Золотые чаши, статуэтки, украшенные камнями, какие-то свитки в резных капсах. К чему ему эти ненужные предметы, которыми завалены кладовые дворца? Подобные дары принимал еще Тиберий. Что может быть лучше звонких золотых, которые так нужны для постройки нового роскошного дворца? Ничего, золото можно разломать и переплавить в слитки, но что делать с бесполезными свитками и фигурками из слоновой кости? Надо же, богатый Агриппа расщедрился на уздечку для Инцитата!
Консулы, стоящие за его спиной, устали. Надо бы уже заканчивать и переходить в триклиний. Эта прорва народу наверняка с утра и маковой росинки во рту не держала, чтобы вечером наесться всласть на императорском пиру. К чему кормить стольких? Чтобы получить кучку бесполезных вещиц?
Ливилла скользнула на возвышение и прошептала:
— Гай, уже все собрались. Опоздавшие явятся сами. Друзиллы нет, как обычно, но она придет. Я была у нее утром.
Калигула кивнул и легко вскочил с солиума. Энния услужливо подхватила край пурпурного плаща своего нового повелителя и пошла следом, держась за руку Юлии. Ноги у нее подкашивались после долгого стояния в атриуме.
Гул голосов перекрывал музыку, но все разом умолкли, когда номенклатор объявил, что входит цезарь. Гай раскинулся на главном ложе, бросил небрежное приветствие окружающим и дал знак начинать пиршество.
В чаши гостей рекой полилось вино, закружились танцовщицы меж роскошными ложами, возлагая каждому на голову благоухающий венок.
Но едва поднялся с места Юний Силан, чтобы поднять чашу во здравие императора и сказать приветственное слово, как номенклатор перебил его, возвестив о Луции Вителлии, сирийском наместнике. Силан запнулся на полуслове и сел обратно. Красивый статный Луций важно вступил в триклиний и, бросив взгляд на императора, неожиданно накинул тогу на голову и, отвернувшись, стал приближаться к Калигуле. Все с удивлением наблюдали за его странными действиями. У императорского ложа Вителлий кинулся наземь и распростерся перед цезарем ниц.
— О, Гай Цезарь! Твое божественное сияние ослепляет жалкого недостойного раба, что на коленях принес тебе дары в честь праздника! — закричал он, голос его глухо раздавался из-под тоги. Затем он вытянул руку и щелкнул пальцами. И тут же пятеро смуглых девушек стайкой выпорхнули из-за занавеса и с низкими поклонами надели на шею Калигулы толстенную золотую цепь. Гай сразу наклонил голову под ее тяжестью.
— Спасибо тебе, Луций Вителлий! Ты единственный среди всех, кто догадался почтить достойно мой новый облик. Эти жалкие глупцы совсем не уважают нового римского бога, в чей храм пришли.
Испуганные возгласы перебили императора, и в мгновение ока все гости оказались простертыми на полу. Даже сестры и Энния последовали всеобщему примеру. Калигула с самодовольной ухмылкой смотрел, как пресмыкается пред ним цвет Рима. Права была Юния, завещая ему свободу и вседозволенность! Он унизит их всех, и патрициев, и плебеев, заставив воздать ему небывалые почести. Теперь ему дозволено все и по отношению ко всем!
— Можете занять свои места! Начинайте пиршество! — крикнул он и наклонился к Вителлию, едва раздались звуки музыки. — Мой друг, займи место рядом. Ты сегодня доказал свою преданность.
— Я так спешил из далекой Сирии выразить тебе, цезарь, свое почтение, что даже мои повозки с одеждой отстали где-то на Аппиевой дороге под Капуей, — опустив хитрые глаза, молвил Луций, — и дом оказался не готов к моему возвращению.
— Пустяки, мой друг! С сегодняшнего дня ты можешь жить во дворце, сколько пожелаешь! — громко сказал Калигула и, склонившись к Вителлию, добавил: — Твой сын тоже завоевал мое расположение. Он любит скачки едва ли не больше меня. Я даже простил ему то, что он собирался жениться на моей жене, когда Тиберий хотел нас развести. Всем кружила головы моя несравненная красавица! — Гай всхлипнул и поспешно отпил вина. — Но потом Авл доказал нам свою преданность. Признаться, он единственный, кто не отвернулся от меня на Капри, когда Тиберий вздумал вычеркнуть меня из завещания. Это было нелегкое время, но Тиберий поплатился за все.
— Я благодарен тебе, Гай Цезарь, за оказанную милость мне и моему сыну, — целуя императорскую руку, произнес Луций. — Кажется, твой тесть что-то собирается сказать, но не решается прервать нашу беседу.
Гай глянул на Силана, который стоял с чашей в руках, и махнул ему рукой.
— Да будет здравствовать вовеки наш милостивый император! Цезарь Добрый, Отец Армий и, наконец, Отец Отечества. Я хочу совершить возлияние в честь Гая Цезаря, что взял на себя столь важные обязательства пред сенатом и народом римским, от которых отказывались даже старцы на склоне лет!
Калигула побагровел, уязвленный столь явной насмешкой. Гости переглядывались, удивляясь откровенной наглости Силана. Как можно укорять императора в том, что возраст его юн? И в том, что он принял заслуженные почести от сената?
— Я делаю все во имя Римской империи, — кашлянув, ответил Калигула. Зеленые глаза его метали молнии. — Я лишь слуга своему Отечеству. И не тебе, вернувшемуся из ссылки и осыпанному незаслуженными милостями от Тиберия, попрекать меня! Как принцепс сената римского, я отказываю тебе в привилегии высказывания первым своего мнения в сенате. Я сказал!
Сокрушенный Силан сел, сопровождаемый неодобрительным гулом присутствующих. Юний корил себя, что не сдержал ненависти к убийце дочери. Последняя фраза вырвалась случайно. Марк поднял голову и встретился глазами с Макроном. Беспомощное сочувствие выражал взгляд друга и запоздалый укор.
На сцене появились актеры, и взоры гостей устремились на любимцев Рима Мнестера и Аппелеса. Калигула наклонился к префекту претория.
— Клянусь Юпитером, я страшно разозлен. Мой тесть преступил все мыслимые границы. Ты видишь сам, Макрон, как чтят меня мои подданные, — он кивнул на Луция Вителлия, — а мой тесть.
— Не гневайся, цезарь. Старик совсем выжил из ума, — попытался остудить его пыл Макрон. — Наслаждайся праздником! Мне не кажется, что Силан хотел обидеть тебя. Он пытался подчеркнуть важность взятых тобой обязательств и ничего более. Он считает тебя смелым, ведь Тиберий до конца не хотел называться Отцом Отечества из ненависти к Риму. Ты — желанный и любимый правитель! И имя твое воспоют потомки!
Калигула просиял от столь грубой лести и легонько ущипнул за плечо сидящую рядом Эннию.
— Где же моя сестра? Ты видела Друзиллу?
— Нет, мой цезарь. Раб относил ей приглашение, но вернулся без ответа. Хочет ли мой господин что-нибудь поесть?
Калигула окинул взглядом изобильный стол и вдруг заметил, как лежащий напротив Гемелл достал из синуса маленький флакон и сделал глоток. Гай быстро опустил глаза — надо же, его приемный сын принимает противоядие. И при всех! Слепая ненависть захлестнула Калигулу. А если мальчишка задумает отравить его? Ведь единственный наследник — он. И Силан вполне может подбить его на это. Он до сих пор ежедневно приходит к Гемеллу, и они вместе, возможно, уже сплели целый заговор. А заговоры разрастаются подобно гидре. Надо рубить одним махом ее головы! Пока их мало, пока не стало поздно! Завтра же.
Пронзительные звуки труб отвлекли Гая от тяжелых мыслей. На сцене появилась танцовщица, и у Калигулы помутилось в глазах. Как будто он резко перенесся в прошлое! Юния кружилась перед ним! Тот же наряд египтянки. Обнаженная округлая грудь под золотым воротником, прозрачная юбка и длинные стройные ноги. И облако белокурых волос, разлетающееся при каждом взмахе изящной головки. Калигула, не веря своим глазам, оглянулся на Макрона. Нет, не привиделось! Префект претория так же потрясенно смотрит на танцовщицу. Да и все гости тоже застыли в изумлении. Лишь Луций Вителлий невозмутим, потому что он не видел прежде Клавдиллы. Силан, побледневший и испуганный, схватился рукой за сердце.
Гай вскочил и закричал. Разом смолкла музыка, все обернулись к нему. Застыла танцовщица на сцене.
— Кто ты?! — кричал Калигула. — Зачем мучаешь меня?!
Тонкая фигурка расплывалась в глазах, он даже не заметил, что это льются слезы.
— Ты опять обманулся, брат! — крикнула девушка. — Ты принял меня за нее так же, как тогда, на рассвете, в саду.
Друзилла! Гай застонал и рванул золотую цепь, подаренную Вителлием. Будто ее тяжесть так сдавила грудь. Лопнули массивные звенья, и глухой звон разорвал тишину, сковавшую всех присутствующих.
Энния кинулась к нему, чтобы обнять, но он грубо оттолкнул ее, и она упала на ложе Макрона.
— Прочь поди, — хрипло молвил Гай. — Ты не заменишь ее.
И вышел, не прибавив ни слова. Гости молчали, глядя ему в спину, лишь один Силан невидящим взором продолжал смотреть на тонкую фигурку танцовщицы. А Макрон шепнул потрясенной и униженной Эннии:
— Поехали домой. Кончилась твоя жизнь императрицы.
Она зарыдала, не стесняясь соседей, и склонилась пред ним на колени.
Виниций тем временем взял на себя обязанности распорядителя, и пиршество возобновилось. Поначалу вялое, веселье наконец потекло рекой, музыка стала громче, выкрики смелей, а танцы актеров непристойней. Незамеченными ушли Макрон с Эннией и Марк Юний Силан.
Покинув триклиний, Калигула вернулся в спальню. Сердце неистово стучало, и в висках бешено пульсировала кровь. Холодная примочка остудила пылающий лоб. Вместе с волнением его переполняло и неистовое желание. Чресла пылали огнем похоти, перед глазами все еще плясала тонкая фигурка с белокурым облаком волос. Все сокровища мира отдал бы он за обладание любимой! Разве может кто-либо сравниться с ней? Выходка Друзиллы зажгла в нем огонь страсти. Энния просто удовлетворила позыв плоти, но утолить ту мучительную жажду, что мучила его в этот миг, не смогла бы ни одна женщина.
Он подошел к тайной нише и сорвал занавес. Мраморный лик бесстрастно смотрел на его перекошенное страданием лицо. В порыве отчаяния он сорвал с себя тогу и, оставшись обнаженным, приник поцелуем к холодным устам. Точно вспышка молнии пронзила темноту спальни, и знакомый голос спросил:
— Что ты целуешь мрамор, Гай? Он не зажжется огнем от твоей ласки. Калигула обернулся. Она, живая и невыразимо прекрасная, раскинувшись на ложе, манит тонкими руками, зовет. Красиво стекает ручей лунных волос. Юния!
Не помня себя, он вскочил к ней наверх и обнял, ощутив тепло тела. Слезы полились из его глаз, и она осушила их поцелуями, дразня и лаская его. Как сладок стал миг долгожданной близости, напоенный восхитительным блаженством! Он так боялся, что она вновь исчезнет, что еще долго не разжимал объятий, бесконечно целовал припухшие губы и играл лунными локонами, шепча нежности и слушая ее дыхание. Наконец, она, утомленная, отстранилась.
— Ты опять уйдешь? — спросил Гай, пытаясь удержать ее за тонкую руку.
— Нет, конечно, братик! Калигула застонал.
— Я так хотел верить в то, что ты — она. И мне это удалось, — печально сказал он.
— А что мешает тебе сейчас? Мы с ней похожи. Я даже волосы выкрасила в белокурый цвет, и, могу поклясться, сумела одурачить не только тебя одного. Все глазели на меня так, точно сама Юния явилась из царства Аида потанцевать для этих олухов, — рассмеялась Друзилла, укладывая гребнем непослушные пряди.
— Постой, сестра, помолчи, дай продлиться мгновенью. Я все еще любуюсь моей Юнией, — взмолился Гай, — она всегда так же расчесывала волосы после любовных игр, чтобы потом опять вспрыгнуть ко мне на ложе и растрепать заботливо уложенную прическу.
— Ты хочешь, чтобы я заменила ее для тебя? — вдруг повернулась к нему Друзилла. — Хочешь ли ты этого, брат? Я так сильно люблю тебя, что готова на все, лишь бы ты был со мной рядом. Ты можешь называть меня ее именем и думать, что ласкаешь ее тело, а не мое…
Калигула через силу кивнул, очарованный сладостным видением.
— Пусть будет так, — молвила она, и в глазах ее заплясали злые огоньки, — ночь принадлежит тебе и ей, но день — мой. Поклянись страшной клятвой, что сделаешь меня своей законной женой. Иначе я навсегда уеду из Рима, и ты больше не сможешь обманывать себя, тебе останется лишь темная мраморная голова, которая никогда не ответит на твои поцелуи.
Гай замолчал, обдумывая слова Друзиллы. Она — его сестра. Ради исполнения клятвы, которую она от него требует, ему придется попрать законы. Но что значат законы для бога? Они — ничто. Он перевел взгляд на темноликую Юнию и вдруг явственно увидел, как горят во тьме ниши ярким светом ее глаза. В тот миг он готов был поклясться, что она одобряла сказанное Друзиллой. Ведь она сама завещала ему то, о чем он думал в это мгновение. Взмах ресниц, и наваждение пропало.
— Я согласен, — сказал он и неожиданно добавил: — но достаточно будет того, что станешь моей любовницей. — Голос его дрогнул, и он опять посмотрел на статую. Глаза ее были темны. — Мне нужен наследник. А ребенок от кровосмешения никогда не будет им признан, даже если я изменю все законы. Боги не могут воздействовать на разум и чувства людей. Не искушай судьбу, соглашайся. Большего я не смогу тебе дать, сестра.
Друзилла кивнула, не в силах вымолвить слова от счастья. Пусть дорогой ценой далась ей эта победа, но что значит унижение притворяться той, кого она ненавидела, по сравнению с тем, что она будет повелевать Римом и блаженствовать в объятиях того, о ком мечтала с детства. Правда, глубокой ночью в ее душу закрались первые сомнения, а верно ли рассудила она, согласившись с братом, ведь, проснувшись, она увидела, как горько плачет Гай, стоя на коленях пред хладным мрамором своей мертвой возлюбленной.
Носилки Макрона и Эннии с трудом находили дорогу среди шумной толпы. Супруги молчали. Да и сказать что-либо друг другу не представлялось возможным из-за невообразимого шума, наполнявшего пьяный Рим.
Лишь дома, на Эсквилине, они смогли поговорить.
— Прости меня, Невий! — сказала Энния, прижавшись пылающим лбом к коленям Макрона, едва он опустился в катедру в таблинии. Глаза ее оставались сухи, все слезы она выплакала там, во дворце, устав от бесконечных унижений Калигулы.
Тело ее отозвалось тупой болью, когда Макрон поднял ее на руки и понес в спальню. Он бережно раздел ее и обомлел, увидев синяки на нежной коже.
— Он бил тебя, Энния? — испуганно спросил он и увидел, как она задрожала.
— Прости меня, Невий, — всхлипывая, повторила она. — Я была такой глупой. Ты и раньше прощал меня, но сейчас… Чем мне отплатить тебе за то добро, что ты сделал для меня? Брось ты меня во дворце…
— Я люблю тебя, Энния Невия! — солгал он, стараясь, чтобы истинные чувства не прорвались наружу. Ему было лишь бесконечно жаль ее, глупую и тщеславную, погнавшуюся за призрачной тенью величия. Она сочла достойной себя быть рядом с тем, кто всю оставшуюся жизнь обречен на безответную любовь к умершей. — Теперь мы будем вместе до самой смерти. И наши ошибки остались в прошлом. Их поскорей нужно забыть.
— Но я не знаю ничего о твоих ошибках, — произнесла Энния, прижимаясь к его мощной груди. — Ты всегда оставался мне верен…
Макрон усилием воли подавил нахлынувшую боль. Признайся он ей в своей любви к Клавдилле. Она не смогла бы этого пережить. Особенно сейчас.
— Да, да, конечно. Я всегда любил только тебя одну, мою красавицу. Ложись отдыхать. Этот дом рад, что ты вернулась.
— И я счастлива с тобой рядом, мой Невий. Скажи, ты простил меня? — Он кивнул. — Будь проклят этот Калигула, — добавила она, но без злобы, а лишь устало. — Хотела бы я отомстить ему.
— Все свершится и без твоего участия, — сказал Макрон. — Боги не допустят подобного кощунства. Он не имел права равнять себя с ними.
Едва Энния смежила усталые веки, как он быстро вышел, боясь спугнуть ее хрупкий сон. Вернувшись в таблиний, он в гневе смел со стола бумаги и застонал, обхватив голову руками. Все пропало! Силан своими необдуманными словами погубил их общее дело. Сознает ли сенатор, что дамоклов меч завис над его головой? Калигула не простит его. Лишение привилегии, дарованной Тиберием, самого знатного и влиятельного сенатора могло означать только одно — его скорую гибель. Макрон мысленно обратился к богам с мольбой, не осмеливаясь облечь ее в слова. Он просил их отвести угрозу от него самого, понимая, что Силана теперь не спасет даже вмешательство бессмертных.
Не один он молился в ту ночь. Марк Юний стоял на коленях перед ларарием, где курился тонкой струйкой фимиам, и тоже разговаривал с богами. Он просил у них совета, но боги равнодушно молчали, зная, что над нитью его жизни уже занесены острые ножницы неумолимых парок.
Прошла неделя, прежде чем он вошел в курию на назначенное заседание, и сразу почувствовал, как стена молчания окружила его со всех сторон. Ни один из его друзей не сел рядом с ним на мраморную скамью. Обидные слова рвались наружу, хотелось заклеймить позором всех этих жалких трусов, пресмыкающихся перед тем, кого они сами сделали императором, предав волю Тиберия и вычеркнув из завещания Гемелла, как соправителя. Но Силан молчал. Молчал он и тогда, когда слово взял Луций Грецин из преторского сословия, которому он покровительствовал, и произнес в его адрес обвинительную речь, наспех составленную и изобилующую юридическими ошибками, прежде всего той, что все дела об оскорблении величия были запрещены самим императором. К счастью для Силана, не готового к неожиданной борьбе, принцепс отсутствовал на первом заседании в новом году, и Юний молча вышел, не сказав ни слова в свою защиту. Просто прервал на полуслове Грецина и ушел. Путь его лежал на Палатин, он должен был поспеть к позднему пробуждению своего зятя. Гордыня сенатора смиренно склонила голову перед силой.
Калигула, как ни странно, сразу принял его в своей спальне, раскинувшись на ложе, хмурый, с отекшим лицом.
— Говори, Марк Юний! — сказал он, делая вид, что не заметил приветствия Силана. Сенатор бухнулся на колени и пополз к ложу, приподнял и горячо поцеловал кончик простыни. В душе его бушевала буря, но он униженно продолжал глядеть в пол и целовать тонкую надушенную ткань. Сейчас он не осмелился даже прикоснуться ни к тоге, ни к сандалии того, кого ненавидел.
— Прости меня, божественный цезарь! — умолял он со слезами на глазах. — Клянусь Юпитером, я не хотел обидеть тебя моей речью на пиру. Я лишь пытался выразить восхищение твоими деяниями во славу Рима. Ты напрасно разгневался на меня!
— Боги никогда не гневаются понапрасну, — важно молвил Гай, натягивая до подбородка расшитую простыню. — Я умею читать в душах людей. И твои мысли открыты для меня. Ты с самого начала презирал меня, настраивая Юнию против нашего брака. Но, потерпев здесь поражение, ты уговорил Тиберия расторгнуть его. Ты один выступил в защиту Гемелла, несмотря на то, что все знали, что он поклоняется Гекате. Как ты мог желать для Рима такого правителя, если я один был достоин подобной чести?
— Прости меня, Гай Цезарь! Я выполнял посмертную волю Тиберия, — заплакал Силан, уже проклиная себя за прежнее упрямство и верность прежнему благодетелю.
— Ты знаешь, какие козни замышлял против меня этот мерзкий похотливый старик! — гневно вскричал Калигула. — Я обязан твоей дочери за то, что в завещании осталось мое имя. Но ты упорно продолжал настраивать Тиберия против меня, невзирая на то, что он пытался унизить мою Клавдиллу и выдать замуж за спинтрия. Ты подобной участи хотел для своей обожаемой дочери?
— Нет, мой цезарь! Будь милостив к глупому старику. Я принес тебе богатое пожертвование для нового дворца.
— Сколько? — неожиданно из-под простыней раздался девичий голос, и с возвышения склонилась белокурая головка лежащей рядом с Калигулой Друзиллы. Силан в ужасе вздрогнул, так сильно она напоминала Юнию.
Да, похоже, Калигула и вправду помешался. Пойти на открытое кровосмешение с сестрой лишь потому, что он похожа на Клавдиллу! И Друзилла тоже не в своем уме, если нарочно подстроила этот спектакль, чтобы принудить брата разделить с ней ложе. Ну и дети получились у Германика и Агриппины! Ни единой черты благородных родителей не унаследовали они.
— Я принес десять миллионов сестерциев.
— Отлично, — равнодушно ответила Друзилла и опять спряталась за подушками, а Калигула подумал, каким же огромным состоянием обладает его тесть, если способен на такой дар. Интересно, указан ли он в завещании этого богатея? И спросил об этом прямо в лоб, ссылаясь на преклонный возраст Силана и их несомненную родственную связь.
— Конечно, мой цезарь! Ты — мой главный наследник. Твоя доля больше, нежели доля Гемелла.
Калигула усмехнулся. Ну, конечно, проклятый выродок Сеяна тоже не забыт заботливым опекуном. А когда этот щенок отравит его, то, как наследник своего приемного отца, получит все деньги.
— Я отвечу тебе позже, Марк Юний, даровано тебе мое прощение или нет. Жди дома. Знаешь, тот факт, что ты отказался сопровождать меня и Юнию в плавании на Пандатерию за прахом моих близких, все еще тревожит меня. Вдруг ты молил богов, чтобы я утонул в бурных водах, сгинул в том страшном шторме?
Силан протестующе замахал руками. Долгая, однако, память у Гая!
— Что ты, мой господин! Даже малейшая качка на море вызывает у меня жесточайшую морскую болезнь! Как мог ты подумать такое о несчастном старике! Тогда я принес богам богатые жертвы, прося у них вашего благополучного возвращения.
— Иди, Силан. Я все сказал. Жди дома моего решения, — Калигула улыбнулся, и лицо Юния просияло. Конечно, он будет прощен императором! Сенатор облегченно утер пот со лба.
Но сразу после ухода Силана Калигула позвал Кассия Херею. Седовласый преторианец незамедлительно явился.
— Знаешь, Кассий, — задумчиво протянул Калигула, — я решил проявить к тебе особую милость. Ты спасешь мою жизнь.
Херея вытянулся в струнку и затрепетал. Неужели он проглядел опасность, угрожающую сыну любимого Германика?
— Мой сын Гемелл затеял заговор против меня. Только что мне доподлинно стало известно, что этот щенок намерен отравить меня, чтобы занять мое место. Иди и убей его! Я хочу видеть его голову! Потрясенный Кассий стукнул кулаком в грудь и, не сказав ни слова, вышел.
