Часть 1
ЧЕРНЫ ГЛАЗА ТВОИ…

Свою комнату – ту, что в его среде принято было называть кабинетом (вытертый кожаный диван, покрытый пледом, заваленный бумагами письменный стол и древний венский стул с изысканно-инквизиторской прямой спинкой – верное средство от радикулита) – Игорь Иванович именовал про себя «между-мир» – он уж и не помнил, с каких времен. Наверное, с тех, когда постепенно, незаметно для себя, научился входить сюда как в глубоководный батискаф, задраивая дверь и слыша за спиной разъяренный голос Аллы: «Тряпка! Интеллигент сраный! Сидишь в своем гребаном музее за две тысячи в месяц! Это зарплата для мужика? Открой дверь сейчас же! Я с тобой разговариваю!»

За годы супружеской жизни он научился предугадывать вспышки ярости у законной жены, как кошка предугадывает землетрясение. Или корабельные крысы – появление пробоины в трюме. Предугадывал – и успевал закрыть дверь за собой за секунду до того, как в эту дверь летело нечто тяжелое – тарелка, к примеру. Или том энциклопедии.

Обычно, бежав с поля боя (точнее, даже не боя, а избиения) и укрывшись в своем «между-мире», Игорь Иванович часами сидел за письменным столом – просто так, без всякой цели, позволяя мыслям убегать далеко – в страну, которая носила название «Прошлое». Будто перелистывал альбом со старыми фотографиями…

Вот первый курс института, их студенческая группа во дворе главного корпуса (асфальтовый пятачок, скамейки и дорожки, выложенные потрескавшейся плиткой), Аллочка в центре – она всегда, черт возьми, ухитрялась быть в центре, и ей не приходилось прикладывать для этого ни малейших усилий. Рядом с ней стоит Гоги Начкебия, красавец мегрел, верный ее спутник все студенческие годы, с момента первой встречи в столовой после лекции профессора Смолякова.

А вот осенний бал в актовом зале: на заднем плане, в глубине, видна сцена, где меж двух стоваттных колонок прыгает четверка прыщавых юнцов, усиленно косящих под «битлов», местный ВИА с третьего курса… И снова Аллочка на переднем плане – большеглазая, стройная, высокая, в ореоле ослепительных каштановых волос, с удивительно белой кожей: романтическая красавица, неизвестно какими ветрами из самой середины Серебряного века занесенная на здешний бал (читай: дискотеку). Она одна пришла сюда в длинном платье из нежно-голубого шифона, остальные девчонки явились в коротких майках с буржуйскими надписями и искусственно состаренных джинсах. Была такая мода. Конечно, она не умерла и по сей день, но тогда это был самый бум, самый гребень волны. Почти неприлично было появляться в обществе в чем-то ином.

Увидев Аллу, девочки издали дружное шипение и принялись усиленно улыбаться в глаза своим кавалерам (у кого таковые имелись). Однако – поздно. Королева бала уже взошла на престол, и подданные распластались у ее ног. Гоги Начкебия, чемпион института по баскетболу и пиву, растолкал локтями обалдевших юнцов и пригласил королеву на танец. А Игорек, пока лилась музыка, так и простоял столбом у стены, наблюдая, как они кружатся вдвоем – Гоги в строгом черном костюме и Алла в одеянии доброй феи, поблескивающем в разноцветных всполохах прожекторов. Даже ВИА на сцене заиграл довольно приличный вальс, а то все «АББА», «Каскадеры» да «Земля в иллюминаторе» …

Гоги смотрел на Аллу восторженно, и их отношения строились исключительно в духе «женских» романов лучших беллетристов: и слова ей шептал, и розы кидал к ногам со страстностью истинного кавказца, и весь мозг продолбил своим знатным происхождением:

– Шеварднадзе, Сулаквелидзе – это не истинные грузины. Так, плебеи. А моя фамилия… Ты только послушай, как звучит: Начкебия! Будто молодое вино.

Ужас какой.

– Значит, я буду Алла Федоровна Начкебия? – недоверчиво спрашивала она. – С моей-то рязанской физией?

– У тебя далеко не рязанская физия. Я уже решил: жить будешь пока у нас в доме, а потом построим собственный. Когда мой старший брат женился (жену взял из богатого села), отец молодым построил дом и подарил две машины: брату «вольво», а жене его – " Жигули-девятку ".

Этим он все и испортил. Гор Алла боялась панически, как боятся пауков, мышей и переаттестации, даже сверкающая в воображении «девятка» ее не прельщала. Дом, рассуждала она. А что – дом? Золотая клетка, из которой не выйти.

Вслух Алла своих мыслей не высказывала: внимание Гоги ей льстило. Все-таки первый красавец факультета, девки табунами с ума сходят, а он бегает за ней, заглядывает в глаза, с улыбкой джентльмена выполняет все ее капризы. И – конфеты, цветы, снова конфеты, снова цветы… Где он доставал их, эти конфетные коробки, в эпоху пустых магазинных полок – оставалось секретом. Вся группа готовилась к близкой свадьбе, только Аллочкина соседка по комнате Ирка Сыркина заметила некоторую обреченность в глазах подруги. Забросив длинное костлявое тело на кровать и сдерживая нервную зевоту, она сказала:

– Ты что-то вроде и не рада.

И Алла моментально выложила все свои сомнения, залившись слезами на плече подруги.

– Вообще-то в твоих рыданиях рациональное зерно есть, – задумчиво сказала Ирка, натура, лишенная сантиментов. – Ахи-вздохи хороши до свадьбы. А дальше превратишься просто в красивую игрушку. Они же там дикие все. Дети гор.

– А что делать? Гоги вот-вот защитится, скоро распределение.

– Игорька Колесникова хватай, – безапелляционно отозвалась она.

– Игорька? – Алла чуть не рассмеялась. – Этого рохлю? Тоже придумала.

Подруга лишь вздохнула:

– Дура – дура и есть. Ты мужа выбираешь или скаковую лошадь? Смоляков, наш декан, говорил, что у Колесникова дипломная работа тянет чуть ли не на кандидатскую. Его наверняка оставят на кафедре, потом аспирантура, потом докторская. А твой Гоги до конца жизни будет мотаться по экспедициям. И самое главное, подруга: у нас в стране, конечно, все народы живут одной дружной семьей, однако… – Ирка понюхала пальцы, сложенные щепотью, и скривилась: – Грузин!

– Мегрел.

– Да один пень. Тебя там не примут. И обратно вернуться не сумеешь. А насчет Игорька подумай.

Сам Игорь, конечно, в такие тонкости посвящен не был. Девушки им никогда не интересовались – не считать же проявлением интереса стандартное студенческое «дай списать!». И он был просто ошарашен, когда Алла после занятий подошла (сама!) и милостиво разрешила проводить себя до общежития (она никогда не говорила «общага», «степуха», «препод», очень тщательно следила за лексиконом).

– А Гоги, э… против не будет? – осторожно спросил он, пунцовый от смущения.

Она провела ладошкой по его щеке:

– Ты становишься таким милым, когда краснеешь. Ты сейчас похож на собачку… Забыла название. Маленькая, с большими глазами, мохнатая.

– Пекинес, – механически произнес Игорь, успев про себя подумать, что вряд ли собачка может покраснеть. Шерсть помешает. – Пекинский лев.

– Вот видишь! Лев! А боишься какого-то Гоги. Ладно, пошли. Уж защищу тебя как-нибудь.

Так Георгий Начкебия в одночасье переместился с первого места на второе. Конечно, он страдал… Но – страдал истинно по-джентльменски. Был тамадой на свадьбе, жениху преподнес ящик дорогого грузинского вина, невесте – огромную, с автомобиль, корзину роз…

А сам так и остался холостяком. Другом дома и верным Аллочкиным рыцарем.

Она его не забыла.

Хотя раньше, когда у Игоря впереди, уже близко, маячила защита кандидатской, Алла держала друга дома на расстоянии. Муж делает карьеру, волновать его незачем. Но потом жизнь покатилась по наклонной плоскости. Гоги и правда мотается до сих пор по экспедициям, но уже и доктор, и профессор, автор многих статей в зарубежных журналах, участник симпозиумов и конференций.

Она его не забыла, черт возьми…

Из экскурсии в прошлое Игоря Ивановича вернул звонок в дверь. Он прислушался: ага, Алла вернулась из похода по магазинам.

На звонок после минутной паузы отозвались шаги в коридоре – вялые, шаркающие, неохотные. Можно подумать, столетняя старуха шкандыбает, а не собственная дочь, перворазрядница по гимнастике. Бросила, дура, из-за какого-то там тренера.

– Иду, иду. Привет, мам.

– А я уж думала, дома нет никого. Звоню, звоню. Сумку хоть у матери забери!

– А что там?

– Крабы. Я крабов купила. Вынимай.

– Ну конечно. Я боюсь, вдруг цапнут.

– Не глупи. Они в целлофане. Почему из школы так рано? С уроков сбежала?

Алена моментально стала серьезной.

– Да, мама. Товарищам удалось отвлечь охрану и провезти меня в вагонетке с углем. Без жертв, конечно, не обошлось… Но мы отомстим!

– Вечно твой юмор. Как с учебой-то?

– Нормально. Я девочка немного взбалмошная, но начитанная и эрудированная.

– Кто это сказал?

– На родительские собрания надо ходить.

Алла Федоровна взглянула на себя в зеркало и поправила прическу. Тридцать семь. Не девочка. Ноги отекают по вечерам, врач говорит, камешки в почках. Мешки под глазами приходится скрывать с помощью слоя пудры. Но в общем и целом… Ягодицы упругие, спина прямая, бедра при ходьбе еще покачиваются как надо, высокая грудь эффектно облегается голубой блузкой с открытым воротом. Очень даже ничего. Мужики исправно поворачивают вслед головы, будто подсолнухи за солнцем.

– Ты что там застряла? – спросила Аленка из кухни.

– В зеркало смотрюсь.

– Зря стараешься. Папка опять в кабинете со своим фолиантом. «И пыль веков от хари отряхнув»…

– От хартий, – машинально поправила Алла. – Это тот фолиант, что Георгий Бадиевич привез из экспедиции?

– Наверно. Мам, а он правда профессор, или это кликуха?

– Господи, ну и лексикон. Валера на тебя плохо влияет.

– Это он-то? – усмехнулась Алена. – Он при мне и пикнуть не смеет. Валерка у меня на коротком поводке.

«На коротком поводке» – это мамино выражение. У нее самой «на коротком поводке» всю жизнь был Гоги. Доктор наук, и по сей день выглядевший как мальчишка: худощавый, но не худой, загорелый дочерна, при черной бороде, куда затесалось чуть-чуть благородной седины. Ковбойская шляпа с широченными полями. В общем, романтический герой, Джон Верный Глаз. И на мамку смотрит так, будто вот сейчас резко свистнет, подзывая белого коня, и умчит любимую в горы под свист ветра, не обращая внимания на запоздалые выстрелы за спиной…

Игорь Иванович в своем кабинете непроизвольно оглянулся и посмотрел на сиротливый диван у стены. Он спал на нем уже года три. Помнится, тогда, в самом конце осени, буйствовала эпидемия гриппа, и он свалился с температурой. Алла надела марлевую повязку и прозрачно намекнула, что, дескать, было бы хорошо на некоторое время Игорю поночевать отдельно, в целях карантина. Игорь согласился, перебрался в кабинет на диван, да так там и остался. Все произошло естественно и само собой. О разводе они и не помышляли. Оформление документов, суд, раздел имущества… Не гниющий Запад, где стоит снять трубку и позвонить адвокату. Наша система гораздо более гуманна и мудра: хочешь не хочешь – живи вместе. А там, глядишь, где словечком перебросишься, где мусор выкинешь. Стерпится – слюбится…

– Ты мне не дури! – визгливый голос жены из кухни. – Гимнастику она решила бросить! Надоело, видите ли! А по улице шляться не надоело? Дискотеки не надоели? Валерка этот по ночам телефон обрывает! Нет, я это прекращу.

Дверь распахнулась, на пороге стояла Алла – разгневанная, с алыми пятнами на лице.

– А ты что молчишь? Ты отец или чужой человек? Вырастил дочь!

– Почему я? – растерялся Игорь Иванович. – Вместе растили. А насчет дискотек – так вспомни себя в ее возрасте.

– Себя? – взъярилась Алла. – Ты меня еще смеешь упрекать? Я была дурой. Беспросветной дурой! Муж тряпка, дочь неизвестно что. Я хожу как нищая…

– Может, не стоит сейчас-то?

– А кого ты стесняешься? Собственной дочери? Папочка, видите ли, патриот науки! Сидит в каком-то сраном музее…

Музей.

Игорь Иванович тихонько вздохнул. Музей – это больная мозоль и для него, и для Аллы.

На эту работу он согласился сразу, как только стало ясно, что дорога на кафедру и в аспирантуру для него закрыта. Музей для Историка (с большой буквы – это-то все признавали) – почти идеальное место: тишина, минимум посторонних, богатая библиотека и доступ к архивам. Он ушел туда, как нырнул в глубокий прохладный омут – с головой. То ли от постоянной пыли, то ли от недостатка ультрафиолета кожа его приобрела нездоровый землистый оттенок, незаметно выросло брюшко, и по лестнице уже к сорока годам он начал подниматься с одышкой, отдыхая через пролет.

– Ну, вы тут ругайтесь, а я пошла, – зевнув, сказала дочь.

– Это куда еще?

– Прошвырнусь. Может, Валерка компанию составит. Не все же ему телефон обрывать.

Алла Федоровна издала короткий смешок.

– Со мной сейчас будет истерика, – сообщила она. – «Ругайтесь»! Из-за кого мы, по-твоему, ругаемся? Что с тобой делать? Да! – Она раздраженно сняла трубку звонившего телефона.

– Привет, муха. Скучаешь?

У Аллы медленно округлились глаза.

– Что?

– А то хочешь, сходим в «Кисе». Там сегодня Вадька Прыщ, его смена. Может, бесплатно пропустит, а то у меня, если честно, с бабками напряг.

– С чем?

– Ох, простите, Алла Федоровна, не признал. Алена дома?

– Ас чем у вас напряг?

– Да с деньгами. Но это неважно, собственно…

– Вот что, молодой человек. Моя дочь с дворовой шпаной не общается, запомните.

Трубка обиженно засопела. И уточнила после пуазы:

– Я вообще-то студент второго курса.

– О боже! – Алла нервно хихикнула. – И что вы изучаете? Классическую литературу?

– Кафедра точной механики в политехническом. Алла собралась было съязвить, но Аленка величественно, как королева, отняла трубку:

– Это я, Валер. Как дела? Можно сходить, дома у меня сейчас ураган. А, не бери в голову. Жди, скоро выйду.

«Абсолютно мой профиль», – подумала Алла, глядя сбоку на дочь. Политехнический! Бог ты мой! Единственная польза – это, кажется, он уговорил Алену заняться всерьез английским. Ей самой это оказалось не под силу. Сейчас она болтает уже получше их «тичера» – очкастой мымры, лет сто назад окончившей вечернее отделение пединститута.

Валера! Алла хмыкнула. Хорошо еще, что дочь не влюблена в этого мальчишку. По всему видно, не влюблена. Мелковат. Девочка красавицей растет и умницей. У нее должна быть другая дорога. Вот только гимнастика… Ну да утрясется.

Игорь Иванович сидел за письменным столом и смотрел в одну точку, которая располагалась на гладкой стене перед ним. Ему не было нужды заглядывать в альбом с фотографиями на столе, он и так знал их наизусть – каждый штришок. На всех в разных ракурсах была запечатлена ксилограмма с несколькими сотнями значков. То, что Аленка обозвала фолиантом.

Ключ к письменам подобрать было непросто. Игорь Иванович продвигался медленно, шаг за шагом, будто нащупывая нить во тьме (расхожий оборот, но точнее придумать невозможно). И чем дальше он шел, тем непонятнее становились ощущения, вызываемые неизвестно чем (или кем?). Это трудно было объяснить словами. Он попытался как-то раз, не жене, конечно, они уже целую вечность говорили на разных языках, а, как ни странно, «другу дома». Вообще-то тот имел на это право – как человек, который привез документ из экспедиции.

– Наши эксперты датируют находку девятым-одиннадцатым веками. Эпоха правления династии Лангдарма, – благоговейно произнес Георгий, примостившись на краешке письменного стола. – Но сам текст мы так и не смогли прочитать: это какое-то очень древнее и малораспространенное наречие…

– Чанг-кор, – кивнул Игорь Иванович, рассматривая значки на документе. – Один из северных диалектов. Тебе повезло: таких находок в мире всего две или три. Так что мои поздравления.

Георгий бросил взгляд на Колесникова и почувствовал отчетливый укол зависти. Да, это он, Гоги Начкебия, раскопал документ, ему улыбнулась удача, за которую любой стоящий археолог отдаст половину жизни. Он преодолел жуткие бюрократические препоны, чтобы вывезти находку из Непала в Россию, он давал взятки одним и брал на испуг других, играл то дурачка, не рубящего фишку в языке, то чуть ли не засекреченного агента спецслужб… И слава первооткрывателя досталась ему по праву, и аккредитованные журналюги ломились к нему в очередь в надежде на интервью – он никому не отказывал, по сотне раз в день отвечал на одни и те же тупые вопросы, острил, изысканно посылал подальше особенно назойливых, позировал перед камерами и даже научился не жмуриться от фотовспышек…

И это он, профессор Начкебия, автор громадных, на разворот, статей в буржуйских академических изданиях, участник известных всему миру экспедиций в Гималаи и на Тибет – он пришел на поклон к своему студенческому другу Игорьку Колесникову, никому не известному сотруднику никому не известного музея, медленно чахнувшего на государственных дотациях. Пришел, когда целый институт, поколдовав над загадочным текстом пару месяцев, виновато развел руками.

Игорь Иванович будто прочел мысли собеседника и тяжело вздохнул:

– Напрасно ты так. Каждый идет своей дорогой, моя ничуть не лучше и не хуже твоей. Ты ведь нашел ксилограмму, а мог бы пройти мимо и не заметить. Не комплексуй. Кстати, я, кажется, нащупал ключ…

– Вот как? – Георгий удивленно поднял брови. Ревность пополам с почти непристойной радостью вновь вонзила толстую иглу в кожу, точно нерадивая медсестра. – Я предполагал, что наткнулся на жизнеописание Будды: монастырь, который мы раскапывали, был построен в честь сакьямуни. Я был прав?

Игорь Иванович с сомнением покачал головой:

– Вряд ли. То, что я успел разобрать, не похоже на священный текст. Скорее это напоминает… гм… судебный отчет.

– Судебный отчет?

– Да. Буддистского монаха обвиняют в совершении убийства.

Некоторое время Гоги молчал, стараясь переварить информацию. Потом осторожно спросил:

– Ты не ошибся?

Колесников пожал плечами:

– Всякое может быть… Однако – нет, не думаю. Текст достаточно полон, в нем много подробностей, которые не могли возникнуть случайно. Ты сам говорил, что ваши эксперты относят находку к эпохе Лангдармы. Тебе известно, что его убили во время празднований Нового года?

– Об этом каждый школьник знает.

Игорь Иванович улыбнулся:

– Отстал ты от жизни, Гоги. Сейчас половина из них не знает, кто такой Юрий Гагарин: то ли футболист из «Манчестер Юнайтед», то ли сорт пива.

Георгий сосредоточенно пожевал губами:

– Лангдарма… Значит, эта легенда имеет под собой реальную основу. И монаха обвиняют ни много ни мало в его смерти… – Он запнулся и вдруг спросил: – В документе упоминается его возраст?

Колесников на секунду задумался:

– Ну, если допустить, что к тому времени в Лхассе был уже утвержден лунный китайский календарь (а этого мы точно не знаем), то можно предположить, что монаху было около двадцати лет… Плюс-минус два года. А почему ты спрашиваешь?

Гоги поморщился, будто досадуя на самого себя.

– Да ну, бред.

– Какой бред?

– Натуральный. Мы не успели акклиматизироваться, привыкнуть к высокогорью, плюс жара днем, плюс отвратительная жратва… Короче, однажды я словно потерял сознание…

– Почему ты говоришь «словно»?

– Как тебе объяснить… Слишком реальным было видение, понимаешь? До отвращения реальным – будто я взял и переместился из своего времени на пару тысяч лет назад. Я увидел деревню на склоне горы и монаха.

– Того самого монаха? – уточнил Колесников. – О котором говорится в тексте?

Георгий слегка смутился:

– Ну, может, не конкретно того самого. Но – монаха. Или послушника: ему было не больше восемнадцати. Бритый наголо, но лицо приятное, даже красивое.. Одет во что-то длинное, вроде хламиды, стоптанные сандалии на ногах, котомка за спиной, посох…

– Что было дальше? – нетерпеливо спросил Игорь Иванович.

– Он постучался в какой-то дом – по всему видно, богатый. Наверное, хотел попросить подаяние. А хозяин спустил на него собак. Здоровенных собак, вроде средназиатских овчарок, но крупнее. Я испугался. – Гоги содрогнулся, будто от холода. – Страх какой-то непонятный, ирреальный… Воздух загустел, мне даже показалось, запахло серой. Потом я отключился. Пришел в себя уже в палатке: Настенька, сердобольная душа, чуть не сожгла мне нос нашатырем.

Он подозрительно взглянул на друга, ожидая увидеть иронию в его глазах, спрятанных за толстыми линзами. Но глаза были серьезны и внимательны, и Георгия это вдруг разозлило.

– Вот только не надо впаривать мне насчет переселения душ и путешествий во времени, о'кей? Я атеист и материалист в третьем поколении, у меня по истории КПСС в институте была «пятерка», не то что у тебя, болвана!

Игорь Иванович посмотрел на Георгия и тихо произнес:

– Дело в том, что у меня с некоторых пор тоже начались видения. Я помню дворец в большом городе. Я уверен, что это был дворец Потала в Лхассе, столице Тибета. Позже я даже нашел его описание у Николая Рериха. Он приезжал в Лхассу в двадцать втором году, в сентябре, и утверждает, что основные постройки были реставрированы так, как они выглядели при жизни Лангдармы.

Георгий задумчиво запустил пальцы себе в бороду. Он всегда делал так, когда был чем-то озадачен. А поскольку с возрастом он не утерял эту мальчишескую и очень важную для ученого способность удивляться и радоваться открытиям, то и борода его, в отличие от волос на голове, все время курчавилась.

– Но самое главное не это, – проговорил Игорь Иванович. И добавил после паузы: – Мне кажется… Нет, я уверен: в этом документе есть ошибка.

– Ты хочешь сказать, что я раскопал подделку? – возмутился Георгий.

– Нет, – отмахнулся Колесников. – Ксилограмма подлинная, в этом нет сомнений. Я имею в виду другое. Этот монах – не убийца. Кто-то, говоря по-современному, его подставил.

Георгий посмотрел с некоторым недоверием:

– Подставил? Ты что же, выудил все это из нашего документа?

Игорь Иванович покачал головой:

– Нет. Видишь ли, он… Он приходил сюда. И даже говорил со мной.

– Да кто, черт возьми?

– Монах.

– Мертвый, что ли? – спросил Гоги не то с иронией, не то с ужасом.

– Почему мертвый. Очень даже живой. И – такое впечатление – испуганный. Он же почти ребенок по нашим меркам…

Мостовая была выложена старым булыжником и сначала полого, затем все круче скатывалась к реке, к старому деревянному причалу, которым, конечно, сто лет как никто не пользовался.

Аленка сама не заметила, как попала на эту улицу. Вернее, в эту часть города. Шла-шла, не разбирая асфальтовой дороги, мимо стандартных серых панельных девятиэтажек, и вдруг асфальт с бетоном кончился.

Дома здесь в большинстве были в два этажа: нижний каменный, верхний деревянный, с резными наличниками на окнах, похожими на огромные, навсегда застывшие снежинки, и двускатными коричневыми крышами. Там, на разогретых солнцем крышах, нежились кошки, свесив вниз передние лапы, и, сощурившись, наблюдали за прохожими. В одном окне с геранью Аленка заметила толстую неряшливую тетку и фыркнула. Тетка по-деревенски откровенно ее разглядывала. Аленка показала язык и рассмеялась, вспомнив, что на ней – мини-юбка и бежевая маечка с иностранной надписью и большим вырезом. В центре, в «цивилизации» (мамино выражение), такой наряд выглядел бы естественно, а тут… Не столица. Эх, сесть бы сейчас на скорый, рвануть бы туда, в толчею, шум, гам. Забыть хоть ненадолго о семейных скандалах (так и видится: мама с раскрасневшимся в истерике злым лицом, отец пытается что-то робко возразить, но его ставят на место одним движением бровей), о самодовольном тренере-гимнасте Диме… «Что я в нем нашла, дура? Физиономия слащавая, усики как у Гитлера над безвольным подбородком…»

– А где ты живешь?

– Тут, неподалеку. Две остановки.

– Ты меня никогда к себе не приглашал. А я жуть какая любопытная. Все придумываю себе твою квартиру. Наверно, этакая романтическая берлога. Медвежья шкура на полу, кубки в шкафах… Да? А ружье у тебя на стене висит?

– Не выдумывай. Зачем мне ружье?

– Так ты меня приглашаешь?

Он виновато вздохнул:

– Извини, Ленок, сегодня никак. Вовку надо забрать из садика.

Сердце скакнуло. Вот ведь, подумала, какой он! Сына один воспитывает. Заботится, ночей не спит. Дома, конечно, кавардак, поэтому и не приглашает, стесняется. «Значит, так. Перво-наперво сделаю уборку, сварю борщ (путь к сердцу мужчины…) Вот блин, как же его варят-то, борщ этот? Ну ладно, пожарю картошку, тоже сойдет».

– А твоя жена, мама Вовки, она что… Умерла? Прости, пожалуйста.

– Типун тебе, – удивился Дмитрий. – Жива-здорова, слава богу.

– Значит, ушла от вас? Ну, раз ты в садик, а не она…

– Валя сегодня в парикмахерской. Очередь заняла и позвонила мне, что не успевает.

Тренькнуло девичье сердце и разбилось.

– А она… Знает про нас?

– Ничего не знает, – резко сказал Дима. – И я надеюсь, ты болтать не будешь.

– Ты не говорил, что женат.

– Что холост, тоже не говорил. Мы с тобой вообще этой темы не касались.

Она помотала головой, словно отгоняя назойливую муху. Вот еще, переживать из-за всякого. В мужчине главное – не мышцы. И уж точно не умение сносно вертеться на перекладине… А что главное – она и сама не знала. Деньги? Коттедж, иномарка? Не хочется так думать (пусть обзывают старорежимной дурой). Дело… Это – может быть. Настоящее дело, не перепродажа шоколадок и «памперсов», а такое, чтобы захватывало целиком, без остатка. Как у папы. С одним дополнением: чтобы это приносило доход – чтобы и дом, и счет в банке, и иномарка…

Она ощутила на себе взгляд неожиданно, будто шла по льду и вдруг с треском провалилась в полынью. Одному было лет двадцать пять – бритый «качок» с золотозубой ухмылкой и наколкой на левом запястье. Косит под уголовника. Второй был чуть помоложе и похлипче, но видно, что Хозяин. Несмотря на жару, одет в модный малиновый пиджак, черные замшевые брюки, белую рубашку с воротником-стоечкой. Лицо чуть вытянуто книзу, словно морковка, глаза прячутся за традиционными черными очками в золотой оправе.

Он сидел в роскошном сером «мерcе», свесив ноги на тротуар. Распахнутая дверца услужливо загораживала Аленке дорогу.

– В такой глуши, – лениво проговорил Хозяйчик (так она его окрестила), – и такое прелестное создание. Ну и куда мы без мамки?

Аленка попыталась обойти машину, но наткнулась на улыбающегося «качка».

– Вам чего? – глупо спросила она.

– Да ничего. Ехали мимо, увидели девочку, решили малость покатать. Ну и еще кое-что. Как, не против?

– Против. Я домой иду.

Боже, пронеслось в голове, как глупо. Наверно, она выглядит полной идиоткой – в греческих босоножках, майке с надписью, короткой юбочке (папка именует ее широким ремнем). Закричать? Аленка оглянулась. Улица была пуста, только в самом ее конце медленно шел – руки в карманы – какой-то хлипкий мужичок в клетчатой рубашке. Даже тетка в окне исчезла и шторку за собой задвинула, чтобы ни щелочки: не дай бог попадешь в свидетели…

– Ну, дом может и подождать, – улыбнулся тот, в «мерее». – А вот я уже истосковался. Ты сколько в час берешь?

– Я не проститутка.

– Да что ты? – удивился он. – А выглядишь точно профессионалкой.

– Отвяжитесь.

– Еще и грубит. Мишка, как она на твой вкус?

– Худа больно. На диете, что ли?

– А по мне – в самый раз. Давай-ка ее в машину.

«Тут тебе и иномарка, – запоздало подумала она, – и кофе, и какао с чаем». Голова сразу сделалась пустой и звонкой, как колокол, ноги предательски обмякли. Сил хватило, только чтобы отскочить, когда «качок» протянул руку. Вроде бы она отскочила далеко, но рука с наколкой вдруг волшебным образом вытянулась и схватила за плечо.

– Отпусти! – истерично взвизгнула она.

– В самом деле, ребятки, – вдруг послышался сзади спокойный голос. – Молодые, здоровые… Мускулы вон какие, а связались с девчонкой.

За спиной у Мишки стоял тот дядя в клетчатой рубашке и, судя по всему, нисколечко не боялся. «Это он зря, – отрешенно подумала Аленка. – И мне не поможет, и сам… Мышц никаких, росточек ниже среднего. Куда полез?»

– Топай, педик, – сверкнул «качок» золотым зубом. – И здоровье береги, а то могу испортить.

И насмешливо отвернулся, вновь сосредоточившись на Аленке.

«Клетчатый» дядя меж тем почему-то и не собирался «топать». Он постоял, будто размышляя о чем-то, и укоризненно повторил:

– И все же девочку-то придется отпустить.

Золотозубый досадливо развернулся и взмахнул кулаком, метя незнакомцу в лицо. Кулак был знатный: попади он в цель – и дело закончилось бы плохо. Однако не попал. Незнакомец сделал что-то… Или не сделал вовсе ничего – по крайней мере, Аленка не заметила ни малейшего движения. Он не шагнул вперед, не шевельнул рукой, но очутился почему-то за спиной «качка», словно под ногами «клетчатого» услужливо повернулся земной шарик.

«Качок» вдруг без звука рухнул на колени, уткнувшись лицом в багажник «мерса». Хозяйчик в малиновом пиджаке дернулся было из машины, но «клетчатый» вдруг сделал в воздухе красивый шпагат, припечатав ногой серебристую дверцу.

– Сидеть! – коротко приказал он, а «новорусс» вдруг скривил губы и заплакал, сморщив лицо.

– Ми-ишка, – провыл он в полный голос. – Мишка, гад! Слышишь? Убивают меня!

Правая рука его была в крови (прищемил дверцей), а левой он судорожно пытался вытащить из «бардачка» плоский маленький пистолет. Подождав, пока он справится с этой хитрой задачей и как следует прицелится (Аленка в ужасе зажмурилась), «клетчатый» неуловимым движением, не глядя, отобрал оружие и присел рядом с ней.

– Ты в порядке?

– В порядке, – всхлипнула она, косясь на машину. – А они… Они больше не полезут?

Вопрос был глупый. Хозяйчик, поскуливая, нянчил придавленную руку, телохранитель Миша сонно мотнул бритой головой и снова уткнулся в багажник. С первого взгляда было ясно, что оба на некоторое время выпали из окружающей действительности, целиком сосредоточившись на внутренних ощущениях.

«Клетчатый» мельком посмотрел на поверженных врагов:

– Думаю, не полезут.

Аленка неуверенно улыбнулась и увидела на лице спасителя ответную улыбку.

– Вы кто? – спросила она. – Спецназ какой-нибудь?

– Как вас зовут?

– Гм, я оказался не слишком галантным. Зови меня Артур.

– Дядя Артур?

Он рассмеялся:

– Так уж и дядя? Я вроде не старый.

– Тогда просто Артур. А я просто Алена. Кто вы по профессии? Хотя, наверно, это что-то жутко секретное.

– Почему?

– Ну, вы так деретесь. Это каратэ или кунг-фу?

– Всего понемножку. Чуть-чуть каратэ, чуть-чуть айкидо.

– Здорово, – оценила она. Оценила даже не растяжку и не реакцию незнакомца (растяжка у нее самой была не хуже), а некую ауру уверенности. Ауру, рождающую у нее чувство, будто она не идет пешком по улице, а едет в танке, свысока поглядывая из люка. В крошечном кафе у речного вокзала Артур угостил Аленку традиционными сосисками на палочке и громадной чашкой кофе. Она набросилась на еду, точно голодный зверек, виновато поглядывая на спутника (извини, мол, вообще-то я дама воспитанная, но жрать охота, сил нет!). Ничего, отвечал его взгляд, мне нравится, когда девушка ест с аппетитом.

– У тебя дома неприятности, – вдруг сказал он утвердительно.

У Аленки защипало в глазах.

– Да ну, – буркнула она. – Одно и то же. Папка с мамой – давно уже чужие… Совсем чужие, а живут вместе и мучают друг друга.

Она помолчала.

– Ни за что не буду так жить. Если полюблю кого-нибудь, сильно-сильно, чтобы в огонь и в воду, выйду замуж. А разлюблю – уйду. «Стерпится – слюбится» – это не для меня.

– Родители сильно скандалят?

– Не то чтобы скандалят… Папка-то больше молчит. Мама говорит, он чудак, не от мира сего.

– А кто он по профессии?

– Ученый-историк.

– А «не от мира сего» – это очень плохо?

– Да нет, не в этом дело, – замялась она. – Просто иногда не поймешь, любит он меня или так… Не подумайте чего, он добрый. Заступается за меня иногда. Только как-то очень робко… А хочется, чтобы по-другому. – Аленка подняла глаза и встретилась взглядом со спутником. – Вот как вы: жестко и смело! Не рассуждая.

Он рассмеялся:

– Ну, это ты хватила. А знаешь, твой отец мне кажется симпатичным, хоть мы и незнакомы.

– Он очень умный, – серьезно произнесла Аленка. – О древнем Тибете знает больше, чем о собственной квартире.

– А где он работает?

– В музее. Научным сотрудником.

– Что, не доктор, не профессор?

– Профессор! – усмехнулась она. – К нему профессора табунами ходят, когда им чего-нибудь непонятно… Знаете, кто такой Лангдарма?

Он нахмурил брови.

– Боюсь показаться тебе невеждой… Кажется, это был правитель на Востоке.

– Он правил Тибетом в девятом веке. У него очень грустная история. Во время праздника Нового года его убили из лука отравленной стрелой. Я писала про Лангдарму сочинение. «Мой любимый герой».

– И тебе разрешили?

– Ха! Вы бы знали, что писали остальные! У нас в классе, я имею в виду. Большинство – так про Ван Дамма или Майкла Джексона.

«С какой стати я ему все рассказываю, – подумала Аленка. – И про родителей, и про древнего короля, убитого черт знает когда и кем (папка говорил, будто убийцу так и не нашли… то есть нашли, но истинного ли убийцу – это большой вопрос), и даже про то, как бросила свою гимнастику – какое ему дело до моей гимнастики?»

(«Брось выпендриваться, тебе в этом году все равно ничего не обломится», – это треп в раздевалке, обычный диалог спортсменок-подружек, люто друг друга ненавидящих к пятнадцати годам. «Кто тебе сказал?» – «Ой, а то я сама не знаю. Главный судья на регионе – Ракитина, ты ее помнишь, крашеная мымра с толстой шеей. Она уже месяц спит с Валькиным тренером, из „Динамо». А насчет Вальки они уже договорились: ей – первое место и КМС, а тебя в лучшем случае двинут на третье". – «Тебе бы двинуть… В морду! Кроме гадостей, от тебя ничего не услышишь». – «Ха, правда глаза колет! Вот увидишь». – «Да Валька на шпагат-то не сядет». – «Может, и не сядет. Только твой Димочка, в которого ты влюблена, ради тебя и пальцем не пошевелит. Заслуженного ему все равно не видать еще лет восемь… Так чего ж зря надрываться?»)

Аленка говорила и говорила, взахлеб, и ей с каждой минутой становилось легче, будто огромный груз падал с плеч. До этого ведь никому не открывала душу, даже Валерке (а ведь росли вместе, инглиш зубрили вместе с его мамой, та только руками всплескивала: ну какая прекрасная пара!).

И поражалась про себя: как она жила раньше? Кому она могла бы поплакаться в жилетку до встречи с Артуром? Маме? Не смешите меня. «Глупости не болтай, думай лучше об уроках. Английский сделала? Приду проверю!» Папке… Можно было бы, он выслушает и поймет… Только вряд ли даст совет.

– А на каких кораблях вы плавали? На военных?

– Сперва – на военных, когда служил на флоте. Сейчас – на пассажирских. В этом мало романтики.

– Это смотря с какой стороны подойти, – философски заметила Аленка и с присущей всем женщинам последовательностью спросила: – А вы научите меня так драться?

Артур взглянул на нее с интересом:

– Зачем тебе? Девушкам драться не положено.

– Мужчинам положено, – кивнула она. – Только где их найти-то?

– А у тебя есть друг?

Аленка кокетливо пожала плечиком:

– Вообще-то есть. Друг Валерка. Да только его самого еще надо защищать.

Артур не выдержал и рассмеялся. Вид у его новой знакомой был такой, будто она с утра до ночи только тем и занималась, что спасала от различных опасностей молоденьких испуганных мальчишек, а они плакали и цеплялись за нее слабыми трясущимися руками.

– Тут я с тобой не согласен, – задумчиво проговорил Артур, помешивая ложечкой сахар на дне чашки. – Твоему Валере просто никогда не доводилось бывать в ситуации, когда тебе грозила реальная опасность. Откуда же ты можешь знать, на что он способен? Хотя, с другой стороны, не всегда же кто-то будет рядом с тобой… Я, например, собирался как раз зайти к одному приятелю – он живет на той улице. А его не оказалось дома.

– Выходит, я обязана своим спасением вашему другу? – улыбнулась Аленка.

– Пожалуй, – вполне серьезно отозвался Артур. – Тем более что когда-то он привел меня в секцию. Его, кстати, зовут Владлен. Редкое теперь имя.

– Да, – согласилась она. – Имена у вас обоих аховые. Артуры тоже на дороге не валяются. Он, как вы, владеет всякими приемами?

– Владлен работает тренером в клубе. Если хочешь, мы можем туда пойти.

Аленка удивилась: предложение было неожиданным.

– Прямо сейчас?

– Прямо сейчас. Расправляйся с сосисками – и двинем.

– Там учат каратэ? – спросила Аленка уже по дороге.

– Не совсем. Эта система называется «Белая кобра». Самозащита, плюс йога, плюс кое-что из специальной медицины, плюс дыхание и релаксация… Вообще много всего полезного.

– А далеко еще?

– Уже пришли.

Артур отворил перед ней дверь. Аленка чуть задержалась, поискав глазами вывеску. По вывески не было.

Поначалу она испытала нечто вроде легкого разочарования: ее родная гимнастическая спортшкола выглядела не в пример презентабельнее. А тут… Лестница вниз, в полуподвал, узкий коридор со стенами, выкрашенными тусклой зеленой краской, несколько дверей по обе стороны – все аккуратно, чистенько, но как-то безлико, почти убого – ни дать ни взять какая-нибудь заштатная жилконтора. «Хоть бы плакатик какой повесили», – подумала она мимолетно. Или настенный календарь, или газету «Наши достижения» – в гимнастической школе такую газету малевали регулярно, а последняя была посвящена Вальке Латыниной, извечной Аленкиной конкурентке. Как и предрекали девчонки в раздевалке, на регионе Валька проскочила на первое место, хотя программа ее была так себе…

А еще здесь было очень тихо. Складывалось впечатление, что люди давным-давно позабыли сюда дорогу. Аленка недоуменно посмотрела на Артура – тот ободряюще улыбнулся (не тушуйся, мол!) и нажал на что-то: то ли на незаметную панель в стене, то ли просто на стену…

Аленка осторожно заглянула в открывшийся проем. Перед ней снова был коридор, почти не отличающийся от первого. И здесь тоже было тихо и пусто, хотя она могла бы поклясться, что где-то совсем рядом есть люди. Много людей – почему-то они представлялись ей множеством размытых цветовых пятен, видимых сквозь стену.

– Что это? – тихо спросила она.

Артур снова указал на какую-то дверь:

– Войди – сама увидишь.

Аленка шагнула в указанном направлении, через порог – и в тот же момент звуки накрыли ее с головой. Она даже чуть попятилась – настолько неожиданным было зрелище.

Перед ней был спортивный зал. Не слишком большой, но вполне просторный и прекрасно оборудованный – Аленка поняла это сразу, хотя никогда всерьез не интересовалась боевыми искусствами (подражание перед зеркалом киношной диве Синтии Ротрок – не в счет). Хитроумные манекены со множеством деревянных ручек-ножек, боксерские мешки самых разных размеров, канаты и перекладины чуть ли не под потолком, некая сложная конструкция у задней стены, напоминающая скелет комнаты, заставленной мебелью…

Посреди этой «комнаты» Аленка увидела девочку.

Та была года на два – на три младше самой Аленки. Не худенькая и не полная, не светленькая и не темненькая, в целом симпатичная, но в общем-то заурядная: такую встретишь на улице – и забудешь через секунду. Только глаза выделялись на узком личике: большие, внимательные и какие-то недетские, не вяжущиеся с остальным обликом. Она стояла неподвижно, чуточку разведя руки, словно ожидая какой-то команды. Вокруг кольцом застыли ребята повзрослев, вооруженные кто чем: кто палкой, кто ножом. Аленке вдруг стало жутковато. И интересно до икоты: она так и прилипла взглядом к незнакомой девочке, забыв даже об Артуре… И вообще обо всем. А потом кто-то резко хлопнул в ладоши. И неподвижность вдруг словно взорвалась изнутри. Алена никогда не видела ничего подобного. Даже на Валеркиных видеокассетах (Валерка обожал незамысловатые «мордобойные» фильмы, хотя сам терпеть не мог спорт в любых его проявлениях и перед зачетом по физкультуре обычно «заболевал», добывая липовые справки у знакомой врачихи). Незнакомая девочка защищалась, и как защищалась!.. На нее нападали всерьез (один раз чужому ножу удалось оцарапать ей предплечье), и противники, чувствуется, были далеко не новички, и их было много – человек семь или восемь…

Девочка вертелась как маленький, но вполне настоящий смерч, даже и увидеть-то ее движения было сложно, не то что понять. Аленка и не пыталась, лишь шепотом, осторожно шевеля губами, подсчитывала число оставшихся на ногах противников: пять, четыре, три…

А потом вдруг их не осталось ни одного. Тренер еще раз хлопнул в ладоши, останавливая бой. Девочка постояла, сделала мягкое, почти небрежное сальто через «перила», приземлилась на пол, заметила Аленку и чуть заметно кивнула ей, будто старой знакомой.

– Неплохо, Мариночка, – расщедрился тренер на похвалу. – Хотя кое-что нужно еще подшлифовать. Полчаса поработай с манекеном – и можешь быть свободна.

«Подшлифовать»… Аленка покрутила головой. По ее понятиям, шлифовать то, что продемонстрировала Мариночка, было так же нелепо, как искать недостатки в стихах Пушкина. Или в танце Майи Плисецкой. Однако суховатый, небольшого роста тренер был, видимо, иного мнения.

Меж тем тот заметил их, подошел, пожал руку Артуру и скользнул цепким взглядом по Аленкиной фигуре, успев за долю секунды мысленно раздеть ее и снова одеть. Аленка собралась было презрительно фыркнуть, но тренер вдруг обезоруживающе улыбнулся и сказал:

– Привет.

– Здравствуй, Владлен, – ответил Артур. – Вот, привел тебе новобранца.

– Новобранку, – поправил Владлен и утвердительно добавил: – Гимнастика. Скорее спортивная, чем художественная. Где-то в районе первого разряда, я угадал?

Аленке ничего не оставалось, как кивнуть.

– А я так тоже смогу? – наивно спросила она. – Как та девчонка? Марина, кажется…

– Это, милая, уж от тебя зависит. Со своей стороны обещаю полное содействие… Артур, тебя ждут в соседней комнате. А ты проходи. – Он дружески приобнял Аленку за плечи. – Сейчас начнутся занятия с новичками…

– Но у меня даже формы нет.

– Не проблема. Пойдем в раздевалку, подберем что-нибудь.

Артур вышел из спортзала, постоял немного посреди пустого коридора, собираясь с мыслями, и беззвучно сказал себе: вот и все. Я сделал это. Выполнил приказ хозяина, словно послушная, хорошо выдрессированная собака – осталось завилять хвостом и схватить на лету вожделенный кусок колбасы. Если будет он, этот кусок. Если сволочной хозяин вдруг расщедрится.

Эта мысль – насчет хозяина и собаки – его разозлила. Он отлепился от стены и шагнул к неприметной двери (судя по виду, ведущей в подсобку – царство совковых лопат, метелок и ржавых, прохудившихся ведер).

Однако за дверью оказалось совсем другое.

Артуру потребовалось несколько секунд, чтобы глаза привыкли к темноте. Темнота была вязкая, словно кисель или как самое сердце трясины. Почудилось даже: сделай шаг – и провалишься по грудь. Только впереди, в нескольких метрах, неровно колыхалось пламя свечи и сгорбленная тень примостилась подле: то ли леший, то ли домовой…

– Все-таки ты привел ее, – тихо, даже благоговейно произнесла тень. – Честно говоря, у меня были сомнения.

– Вот как? – с неудовольствием спросил Артур. – А я думал, ты можешь видеть будущее.

Собеседник вздохнул:

– В том, чтобы видеть будущее, мало пользы. Будущее надо создавать.

– Так же как ты создаешь их, этих ребятишек? – Артур жестко усмехнулся. – Ты заговариваешься, Жрец.

– Я создал все, – по-прежнему еле слышно отозвался Жрец. – Все, что ты видишь вокруг. Я даже создал тебя самого.

– Что это значит, мать твою?

– Создал – значит создал. Собрал по винтику. Вложил в твои мозги нужную мне программу, рассчитал ответную реакцию, поведение, даже твои страхи и сомнения – это было не так сложно. Что может быть проще: Шар – в обмен на девочку. Единственное, в чем я сомневался – что окажется сильнее: твое желание завладеть Шаром или твой страх перед… ну, назови это совестью. Осмелишься ли ты привести0мне девочку, зная, что с этого момента она обречена?

– Тебе очень хочется выставить меня подонком, – зло сказал Артур. – Беспринципным циничным негодяем, без… без Бога в душе. Как ты сам. Ну а если бы моя совесть взяла верх? Если бы я все-таки решил спасти девочку – даже ценой Шара? Что тогда?

– Тогда я нашел бы иной путь, – ответил Жрец. – Не такой простой и изящный, но что за беда. Я все равно получил бы то, что хотел. А ты… Ты чувствуешь ее ауру? – вдруг резко сменил он тему.

– Я пытаюсь почувствовать, Жрец.

Тот кивнул, будто в подтверждение своим мыслям. Он не отрываясь наблюдал за теми, кто находился в зале, через маленькую щель в портьере.

– Только пытаешься… Поэтому ты и здесь, со мной, а не среди них.

– Не нужно меня дразнить, – хмуро сказал его собеседник. – Ты знаешь, я мало чего пожалел бы, чтобы оказаться там.

– Для этого нужно совсем немного: ты должен обладать даром…

– То есть экстрасенсорными способностями? – Он горько усмехнулся. – Лучше скажи, зачем тебе именно она. С огнем играешь.

Жрец не ответил. Его глаза – отнюдь не старческие, вступающие в явное противоречие с седыми космами, морщинами на лице и сгорбленной фигурой («И тут обман, – подумал Артур. – Всё обман, и сам этот человек, поди, тоже: попробуй ткнуть в него пальцем – и палец пройдет насквозь») – приникли к щели в портьере, за которой находился соседний зал и те, кто сейчас тренировался там.

– Хочешь узнать, какая у нее аура? – спросил он.

– Да. – Артур сглотнул слюну.

– Чистая. Чистая и сильная, как у ее отца. Конечно, материал сыроват, но – ты справишься. Из сырой глины легче лепить.