XV

Невий Серторий Макрон разбудил конюшего и велел седлать коня. Терзавшие его вопросы требовали немедленных ответов, и прояснить их мог только Тиберий Клавдий.

Макрону пришлось долго стучать в дверь, прежде чем ему отворил заспанный раб. Вороша пятерней спутанные волосы, он упрямо твердил, что хозяин почивает. Наконец, разозленный Макрон двинул его плечом так, что тот отлетел в сторону, и прошел в дом.

Даже несмотря на свое раздражение, он обратил внимание и был удивлен крайней бедностью жилища Клавдия. Странно, ведь Калигула вернул старику деньги по всем завещаниям, что удерживал Тиберий, хотя о скупости и аскетизме Антонии в Риме ходили легенды. Неудивительно, что Клавдий предпочитал жить в Капуе. Даже рабы в этом доме не были достойно вышколены, если смели перечить гостям хозяина.

Смущенный Клавдий вышел к нему в старой залатанной тунике и так долго извинялся за причиненные неудобства, что Макрону пришлось признать, что для визита им был выбран весьма неурочный час.

Они устроились в таблинии хозяина, где, судя по раскрытым в беспорядке свиткам, он и проводил большую часть свободного времени. Им подали завтрак, состоявший из оливок, засохшего козьего сыра, вареных яиц и кувшина с водой. Макрон взревел от ярости и потребовал у тупых бездельников свежих продуктов и вина. Клавдий посмеивался про себя, самто он отличался мягким нравом и не мог не признать, что челядь порядком распустилась после смерти супруги.

Неожиданно за занавес заглянула маленькая девочка с золотистыми кудряшками. Она сердито посмотрела на отца и вдруг застенчиво улыбнулась гостю.

— У тебя красивая дочка, — сказал Макрон. — Приветствую тебя, Клавдия Антония.

— Ты кто? — спросила она и с детской непосредственностью вскарабкалась к нему на колени, привлеченная золотыми фалерами кирасы.

— Меня зовут Невий Серторий Макрон. Я — друг твоего отца.

— Я не люблю его, — заявила она, — бабушка всегда говорила, что он — хромой и глупый. Мне стыдно, что он заикается.

Клавдий густо покраснел.

— Иди, Антония, в свою кубикулу. Ты должна еще спать в это время.

— Не пойду, — заупрямилась девочка и в знак протеста крепко ухватилась за руку Макрона.

— Нам с твоим отцом надо серьезно поговорить, — твердо сказал ей Макрон, видя, что отца она вряд ли послушается. — Хочешь, я подарю тебе эту красивую штучку, и ты прикрепишь ее к своему плащу?

Девочка закивала, ее глазенки радостно заблестели. Макрон отстегнул фалеру и протянул ей. Цепкая ручонка схватила фалеру и крепко сжала в маленьком кулачке.

— А ты точно не заберешь ее обратно? — спрятав руку за спину и аккуратно слезая с его колен, поинтересовалась Антония.

— Если ты не вернешься немедленно в свою кровать, то заберу, — ответил Макрон, сердито нахмурив брови.

— Прощайте! — маленькая Клавдия величественно махнула им рукой и гордо удалилась, прикрыв занавес.

— Тебе следует больше баловать ее подарками, — заметил Макрон. — Она поладит с тобой, если ты купишь ей новые серьги, бусы и красивых нарядов. Если б у нас с Эннией были дети, я бы не жалел на них сестерциев.

Клавдий искренне удивился.

— И она станет меня уважать? И даже сможет полюбить?

— О, Венера! Она же маленькая женщина! А женщины только и думают, что об украшениях и одеждах. И пусть хороший парикмахер острижет ее волосы и сделает прическу. Ты вмиг завоюешь ее сердце! Запомни, никогда не жалей денег на женщин, даже таких маленьких, как твоя дочка!

— Я благодарен тебе за совет! Давай же совершим возлияние Сенции, чтобы она влила хоть каплю мудрости в мою голову! О, я столь неопытен в этих вопросах. Но теперь все изменится к лучшему!

Воодушевленный Клавдий засуетился, подливая гостю вина в опустевшую чашу.

— Настало время поговорить по душам, Тиберий Клавдий, — сказал Макрон, с недовольством оглядываясь на занавес. Вдруг еще кто-нибудь из детей зайдет? Тут он вспомнил, что Клавдия Антония — единственный ребенок, а маленький Друз умер очень давно, подавившись грушей.

Клавдий вздохнул.

— Меньше всего мне хочется бередить прошлые раны, — произнес он. — Моя семья испытала много горя в те далекие годы. Но они постоянно напоминают о себе. Я не сомневаюсь в истинности заявления молодого человека, который приехал в Рим вместе с Иродом. У него есть с собой письма. Первое письмо написано самой Ливиллой, я видел его своими глазами и могу поручиться, это почерк сестры и оттиск ее печати. В этом письме она полностью разоблачает своего любовника Сеяна и даже признается в том, что в ее руках яд, который он приказал дать ее мужу. Она подробно описывает свою связь с Сеяном, его планы по захвату власти. Она признается, что из страха за судьбу любимого сына Германика решает спрятать его от любовника, притворившись, что малыш умер от болезни. Хилого Тиберия Гемелла она любила меньше, чем крепенького красивого Германика, который был так похож на нее. Она согласилась пожертвовать одним из сыновей из-за страсти к Сеяну, ведь она знала, что им не жить, если он станет императором. Но увидеть гибель своего любимца от рук того, ради которого предала близких, было выше ее сил. А добрый, порядочный Фабий, втянутый в этот заговор, согласился помочь ей спасти малыша. Если бы Сеян одержал верх над Тиберием, то он и продолжал бы воспитывать его, усыновив и сделав своим наследником. И он действительно полюбил мальчика. И, может, поэтому упустил момент, когда нужно было вернуть его в Рим. А может, потому, что Тиберий превратился в похотливое чудовище, алчущее крови. Ведь император никогда не скрывал своей неприязни к внуку, полагая, что тот прижит Ливиллой от Сеяна, а не от его сына. Не знаю, почему Фабий так долго ждал. Он ничего не пишет об этом. Письмо лишь подтверждает наличие сговора с Ливиллой и свидетельствует о том, что это действительно Германик Гемелл, мой племянник. Мне кажется, что письмо написано им совсем недавно, перед возвращением в Рим, где он встретил свою смерть.

— Быть может, — ответил Макрон. — Фабий был всегда честен с друзьями и лукав с врагами. Он поклялся Ливилле сохранить мальчика живым и здоровым, и сдержал обещание. Ошибся он только раз, полюбив недостойную его женщину, и поплатился за это жизнью.

Невий Серторий поднялся и стал прощаться.

— То, что я хотел услышать, я услышал от тебя, мой друг. Теперь мне нужно самому увидеть эти письма и послушать, какую пользу хочет извлечь из всего этого Ирод Агриппа. Встретимся в доме Пираллиды, когда он призовет нас. Прощай!

Макрон покинул дом, где до сих пор, казалось, обитал ман суровой старухи, и вдохнул с облегчением свежий воздух. Единственное преимущество объявленного Калигулой траура, на его взгляд, заключалось в том, что запрещено было выливать отходы в сточные канавы. Как выходили из положения жители инсул и домов, его не заботило. Так что утренний воздух Рима был, как никогда, свеж и даже наполнен благоуханием цветов.

Негодование Эмилия Лепида достигло предела. Негодная гетера подло обманула его! Мало того, что перенесла встречу на столь неурочный час, так еще и не пришла. Ганимед зевал во весь рот и дрожал от утренней прохлады. Он уже подъезжал к подножию Палатина, как вдруг передумал и повелел поворачивать на Субуру.

Стучать в запертую калитку ему пришлось довольно долго, пока разбуженные шумом соседи не начали слать проклятия на его голову и громко хлопать ставнями. Кто-то стал призывать вигилов, но дом продолжал молчать, окутанный тайной, и Эмилий продолжал барабанить молотком в маленький гонг.

Оданко ему пришлось поумерить свой пыл, когда один из его носильщиков сказал, что сейчас в Мамертинум тащат всех без разбора и выясняют личность далеко не сразу. Этой угрозы Ганимед испугался, тем более, что призывы соседей к вигилам становились все более громкими. Он прыгнул в носилки и приказал бежать со всех ног во дворец. Он и сам чувствовал, что перегнул палку, пытаясь увидеть Пираллиду. Еще, чего доброго, обвинят в попытке взлома чужого жилища.

Им без приключений удалось добраться до дворца, но спать Лепид не собирался, он с нетерпением дождался утра и попросил Кассия Херею выделить ему отряд преторианцев для сопровождения на Субуру. Его подозрения, что готовится заговор против императора, крепли час от часу, он был готов поклясться, что именно Макрон и старый Клавдий были у гетеры в ту ночь. И, судя по их торопливости, с которой они покидали ее жилище, любовными утехами тут не пахло. К тому же гетера уже была ранее замешана в убийстве.

Инсула напротив гудела, переполненная утренним происшествием, но шум стих, едва отряд преторианцев подошел к дому.

— Именем императора! Приказываю открыть! — закричал Эмилий Лепид. Дом продолжал хранить зловещее молчание. Он еще раз и еще повторил грозный приказ, но без толку. Тогда Ганимед велел открыть калитку, один из преторианцев ловко перелез через забор и отодвинул засов. Эмилий с отрядом ворвались внутрь, и лишь тогда он заметил, что дверь в дом приоткрыта. Это показалось ему недобрым знаком.

Они вошли внутрь, и он поразился царившему там беспорядку: опрокинутые вазы, растоптанные цветы, разбитые статуи. Как будто мощный ураган разметал роскошное убранство дома. Он дал знак продолжить осмотр помещений, а сам засмотрелся на лежащую на полу голову Амура с пухлыми щечками. Рядом валялись отбитые ручонки, сжимающие лук. Статуэтку будто нарочно сбросили с постамента, чтобы побольней досадить хозяйке. Но где же она сама?

Тревожный окрик заставил его обернуться, и он увидел преторианцы столпились у входа в кубикулу. Ганимед протиснулся меж ними и закричал от ужаса. Посреди кубикулы, прямо над ложем, висело в петле из простыни тело женщины, медные пряди свисали на ее лицо.

Эмилий кинулся к ней, но тотчас попятился. Ему показалось, что она шевельнулась, но — нет, тело просто покачнулось.

— Снимите ее немедленно. Вдруг еще жива? — хриплым шепотом сказал Эмилий.

— Вряд ли, господин, — сказал один из преторианцев. — Похолодела уже. Не иначе, как несколько часов прошло.

Ганимед мысленно подсчитал время и зарыдал, поняв, что ее убивали в тот момент, когда он ломился в калитку, напрасно прождав у портика.

— Господин, — его тронули за плечо. — Ты должен это видеть.

В фонтане посреди перистиля головой вниз лежало тело служанки. Ее утопили, видимо, когда она пыталась сбежать. Эмилий зашатался, услужливые руки подхватили его.

— Не волнуйся, господин! Выйди во двор, глотни свежего воздуха!

Лепид отрицательно помотал головой. Надо было выяснить, имело ли место обычное ограбление или нечто другое. Он вернулся в кубикулу. Преторианцы уже вынули гетеру из петли, уложили на ложе. Один из них склонился, рассматривая ее руки. Эмилий приблизился и увидел, что так его заинтересовало. В судорожно сжатых пальцах Пираллиды были длинные волнистые белокурые пряди.

— Женские волосы? — спросил преторианец. Ганимед пожал плечами.

— Достань их и положи в этот ларец, — он поднял с пола маленькую шкатулку, инкрустация на крыше была отбита, видимо, ее в спешке отшвырнули, достав драгоценности. — Я заберу его с собой. Можно будет опознать убийцу.

Послышался хруст костей, преторианец пытался разжать пальцы покойной. Эмилий едва сдержал тошноту и поспешно выбежал из кубикулы. Смотреть на все это было выше его сил. Его самого удивляло, где он находит силы держать себя в руках и не упасть в обморок. Он вышел во дворик и присел у двери на скамеечку, которую обычно занимал раб, встречающий гостей этого прежде веселого дома.

— Господин, надо бы сообщить префекту вигилов, — сказал сопровождающий его преторианец.

— Сообщи, — устало ответил Лепид, но вдруг вскинул голову, озаренной мыслью. — Только вначале обыщите все помещения, все, что найдете — письма, записки, свитки принесете мне. Как тебя зовут?

— Юлий Луп, господин! — ответил преторианец и зашел в дом. Через некоторое время он вернулся.

— Ничего, — сказал он. — Мы обыскали все, перерыли все вещи. Кто-то хорошо поработал до нас. Везде следы взлома. Ни денег, ни драгоценностей, никаких записок и писем. Даже клочка пергамента мы не смогли найти. Только это!

Он протянул Эмилию темный сверток. Тот развернул его и увидел, что это длинный, до пола, плащ со странным капюшоном. Эмилий надел его, опустил капюшон, закрывший сразу все лицо, но, к его удивлению, там были прорези для глаз. Неожиданно Луп закричал он, указывая пальцем на переодетого Эмилия:

— Я видел этих людей! Они в ту ночь сожгли Авентин! Я до сих пор слышу во снах крики горящих заживо!

Эмилий брезгливо скинул плащ на землю.

— Это одеяние жрецов богини Гекаты! Сожгите его! Лучше никому не знать, что Пираллида была из их числа! — приказал он. — А потом сообщите обо всем префекту вигилов и префекту Рима! Я же поспешу во дворец! Надеюсь, к возвращению нашего императора они успеют во всем разобраться.

Сгорбившись, Лепид пошел к носилкам, он словно состарился за ночь. В руках он сжимал ларчик с прядями волос убийцы. Вопросы, мучившие его, не находили ответов. Причастен ли Макрон к убийству гетеры и ее служанки? Замешан ли Клавдий?

Поглощенный этими печальными мыслями, он не заметил, как выбежал из дома Юлий Луп, оставив товарищей, вскочил на коня и куда-то поскакал, сломя голову.