Книга: Зимний Туман - друг шайенов
Назад: 24. БРАТ ЗА БРАТА
Дальше: 26. СЛУШАЮСЬ, ВАШЕ БЛАГОРОДИЕ!

25. ЗЕМЛЯК С БОЛЬШОЙ ПОДЬЯЧЕСКОЙ

Вся одежда Гончара была изодрана в клочья. Ему пришлось голым идти с казаками до того места в лесу, где они оставили лошадей. А там он переоделся в шаровары и черную гимнастерку.
— Это выходной мундир, — говорил Домбровский, помогая Степану застегнуть пуговицы на манжетах. — Мне он понадобился только раз, когда являлся с докладом к нашему консулу. Вот и снова пригодился.
— Зачем же таскать с собой парадку? — удивился Гончар. — Не могли оставить в обозе?
— Всего не предусмотришь. Если б вас не было с нами, на переговоры с индейцами пошел бы я. При полном параде. На них это действует. Проверено.
Затянув кожаный пояс и пропустив под погонами ремешки портупеи, Гончар обнаружил, что такая сбруя весьма удобна. Одну кобуру он повесил слева, другую — справа, сзади, чтобы не мешала в седле.
— Мы не нашли вашу шляпу. — Домбровский подал ему фуражку с металлическим козырьком. — Наденьте. На околыше есть ремешок, можете его опустить.
— Вы офицер? — Степан ощупал погоны на плечах.
— Разжалован в урядники. А вы, позвольте спросить?
— Нет, я абсолютно гражданский человек.
— Знаю, знаю, — усмехнулся Домбровский. — Вы торгуете обувью.
К Степану подвели его вороного. Конь был почти неразличим в темноте, только белая звездочка виднелась между блестящими глазами. Холодный мокрый нос коснулся щеки Степана, и вороной замер, положив голову к нему на плечо.
— Соскучился? — Он погладил тугую шею и поймал ногой стремя. — Мне без тебя было плохо. Очень плохо.
— Могло быть хуже, — сказал Домбровский. — Хорошо, что они не стали следить за нами. Наверно, решили, что мы ускакали за подмогой.
— Я тоже так решил, — признался Степан. — Да так и надо было сделать. Зря вы рисковали.
— Это они рисковали, оставив нас за спиной. И просчитались.
— Почикали как цыплят, никто и не пикнул, — хохотнул молодой казак, подведший коня.
— Рано радуешься, Кунцев, — осадил казака Домбровский. — Унести бы ноги, пока не рассвело.
— На конь! — вполголоса скомандовал князь, и в темноте заскрипели седла, забренчала сбруя, захрипели лошади, переступая под седоками.
Отряд ходкой рысью двинулся к выходу из ущелья.
Степана то трясло, как в лихорадке, то вдруг его сковывала судорога, да так, что он не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Он удивлялся тому, что не ощущал боли. На спине, наверное, не осталось живого места. А ведь несколько ударов достались и ребрам, и плечам. Но боли не было. Зато было странное чувство — будто с каждой секундой с него постепенно спадают тугие повязки, которыми было спеленуто все тело.
Выбравшись на дорогу, казаки стали, и Домбровский с князем принялись, задрав голову, рассматривать небо, чтобы сориентироваться по звездам.
— Не лучше ли нам остановиться? — сказал Салтыков. — Не верится мне, что они осмелятся выслать за нами погоню, да еще ночью. С нами к тому же раненый, ему бы сейчас отлежаться…
— Дорога ведет на юго-запад. Двинемся по ней, — решительно заявил Домбровский. — К раненому приставим двоих. Поддержат, если что. На рассвете станем в хорошем месте, передохнем, осмотримся. Вперед, князь?
— Вперед, — неохотно скомандовал Салтыков.
Гончара укачало в седле, и он задремал, склонив подбородок к груди. Рядом шумно дышали казачьи лошади. Мягкий топот копыт, скрип седла, переливы цикад — сколько ночей провел Степан под эту вечную музыку степных дорог…
Когда он проснулся, в сером небе над холмами уже протянулись огненные полосы рассвета. Кони шли шагом, и попутчики Гончара еще спали, скрестив руки на передней луке и безвольно раскачиваясь в седле.
Он проехал в голову колонны, догнав князя.
— Я даже не успел вас поблагодарить, — начал Степан.
— Не стоит.
— Кажется, я должен объясниться.
— Ничего вы не должны. — Салтыков выбил трубку о каблук и спрятал ее в карман. — Просто скажите, как вас теперь называть. Хотите остаться Такером — Бога ради, оставайтесь.
— Мое имя — Степан Гончар. Я русский. Из Петербурга. Попал в Америку четыре года назад. Вот и все, что я могу о себе рассказать. Теперь о деле. Дочь профессора Фарбера никто не похищал. Она сама уехала с моими друзьями, шайенами, чтобы помочь мне, когда я лежал раненый в индейском поселке. На обратном пути, видимо, шайены, которые ее провожали, наткнулись на карателей. Сейчас Мелиссу прячут где-то в горах. Я примерно знаю где. Туда и отправлюсь. Один. Меня они знают, а вас — нет. И любой отряд, который приблизится к ним, заставит их сменить укрытие.
— Коротко и ясно, — проговорил Салтыков. — Вы инженер? Впрочем, неважно. Наверно, любой русский человек, прожив четыре года среди американцев, начинает выражаться коротко и ясно. Воля ваша, отправляйтесь, куда считаете нужным. Если здоровье позволит. Но я бы все-таки хотел вам помочь. Земляки тут встречаются не так часто. Где вы жили в Петербурге?
— Угол Садовой и Гороховой.
— Так мы еще и соседи. Мой петербуржский дом — на Большой Подьяческой. Правда, я давненько там не был. Уже и забыл, каково это — жить в большом городе.
— Из-за экспедиции?
— О, из-за сотни различных обстоятельств. Я покинул столицу в семьдесят втором году, когда перевелся в Амурское казачье войско. И с тех пор не бывал в городах крупнее, скажем, Хабаровска или Николаевска.
Князь придержал коня.
— Как вам нравится это место? Остановимся здесь?
— Можно и здесь. Только я…
— Ну уж нет, — перебил его Салтыков. — Воля ваша, можете путешествовать в гордом одиночестве. Но сначала надо осмотреть ваши раны, наложить повязки. Да и подкрепиться перед дорогой не помешает.
Пока Домбровский осматривал и смазывал жгучей жидкостью спину Гончара, казаки сгрудились вокруг, обсуждая картину, представшую их взору.
— Эк расписало-то! Чистый ковер!
— Да, брат, наградил тебя Бог дубленой шкурой. Молотили от души. У любого бы кожа до кости полопалась, а тут, глянь, только ссадины остались!
— Палкой кожу не порвешь, шомполами надо было.
— Да сквозь строй, чтобы без роздыху.
— Ну, знатоки, — протянул Домбровский. — Когда сами копченым попадетесь, тогда и учите их. Будут вам и шомпола, и сквозь строй, и розга, и шпицрутен.
— Налюбовались? — Гончар повернулся к казакам. — Могу одеваться?
Казаки, посмеиваясь, разошлись. Он снова натянул гимнастерку на голое тело и поежился.
— Что, жжется? — Домбровский заткнул фляжку. — Ничего. Рану водкой не испортишь. А где это вас так разрисовали? Видел я в Нерчинске одного морячка. Над его спиной, как он рассказывал, дикари трудились два дня, не смыкая глаз. Он, бедолага, извелся весь, пытаясь разглядеть рисунок.
Гончар не удержался от вопроса:
— В Нерчинске? Что вы там делали?
Для него это название всегда было каким-то образом связано с каторгой. Нерчинский рудник. В горах Акатуя. Бродяга Байкал переехал…
— Был проездом. А что?
— Ничего. Просто всегда немного завидую людям, которые побывали там, где не бывал я. Даже если речь идет о каторге.
Домбровский спрятал фляжку в подсумок, отстегнул от седла скатанное одеяло и расстелил его на траве.
— Надо отлежаться, — сказал он, садясь и стягивая сапоги. — Хотя бы часок. И вам рекомендую настоятельно. Переход будет долгим. А что до каторги… Я, милостивый государь, прошел всю Российскую империю, от Польши до Аляски. Как говорится, повидал свет. И что же? Всюду, если разобраться, одно и то же. Нерчинск. Всюду — Нерчинск. Всюду — божественные красоты природы. И человеческое ничтожество. Тупость начальства и подлость раба. Всюду Нерчинск.
Домбровский сладко зевнул и растянулся на одеяле.
— Не теряйте время, Такер. Поваляйтесь на травке, пока судьба дарит вам такую возможность. Через час — завтрак, а потом снова — по коням, и вперед.
Он сложил руки под головой, закрыл глаза и через минуту уже безмятежно посапывал, погрузившись в глубокий сон.
Князь Салтыков присел рядом, вытирая полотенцем мокрое лицо и шею.
— Не хотите искупаться в речке? Вода мутная, но все же — вода.
Степана тянуло прилечь, подобно Домбровскому, но он не мог этого сделать из-за горящей спины. "Не надо было ничем мазать, — с досадой подумал он. — Все бы зажило само собой. От лечения только мучения". Усмехнувшись невольной рифме, он, кряхтя и поеживаясь, все-таки устроился на траве — полулежа, подперев голову кулаком.
— Вот так всю жизнь, — философски заметил Салтыков. — То бешеная скачка, то сон под открытым небом. И нескончаемая дорога. А знаете, ведь я сразу заподозрил в вас соотечественника.
— Чем же я себя выдал? Произношением?
— Отчасти. Впрочем, тут все говорят на каком-то дикарском наречии. Колониальный диалект великого английского языка.
— Кстати, вы-то как раз этим не страдаете. Даже странно. Я всегда думал, что у русских аристократов родной язык — французский.
— Ну, батенька, это вы сочинений графа Толстого начитались. Ныне на французском обожают изъясняться новые русские классы — купечество да промышленники. А высшее общество излечилось от галломании аккурат в двенадцатом году. Точнее сказать, в пятнадцатом, после экскурсии в Париж. Как увидели своими глазами все прелести республиканской Франции. Нет, с тех пор главный язык Европы — английский. И Европы, и всего мира.
— И все-таки чем же я себя выдал?
— Да ничем. Но лицо… Мы с Домбровским сразу вспомнили недавнюю историю в Николаевске. Она прогремела как раз накануне нашего отплытия. Из Петербурга пришла депеша с приказом задержать одного вполне благопристойного господина. Да опоздала, он уже отбыл за океан. Оказалось, беглый кассир. Его портрет три дня украшал все газеты Амурского края.
— Что, он так похож на меня?
— Сходство поразительное. Но только внешнее. Ведь вы живете в глуши. А беглые кассиры оседают в больших городах. Потому что только там они могут тратить краденые деньги. Скоро Америка станет самой богатой страной мира. Потому что все воры бегут сюда.
— Ну, не только воры, — возразил Гончар.
— Если вы о политических, то они, на мой взгляд, не слишком сильно отличаются от беглых кассиров. Надеюсь, вы не из этой братии?
— Нет, я от политики далек. Но вы, князь, все-таки напрасно так оцениваете эмигрантов. Многим действительно трудно найти место на родине. Вот вы, к примеру, собираетесь поселить тут простых русских крестьян.
— Собираемся. Но обратите внимание, собираемся именно поселить. Сами-то они сюда не поедут. По своей воле в Америку стремятся те, кому в Старом Свете не дают развернуться.
— Мне показалось, что вы и сами не прочь остаться здесь, — осторожно заметил Степан.
— Остаться здесь? Но зачем? В мире еще столько непройденных дорог. Пока могу держаться в седле, не собираюсь останавливаться.
— Вы очень похожи на вашего друга. Мы с ним только что говорили как раз о непройденных дорогах.
— Я похож на Мишку? — Князь рассмеялся. — Что делать, скоро три года, как мы едим из одного котелка. К тому же у нас общие корни. Обратите внимание, как он сложил платье, прежде чем прилечь на минутку.
Гончар и сам заметил, что сапоги Домбровского стояли по стойке смирно. Гладко расправленные портянки свисали с них, не доходя до земли ровно один сантиметр с каждой стороны. Дорожный плащ был сложен в идеально ровный квадрат, воротник застегнут, а шейный платок свернут аккуратным фунтиком и поставлен как раз внутрь воротника.
— Мой старшина был бы в восторге, — сказал он. — Отличная выучка.
— Да, кадетские привычки неискоренимы, — согласился князь. — Я был отдан в Пажеский корпус, а Мишка попал в орловский кадетский. Дети офицеров, сами знаете, не могут выбрать себе иную жизненную стезю, кроме военной службы.
— Служба бывает разная, — заметил Степан. — Вам, князь, грех жаловаться на судьбу. Могли бы сейчас торчать в каком-нибудь Урюпинском гарнизоне…
— Я и не жалуюсь. А Домбровский — он вообще счастлив. Он не успел вам рассказать, как очутился в экспедиции? Вижу, что не успел. А история крайне поучительная. В молодости все мы состояли в неких обществах. Назовем их кружками любителей общественного переустройства. Читали французских и английских мудрецов, обсуждали прожекты…
— Тайное общество?
— Пустопорожняя говорильня, сопровождаемая сжиганием фунтов табака и поглощением ведер крепчайшего чая. По счастью, вовремя образумились оба. И отошли от болтунов. Я отправился на Амур, а Мишка служил в гвардии. Дрался на дуэли, был разжалован, изгнан из столиц. Служил по исправительному ведомству. И надо же было ему, сопровождая высочайшую инспекцию, встретить за Байкалом одного из прежних собеседников! Тот уже отбывал честно заработанное наказание, и Домбровский не преминул с ним возобновить отношения. Уж не знаю, долго ли эти отношения длились и сколько табаку было воскурено на этот раз. Но, когда инспекция добралась до Амура, одновременно с ней нас достигло секретное сообщение. О дерзком побеге государственного преступника. Да-да, того самого, из наших говорунов. Мишка божился, что он тут ни сном ни духом. Но прошло время, и говорун всплыл в Лондоне. И не просто всплыл, а на страницах либеральной прессы поведал миру о своем героическом побеге. Коему, между прочим, немало способствовал некий гвардейский офицер, распропагандированный нашим героем. Каково?
Гончар пожал плечами:
— Меня в этой истории удивляет только одно. Откуда на Амуре могли появиться лондонские газеты?
— Что же здесь удивительного? А откуда в Москве появляются швейцарские устрицы? Мы живем на пороге двадцатого века. Границы рухнули, расстояния сжались. Мог ли мой дед вообразить, что я буду беседовать с соотечественником в горах Колорадо, на обратной стороне Земли? Так или иначе, весть о побеге государственного преступника достигла тех, кто обязан принимать меры. И меры последовали. Мишку моментально выперли из гвардии и урядником перевели в казачье войско.
— Урядник — это понижение?
— Более чем, — усмехнулся князь. — По счастью, никто не помешал мне живо зачислить его к себе в команду. Мы отбыли за океан и оставили с носом всех наших недоброжелателей. Полагаю, разжалованием бы дело не кончилось. У нас уже научились делать карьеру на разоблачении политических противников. А Домбровский — блестящая кандидатура на такую роль. Одно польское происхождение чего стоит. Поляки — известные бунтари. Жандармы копнули бы до седьмого колена и обязательно бы нашли, что еще Мишкины предки только и думали, как бы подорвать столпы Российского государства.
— А чего его подрывать? Само рухнет, — не открывая глаз, пробормотал Домбровский. — Господа, дайте поспать!
Назад: 24. БРАТ ЗА БРАТА
Дальше: 26. СЛУШАЮСЬ, ВАШЕ БЛАГОРОДИЕ!