Глава 10
Новый стражник
По пятницам, которые у мусульман являются днями отдыха, на работы никого не гоняли, и пленники наслаждались относительным покоем и праздничной едой. К их обычному пайку в этот день добавляли аж целую горсть фиников и ложку риса.
– Знаешь, Пьер, я теперь стал понимать тебя, – как-то заметил Арман после очередной праздничной трапезы.
– Ты очень туманно говоришь, Арман. Поясни свою мысль.
– Ты как-то говорил, что все надо воспринимать без злобы, трагизма и ожесточения, а так, как оно есть. Уверял, что так легче переносить все напасти, которые иногда сваливаются на человека.
– Я и сейчас это утверждаю, Арман.
– Так вот я теперь согласен с тобой. Эти пятницы стали для нас в какой-то мере желанными и ожидаемыми, как благо Божие. Мы получили дополнительную еду и уже считаем себя счастливыми. Согласен?
– А почему нет? Когда человеку мало дают, то и малая толика добавки приводит его в отличное настроение. Я не говорю о людях, злобных от природы, конечно.
– Смирение, сын мой, и еще раз смирение, – подал голос отец Бонифаций, прислушиваясь к разговору друзей. – Бог внемлет смиренным.
– Но мне так охота расквитаться за такое смирение, отец Бонифаций! – ответил Арман. – Иногда и вовсе не до него, хоть волком вой от такой жизни. Да и сколько можно смиряться?
– Смирения никогда не бывает много, сын мой. Отодвинуть его может лишь ненависть к неверным, сын мой.
– Э, отец, куда вы клоните, – заметил Пьер. – При чем тут неверные?
– Лишь смертельная борьба с неверными может оправдать отсутствие должного смирения, сын мой. И Господь это простит!
– Господь наш никогда не проповедовал такое, падре. Терпение – вот его призыв, а не смертельная борьба, как вы тут говорите.
– Все папы ратовали за крестовые походы и призывали добрых христиан участвовать в них!
– По-видимому, это были не такие уж добрые христиане, падре, и совсем уж недобрые папы.
– Не кощунствуй, сын мой! Ты противишься велению Бога!
– Это когда же такое повеление Бог изрек? И кто его слышал?
– Ты еретик! Сразу видно, что иностранец. Страшись кары Божьей!
– Чего мне ее бояться, если я всегда каюсь и жертвую на нужды церкви по мере сил моих, – ответил Пьер. – Смертных грехов я давно не совершал, а битва с неверными, по твоим словам, падре, не является грехом.
– Еретик! Сатана! Богохульник!
– Куда понесло, падре, твое священство? – Пьер начинал злиться и не мог сдержать себя, называя священника то на «вы», то на «ты».
– Повторяю, остерегись! Кара Божья самая страшная из всех! Бойся ее и трепещи!
– Я, падре, много разных стран повидал на Востоке. И там нигде не видел такого нетерпимого отношения к инаковерующим. Всяк верит в то, что считает для себя наиболее приемлемым. Никто не вмешивается в это и не навязывает своей веры другому. И там живут в мире многие религии. А вы тут проповедуете насилие, злобу и нетерпимость. Все мы люди, но каждый живет по своим законам, падре. И Господь никогда не возражал против этого.
– Тебе, сын мой, захотелось познакомиться с инквизицией?
– Вот-вот, падре. Вы держите всех в страхе и тем только и сильны. А как же заповедь «не убий»? А ведь убивали, и множество!
– Наказывают врагов церкви, богоотступников! И учти, это делают только светские власти и без пролития крови!
– Да, на костре! Любое убийство – грех, падре. Так нам завещал Христос. Выходит, вы искажаете его святое учение? Стыдитесь, падре!
– Еретик проклятый! – возопил отец Бонифаций. – Изыди, богохульник, ренегат!
– Падре, на нас смотрят, постыдись злобных слов. Убеди меня, и я соглашусь с тобой.
Старик зашелся в безмолвном крике. Пленники с интересом наблюдали эту ссору. Кто посмеивался в бороды, а кто и сверкал фанатичными взглядами, бросаемыми в сторону Пьера.
– Успокойся, Пьер, – прошептал Арман, потянув друга за руку. – Чего связался. Ему ничего не докажешь. Лишь себе хуже сделаешь.
– И то верно, Арман. Но я не люблю, когда искажают святые истины.
Ссора помаленьку затихла, но осадок от нее остался, и пленники разбились на группки, тихо переговариваясь и ворочаясь на полусгнившей соломе.
– Я вижу, Пьер, ты любитель поспорить на серьезные темы, – Арман с неодобрением поглядывал на друга и своих товарищей. – Лучше скажи, как у нас продвигается дело с выкупом?
– Слишком мало времени прошло, Арман. Рано еще ждать результатов. Будем терпеливы.
– Тоскливо ждать-то. Осточертело все!
– Вот теперь ты распаляешь душу понапрасну, Арман. Не надо так.
– Да, ты прав, Пьер. А что ты скажешь про тот древний город, развалины которого мы теперь разбираем, а? Я понял, что ты человек ученый, почитывал, наверное, кое-какие книжонки. Это и в самом деле так, Пьер?
– Почитывал, конечно. Это так. Но про наши развалины я ничего не знаю, кроме того, что тут когда-то был римский город. Нашествия, войны привели его в упадок, и теперь мы берем помаленьку оттуда камень. Арабам тоже охота строить подешевле, из готового материала.
– Жаль, что ты ничего не знаешь об этом. Мне бы интересно было послушать, как жили в древности люди. Это же римские люди говорили на латыни, да?
– Да, это они, Арман. Великий был народ, а что с ним стало теперь?
– А почему называется – латынь, а не римский язык, Пьер?
– Римляне же не народ, Арман. Они относились к народу латинов. Это племя такое было в древности. Вот по нему и назван язык. Теперь на нем никто не разговаривает, кроме служителей церкви да ученых.
– А как же так получилось? Интересно.
– Римская империя погибла под ударами множества племен и народов. Теперь язык римлян простым народом забыт, и в каждой стране стал развиваться другой. Но произошло это не так уж и давно. Если ты встречался с итальянцами, то знаешь, что там в каждом городе свой язык или наречье, и людям приезжим трудно понять местных жителей.
– Странно как-то получается и непонятно. Забывается язык целого большого народа, а новый еще не появился.
– Наверное, появится, Арман. У нас во Франции тоже каждая провинция говорит на языке, который с трудом понимают в другой.
– И то верно. Да, наверное, многое можно узнать из книжек.
– Узнать можно все, Арман. Только не все могут позволить себе такое знание. Книги дороги, и редко кто может их себе купить. Да и мало кто умеет читать у нас. Ты хоть умеешь, Арман?
– Немного умел, но уже давно не пробовал. Может, и забыл уже.
– Лучше не забывай, Арман. Но главное не в этом, а в том, чтобы у человека был интерес, тяга к знаниям, а ее, видимо, надо или воспитывать, или иметь от Бога.
– Чудно ты говоришь, Пьер. Ведь ты иностранец, так ведь?
– Был, Арман. Теперь я настоящий француз. Я уже редко вспоминаю свою далекую родину, зато жену, детей не могу забыть и на один час. Как они там переживают мое исчезновение? С ума можно сойти!
Арман перестал досаждать Пьеру своими вопросами, видя, что тот на самом деле сильно переживает разлуку с семьей, хотя старается и не показывать этого.
Утром, как и обычно, появился надсмотрщик и ударом бича поднял пленников. Отец Бонифаций опять чувствовал себя неважно и замешкался на соломе. Его худое тело, изможденное не столько работой, сколько старостью и невзгодами жизни, прикрывала драная сутана. Ее лохмотья иногда мешали ему при ходьбе. Вот и сейчас он запутался в ее космах и упал.
Надсмотрщик глянул свирепыми глазами на священника. Его лицо исказилось злобой, а рука сама поднялась для замаха бичом. Просвистел свинцовый грузик, ременная петля захлестнула тощую шею старика. Араб с силой рванул бич на себя, и падре покатился по соломе, не издав ни звука.
Кто-то потом говорил, что слышал легкий хруст сломанной шеи. Но в этот момент никто не ожидал такого, и все с откровенным ужасом взирали на распростертого монаха, торопясь поскорее отойти подальше от свирепого изверга-надсмотрщика.
Тот закричал, пнул ногой лежащего, но отец Бонифаций не подавал признаков жизни.
Надсмотрщик рванул священника за воротник, затрещала ветхая ткань, а голова жертвы беспомощно повисла на грудь. Бледность уже залила кожу заросшего бородой лица, и араб наконец понял, что случилось.
Злоба его прошла мгновенно. Он оглянулся на выходящих рабов и заспешил на выход. Вскоре он скрылся в переходах, и больше пленники его не видели.
– Убрали нашего истязателя, – вздохнул грек, коверкая слова. – Может, другой будет получше. Дай-то Бог!
Вечером действительно появился новый надсмотрщик. Это был уже пожилой человек лет пятидесяти с седыми усами и карими глазами. Многие заметили, что он отличается от остальных арабов чем-то неуловимым. Его голос звучал спокойно, но сочно и с незнакомыми интонациями.
Бича у него в руках не было, но он постоянно крутил тонкую самшитовую палку с небольшим набалдашником на рукоятке. Он имел привычку похлопывать ею по раскрытой ладони левой руки и поглядывать на людей из-под нахмуренных кустистых бровей, подкрашенных черной краской.
– Интересно, как поведет себя с нами наш новый начальник, – прошептал на ухо Пьеру Арман.
– И совсем это не так интересно, – ответил как-то вяло Пьер. Его мысли сейчас были заняты семьей. В такие минуты он всегда был неразговорчив и задумчив.
Как вскоре выяснилось, новый страж оказался немногословен и не так жесток, как прежний. Он предпочитал лупить провинившихся пониже спины и по бедрам, без злобы и издевательств. В общем оказалось, что новость всем пленникам пришлась по нутру. Стало веселей, страх немного отпустил несчастных узников.
– Странно, что новый страж теперь частенько сопровождает нас до места работы, – заметил Арман. – Это что-то новое, не находишь?
– Пусть себе. От него плохого не много.
Однажды, уже перед концом работ, новый страж набросился на одного из отощавших испанцев, когда тот упал под тяжестью камня, который тащил на двуколку, запряженную верблюдом. Страж подскочил к упавшему и разразился бранью. И тут Пьер ощутил, как сердце его подпрыгнуло к самому горлу. Он услышал русскую матерщину, хотя говор был и несколько иным, чем в Новгороде.
Пьер впился глазами в лицо стража, вслушиваясь в оттенки знакомых с детства слов. Без сомнения, страж ругался по-русски. Что это? Помутнение рассудка от жары и усталости, или все просто привиделось?
Получив пару увесистых ударов палкой, испанец наконец поднялся и заковылял со своей ношей дальше.
Пьер поглядел по сторонам, быстро подошел к стражнику и спросил по-русски прерывающимся от волнения голосом:
– Браток, неужто ты с Руси?
Охранник резко обернулся на Пьера и уставился на того все еще злым взглядом. Потом огоньки раздражения в нем исчезли, и на Пьера глянули удивленные и даже несколько испуганные глаза.
– Замолкни, раб! – сказано было по-русски, и это приободрило Пьера.
– Браток, столько лет я родного слова не слыхал! Откуда ты?
– Сам-то откуда будешь? – смягчился страж.
– Да я новгородский, браток! Вот в плен попал и жду выкупа.
– Ладно, замолкни, я сказал! Потом встретимся. Жди и помалкивай! Пошел на место, – стражник незлобиво замахнулся палкой.
– Благодарствую, браток! – ответил взволнованно Пьер и потрусил к своему рабочему месту. От волнения он не мог заниматься работой. Руки у него тряслись, в ногах ощущалась противная слабость.
– Что с тобой? – спросил Арман, глядя на побледневшего внезапно друга.
– Потом, Арман, потом! Дай успокоиться малость…
Мысли роились в голове, перескакивали одна через другую, и потом, когда все успокоилось, Пьер никак не мог вспомнить, о чем же он думал.
Он все поглядывал на стражника, но тот даже ни разу не взглянул в его сторону. Пьер подумал, что тому просто опасно заводить знакомства с пленниками. Он решил, что человек этот изменил вере, но осуждения в душе не нашел.
– Арман, – обратился Пьер к другу, когда они плелись в пыли в тюрьму. – Клянись, что не проболтаешься!
– А что такое, Пьер? Конечно, не проболтаюсь. Клянусь всеми святыми!
– Наш новый стражник – русский!
– Это что, твой родственник?
– Да нет! Мы одного народа. Но я пока ничего о нем не узнал. Он слишком осторожен, но все же обещал поговорить со мной потом. Ты понял?
– Да вроде бы. Это же шанс для нас, Пьер! Как ты думаешь?
– Так же, как и ты. Можно попробовать улучшить свое положение и ускорить выкуп.
– Это было бы здорово! Ты давай продолжай с ним разговоры вести. Может, что и получится.
Но прошло не менее недели, прежде чем Пьер получил возможность поговорить со стражем без риска. Это было в пятницу, когда мусульмане не работали.
Страж вошел в подвал, обвел всех суровым взглядом, выискивая, на ком бы его остановить. Он увидел Пьера, поманил того пальцем и сказал:
– Пошли за мной, руми.
Пьер с побледневшим от волнения лицом поплелся следом, бросив на Армана многозначительный взгляд.
– Снесешь все в амбар, руми. Не торопись, но и не выставляйся, понял?
– Братец, я не руми, не француз.
– Молчи. Закрой пасть и выполняй, что велено.
Пьер стал неторопливо работать, перетаскивая мешки в сарай. Чауш-сторож поглядывал на него сонными глазами, отгоняя мух.
Часа два спустя, когда Пьер присел передохнуть на мешок под крышей сарая, стражник вошел в двери, оглянулся и закричал:
– Чего расселся, собака! Кто за тебя будет работать! – При этом он ожесточенно лупил палкой по мешку с финиками. Глаза его красноречиво, со смешинкой подавали Пьеру какие-то знаки, и тот наконец понял и стал причитать, покрикивать от мнимой боли.
– Вот теперь отдыхай, собака! – И совсем тихо: – Лежи и слушай.
Пьер отодвинулся так, чтобы видеть дверь во двор, и искоса в нее поглядывал. А стражник сказал:
– Как ты тут оказался, браток? Далековато ты забрался.
– Судьба, земляк. Долго рассказывать, но было это давно, больше десяти лет назад. Я еще пацаном был. Теперь вот французом стал. А ты?
– Обычная история, браток. Делали мы набег на татар, да подранили меня. Уйти не удалось. Потом галеры, а уж когда жить расхотелось, то поддался уговорам и перешел в ислам. Теперь живу хорошо.
– Нас тоже уговаривают переходить. Да никто не хочет.
– Это ваше дело, но я не жалею. У меня дом, две жены, и никто меня не упрекает. Ходи только хоть раз в неделю в мечеть и делай вид, что веришь в Аллаха.
– Да я и сам подумывал об этом, браток, да выкупа жду. Уж два месяца прошло из обещанных трех. Так что не стоит об этом и думать. Я ведь и так теперь католик.
– Ишь ты! Однако католиков не люблю.
– А мне без разницы. Как величать-то тебя?
– Знать тебе не стоит об этом. Я для тебя раис. А свое настоящее имя ты тоже небось изменил?
– Тут ты ошибся, браток. Был я Петром, а стал Пьером, но это просто по-французски. Из купцов я. Да царь-батюшка Иван Васильевич разорил наш город, и мы с отцом ударились в бега. С того и пошло у меня все кувырком. Теперь вот жду выкупа.
– Ладно, будет трепать языками. На-ка вот перекуси и работай дальше, а то заметят, тогда хуже будет, – страж сунул Пьеру в руки кусок холодной баранины, луковицу и свежую лепешку. Уходя, он заметил: – Из мешков наловишь себе фиников, да будь поосторожнее. А воды в бассейне много. Прощевай, браток.
Пьер быстро управился с едой и впервые за много месяцев почувствовал в животе приятную тяжесть, разлившуюся по телу истомой лени и сонливости. Но надо было работать, и он поплелся во двор, притворяясь избитым и прихрамывая.
Чауш с хитринкой на лице злорадно усмехался.
