ТРАКТИРНЫЕ СПЛЕТНИ

И снова не знаю я, что взять в руки, и снова одолевает искушение… Почему нельзя, думаю я, чем не свидетель хронист короля? И в день, когда прочитал я в хрониках о взбудораживших столицу слухах — слухах о двухголовых телятах, родившихся сразу у дюжины коров в стаде королевского племянника Луи, владетельного пана в Дзельке Северной, и о подмененном ребенке в Прихолмье, и о гномьем кладе, который оказался зачарованным и обратил нашедшего его рудознатца в камень, — спрашиваю я отца предстоятеля, не заняться ли вновь королевским хронистом. Можно ведь уяснить въяве, что говорили в Корварене — и, главное, как говорили. Но, вздыхая, отвечает мне пресветлый:

— Вижу я, Анже, что не идет он у тебя из головы. Как ты все-таки похож на любопытную кумушку! Великую тайну расследуем мы, а тебе не дает покоя мелкая загадка ничтожного человечка. Что ж, Анже, попробуй. Иначе, мыслю, не успокоишься.

И, устыдившись, все же не отказываюсь я от снедавшего меня желания, а лишь благодарю пресветлого за снисходительность к слабости моей. И, едва вернувшись к себе, открываю хроники. Провожу кончиками пальцев по гладкой, такой приятной на ощупь бумаге. Впускаю в себя ее память…

Для этой встречи не подходит трактир, даже шумный и суетный «Акулий плавничок». Но к себе королевский хронист может пригласить любого. Это неотъемлемое его право, условие его работы. Каморка хрониста надежно защищена от нескромных ушей. Он не пожалел денег на надлежащие заклятья…

Нынешний гость королевского хрониста не из простых горожан, не из слуг королевских и не из храбрецов-курьеров, привозящих в Корварену вместе с депешами и посылками новости со всех концов Таргалы и сопредельных стран. По виду он аристократ, собравшийся в дальнюю и опасную дорогу, — неброский, но добротный дорожный плащ поверх черной куртки, черные же замшевые штаны заправлены в высокие сапоги, и пояс оттянут, похоже, не только кошельком, но и парой кинжалов. Он явно ощущает себя хозяином в убогой каморке хрониста — как, наверное, и в любом месте, куда заносит его шалунья-судьба.

— Ты оставил себе списки мастеров, о коих сообщал мне?

— Зачем, господин? У меня хорошая память. Все свои донесения могу я повторить хоть сейчас слово в слово. И все, что слышал я еще интересного, и такого, что не интересно сейчас, но может пригодиться потом, и где слышал я это, когда и от кого. Я доверяю своей памяти, господин, и не доверяю бумаге.

— Что ж, ты умен… хорошо. Впрочем, я давно понял это по твоим донесениям. А вот скажи, смог бы ты распустить по Корварене кое-какие слухи?

— Нет ничего проще, господин. Кто усомнится в моей осведомленности?

— Отлично. Тогда мы начнем вот с чего… — Собеседник хрониста задумывается, хищная улыбка играет на смуглом лице. — Начнем мы с малого. Королевский предсказатель, что изгнан из-за свадьбы принцессы, помнишь?

— Конечно.

— Говорят о нем в столице?

— Нет, господин. Кому интересен позавчерашний день?

— Пусть его вспомнят. Его и то предсказание, за которое он попал в опалу. Пусть говорят, что все прежние его предсказания сбылись. Что он — святой, благословленный Светом Господним. Что предреченные им великие бедствия уже начались, и всякий поймет это, коль не поленится связать воедино все несчастья, что начали вдруг случаться в разных местах Таргалы.

Хронист прикрывает глаза, собирает в кулак тощую бородку. Бурчит что-то себе под нос. Кивает — не то собеседнику, не то пришедшей мысли.

— Такие разговоры быстро увлекут Корварену, господин. Но начинать придется с конца.

— С какого именно? — Гость хрониста ухмыляется.

— Если в какой глухомани и случались несчастья, в трактирах Корварены о них не слыхивали. Чтобы люди забыли повседневные сплетни, нужно что-то в самом деле поразительное.

— Ого! Ты даже умнее, чем я думал.

— Нет, господин, просто мы понимаем друг друга. А впрочем, я польщен. — Хронист вежливо кланяется: — Благодарю за похвалу, господин.

— В тот день, когда Корварена забудет повседневные сплетни, моя похвала воплотится в тысячу золотых империалов.

— Думаю, имперки мне понадобятся. И лучше, если они будут ждать меня за морем. Господин, вы дадите знать, когда настанет пора перебираться в теплые края?

— Ты и сам поймешь. Но поскольку я намерен лично приглядеть за развитием событий, мы сможем отплыть вместе. Так какие же несчастья должны произойти на полуострове, чтобы Корварена поверила в предреченные бедствия?

Я не спешу открывать глаза. Пальцы рассеянно гладят лист хроник. Лживых насквозь хроник. Что же получается, Смутные времена подстроены были империей? Мысль эта мне не нравится. Слишком уж она похожа на правду! Смутные времена ослабили Таргалу. Именно тогда Полуденные острова отошли к Хандиарской империи. Тогда империя стала «хозяйкой морей». Тогда же собрался впервые Светлейший Капитул. Собрался в Ич-Тойвине, тогдашней столице империи! И посейчас собирается там, раз в три года, и на сессию, что будет этим летом, поедет наш отец предстоятель… честь для монастыря великая! А не потому ли запрещает мне пресветлый заниматься хронистом? Не на Святую ли Церковь работает тот, кого считаю я предателем? Сейчас, люди говорят, у Церкви везде соглядатаи, так ведь не сегодня же это началось?

Ох, на неверную тропку ступил ты, Анже, на пески зыбучие! Не совал бы нос любопытный… а раз уж сунул, отойди назад тихонько, пока не переступил запретную черту. Дела Церкви тебя не касаются. Кто ты? Послушник, ничего в делах Господних не смыслящий.

Даже с отцом предстоятелем не хочу я говорить об этом, хотя и обязан ему всем…

— Давай в сад выйдем, — говорю я брату Бертрану. — Пожалуйста.

— И то дело, — соглашается он. — А то вид у тебя… ровно во гроб собрался.

Мы выходим в сад, в лицо брызгает мелкий дождик, я вдыхаю полной грудью запах оттаявшей земли… Вот и весна пришла! Хорошо. Впору поверить, что и не было никаких Смутных времен. Распустили по Корварене страшные слухи, подхватили их менестрели, да и раздули в легенду за столько-то лет. Только вот подземельные тоже помнят, и то, что рассказывали они когда-то задавшему вопрос мальчишке, не было страшными выдумками. Я знаю.

Когда мы встречаем пресветлого, я знаю уже, что скажу ему о хронисте. Только правду — дабы не пришлось на исповеди каяться. Но ведь и правду в разные слова можно облечь…

— Ну, Анже, что наш хронист? — улыбается мне пресветлый.

— Он боится пропустить тот момент, когда пора будет бежать из Корварены, — отвечаю я.

— Что узнаешь ты от человека, озабоченного лишь своим благополучием, — вздыхает пресветлый. — Не возвращайся больше к нему, Анже. Не трать впустую дар Господень.

Я послушно склоняю голову. Не буду. Сейчас я прошел по лезвию между правдой и ложью, но в другой раз… лучше не надо! Пусть империя и Святая Церковь приложили руку к Смутным временам, что ж теперь… это было давно. И вовсе не моего ума дело. Я ведь сказание о святом Кареле проверяю? Вот и займусь завтра Карелом.

Отец предстоятель касается, благословляя, моей склоненной головы:

— Послушай, что придумал я для тебя, Анже. В Корварене есть трактир, оставшийся со Смутных времен почти в неприкосновенности. Если, конечно, хозяин его не врет. Ты можешь поработать там завтра с утра. А к субботе должны привезти из Готвяни кошелек принца Карела.

Вот и хорошо… теперь, за новой работой, я позабуду о хронисте.

Вот уж чего не ожидал я! Думал, отрядят со мною пару братьев стражников да велят понезаметней быть. А тут — дым коромыслом из-за какого-то послушника! Королевская гвардия во всех дверях, посетителей и духу нет, даже хозяин вместе с зеваками под окнами топчется… работай, Анже! Вот тебе закопченные стены, вот дубовые столы с поеденными временем ножками, колокольчик над дверью, утварь старинная. Выбирай!

Я начинаю с колокольчика. Почему-то именно он кажется мне самым подходящим. Но колокольчик не помнит Смутных времен. И вообще мало что помнит. Он сделан был всего-то года три назад. Хозяин «Королевской кошки» ездил за ним в Прихолмье. Там, в Прихолмье, скрывался от королевских сержантов бывший гномий ученик, бывший лучший столичный златокузнец и фальшивомонетчик Мишо Ножичек. Ему и заказал ушлый трактирщик колокольчик под старину. И отдал за работу увесистый кошель серебра.

И столы, хоть и стары неподдельно, времен Марготы и Карела не помнят. Я докапываюсь до пересудов о казни Матиаса Невеличко, не в трактире даже, а в мастерской, где столы ждали заказчика.

— Кто такой был Матиас Невеличко? — спрашиваю я.

Отвечает мне брат библиотекарь:

— Знаменитый вор. Я читал о нем в хрониках короля Сержа. Для Невелички Матиаса, так написано там, не было дома, в который не смог бы он влезть, и вещи, какую не смог бы он оттуда вынести.

— Король Серж был сыном Карела, — говорит пресветлый. — Внуком Анри Лютого. Спокойные, мирные времена: тогда Господь дал этой стране передышку после Смутных времен.

Я подхожу к стене, прислоняюсь лбом к продымленному дереву. Уж стены-то эти стояли тогда!

Но и со стенами ждет меня неудача. Память стен стер пожар. Давний пожар, может, даже тех самых времен, какие ищу я. Но опалившее стены пламя ожгло и меня…

Брат библиотекарь говорил потом, что закричал я страшно, перепугав даже королевских гвардейцев. Но я этого не помню. Я слышал только вопли отрезанных огнем от выхода поварих и посудомоек. Сохрани Господь!

А тогда, в трактире, отпаивали меня горячим вином, пока не перестали дрожать руки и голос не вернулся. И после моего рассказа отец предстоятель покачал головой и сказал:

— Глупы были наши надежды что-то здесь узнать. Однако же теперь не можем мы упрекнуть себя, что не попытались…

С тем и вернулись мы в монастырь.