Книга: Корунд и саламандра. Серебряный волк
Назад: ТРИ ДРУГА, ТРИ ВАГАНТА
Дальше: ГНЕВ КОРОЛЯ

ГОТВЯНЬ, КОРОННЫЙ ГОРОД

1. Карел, наследный принц Таргалы

 

— Отец подарил его мне в последний день рождения, — говорит Карел. — Подарочек с подвохом, надо признать! Приморский торговый город… Всю весну и все лето я пытался разобраться, что здесь к чему, и знали б вы, как рад был сбежать в Университет. Лучше бы чего попроще подарил, честно говоря. Вот хоть коня.
— Проба сил в правлении? — улыбается Лека, сдерживая Барса, чтобы держался вровень с гнедым Карела. Наши кони рвутся вперед: видно, мерный шаг привычных к строю гвардейских великанов им не по нраву.
— Можно подумать, от меня на самом деле хоть что-то зависит. — Неприкрытая горечь сквозит в голосе Карела. — Угораздило родиться принцем!
Я замечаю мимолетную усмешку Леки и думаю: интересное воспитание получает наследный принц Таргалы! В восемнадцать лет — ни опыта правления, ни воинской службы за плечами. И даже чести учиться у маэстро Джоли добился сам. Можно подумать, Грозному все равно, каким вырастет его единственный сын!
И еще я думаю, что Лека со стыда бы сгорел, вздумай, кто отрядить два десятка гвардейцев для его охраны. Правда, у нас нет войны и на дорогах спокойно; хотя и патрули встречаются чаще, чем здесь…
Передовой десяток придерживает коней у постоялого двора.
— Переночуем здесь, мой принц? — спрашивает лейтенант… По мне, вопрос больше похож на приказ! Вот ей-богу, я бы из вредности велел ехать дальше!
— На ваше усмотрение, — отвечает Карел.
Мы спешиваемся, алый закат бьет в глаза, и я думаю: моя вредность была бы не ко времени!
— Устал как собака, — вполголоса, только для нас, признается Карел. — День верхом, не шуточки!
— Меньше надо на лекциях штаны просиживать, — хмыкает Лека. — И коня из стойла выводить каждый день, а не два раза в год.
О чем ты говоришь, думаю я. Ведь у бедняги Карела даже коня своего нет! Красавец гнедой — из гвардейской конюшни, такое же приложение к нынешнему статусу первого вассала и наследника, как форменный берет… как два десятка охраны в дороге!
— Хорошо бы, — вздыхает Карел. — Боже мой, какую битву я выдержал из-за этой сволочи Рене… Первый раз в жизни набрался наглости просить отца — и, Свет Господень, знали б вы, чего пришлось наобещать взамен!
Трактирщик лебезит перед лейтенантом: «чего изволят ваши милости», «сию минуту» и «самое лучшее, только для ваших милостей» сыплются из него, как горох из дырявого мешка. Карел оглядывает мрачным взглядом тесный зал, чуть заметно пожимает плечами и садится за дальний от входа столик. Вытягивает ноги, страдальчески вздыхает. Кивает поднесшей вино служанке:
— Благодарю.
Отхлебывает. Кривится. Бормочет:
— Если бы не эта дурацкая война…
И остаток вечера угрюмо молчит.

 

2. Готвянь встречает господина

 

Со стен воют дурными голосами трубы, и по шпилю ратушной башни ползет рывками вверх фиолетово-белый флаг. Карел выступает во главе отряда, два десятка гвардейцев из охранения превращаются в почетный эскорт. Мы с Лекой отстаем. После дня ожесточенных споров Карел согласился-таки, чтобы мы въехали в его город неофициально. Договорились встретиться у ратуши завтра утром.
— Если сможешь, — уточнил Лека. — Представляю, сколько на тебя навалят!
— Отобьюсь, — мрачно пообещал Карел.
От самых ворот мы ведем коней в поводу, и отряд с принцем во главе все удаляется, а вместе с ним — нестройные приветственные возгласы, какофония труб, перешептывания: «Принц! Принц!».
— Да, — говорит Лека. — Сказать по чести, я ему не завидую. Вот уж точно, угораздило!
— Побродим? — предлагаю я. По первому взгляду Готвянь мне нравится. Вроде и схожа она с Корвареной: те же белые стены, острые черепичные крыши, булыжник мостовой, усыпанный золотом кленовой листвы, но — неуловимо другая. Может, все дело в ветре? Он здесь резкий, холодный — и пахнет чем-то невероятно свежим, бодрым и в тоже время затхлым… море?
— Интересно, в какой стороне море? — спрашивает Лека. — До ужаса любопытно глянуть, на что похоже! Серый, вот скажи, как это нас угораздило за всю жизнь ни разу не увидеть моря?!
Я хватаю за плечо бегущего мимо мальчишку:
— Малый, к морю куда?
— Там, — машет он рукой. Вывернулся и мчится дальше, туда, где вопят трубы, встречая принца.
А мы медленно идем вниз по узкой улочке, навстречу непривычно свежему ветру.
Старик вслушивается в далекие трубы с чуть заметной горькой ухмылкой. Он стоит на пороге трактира, и его острый, совсем не стариковский взгляд скользит по мне, бежит дальше — и возвращается. Мы с Лекой приостанавливаемся, разглядывая вывеску — клыкастую, увенчанную гребнем змеиную голову, вздымающуюся из волн. Очень уж живой она выглядит, будто художник не просто видел зверюгу собственными глазами, но и удирал от ее зубов — и удрал, верно, чудом.
Старик шагает нам навстречу, стягивая мятый берет.
— И подумать только, ведь эти трубы должны были приветствовать вас, молодой господин. И флаг на ратуше реял бы в вашу честь… алый с белым…
Я ежусь под пристальным взглядом. И спрашиваю, холодея:
— Что ты городишь?
— Разве вы не… — Старик тревожно оглядывается. — Нет, я не мог ошибиться! Ваша мать, молодой господин… ее ведь зовут Юлией?
— Откуда ты знаешь? — спокойно спрашивает Лека.
— Свет Господень, одно лицо! Отец панночки Юлии… это был его город. А потом добрый наш король объявил его мятежником, а панночку выдал замуж. И Готвянь стала коронным городом. Но не все успели позабыть…
Так… похоже, наш собеседник не из тех, кому нравятся перемены… что ж, могло быть и хуже. Правильно мы сделали, отказавшись идти с Карелом.
— Я не хочу лишних разговоров, — говорю старику.
— Боже упаси! Вы, молодой господин, имеете право требовать. Я не из тех, кто забывает добро, и я обязан вашей семье.
— Как зовут тебя? — спрашиваю.
— Олли. Просто Олли.
— Забавно… мне всегда нравилось сочетание белого с алым.
— Что удивительного, — улыбается Лека, — ведь госпожа Юлия предпочитает эти цвета. Теперь мы знаем почему. Что скажете, почтенный Олли, об этом трактире? Море морем, а, пожалуй, что и перекусить пора…
— Трактир мой. То есть сейчас-то все больше сын с женой хозяйнуют… Заходите, прошу вас, молодые господа. Для нас это честь.
Через пару минут стол перед нами едва не ломится. Мясо белое и красное, рыба жареная и запеченная с грибами, вино трех сортов, белый хлеб, сыр и паштет… Лека приподнимает брови. Я лезу в кошелек:
— Почтенный Олли, мы ценим ваше гостеприимство… но не те ныне времена, чтобы… Нет, не отказывайтесь. Прах меня забери, в Корварене так не кормят!
Что-то в глазах Олли подсказывает мне, что и в Готвяни так кормят не всех… но он берет все-таки деньги, кланяется и отходит. Кажется, снова вышел на улицу слушать волны и далекие трубы.

 

3. Монах по приговору

 

Монах собирал подаяние. Обычное дело, по Корварене таких ходит — не счесть. Этот был, похоже, стар. Впрочем, седая борода сама по себе еще ничего не значит, а глаза из-под низко надвинутого капюшона глянули на нас остро и пристально.
— Во славу Господа. — Лека опускает в кружку полупенс.
— Во славу… — Я протягиваю руку с монетой, встречаюсь с монахом взглядом и столбенею. Свет освещает его лицо… монета падает из враз ослабевших пальцев, вертится на столе, монах прихлопывает ее тяжелой ладонью и тихо предлагает, кивнув на свободный стол в темном углу:
— Поговорим.
Я иду за ним, как во сне. Потому что взаправду — такого просто быть не может!
— Дед? — шепотом спрашиваю я.
— Гляди-ка, узнал, — удивляется монах. — Или догадался?
Я пожимаю плечами.
— Я даже не знаю, за кого ее отдали, — глухо произносит он. — Говорили, за простого гвардейца. Правда?
— Да.
— Будь он проклят…
— Не смей! Они любят друг друга, мама с ним счастлива, клянусь!
— Счастлива? — Он горько усмехается. — Я слышал, он калека. И увез ее куда-то сразу после… после свадьбы.
— А говорил, не знаешь.
— В тех слухах, что доходят до нашей обители, мало правды. Где она? У него имение?
— Матушка — первая дама королевы Марготы. Ну, отец тоже при деле… Не такой уж он и калека. Фехтовать меня он учил. И неплохо выучил.
— Я не спросил твоего имени.
— Сергий. Серега.
— А его?
— Ты взаправду хочешь знать? Ожье.
— Ты один у них?
— Еще Софи. — Я невольно улыбаюсь. — Ей уже пятнадцать.
— Невестится, поди, — усмехается дед.
— Если бы! — Улыбка моя расплывается во весь рот… как всегда, когда речь о сестренке. Люблю я ее. — Оторва, верхом любому мальчишке фору даст. С нами хотела, веришь?
— Так, разговор дошел до сути… — Глаза деда полыхают яростным огнем непонятного мне чувства. — Что вы здесь делаете? И кстати, «вы» — это кто?
— Я с другом. — Я оглядываюсь на Леку. — Мы вроде как учимся.
— Вроде как?
— Ну, учебой это не назовешь. Университет, ха! Убиение времени.
— Впереди зима. Голод и холод. Время власти Подземелья. Лучше бы вам вернуться домой.
— Ну…
Дед насмешливо наблюдает за моим смятением. Потом наклоняется ближе:
— Послушай, не очень прилично с твоей стороны врать мне в лицо. Вы шпионите для Двенадцати Земель, так?
Я смотрю в его яростные глаза… Ненависть, вот что это за чувство! Он был господином Готвяни, напоминаю я себе. Ладно… была, не была!
— И что? Побежишь доносить?
Могучий кулак ударяет в столешницу.
— Сопляк!
Стол подпрыгивает. Звякает серебро в кружке. Посетители оглядываются на нас — и отворачиваются.
Кроме Леки.
Лека в один миг оказывается у нашего столика. И говорит с преувеличенным удивлением:
— Вроде раньше я не замечал за тобой способности приводить в бешенство святых отцов… Фигушкин не в счет, само собой. Простите моего друга…
Дед ощутимым усилием разжимает кулак. Мне кажется, с этим простым движением уходят и все обуревавшие его чувства.
— Вы простите. Я погорячился, а это недостойно моего нынешнего положения. Вы можете вернуться к вашему ужину, молодой человек.
— Имей в виду, — говорю я, — у меня нет секретов от побратима. Лека, это мой дед.
Лека, не глядя, придвигает стул. Садится. Говорит:
— То-то мне знакомым почудился… Как Софи на него похожа-то. Как мне вас называть, господин?
— А никак, — кривится дед. — Имена у нас в обители — смех один. Брат Смирение, брат Милосердие, брат Непорочность… ну их в пень. Ненавижу. В общем, так, парни. Не надо дурацких ответов на глупые вопросы. Вы можете мне верить, клянусь в том Светом Господним и памятью о прежних днях. Я готов помочь. Все, что в моих силах. Деньги, убежище, совет…
— Ради мести? — спрашиваю тихо. — Но ведь это — твоя страна…
— Давно ты здесь?
— Пару месяцев.
— Оно и видно. Для этой страны, внучек, любые перемены будут только к лучшему. Таргала катится в пропасть. Эта зима станет для нее последней, готов спорить на собственную душу… и только одно может спасти ее — падение доброго нашего короля. — Дед едко усмехается. — Новый король — у которого хватит ума договориться с Подземельем.
— Карел?
— Этот щенок? Да он шагу не ступит без разрешения старого волка… Нет, здесь нужен мятеж, а он — верный сын. К сожалению.
Вдалеке ударяет колокол. Раз, другой… третий.
— Мне пора, — выдыхает дед.
Я вскакиваю:
— Мы проводим! Я… я не хочу так сразу расстаться с тобой.
Дед скупо улыбается. Лека кличет Олли, говорит:
— Мы вернемся.
— В любое время, молодые господа! Я сдаю комнаты, если вам нужно…
Мы переглядываемся.
— Почему нет, — говорю.
— Так я приготовлю, — кивает старый трактирщик. — Можете хоть среди ночи приходить, стукнете в ставень, что под вывеской, я открою.
— Олли, — негромко зовет дед, — спасибо.
— Рад служить, господин, — так же тихо отвечает Олли. — И… рад, что вы встретились.
— Чудные дела, — говорю, когда мы выходим на улицу. — Вот уж не думал, что встречу здесь деда…
— Олли у меня капитаном стражи был. Соображает быстро, и глаз до сих пор верный. Надо же, как тебя выцепил! На Юличку, говорит, парень похож, — а ты ведь и не сказать, чтоб вылитый… так, в глазах что-то.
Судьба, думаю.
— Дорогу-то запоминайте… — Дед сворачивает в сбегающий на самый берег переулочек. — Пригодится. У нас при обители гостиница для странников, имен там никто не спрашивает и дел тоже. Если вдруг укрыться — лучше места не найдете.
— Плохо тебе там? — спрашиваю я.
— Душно. Тошно. Не для меня такая жизнь. Брат Покаяние, тьфу!
— Дед… а давай с нами! Ты даже можешь нас и не ждать, мы втроем тут, Ясек тебя проводит до нужного человека, а тот через горы переведет. Мама обрадуется…
— Я клялся, — глухо отвечает дед. — Иначе кто б меня за ворота выпустил, я ж по приговору там. Никуда мне уже не деться… не уйти.
Мы выходим к морю, сворачиваем на бегущую вдоль берега тропку. Здесь остро пахнет водорослями и солью, совсем рядом разбиваются о камни прозрачно-серые волны, и временами до нас долетают брызги. Вдалеке, у самого горизонта, белеют паруса.
— Свет Господень, — выдыхает дед, — как же я ненавижу эту коронованную сволочь…

 

4. Карел, наследный принц Таргалы

 

Сегодняшнее утро почему-то напоминает мне другое… Утро после совершеннолетия Карела. Нет, нынче он не бледный до лиловости и вряд ли будет плескать себе в лицо водой из фонтана… но некоторая помятость есть, есть. И тени под глазами… опять, что ль, не спал ночь? А что, очень может быть: Готвянь только начала просыпаться, на улицах лишь редкие рыбаки, спешащие на рынок, и ратуша в рассветном тумане кажется призрачной.
— Побродим? — спрашивает Карел. — Пройтись надо… засиделся.
— К морю, — предлагаю я. Вчера, возвращаясь из обители, мы с Лекой долго не могли свернуть с тропки над берегом: очень уж завораживает эта даль, этот запах, шорох волн… и почему-то всплывает в памяти степь перед рассветом.
— Пусть к морю. Мне лишь бы ногами перебирать… думается лучше.
— Что-то смурной ты какой-то, — говорю. — Совсем делами завалили?
Карел не сразу отвечает. Идет, уставясь под ноги… и вдруг отвечает:
— Знаете… кажется, я решился.
— На что? — спрашивает Лека.
— Поговорить с отцом. О мире с Подземельем. О том, что нельзя так больше, мы просто не выдержим, запас прочности вычерпан до дна…
— Ты никогда не говорил с ним об этой войне?
— Боже мой, нет! — Карел даже головой мотнул. — Это та тема, от которой он свирепеет. Но нельзя же все время молчать! Ведь все хуже и хуже… В конце концов, я уже совершеннолетний, а это включает право голоса в королевском совете.
— Карел, — Лека останавливается, — я хочу задать тебе один вопрос. Не в обиду и не для ответа. Ты осознаешь риск?
Карел пожимает плечами:
— Думаю, да.
— Не уверен, — бурчит Лека. — Ладно… в конце концов, он же твой отец. Хотя, скажу честно, не нравится мне эта затея.
— Предложи что-нибудь лучшее. — Карел почти кричит. — Хоть что-то! Что угодно, лишь бы был толк!
— Карел… все, что приходит мне на ум, еще хуже.
— Вот и молчи.
— Молчу, — вздыхает Лека. — Просто я боюсь, вот и все. Кошки душу дерут. Глупо, наверное.
А я смотрю на Карела, упрямо сжавшего губы, — и вспоминаю обидные слова деда: «Щенок, он шагу не ступит против воли старого волка». Ты ошибся, дед. И, прах меня забери, я этому рад.
— Лека, это его страна, — говорю. — Он прав. Ты прав, Карел, слышишь? Уж кто-кто, а ты имеешь право беспокоиться о будущем Таргалы.
— Я и не говорю, что не прав. — Лека передергивает плечами. — Просто мне тревожно.
— Да и мне не так чтоб спокойно, — хмуро признается Карел. — Вы-то как, устроились? Может, все-таки ко мне?
— Если б ты только знал, как мы устроились, — улыбаюсь, вспомнив вчерашний ужин и сегодняшний завтрак, — ты сам сбежал бы к нам. Серьезно тебе говорю!
Улица выводит нас к порту. Здесь, верно, вообще не спали… Карел рассеянно обозревает бестолковую на наш неопытный взгляд сутолоку и сворачивает на мощенную ровной известняковой плиткой набережную.
Я приостанавливаюсь, рассматривая стоящий у причала корабль. Никогда не думал, что они настолько… так огромны. Потемневший борт нависает над головой, как крепостная стена, а свернутые паруса кажутся отсюда, снизу, вровень с облаками.
— Нравится? — Рядом останавливается молодой, чуть старше Карела, парень. — Моя. Игрушка!
Таким голосом Вагрик говорил о своем Ясмине…
— Хорошенькая игрушка, — бормочу я. — С такой управиться…
— Да ладно! — Парень довольно усмехается. — Ты, видать, приезжий? Надолго в Готвянь?
— Как получится, — неопределенно отвечаю я.
— А потом?
— В Корварену.
— Я думал, может, морем куда собрался. Ищу фрахт.
Я хочу спросить, что за штука такая — фрахт, но тут к нам подбегает мальчишка и дергает моего собеседника за рукав:
— Вик, слышь, Вик! Тебя в конторе какой-то хмырь спрашивает! Важный — страх! Конторские перед ним на цырлах!
— Вот прям-таки меня?
— Ну!
— Бывай, парень! — Вик хлопает меня по плечу, поворачивается и шагает прочь. А я бегу догонять ребят.
— Когда ты думаешь… этот разговор? — спрашивает Лека.
— Лучше, наверное, вечером… То есть, конечно, лучше было бы с утра, но на утро отец уже назначил прием старшин.
— Завтра утром, — быстро говорит Лека.
— Нет. Мне бы до вечера не раздумать… Лека, ну неужели я совсем уж трус: так выгадывать время для разговора с собственным отцом!
— Я бы назвал это дипломатией, — серьезно отвечает Лека. — Уж больно разговор серьезный.
— Сегодня вечером. — Карел поправляет берет и зло щурится.
— Тогда так… — Лека кладет ладонь Карелу на плечо, сжимает. — Мы будем ждать тебя. Возле ратуши, у фонтана. С обеда… мало ли, вдруг ты раньше… и — хоть до ночи. Хоть до утра, Карел, слышишь? Обещай мне… — Лека запинается.
— Что?
— Обещай, что ты выйдешь к нам после этого разговора, что бы ни случилось. Обещай, что тебе помешает выйти только арест.
— Арест?! Лека… ты спятил.
— Может быть. Так обещаешь? Карел?
— Лека, что за ерунда… Хорошо, обещаю. Но с чего ты…
— Я извинюсь, если окажется, что ерунда, — глухо отвечает Лека. — С удовольствием извинюсь.

 

5. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене

 

Брат библиотекарь провожает нас до садовой калитки.
— Знаешь, Серж, я…
— Анже! Ну отвлекись ты хоть на пару минут от этого дознания. Посмотри, что за благодать вокруг… Хочешь, я тебя с Серебряной Струной познакомлю? А то слов нет, как надоело его сагу по полпорции в день получать.
Пожалуй, я и в самом деле отвлекся на пару минут — на раздумья о знакомстве с Мишо. Но… нет, не ко времени! Не до того.
— Гнетет меня Лекина тревога, Серж. Будто и впрямь что случится. Да ведь и может: уж то, что Лютый на мир с Подземельем не пошел, мы знаем точно!
— А я, чтоб ты знал, о тебе тревожусь. Гонишь… как там Лека твой говорил: «Как на вражьи похороны»?
Я улыбаюсь.
— Серж, я обещаю — обещаю, слышишь? — рассчитывать свои силы. Усталым я туда не полезу.
— И на том спасибо, — шутливо благодарит Серж. — Значит, к тебе и за работу?
— Да. Я отдохнул у брата библиотекаря, и до ужина полно времени. Жаль, что нет у нас хоть чего из вещей Карела…

 

6. Вечер в «Морском змее»

 

— Он выгнал меня, — произносит Карел — незнакомым, чужим и мертвым голосом.
— То есть? — Лека откровенно радуется: ведь взаправду ждал ареста Карела, и последний час мы всерьез обсуждали, как могли бы его вытащить. — Не захотел говорить?
— Да нет, — бесцветно возражает Карел, — поговорили.
Рука его поднимается к непокрытой голове — и падает. Прах меня забери!.. Я оглядываюсь на ратушу. Кажется, я понимаю, как они поговорили.
— Уйдем отсюда, — говорю. — Потом все разговоры. Карел, пошли с нами… Ну, встряхнись! Пойдем.
Его приходится брать за локоть и тащить.
— Куда? — наконец спрашивает он.
— В «Морского змея». К нам. Хочешь выпить?
— Да… Нечистый меня задери, да.
— Ну так вперед!
Я ускоряю шаг, свирепо глянув на Леку: «Молчи пока!» — но Лека, кажется, и сам уже понял.
Мы долго идем молча. Первым заговаривает Карел.
— Он выслушал. А потом… Свет Господень, таким я его не видел! Поговорили, да! — И Карел хрипло смеется.
Я распахиваю дверь «Морского змея», впихиваю Карела внутрь.
— Ты боялся моего ареста? — Карел берет Леку за плечи, трясет. — Нет, он всего лишь меня выгнал. Вытурил. Взашей, Нечистый меня раздери…
— Тебя, кажется, это удивило? — спрашивает Лека. — Выпьешь?
— Да. На оба вопроса — «да».
Мик, молодой хозяин, уже подбегает с вином. Видно, углядел — что-то не так.
— Еще вина, — приказывает Лека. — И закуски. Плотной.
— Сию минуту!
Карел выпивает кубок вина залпом, как воду. Вряд ли он чувствует вкус. У него трясутся руки, вино переливается на подбородок, капает на воротник.
— Налей еще, — просит он.
Мчится слуга, сгружает на стол еще два кувшина вина, поднос с холодным мясом, хлебом и сыром, тарелки с жареной рыбой. Я кладу на хлеб два куска мяса, протягиваю Карелу:
— На, заешь. Не надо тебе напиваться. Легче все равно не станет, серьезно тебе говорю.
— Не станет, — кивает Карел. Берет еще кубок. Выпивает. Роняет кубок на стол; недопитый глоток растекается по столешнице кровавой лужицей. Карел смотрит на хлеб с мясом и снова тянется к вину.
— Хватит! — Лека придерживает его руку. — Серега дело говорит. Заешь. И скажи все-таки: чему ты удивлен? Я говорил тебе, что толку не будет.
— Я… ну да, я удивлен. Я, Нечистый меня задери, больше чем удивлен… я поражен, ошеломлен и не знаю что еще. Он должен бы понимать, что ждет нас. А он… — Карел берет-таки хлеб, но до рта не доносит; руки дрожат, мясо падает на стол, в винную лужицу, расплескивая кровавые брызги. — Он чуть не убил меня. Он… Я видел его всяким, но никогда — таким. Или… или вы тоже считаете меня трусом? Бесхарактерным слизняком, гномьей соплей? — Карел смеется, хрипло, мотая головой… В глазах его блестят слезы. — Вот я удивлен, а ты, — он тычет трясущимся пальцем в Леку, — нисколечко! Он ведь отрекся от меня по всей форме — а ты не удивлен. Почему, а?
— Сказать тебе? — Лека смотрит на Карела долгим взглядом, наливает себе вина. — Хорошо. Я скажу, почему не удивлен, почему говорил, что толку не будет… Почему не стану звать тебя к себе домой, хотя очень этого хочу… Знаешь что, Карел, нечего нам здесь делать. Закончим ужин в комнате. Хозяин!
— Да, господин.
— Все — к нам в комнату.
— Еще вина?
— Да! — Карел поднимается, широкие ладони тяжело ложатся на столешницу. — Еще столько же.
— Как прикажете, господин.
— Пойдем, Карел.
— Ты обещал сказать… почему ты не удивлен, а?
— Пойдем в комнату, там скажу.
Я отстаю от них на пару шагов. Говорю Мику и подошедшему на шум Олли:
— Не надо вина. Он и так разошелся, от вина только хуже станет.
— Что-то случилось, молодой господин?
— Да. Случилось… Вы все узнаете сами, почтенный Олли. Вся Таргала узнает… Или я не понимаю этого короля. Мы, наверное, уедем поутру, Олли. Спасибо вам.
— Что вы, молодой господин! Вам спасибо! По нынешним временам редко кто платит полновесной монетой… а вы ведь знали, что я принял бы вас и так.
Хлопает задняя дверь, на миг впустив вой ветра и далекий гул штормового прибоя. Олли подзывает служанку, кивает на наш стол:
— В комнату к молодым господам. Все, кроме вина.
Я выскакиваю во двор, переглядываюсь с Лекой. Карел стоит, запрокинув голову, ловит лицом редкую морось. Спрашивает глухо:
— Нужно ли ждать весну? Я и так знаю, что она принесет… Я не хочу этого видеть.

 

7. Ночь молчания

 

Мы покидаем Готвянь на рассвете. Я расплатился с Олли, он собрал еды в дорогу.
Карел молчит. Вчера он долго стоял во дворе «Морского змея», глядя в темное небо. А когда вошел-таки в комнату, попросил:
— Не говори ничего сейчас, Лека, друг… Хватит с меня на сегодня. О том, какой я малодушный трус, ты не скажешь ничего нового. А что я глупец — я понял и сам. Хватит. Остальные откровения оставь на завтра.
— Поешь хотя бы.
— Не хочу. — Карел упал на кровать, лицом в подушку, плечи его мелко затряслись. Лека покачал головой и молча погасил лампу.
Не знаю, заснул ли Карел, а мы с Лекой не спали. Сидели, прижавшись друг к другу плечами. Молчали. Смотрели на Карела — глаза привыкли к темноте, и его движение мы бы не пропустили. Но он не шевелился.
— Вставай, — сказал Лека, когда предрассветные сумерки опустились на мир звенящей дождем тишиной. — Вставай, Карел. Не надо нам здесь оставаться.
Карел сел, тряхнул головой:
— Ты о чем?
— Хочешь еще поговорить с отцом?
— Я?! Боже упаси, нет!
— А с матушкой?
Карел встал. Поймал Лекино плечо:
— Как ты догадался?
— Просто, — вздохнул Лека. — Представил себя на твоем месте.
— Неприглядное, должно быть, зрелище, — хмыкнул Карел. — Знаешь что? Зря ты вчера не дал мне напиться.
— Успеешь.
— Я хотел вчера… Мне стало бы легче.
— Ошибаешься.
— Я что, не имею права?! — вспылил Карел. — У меня что, не только чести не осталось, но и головы на плечах?! Свет Господень! Меня надо водить за ручку и вытирать сопли?!
— Знаешь что? — Я подошел к Карелу вплотную и взглянул ему в глаза… больные и бешеные глаза опозоренного рыцаря. — Это я вчера велел хозяину не приносить вина. Хочешь, дай мне в морду! Серьезно, Карел. Может, тебе станет легче.
— Не станет, — буркнул Карел. — Поехали, раз уж решили. Но вечером… Помните постоялый двор, в котором мы ночевали перед Готвянью? Так вот, там я напьюсь. Нам все равно надо где-то ночевать, а там… там самое отвратительное пойло из всех, что я пробовал в жизни. Таким только и надираться с горя. И — обещайте, что не станете меня останавливать.
— Ладно. — Лека затянул дорожный мешок, взвалил на плечо. — Если не начнешь буянить. Пошли.
Мы гоним коней навстречу рассвету, и впервые в жизни скачка не доставляет мне удовольствия. Пустая дорога летит под копыта, моросит нудный и холодный, истинно осенний дождь, а я думаю: Таргале не избежать войны. Если не мы, то империя. И глупо пропускать империю вперед. Но… куда же девать тогда нашу дружбу с Карелом?
Назад: ТРИ ДРУГА, ТРИ ВАГАНТА
Дальше: ГНЕВ КОРОЛЯ