Глава 11
Благосклонность судьбы
Петька всю ночь не мог сомкнуть глаз. Мысли о смерти Гардана преследовали его, а глаза друга, которые он увидел в последний момент, постоянно стояли перед ним. Он не плакал, стараясь не привлекать к себе внимания остальных матросов. К тому же все тело так ныло и болело от побоев, что он с трудом мог повернуться с боку на бок. Страшно хотелось пить, но не было сил добраться до бачка с водой, а матросы мало обращали на него внимания. Для них это было обычным делом.
Лишь под утро его сморил сон, и только пинки пробудили парня – надо было заступать на вахту. Петька с трудом поднялся, но устоять на ногах не смог и повалился на палубу. Боцман недовольно рыкнул из полумрака. Петька жалобно глянул в яростные глаза рыжего и попытался вновь подняться. Это ему удалось, и, держась за стенку, он добрался до трапа, но тут сил у него совсем не стало. Только голос Эрика, сказавшего что-то боцману, спас юношу от расправы. Он не понял, что именно было сказано, но сообразил, что Эрик здорово помог ему, избавил от дальнейших мучений.
Петька опустился у трапа и прислонился к стене спиной. Эрик не спеша спустился к нему:
– Что, так худо тебе, юноша? Да, досталось тебе вчера. Однако до свадьбы заживет, так, кажется, у вас говорят?
Петька не мог ему ничего ответить – рот его был опухшим, а запекшиеся струпья залепили губы. Эрик оглядел парня внимательными глазами, вздохнул, молча поднялся и вскоре поднес к губам Петьки ковшик с водой. Морщась от боли, Петька жадно осушил его, глазами поблагодарил Эрика, но тот и так видел, что мальчишка растроган. Благодетель присел на последнюю ступеньку трапа и спросил:
– О Гардане думаешь? Утешь свою душу, Питер, все в руках Божьих. Теперь уже лучше будет о себе подумать. Сегодня Рыжий мне обещал тебя не трогать, но уж завтра ты меня не подведи, Питер. Завтра я уже ничего не смогу для тебя сделать.
Петька со слезами на глазах прошептал что-то, чего Эрик не мог разобрать. Тот похлопал парня по спине, помог добраться до места и уложил на подстилку. Потом ушел, но вскоре вернулся с баночкой какой-то мази, смазал ею губы Петру, струпья на лице, сунул в руку ломоть мягкого хлеба.
– Поешь малость, а я принесу воды, жар у тебя.
Петька осторожно жевал мякиш, наслаждаясь хоть этим. Потом запил хлеб водой и почувствовал себя гораздо лучше.
– Полегчало? Вот и хорошо, – сказал Эрик, видя, что Петька утвердительно кивнул. – Я все эти две недели все хотел поговорить с вами.
– Спрашивай, – с трудом ответил Петька. – Теперь я могу говорить.
– Это хорошо, Питер. Скажи, от чего вы бежали и от кого спасались?
– Это длинная история. Меня Гарданка спас из темницы. В подвале я сидел, украденный ливонцами.
– С чего такое приключилось?
– Отца моего пытались ливонцы заставить служить им, про царево войско докладывать, а он не хотел, вот меня и взяли, чтобы отец стал посговорчивее.
– Так ведь Ливонский орден вот уже десять лет как порушен вашим царем. Нет его более. Это, видно, шведские шпионы орудуют.
– Может, оно и так, однако я не разобрался. Ливонцы и все.
– Да, власть царя Ивана в Нарве слаба, видно к шведам богачи тамошние хотят переметнуться. Это нам, немцам, будет выгода малая.
Они помолчали. Петьку клонило ко сну, и Эрик, кивнув ему, ушел, ободряя и успокаивая глазами.
На другой день рано утром судно пришло на рейд города Фальстербу. Стоял легкий туман. Петька с трудом двигался по палубе, выполняя самую легкую работу. Матросы посмеивались над ним, но помогали, подсказывали, как могли. Петька с тоской в глазах оглядывался на море, как бы спрашивая у него: «Ну а где же Гарданка?»
Петька не интересовался городом. Тот едва просматривался сквозь пелену тумана. Легкий ветерок слегка рябил тихий залив. Качка не ощущалась.
Матросы бросились выполнять команду боцмана, который приказал готовить шкиперу шлюпку. Ее подтянули к борту, и вдруг все загалдели изумленными голосами. Петька протиснулся к фальшборту и заглянул вниз. Он с изумлением и нахлынувшей сразу же радостью увидел на дне лодки скорчившуюся фигуру Гардана. Тот не шевелился, только глядел затравленными, полными ненависти глазами. Видно было, что он так закоченел, что уже не мог двинуть ни рукой, ни ногой.
Матросы, гогоча и смеясь, вытащили полумертвого Гардана из шлюпки, подняли на борт и поставили на палубу. Стоять тот не мог и повалился на влажные доски. Шкипер и Эрик подошли к нему. Рыжий Коршун вопросительно глядел на них, ожидая распоряжений.
Петька бросился к другу, обнял его, пытаясь согреть своим избитым телом. Тот дрожал, посиневшие губы не могли произнести ни слова. Только глаза настороженно всматривались в толпу, но и они были мутными и мало что могли увидеть.
А шкипер громко переговаривался с боцманом и Эриком, что-то говорил своему помощнику, похохатывал, но в голосе его не было слышно добрых ноток. Петька глядел на них жалостным взглядом, всем своим видом умоляя пощадить друга. Какой-то матрос накинул на Гардана одеяло, тот согрелся и вскоре смог отвечать на вопросы Эрика.
Гардан злобно оглядывал шкипера и его помощников, и вдруг он каким-то образом понял, что помощник шкипера, Ганс Коротышка, думает о нем очень доброжелательно. Не раздумывая, он на коленях подполз к нему и сказал заплетающимся голосом:
– Господин, прости меня, глупого. Ведь только от жалости к другу я украл колбасу.
Эрик переводил его слова, и Гардан понял, что тот несколько приукрашивает их. Все загоготали, а боцман уже замахнулся было ногой, но Ганс жестом остановил его. Эрик сказал:
– Господин помощник спрашивает, раскаялся ли ты в своем мерзком поступке? Отвечай честно.
– Раскаиваюсь, герр Эрик! Плохо я сделал, но уж очень жаль было друга. Смилуйтесь надо мной. Больше этого не повторится. Богом клянусь!
Петька подумал, что Гарданка правильно не поклялся Аллахом. А то бы все попытки его вымолить прощение обязательно разбились бы.
Шкипер долго спорил с Гансом Коротышкой, они махали руками, но больше всех кипятился боцман. Наконец Эрик перевел решение шкипера:
– Молись, Гардан! Герр шкипер дарует тебе жизнь. Однако ты должен понести справедливое наказание. Получишь двадцать линьков у фок-мачты. И сейчас же, так что крепись, коли жить охота, парень.
Матросы прикрутили Гардана к мачте, и один из них с веселой рожей приступил к экзекуции. Гарданка извивался под ударами линька, но не кричал, только открывал рот и стонал сквозь зубы, пока не потерял от боли сознание. Однако все двадцать ударов отсвистели ему исправно.
Петька бросился к другу, с помощью матросов отвязал его. Безжизненное тело повисло у них на руках. Эрик пощупал пульс, приподнял веко и сказал, обращаясь к Петьке:
– Живой твой друг. Но моли Бога, чтобы он не окочурился, парень. Теперь волоките его в куток и укройте потеплей, да воды дайте попить, когда очнется, а можно и сейчас окатить его. Действуй, Питер.
Полуживого Гардана отнесли в темное помещение для матросов и уложили на подстилку. Петька раздел друга догола, растер все тело тряпкой и укрыл двумя одеялами. Синяки и кровоподтеки на спине смазал мазью, которую сунул ему в руку Эрик.
Поскольку судно стояло на рейде со спущенными парусами, Петьке пока разрешили остаться с Гарданом. Боцман поглядывал на него такими свирепыми глазами, что у Петьки мороз по спине пробегал от этих взглядов.
Гардан открыл глаза, и невольный стон вырвался из его стиснутых губ. Петька прильнул к нему, обнял и зашептал на ухо:
– Гарданка, дорогой, потерпи малость. Крепись, я тоже с трудом выдюжил. Вчера сам чуть Богу душу не отдал, да спасибо Эрику, он меня от Рыжего Коршуна защитил. Вот и мази дал, я уже и смазал твою спину. Водички дать, а?
Гардан кивнул, и Петька поплелся к бачку.
Петька подождал, пока Гардан напьется, успокоится, и они погрузились в разговоры о наболевшем.
– Думал, что конец мне, – шептал Гардан, с трудом ворочая языком. – Все бы ничего, да холод меня скрутил. Теперь заболею, кто лечить станет?
– Авось пронесет, Гарданка. Помолись своему Аллаху, а я своему Богу. Хорошо, что стоим в гавани, работы мало, а то бы и мне конец пришел.
– А где мы сейчас?
– А кто его знает. Название такое, что и не выговоришь. Да оно нам и ни к чему. Что нам до того города? Сбежать и то не сможем – сил нет ни у тебя, ни у меня. Будем уповать на Господа, он милосерден, не оставит в беде.
– Лишь это нам и остается, Петька.
– Погоди, а чего это ты так набросился на Ганса Коротышку с мольбами о милости?
– Тут я и сам не ведаю. Посмотрел я на него, и мне вдруг показалось, что я понимаю его мысли. А он думал обо мне хорошо, не злился, а лишь потешался вроде. Другие прямо готовы были меня проглотить, а Ганс Коротышка – нет, и Эрик тоже. Вот я и перестал гордыню свою тешить.
– Жить захотелось, ведь правда?
– А то нет! Так мучиться и смерть принять после такого? Испугался я сильно. Стой! А в первую ночь мне снилось, что голоса мне нашептывали, вроде и не на ухо, а так просто, непонятно как, что я смогу видеть, как люди мыслят. Вот только сейчас и вспомнил. Да так ясно, Петька. Вот чудеса-то?! Может такое быть, а?
– Наверное, это ангелы с тобой беседовали? Они все могут.
– Может, оно и так, однако все получилось, как загадывали голоса. Чудно!
– А как же ты понимаешь мысли других?
– Кто его знает. Гляжу на человека и понимаю, что он думает, вот и все. А как это случается – не пойму и сам.
Беседа вскоре утомила друзей, и они незаметно заснули, обнявшись и согревая друг друга. И снов они не видели.
Два дня стояло судно в гавани Фальстербу. За это время ребята немного оклемались, особенно Петька. Теперь он свободно мог выполнять любую работу, хотя и уставал сильно, а Гардан еще отлеживался, ненадолго выходя на палубу подышать свежим воздухом.
Весна подходила к концу. Впереди лето, и это радовало друзей. Уж больно надоели холода и промозглость неласковой Балтики.
К вечеру второго дня снялись с якоря и взяли курс на юг. Ребята не знали, куда они плывут, да и мало этим интересовались. Им было пока все равно.
Утром третьего дня вошли в узкий залив, в который впадала река в низменных берегах. Ветер был слабым, судно тащилось едва заметно. И лишь в сумерках длинного вечера показались шпили большого города и причалы порта. Очень медленно корабль пришвартовался к причалу, паруса были скатаны и увязаны. Плавание закончилось.
Ребята с интересом всматривались в неясные очертания города. Такого они еще не видели. Дома громоздились сплошной чередой, все с островерхими кровлями, крытыми черепицей. Острые шпили соборов пронзали вечернее небо, четко вырисовываясь на бледно-розовом фоне. Издали донесся удар башенных часов. Тишину вечера нарушали лишь крики грузчиков и возчиков, тарахтение кованых колес по булыжной мостовой да пьяные песни подгулявших матросов.
