Глава 5
Тунис. Октябрь – ноябрь 1472 г.

Тяжелые изумрудные волны перекатывались, нагоняя друг друга, в их покатых гребнях сверкало солнце. Судно шло левым галсом. На уцелевшей передней мачте подняли косой парус, и галерники бросили весла, используя передышку для сна.

Большинство захрапело сразу, повалившись на банки и подставив солнцу расслабленные тела. Привалившись к борту, уснул великан-негр Вабба. Ян с Олегом Иванычем поднялись на корму, к новому капитану, к Илие Костадиносу. Тот был хмур – людей, умеющих управляться с парусами, среди бывших невольников практически не оказалось. Приходилось все делать самому, ловя крутой бейдевинд при помощи двух наспех обученных молодых парней-алжирцев. Время от времени капитан мятежников бросал за корму озабоченные взгляды. Ждал погони, которая непременно должна последовать, ее просто не могло не быть, но вот что-то пока не было. А это означало одно из двух… Либо впереди, между Пелопоннесом и Критом, находились крупные силы османского флота, проскользнуть которые практически невозможно. Либо капитаны оставшихся верными султану галер решили обогнуть Крит с востока, чтобы перекрыть восставшим путь к югу, в Триполи или Тунис. Именно туда хотело идти большинство, надеясь на теплый прием со стороны Тунисского бея Османа.

Несмотря на столь верноподданнически-турецкое имя, лояльный туркам на словах, властитель Туниса проводил осторожную и хитрую политику, не очень-то считаясь с интересами султана Мехмеда. Принимал к себе всех. Беженцев из Египта, мятежных греков, испанских и португальских мавров. Даже оказывал кое-какую поддержку. Взамен же требовал не так и много: двадцать процентов добычи. Ясно, что речь шла о пиратстве, обычные рыбаки, ремесленники и торговцы не очень-то требовались ни Осману, ни простым тунисцам. То же касалось и Алжира. «Нам нужны рабы, а не конкуренты» – эта алжирская сентенция в адрес соплеменников, под угрозой меча пиренейских дворян вынужденных покинуть Испанию и Португалию, распространялась практически на весь Магриб, как называли арабы северо-западное побережье Африки. Часть бежавших с Пиренейского полуострова мавров продолжали на новом месте свои старые занятия. Искусные ювелиры, ткачи, садовники – они немало способствовали расцвету экономики Магриба. Те же, кто не умел или не хотел жить честным трудом, валом валили в пираты. Возобновились древние арабские традиции грабежа побережий христианского мира. Италия, Испания, Португалия – всюду трепетали при виде быстрых арабских доу. Говорят, смуглых головорезов в зеленых чалмах видели даже в Англии. Кроме арабов, среди магрибских (иногда их еще называли берберскими, что не очень-то верно) пиратов было много греков, иллирийцев, хорватов. Кого только не было! Владыки Алжира и Туниса принимали всех! Какая разница, кто ты? Лишь бы признавал, что нет Бога, кроме Аллаха, а Мухаммед – пророк его. Сущая безделица. Зря средневековых людей считают уж слишком религиозными. Ренегатство в Магрибе было настолько распространенным, что давно уже никого не удивляло. Некоторые умудрялись менять веру несколько раз. Какая, к черту, вера, когда тут такой доходный бизнес – сиречь, пиратство.

Турок не любили и побаивались, считая их слишком сильными конкурентами. Скопив начальный капитал тривиальным морским разбоем, многие из пиратов затем оседали в крупных городах Магриба: Оране, Алжире, Тунисе или Танжере, недавно с особой жестокостью сожженном португальцами в отместку за пиратские рейды. Впрочем, разбои и зверства давно стали обоюдными. Средиземное море, после короткого периода затишья, снова превращалось в арену кровавой борьбы Запада и Востока, католичества и ислама. Ни та, ни другая сторона не брезговали ничем, только мусульмане убивали меньше, превратив получение выкупа в доходный бизнес. Такой путь: заработать денег, затем заняться торговлей, купить дом с садом, завести гарем – стать обычным магрибским обывателем – привлекал многих. Не всем, правда, везло… но опять-таки многим.

Поэтому именно Тунис, Алжир, Триполи были тем лакомым местом, куда, по мнению турок, и будут стремиться восставшие. Правда, часть убежденных христиан-католиков – оказались на «Йылдырыме» и такие, вот хоть приятель Олега Иваныча Ян, – высказывались категорически против Магриба и требовали идти в Сицилию.

Назревающий конфликт был прекращен волевым решением капитана Костадиноса:

– Сначала в Сицилию, затем – в Магриб! Кто в Магриб – тому и судно.

Он справедливо рассудил, что лицам, желающим заняться пиратским промыслом, судно, конечно, нужнее. Сам же Илия разрывался – хотелось, конечно, возвратиться домой, в Морею, где у него была семья, собрать верных людей и хорошенько потрепать нервы Сулейману-паше, бейлербею Румелии. Хотелось бы… Отомстить проклятым туркам за сожженные села и нивы, за опозоренных жен и дочерей, проданных в османские гаремы, за сыновей, угнанных в янычары. Отомстить… Правда, и деньжат тоже подзаработать неплохо. Для борьбы с турками ведь тоже деньги нужны. А где их заработать, как не в магрибских пиратах?

Похоронили погибших, сбросив с привязанным к ногам грузом в море. Постояли на корме, посмотрели печально на сомкнувшиеся над мертвыми телами волны. Поляк Марек, юнга Калинта, да мало ли. Почти у каждого в шиурме нашелся приятель, о котором можно скорбеть. Правда, не очень-то долго они предавались грустному занятию – усталость быстро взяла верх: сказывалось сверхнапряжение последнего дня.

Олег Иваныч уселся на корме, свесив ноги в трюм, затем повалился на спину, наблюдая, как в густо-синем небе медленно плывут ватные ослепительно белые облакам. Вот – похожее на корабль. Вон – на подушку. А вон, рядом, точно чалма или тюрбан. Чалма. Интересно, как там Иван поживает, Яган-ага? Наверное, воюет где-то. Артиллерист, блин. А Гурджина? Вроде бы султан простил ее, доходили такие слухи. Правда, выгнал из гарема, лишил, так сказать, всех привилегий, как не оправдавшую высокого доверия. Дай Бог, дай Бог…

Не дал Бог.

Султан Мехмед действительно простил Гурджину, люди не врали. Только прощение султаново особенный характер имело. Вместо того чтоб кожу с живой содрать, приказал владыка правоверных лишь удавить заразу да скинуть труп с высокой скалы в море.

Так бы и плавала Гурджина по дну, кормила б рыб. Если б не Ыскиляр-каны, главный султанский евнух. Именно он и должен был удавить Гурджину. И удавил бы, ежели б не был так жаден! Хоть и извращенец Ыскиляр, да пройдоха тот еще! Ноченьки темной дождался, сунул несчастную польку в мешок да на личном ишаке отвез в Галату знакомому купцу. Там и сторговал. Гурджина – девка красивая, удачный вышел гешефт у пройдошистого евнуха. Денежки подсчитав, улыбнулся Ыскиляр-каны губищами своими толстыми. Велел в покоях кальян курить да для пущего веселья позвал мальчиков с накрашенными губами. Так и провеселился аж до утра. А уж кого там по его приказанию верные слуги со скалы в мешке сбросили – о том один Аллах ведает.

Гурджину же продал купец выгодно одному милетскому ренегату-греку. Так она и прожила в Милете, пока все греково имущество не описали османские судьи-кадии за долги и злостное уклонение от уплаты налогов. Продали с молотка молодую польку доверенным лицам самого Сулемана-паши, бейлербея Румелии, из гарема которого она уж сама сбежала – больно злобен был паша. Садист – одно слово!

Скиталась в горах, на севере Румелии, там, на границе с Трансильванией, попалась валашскому отряду. Обрадовалась было, дура, призналась, что христианка, помощи попросила. Вот они ей и помогли. Всем отрядом. По очереди. Баба красивая, от нее не убудет. Не убили – и на том спасибо. Натешившись, продали перекупщикам. Так и мыкалась по гаремам да вертепам непристойным. Всю Болгарию прошла да пол-Фракии. Поистаскалась вся, загрубела. Верно люди говорят: «Не родись красивой, а родись счастливой»!

Впрочем, лет через семь улыбнулось и Гурджине счастье. В Морее, на невольничьем рынке, купил ее важный господин – артиллерийский полковник великой армии османлы – «шеф-повар жопегов» – Яган-бей-эфенди. Сначала наложницей сделал, а затем и старшей женой. Полюбил, в общем. Родила Гурджина Ягану четырех сыновей: Халима, Ахмеда, Али и Махмуда. Трое здоровых, а четвертый хворал часто. Двое первых погибли в Венгрии, Али – пропал без вести, а младшенький, Махмуд-стихотворец, стал великим визирем при султане Баязиде Вели, пожалуй, самом гуманном и ученейшем из всех турецких правителей.

Первое, что сделал Баязид, вступая на трон, – приказал срыть статую своего отца – султана Мехмеда Фатиха, «чтобы его кровавые деяния не падали тенью на новое правление». Очень любили в народе нового султана, уважали и – странное дело – не очень боялись.

Хоть и разомлел Олег Иваныч на солнышке, да все равно не спалось – на сердце тревожно. Вспоминался Новгород – белокаменные мощные стены, храмы с серебристыми куполами, вечно шумящий Торг да седой Волхов. И люди вспомнились. Те, кого знал, с кем дружил, кого любил. Владыко Феофил, посадник Епифан Власьевич, Олексаха, Ульянка, Софья… Софья. Лишь только представил Олег Иваныч тонкий стан боярыни, волосы, рассыпанные по плечам, глаза цвета коричневой дубовой коры, теплые, большие, с загадочными золотистыми искорками… Слезы, словно сами собой, выступили в уголках его серо-стальных глаз. Софья… Увижу ли тебя хоть когда-нибудь?

Увижу!

Олег Иваныч поднялся на ноги.

Увижу! Выберусь! Вырвусь отсюда! И Гришу найду, вытащу! Обязательно вытащу. И еще посидим все вместе за кружкой горячего сбитня на усадьбе, что на Прусской улице! Да что на усадьбе! В корчму пойдем! В самую веселую, на Лубянице. Песен попоем, гусляров рок-н-ролл играть выучим, спляшем! Эх-ма! Будет все еще! Обязательно будет.

А в это время в Новгороде, на Прусской улице, в усадьбе боярыни Софьи царило необычное оживление. Поволжский купец, знакомец старый, вызнал-таки про Олега Иваныча да Гришу. И в самом деле, полонил их старый татарский мурза Аксай-бек. А его человек, Аттамир-мирза, пригнал в Кафу, продал купцу аль-Гарибу. А уж тот увез их в Константинополь-Стамбул, там они и есть, в туретчине – и Олег Иваныч, и Гриша. Можно собирать выкуп.

Этим, собственно, и занималась Софья. Перебрала все свои драгоценности. Немало их было: золотые ожерелья с яхонтами да смарагдами, перстень с изумруд-камнем, большим, сияющим, словно недоброе зеленое око, подвески с жемчугом да такое же жемчужное ожерелье, тяжелое, сияющее мерным спокойным светом. Много всякого добра – ничего не пожалела Софья! Добро – дело наживное, а любимый человек раз в жизни встречается, да и то не каждому.

Олексаха в Стамбул-город ехать вызвался. Сидел, в кафтан да в сапоги камни самоцветные зашивал и золотые немецкие гульдены. Встретил третьего дня Стефана Бородатого, умнейшего московского дьяка – и за что только служат этому горбоносому деспоту Ивану такие умные люди? – выспросил: никто ль в посольство турецкое не едет? Нет, не ехали к туркам. Зато собирались в землю мустьянскую, к королю Матьяшу Хунъяди. Главным в посольстве том московский деспот Федора Курицына поставил, человека, умом не последнего, старого Олега-Иванычева приятеля. Так что все пока удачно для Олексахи складывалось – поспешать вот только следовало, не уехало б раньше посольство!

Взнуздал Олексаха коня справного, простился со всеми – и в Москву, с караваном купеческим, пока пути-дорожки осенняя распутица до конца не разжижила. Сам Феофил, новгородский владыко, благословил Олексаху на дело благородное, он же и часть денег добавил, мало ли, не хватит. Всю дорогу переживал Олексаха, успеет ли. Все купцов поторапливал…

Успел! Московский приказной дьяк Федор Курицын встретил приветливо. Погоревал об Олеге Иваныче и Грише – знал уже, что с ними случилось, до Москвы вести те давно дошли. А на следующий день, с утра, посольство Иваново в путь пустилось. С целью важной – склонить Матьяша Хунъяди против литовского Казимира. Ну и Олексаха с ними, с целью своею, особой…

Не знал о том пока Олег Иваныч. Походил, смурной, по палубе, тоску развеивая… Чу! Что там за точки сзади? Показалось? Иль в глазах рябит?

– Эй, Илия!

Нет, не показалось! Корабли османов! Они быстро росли, приближаясь, так что вскоре уже можно хорошо разглядеть мощные, украшенные затейливой золоченой резьбой носы-ростры, белые, как бегущие по небу облака, паруса и мерные взмахи весел.

Разбуженные по тревоге, мятежники с силой навалились на весла. Жаль, что главная мачта оказалась сломанной во время ночного боя. Впрочем, ветер скоро стих, и теперь лишь только мускульная сила гребцов могла спасти беглецов от погони.

Илия пересчитал султанские корабли: раз, два, четыре… восемь! Восемь! Восемь галер, на каждой из которых по двести пятьдесят янычар и, как минимум, четыре пушки. Они уже стреляли. Так, острастки ради. Попасть на таком расстоянии – дело дохлое.

Быстрее! Быстрее!

Гребцы гребли как проклятые. Как никогда не работали на султанской службе. Вверх-вниз… Вверх-вниз – вздымались и опускались весла, все чаще и чаще. Оправдывая свое название, «Йылдырым» развил невиданную скорость. Продержаться бы до ночи. Ночью поди сыщи. Уйдут. Выдержать бы только темп.

А вражеские галеры не отставали! Правда, не становились и ближе, что давало определенную надежду. Господи, скорей бы вечер! Тьма и мерный шепоток волн.

Олег Иваныч с Яном орудовали кормовым веслом. Олег не очень-то хотел грести в паре с Матоней, поэтому не вернулся на свое место – выбор был, – а Ян уж присоединился к нему после.

Молодой поляк – светлобородый, жилистый, тощий, со смешливыми светло-карими глазами – был родом из старинного польского города Торуни, сыном разорившегося негоцианта, торговца сукном. Его покойный земляк, Марек, был небогатым шляхтичем. Оба попали в плен к татарам в литовских землях, куда приехали, поступив на королевскую военную службу. Ну а уж татары продали их туркам на галеры. Обычная судьба в то неспокойное время.

Они гребли как проклятые, эти несчастные, наконец-то почуявшие сладкий призрак свободы. Не позволяли себе ни малейшей поддержки, молчали, чтобы не сбить дыхание, старались изо всех сил. Ночь. Скорей бы ночь. Ночь – это отдых и возможность уйти. Ночь – это свобода. А время текло так медленно! Солнце как вскарабкалось на середину неба, так там и висело, вовсе не думая скатываться в закат. У, коварное, злое светило!

Впрочем, коварным было не только солнце. Впереди, прямо по курсу «Йылдырыма», показались чужие галеры. Быстро приближались. На мачтах трепетали зеленые, с золотым полумесяцем, флаги. Галеры шли с запада, где вроде бы должны быть только христианские корабли! Ан нет! Это был флот Сулеймана-паши, бейлербея Румелии. Флот, который переправлял в Стамбул уставших воинов, янычар и сипахов. Злая насмешка судьбы. Чтоб этим кораблям выйти чуть раньше… или позже. Ну, раньше и невозможно – шторм, а вот позже… Позже тоже нельзя – слишком уж солдаты торопились домой, и, как только проглянуло солнце, на всех галерах Сулеймана-паши призывно засвистели пронзительные свистки комитов.

– Левый борт – табань! – скомандовал Илия.

«Йылдырым» развернулся и, наращивая потерянную скорость, ходко пошел к югу, в сторону Триполи. Над головами теряющих силы гребцов сияло жаркое солнце. Волнение усилилось. Подул встречный ветер, засвистел в снастях единственной уцелевшей мачты. Пришлось спустить парус, – галера все равно лишена возможности частых смен галса, а именно так и можно идти под парусом круто к ветру, если, конечно, парус косой.

Илия Костадинос не терял присутствия духа, надеясь на то, что придавало гребцам нечеловеческие силы, – на зов свободы! На сладкий пряник свободы, от которого уже вкусили бывшие рабы. И теперь они старались на совесть.

Ха! Вот! Вот уже виден африканский берег, вот уже путаются в снастях прилетевшие чайки. «Йылдырым» явно будет у берега быстрее преследователей! А там попробуй найди их! Вряд ли воины-османлы рискнут прочесывать безжизненную пустыню, тем более вовсе не принадлежащую Империи.

Радостный крик вырвался из горла Илии, крик победы и счастья! Сотни глоток гребцов подхватили этот крик.

Правда, впереди ждала пустыня, и возможная погоня, и стычки, и недружелюбные племена… Но это был реальный шанс, которого на воде, увы, похоже, уже не существовало. На пути возник остров. Маленький скалистый островок, белый от чаек. А из-за острова…

Из-за острова выдвигалась армада! Двадцать больших судов и несколько малых. Узкие маневренные галеры, проворные доу – странные суда, без весел, с одними косыми парусами. Что за флот? Неужели османов?

Что ждет впереди мятежный «Йылдырым»? Отчаяние или радость? Свобода или жестокий плен и даже, быть может, смерть? Скорее, радость. Ведь не должно быть у берегов Триполи никакого турецкого флота! И эти интересные кораблики – доу – не очень-то они устраивают военных флотоводцев. А вот пиратов и контрабандистов – более чем!

Илия принял решение:

– Не снижать скорость! А вы двое, Ялмыз Эфе и ты, Ян, бросайте весло – и на нос! Приветствуйте наших друзей!

– Исполним, кэп! – оставляя весло, подмигнул Олег Иваныч. – Ян, давай вниз.

Пробраться на бак оказалось не таким простым делом, как поначалу казалось. Куршеи, узких мосточков от кормы к носу, больше не существовало – часть ее раздербанил пушкой Якуб-бей, оставшаяся часть упала вниз, не выдержав качки. Осторожно спустившись в открытое пространство трюма, Олег Иваныч и Ян быстро пошли вдоль киля, стараясь не упасть от качки. Качало здорово. Хватались то за шпангоуты, то за остатки такелажа – за все, за что можно ухватиться. Даже за чалму Якуб-бея. Она так и валялась на дне трюма размотавшимся длинным куском ткани. Прихватили с собой – авось пригодится. Наконец взобрались на нос…

Йэхх! Ка-ак ухнули в волны! Потом нос поднялся. Отплевались. И снова – йээх! Как на гигантских качелях, аж дух захватило! Олег Иваныч разорвал остатки капитанской чалмы пополам, одну половину передал Яну. Замахали вместе, заорали что-то, не важно что, лишь бы погромче.

Все двадцать больших кораблей повернулись к ним носами – вот-вот столкнутся. Вот-вот… Но нет. Шедшие впереди две большие галеры расступились, пропуская «Йылдырым». Их матросы, улыбаясь, отвечали на приветствия! Тоже размахивали руками!

А эти? Где же преследователи? Олег Иваныч улучил момент, обернулся… Мама дорогая! Что это за еле заметные точки? Неужто – непобедимые суда Сулеймана-паши? Ай-ай-ай! Что ж вы так? Что же вы не преследуете больше несчастных беглецов? Неужели устали? И теперь делаете вид, будто просто так, по своим делам, плыли. А «Йылдырым»? Не знаем никакого «Йылдырыма». Захваченный рабами? Да что вы говорите! Вот ужас-то! И капитана убили? Не повезло, бедняге.

Корабли, встретившиеся мятежному «Йылдырыму», оказались флотом старого тунисского пирата Селим-бея. Они возвращались с добычей от берегов Египта – давно уже османского владения – пашалыка. У Селим-бея хватило наглости пустить на дно несколько султанских торговых судов, предварительно выгрузив с них рабов, хлопок и пряности. В общем-то, это направление не было таким уж привлекательным для пиратов – часть военно-морской армады турок стояла именно в Александрии, и, собственно, тунисских разбойников тут никто не ждал. Тем богаче оказалась добыча! Правда, можно представить себе ярость султана Мехмеда. Ну и шайтан с ним. Пускай сердится. Тунисский бей Осман вроде бы с ним дружит? Да ну! Ничего такого не знаем. Вот с нами он дружит. Зря, что ли, мы ему двадцать процентов отстегиваем? Отстегнем и сегодня, а как же? Аллах делиться велел и не любит жадных.

Сам Селим-бей – смуглый осанистый старик с благородной седой бородой и правильными чертами лица – принимал на своем корабле вождей восставших: Илию, Ялныза Эфе – Олега Иваныча, Яна. Собственно, был приглашен «господин капитан с лучшими офицерами». Олег Иваныч с Яном, видимо, и оказались в числе лучших.

В просторной каюте Селим-бея, на корме, прямо на полу был расстелен огромных размеров ковер, красно-коричневый, с изумительно красивым рисунком. На ковре – пара курящихся наркотическим дымом кальянов, серебряные чашки со шербетом и многочисленные блюда с жареной бараниной, рыбой по-египетски, в фасолевом соусе, копченым верблюжьим языком.

Сморщенный, высохший, словно вяленая вобла, старик-слуга неслышно принес фрукты: апельсины, лимоны, финики. Жаль, вина только не было – Аллах не дозволяет правоверным употреблять забродивший сок виноградной лозы. Ну, если только уж очень захочется. В качестве лекарства. И в очень небольших дозах – два-три пятилитровых кувшина на брата. А больше – ни-ни! Для такого лечения у муллы обычно выпрашивалось особое дозволение – фетва, которая, надо полагать, была и у Селим-бея, хоть тот и не выглядел болезненным.

Однако вино слуги все-таки принесли, чему Олег Иваныч очень обрадовался, и не потому, что был алкоголиком, а потому что не был наркоманом. Эти все кальяны, курительницы, гашиш, конопля, опиум – не для него. Пускай, кто хочет, травится подобной пакостью, а он уж лучше вино. Ну-ка, плесните-ка вон в ту рюмочку… да не в ту… Во-он, рядом с апельсинами, кубок литра на полтора. В самый раз будет! Ну, вздрогнули. Как говорится, за наше случайное знакомство! Олег Иваныч, по восточному обычаю скрестив руки на груди, сидя поклонился хозяевам: Селим-бею и двум его офицерам – рыжему круглолицему здоровяку с буйной бородищей и смазливому красавчику арабу с тонким надменным лицом и черными, тщательно завитыми усами.

Рыжий сразу плеснул себе вина в посудину ничуть не меньшую, чем у Олега Иваныча, подмигнул и залпом выпил. Рыгнул и, кинув в рот изрядный шмат баранины, принялся смачно жевать, запивая холодным шербетом. Брезгливо покосившись на него, арабский красавчик потянулся к кальяну.

– Мои помощники, – отхлебнув вина из изящного бокала цветного стекла, представил своих офицеров Селим-бей: – Шафих-эфенди. – Рыжий весело осклабился, – и Джафар аль-Мулук. – Красавчик нехотя дернул подбородком, что должно было символизировать глубокий поклон.

Ужин затянулся надолго. Селим-бей все расспрашивал. Из приглашенных говорил в основном Илия. Ян еще не настолько хорошо владел арабским, чтобы поддерживать светскую беседу. Об Олеге Иваныче и говорить нечего.

Все более густым становился дым кальянов, все больше клонило в сон. Селим-бей вполголоса беседовал о чем-то с Илией, красавчик Джафар ловил наркотический кайф, Ян давно спал, растянувшись тут же, на ковре. Олег Иваныч допивал вино на пару с рыжим Шафихом-эфенди. Допили. Икнули. Вышли на палубу – подышать свежим воздухом.

– Доннерветтер! – запнувшись о валяющуюся на палубе бухту каната, выругался Шафих-эфенди. На чистом верхненемецком языке выругался, как житель какого-нибудь там Бремена или Ростока.

– Может, еще по кувшинчику вина… герр Шафих? – по-немецки же поинтересовался Олег Иваныч. И в ответ услышал ожидаемое: «Йа, йа-а!»

Рыжий Шафих-эфенди оказался авантюристом из Любека, Генрихом Шафтингом. Лет десять назад герр Шафтинг, желая выбиться из вечных подмастерий, уехал из родного Любека в Ливонию, где поначалу служил орденским кнехтом. Затем подался во Флоренцию, к сиятельному синьору Лоренцо Медичи, Лоренцо Великолепному. Поссорившись с ним, быстренько свалил в Венецию, прихватив на память о нем замечательной красоты диадему работы придворного ювелира Баскони. Диадему эту любящий все прелести жизни Генрих проиграл в одном из портовых кабаков, уже находясь на службе венецианского дожа. И проиграл не в какие-нибудь там тривиальные кости, а в новомодную интеллектуальную игру – карты. Вот эту-то игру и завез с собой неугомонный немец в магрибский город Танжер, куда бежал, опасаясь сурового следствия по поводу расхищения казенных средств. В Танжере Генрих принял ислам и, поучаствовав в парочке хороших пиратских рейдов, приобрел солидный дом с апельсиновым садом. Уже начал подумывать о гареме, когда, возвратившись как-то из очередного набега, увидел вместо родного города смердящее пепелище. А где-то на горизонте белели паруса португальских каравелл. Именно португальцы сожгли дотла Танжер, предварительно перебив там всех мужчин. Впрочем, Генрих Шафтинг, к тому времени Шафих-эфенди, не очень-то опечалился. Он вообще смотрел на жизнь просто. Поблагодарил Аллаха да подался в соседний Тунис, где вот уже больше года подвизался на вторых ролях при знаменитом пиратском пахане Селим-бее. Нахапать за это время успел много, только все спустил на кутежи. Был беден, как церковная мышь, таким и остался, к чему относился философски: на все воля Аллаха. По-русски это звучало так: не жили богато, и не фиг начинать!

Все перипетии своей бурной биографии Шафих поведал новому приятелю самолично во время совместного распития спиртных напитков. Все запреты любых, исповедуемых им в данный момент, религий Генрих Шафих-эфенди традиционно полностью игнорировал. А ну их к шайтану, только жить мешают!

За время возвращения в Тунис Олег Иваныч сильно подружился с Генрихом, который по приказу Селим-бея перешел на «Йылдырым» вместе со своей «гвардией». Криминальный сброд, именуемый «гвардией», должен был защищать мятежную галеру от возможных нападений португальского либо венецианского флота, ну а заодно и присматривать за вновь прибывшими – мало ли, захотят в Италию сдернуть.

Вообще-то Шафих-эфенди давно проинформировал Олега Иваныча (а тот соответственно – Илию и Яна) о том, что в Магрибе принято исповедовать любую религию, при условии, что эта религия – ислам. На тех, кто по каким-либо причинам не торопился встать в ряды сторонников пророка Мухаммеда, смотрели косо – запросто могли обратить в рабство, а то и казнить. Впрочем, это не относилось к пленникам. Тем, наоборот, веру менять не разрешали – кто ж тогда за них выкуп заплатит, за ренегатов-то?

Учтя сию тенденцию, Олег Иваныч провел тайное совещание с теми из бывших невольников, кто не собирался менять веру, а мечтал лишь о возвращении домой. Таких оказалось человек двадцать. Всем им было приказано соблюдать относительно своих истинных намерений строжайшую тайну, по крайней мере до поры до времени. Месяца три потянуть резину еще можно, ну а дальше – видно будет. Большинство же спасенных вопросы религии интересовали мало, да и дома их никто не ждал.

По прибытии в Тунис «Йылдырым» под командованием Илии Костадиноса остался в составе эскадры Селим-бея. Сам Селим-бей ничего не имел против Илии, однако неоднократно советовал ему не затягивать с переходом в ислам. Еще ладно, если б Илия был простым матросом, а то ведь капитан – и не правоверный! По здешним обычаям, полнейший нонсенс.

Илия соглашался, кивал, но не очень торопился что-то менять. По вечерам они беседовали с Олегом Иванычем и Яном – о том, как выбраться из Магриба. А то попали, понимаешь, из огня да в полымя.

Предложение Яна еще раз угнать «Йылдырым» было отвергнуто как полнейший волюнтаризм. На одни только весла требовалось двести гребцов – а кто просто так даст столько рабов никому не известному капитану? Селим-бей? Пожалуй, даст. Только под какое-то хорошее и прибыльное дело, типа лихого набега на Андалузское или Кастильское побережье, где Илии и следовало проявить себя, пока под полным контролем самого Селим-бея и его верных людей. Поэтому затея с «Йылдырымом» отпадала – слишком много на нем находилось магрибских джентльменов удачи. А с кем их нейтрализовать? С двумя десятками христиан? Волюнтаризм чистейшей воды!

Следовало придумать что-то иное, более реальное. Ну, например, похитить доу или, на худой конец, рыбацкую фелюку. Верткие чисто парусные суда, многолюдного экипажа для управления ими не требовалось. В Тунисском порту таких суденышек было навалом – бери не хочу. Только момент нужно выбрать умеючи. Лучше ближе к ночи. И желательно, чтоб раньше времени не спохватилась команда. Да и с погодой хорошо бы повезло. А уж, имея судно, по крайней мере хотя бы до Сицилии добраться можно – не так уж и далеко плыть. Да и Илия опытный моряк.

Как-то под вечер на «Йылдырым», в кормовой каюте которого, недавно отремонтированной по указанию Селим-бея, временно проживали Олег Иваныч, Илия и Ян, зашел Шафих-эфенди. Он и раньше заходил – в карты поиграть да тайно хлебнуть винца. Так что и в этом его появлении ничего необычного не было, если не считать того, что немец вдруг отказался от вина.

– Во! Ты что, завязал, что ли, Генрих?

Оказалось, не завязал. Оказалось, именно сегодня выдался такой удобный момент для того, чтобы пойти к одному мулле. И Шафих-эфенди не принимал никаких отговорок. Лишь загадочно улыбался да пояснял, что уж этот мулла – всем муллам мулла. Его, Генриха Шафиха-эфенди, добрый знакомец. Как раз сегодня вернулся из паломничества в Мекку. И снова собрался куда-то. Так что, ежели принимать ислам, так только под его – новоявленного хаджи – чутким руководством. Обязательно сегодня надо прийти, познакомиться, договориться.

В принципе, можно было б сходить. Только вот именно сегодня вечером Селим-бей приглашен на деловой ужин к правителю Туниса Осману. В сам город Тунис, во дворец бея. Обсудить очередной рейд, заодно посмотреть на танцы новых наложниц Османа. Ну, и повод был, как же без него-то? То ли юбилей, то ли проводы на пенсию. Нет, последнее все-таки маловероятно. В общем, какой-то тихий семейный праздник.

Об этом давно судачили все рыцари наживы, имевшие счастье разбойничать под знаменем Селим-бея. Так что именно на сегодня, на вот уже сейчас, намечался среди местных пиратов некий полулегальный кутеж, участвовать в котором собирались все. Правда, кто где. Кто вместе с Селим-беем во дворце правителя Туниса. Кто там же, в Тунисе, в фешенебельном вертепе матушки Шехбийе с опиумом, гашишем и изысканного вкуса гетерами. Кто – из народа попроще – в грязном притоне одноглазой старухи Хаспы, тоже с гашишем и с девками, только не с изысканными, а с давно падшими и потасканными. Ну, а кто по несчастливому жребию вынужден был стойко нести караульную службу – тот собирался провести вечер отнюдь не менее весело, воспользовавшись отъездом непосредственного начальства. Прямо на посту обожраться… вернее сказать – обкуриться. Впрочем, некоторые из них и винищем упиться намеревались вполне серьезно, позвать девок-танцовщиц из заведения той же старухи Хаспы, на большее все равно денег не хватит. И пусть девкам этим по сто лет в обед, пусть давно покрылась морщинами их дряблая кожа, пусть отвисла до пупа грудь, все равно – да здравствует праздник и веселье, да дарует Аллах долгие и счастливые годы досточтимому бею Осману и прекрасномудрому победителю гяуров Селим-бею, да серебрится вечно его борода на радость правоверным!

Вот этим-то событием и решили воспользоваться стойкие христиане, благо и погода благоприятствовала: синело небо, волнения на море почти не было, дул тихий спокойный бриз. Самое время угнать какой-нибудь кораблишко – пока прочухают, уж и Сицилия видна будет!

И вот теперь план срывался. Можно, конечно, и стукнуть надоедливого алконавта Шафиха чем-нибудь тяжелым по башке… да вот слишком много разных людишек шлялись по «Йылдырыму» – плотники, ремонтники, бригадиры. Колоритную огненнобородую фигуру Шафиха трудно не заметить. Зайдет еще кто-нибудь на корму, ну его. Лучше уж выгнать. Сходить, в конце концов, с ним к этому мулле, благо время еще есть.

Переглянувшись с друзьями, Олег Иваныч согласно кивнул. Шафих обрадовался, с размаху хлопнул Олега по плечу. Поехали…

Хорошо поехали, на двух белых дромадерах; Олег Иваныч чуть не сверзился по дороге. Не приходилось еще ему на верблюдах ездить.

Илия с Яном остались на галере, сославшись на нездоровье. Впрочем, насчет них Шафих и не настаивал. Видно, для компании ему вполне было достаточно и Олега Иваныча.

Они прошли в тени высокой крепостной стены с закругленными зубцами. Стена с мощными башнями тянулась вдоль гавани, главные двухстворчатые ворота были призывно открыты. Стоявшие на страже воины в белых чалмах, вооруженные короткими копьями и маленькими круглыми щитами, приветливо кивнули Шафиху. Тот на ходу перекинулся с ними парой фраз на арабском, заржал, как берберская лошадь, показав крупные зубы.

Впереди открывались небольшие глинобитные домики, беленные известью, по мусульманским обычаям, таившиеся за глухими заборами. Над заборами виднелись лишь зеленые верхушки росших во внутренних двориках пальм, да кое-где сильно пахло перезревшими апельсинами.

«А хорошая из них выйдет брага!» – проходя мимо, подумал Олег Иваныч. В длинной белой накидке – джелаббе – он выглядел местным аборигеном, если б только не светлая борода да не серые, со стальным отливом, глаза. Впрочем, в этом пиратском интернационале хватало и светлобородых, и светлоглазых. Генрих Шафих-эфенди, в такой же накидке, шел слева, то и дело обращая внимание нового приятеля на местные достопримечательности, с видом заправского гида сопровождая их не вполне приличными комментариями.

– Справа, смотри, гарем бея Османа! В апельсиновых садах смеются его многочисленные жены… Что-что? Слышно, как смеются? Да ты куда смотришь? Это паскудное здание вовсе не гарем, а конюшня! Гарем вон там, на горке. Да-да, разрисованный. А дальше, видишь, мечеть? Красивейшая в Магрибе… Нет, нам не туда. Слева темную улочку видишь? Нам тоже не туда. Но если б мы с тобой пошли сейчас по ней, то вышли бы к светло зеленой стене с ореховыми резными воротцами. И если б у нас нашлась хотя бы пара серебряных монет, мы с тобой обязательно зашли бы в это заведение матушки Шехбийе. Какие там девки! Уммм! Стройные, как газели, и на любой вкус: смуглые, белокожие, черные. Все красавицы!.. Танец живота когда-нибудь видел? О! Об этом нельзя рассказывать, это надо видеть. Так вот, а если б у нас с тобой не нашлось серебряной монеты, а только медяхи, тогда, делать нечего, пошли б мы во-он по той тропинке, меж саксаулом. Да-да, где ослиный навоз. И пришли бы… куда? Нет, не к погонщикам ослов! И не к караван-сараю. А в одно интересное место к одноглазой старухе Хаспе. Девки, правда, там так себе, не первой свежести и даже не второй. Но иногда попадаются и ничего себе, совсем молодые! Вот, помню, как-то обкурился я кальяна в шербетной некоего Кызыргыла-аги…

Давнишний приятель Шафиха мулла Новруз – склонный к полноте здоровяк лет сорока – встретил гостей прямо у ворот своего дома. В персидском, оливкового цвета, халате, расшитом золотой нитью, в ослепительно белой чалме с зеленой шелковой лентой, Новруз-хаджи больше напоминал какого-нибудь преуспевающего негоцианта, нежели строгого ревнителя шариата. Черная как смоль борода, без единой седой нитки, красноречиво свидетельствовала о полнейшем физическом здоровье ее обладателя. Тонкие губы муллы растянуты в улыбке, светлые глаза прямо-таки излучали приветливость.

Внутренний дворик с апельсиновым садом, пруд напротив двухэтажного дома, украшенные арабесками стены свидетельствовали о достатке. Впрочем, держал себя Новруз-хаджи по-простому: обнялся с Шафихом, поклонился Олегу Иванычу. После чего сразу повел их во внутренний дворик, в тень.

Уселись на ковер, постеленный прямо на траву, напротив пруда. Слуги выставили холодный шербет с хурмой и финиками, неслышно исчезли. Где-то рядом, в кустах, пел соловей. Неподалеку, за оградой, лаяла утомленная зноем собака.

– Шафих сказал, ты из Новгорода. Так? – не тратя времени на восточные цветистости, осведомился мулла, едва гости уселись.

Олег Иваныч кивнул.

– Купец, да?

Мулла, подмигнув, потрепал по плечу Шафиха. Видно, последний уже успел вполне детально проинформировать его относительно рода занятий Ялмыза Эфе. А Олег Иваныч представился рыжебородому ренегату-немцу именно в качестве новгородского купца.

– Гут! – к удивлению Олега Иваныча, произнес мулла Новруз на немецком.

Вообще этот Новруз-хаджи показал себя вполне деловым человеком, напрочь опровергая всякие досужие вымыслы о якобы неторопливых и склонных к вальяжной ленивости восточных людях. Не был он ни неторопливым, ни ленивым. И даже, кто знает, может, не был и восточным. Француз, швед, англичанин? Очень может быть. Расспрашивать о прошлой жизни тут считалось дурным тоном. Вот этакое парвеню и творил сейчас мулла Новруз-хаджи, нарушая все заповеди восточного гостеприимства. Правда, надо отдать ему должное, все вопросы были насквозь деловыми и конкретными.

Олег Иваныч практически сразу догадался, зачем он понадобился пронырливому мулле. Тот всего-навсего хотел открыть банк. Ни больше ни меньше! А Коран, между прочим, однозначно запрещает брать ссудный процент! Тем более мусульманскому духовному лицу заниматься бизнесом как-то не к лицу, что ли… А старый приятель и компаньон Генрих Шафих-эфенди на голову слаб для тонких финансовых дел оказался. Хорошо хоть старательно исполнял просьбу Новруза – искал подходящего человека. И вот, кажется, нашел…

– Жалованье положим хорошее, ты не сомневайся, Ялмыз, – уговаривал бизнесмен-мулла. – Составим договор, все честь по чести. Дело хорошее, барыши неплохие. Есть у меня несколько контрагентов в Александрии, Алжире, даже в Венеции! А также… – Новруз-хаджи понизил голос, – а также имеются и связи с выкупными сообществами. Вполне налаженные обоюдовыгодные связи!

Последнюю фразу Новруз-хаджи произнес с гордостью, которая, впрочем, не произвела должного впечатления на Олега Иваныча. Тот просто не знал, что такое выкупные сообщества, о чем и заметил вскользь, выпив чашку шербета.

– Ва, Алла!!! – зацокал языком мулла. – Объясни же ему, уважаемый Шафих-эфенди… Впрочем, нет. Я лучше сам объясню, ты только переводи получше.

Беседа с муллой оказалась для Олега Иваныча весьма поучительной и окрасила в новый, неожиданный, свет некоторые его предположения о Магрибе и рабах-христианах. Оказывается, не все с ними так плохо. Каждый – каждый! – раб-христианин, попавший в плен к магрибским пиратам, мог надеяться на выкуп. Но поскольку цены на рабов в Магрибе довольно-таки высоки, обычной, и даже вполне обеспеченной, семье выкупить родственника было весьма проблематично. Вот и появились так называемые выкупные сообщества – Орден Святой Троицы, Орден Благодарения, еще монахи-доминиканцы и францисканцы. Все эти религиозные организации занимались как сбором средств для выкупа невольников, так и самой организацией выкупа. Кроме того, они строили в Магрибе больницы для христиан, делали все для облегчения их участи. Им не мешали. Наоборот! Человек в белой рясе с капюшоном и голубым крестом на груди пользовался в Магрибе большим уважением. Именно с его помощью текли сюда деньги. Большие деньги. Христианские рабы в Магрибе традиционно работали в каменоломнях, где мерли тысячами, словно мухи. Многие хозяева, приобретя на рынке даже нескольких рабов, обращали их в ислам, видя в этом прямую обязанность правоверного. Многие…

Только не мулла Новруз-хаджи! Он-то давно смекнул, каким образом можно делать на невольниках вполне приличные деньги. А принятие невольником ислама этой технологии противоречило. Потому в хозяйстве Новруза и не было ни одного новообращенного ренегата. И работой он их не очень-то загружал – а зачем? Зато, периодически скупая рабов после лихих пиратских рейдов, имел постоянный и верный доход. Правда, пока не очень большой. Хотелось большего.

– Ну как, уважаемый, согласен? —Новруз-хаджи пытливо заглянул Олегу Иванычу в глаза.

Тот почесал отросшие на затылке волосы… и согласился. А чего терять-то? Хоть и понимал, что дело опасное: и фанатиков, и конкурентов в Магрибе хватало, причем последних становилось все больше. И роль свою понимал он более чем хорошо: зиц-председатель Фунт! Который сидел при Александре Втором Освободителе, при Александре Третьем Миротворце, при Николае Кровавом, ну и так далее. Хитрый мулла не меньше Олега Иваныча понимал, что деваться тому некуда – лучше уж зиц-председателем, чем в пираты. Да и попробуй откажись, когда тебя так настойчиво приглашают, опять же, все секреты раскрыли доверчиво. Милые, бесхитростные люди! Поклонники поговорки: лучший свидетель – мертвый свидетель.

Нет, не зря мулла Новруз так гнал разговор, выложил все сразу, теперь не отвертишься – либо «да», либо… ясно что. Интересно узнать, что там для Олега Иваныча приготовлено, в случае отказа? Пара-тройка якобы случайных прохожих. С саблями. В глухом переулке. Нет? Ах, змеиный яд! Вот том сосуде с шербетом? Боже! Я ж из него только что пил! Что-что? Ах, не в том, в следующем. Ну, спасибо на добром слове, утешили! Хорошо, сегодня ночью отчалим, дай-то Бог!

Сегодня! Уже сегодня! Уже сейчас, да-да, сейчас высматривают подходящую фелюку Илия с Яном и негром Ваббой. Вабба, впрочем, никуда плыть не собирается, так просто пошел, за компанию.

Олег Иваныч улыбнулся своим мыслям, чем очень порадовал хозяина дома. Тот громко хлопнул в ладоши. И тут же появились молодые белокожие девчонки-рабыни. В красных невесомых шальварах, в лифах из золоченой парчи.

Генрих Шахиф-эфенди хмыкнул и плотоядно почесал бороду…

Пока Олег Иваныч предавался изысканным удовольствия в гостеприимном доме Новруза-хаджи, во дворце бея Османа и в Тунисской гавани происходили события не менее, а может, и более важные.

В просторном зале дворца играла музыка. Нежное звучание флейты переплеталось с дребезжащим звуком зурны и нарастающим рокотом бубнов. Волнующая мелодия то парила где-то под самым потолком, обвивая тонкие, украшенные виноградной лозой колонны, то падала на пол, на толстый ковер, сотканный лучшими мастерами Хорасана, извивалась там, обволакивая сидящих меж курительницами благовоний гостей бея Османа.

Три нагие танцовщицы – черная, как уголь, жительница Сонгаи, смуглая сирийка и белокожая гречанка с Эфеса – под одобрительные возгласы присутствующих вдохновенно исполняли танец живота, вызывая желание, которое многие приводили в исполнение рядом, в саду, с помощью специально приведенных невольниц.

Сам Осман-бей, повелитель Туниса, – тусклый старик в огромной чалме, – развалясь на подушках, искоса посматривал на Селима, седобродого пиратского вожака. Стар стал Селим, стар. Уже не тот, что лет тридцать назад. Нет уже более лихих авантюрных рейдов, когда от прибрежных гяурских городов оставались лишь дымящиеся развалины, а цены на рабов падали так низко, что каждый житель Магриба мог купить целый десяток. Осторожен стал Селим-бей, особенно после того, как португальцы сожгли Танжер. Триста раз подумает, прежде чем пуститься в плавание, да и там зря рисковать не будет. Мудр. Может, это и хорошо. Для правителя, но никак не для разбойничьего вождя! Есть ведь и другие. Тот же Джафар аль-Мулук – красивый, как молодой месяц. А как угодлив и исполнителен! И кажется, не очень-то верен Селиму. Конечно же, не верен! И сам хочет занять его место. Осман-бей усмехнулся. Помочь, что ли, Джафару? Или пока подождать? Как там у гяуров в древности говаривали? Разделяй и властвуй! Надо поговорить на эту тему с секретарем, хитроумным Кятибом ибн-Гараби. Как тот относится к Джафару? Говорят, аль-Мулук неоднократно подшучивал над редковатой бородой ученейшего секретаря, назвал ее «узкой, словно змея». Да… Борода у Кятиба и вправду узкая.

Осман-бей приветливо кивнул Селиму, послал со слугой чашу шербета в знак милости. Поискал глазами Джафара. Не нашел… Наверное, забавляется в саду с девками. Или нет. Он, кажется, больше мальчиков любит. Впрочем, мальчики в саду тоже есть. А это кто рядом с Селимом? Подносит чашу… Ах да! Это старый пройдоха Касым, слуга. Кстати, давно с ним не было хорошей беседы. Момент самый подходящий – гости обкуренные, отяжелевшие. А ну-ка!

Жестом подозвав слуг, бей Туниса оперся на них и медленно покинул зал. Утомился от танцев и музыки – пора и отдохнуть. Заодно переговорить кое с кем, хоть с тем же Касымом. Не брезговал Осман самими подлыми людишками, знал твердо – каждый на что-то сгодится. Потому и был единовластным повелителем Туниса. Пока был… Расположившись на низкой оттоманке в затянутых зеленоватым шелком покоях, прогнал наложниц. Снял чалму, улегся на подушках, велел секретарю незаметно позвать Касыма.

– Да продлит Аллах твои годы, о великий… – кинулся было в ноги Касым, но, увидев, что бей недовольно поморщился, тут же перешел на более деловой тон: – Селим-бей привез триста шестьдесят невольников.

– Триста пятьдесят пять. Пятеро умерли. Это я и без тебя знаю. Дальше!

– Точно так, о многомудрый! – Касым опять стукнулся об пол лысой башкой. Потом продолжил как ни в чем не бывало: – Еще захватили галеру «Йылдырым». Говорят, лучший корабль султана. С ним команда. Джафар… – Старый пройдоха замолк, словно обмолвился совершенно случайно.

– Что Джафар?

– Джафар хотел бы, очень бы хотел командовать «Йылдырымом», мой повелитель! Но, увы… Мой хозяин Селим настолько не доверяет Джафару, что предпочел оставить на судне старого капитана. Вернее, того, кто его увел у турок, – грека Илию.

– Гяура?!

– Ну, пока гяура. Да ведь обрезание, о светоч правоверных, довольно быстро сделать можно. Что этот самый Илия и собирается.

– Кто еще из вновь прибывших заслуживает упоминания?

– Гм… Есть там некто Ялныз Эфе, что родом из северных краев. Говорят, в Истанбуле он ворвался в султанский гарем и опозорил там всех наложниц.

– Вах! – Осман засмеялся старческим дребезжащим смехом. Известие о глумлении над гаремом повелителя турок весьма его позабавило.

Засмеялся и секретарь, узкобородый Кятиб ибн-Гараби.

– Этот самый Ялныз Эфе спелся с рыжебородым Шафихом.

– А, с пьяницей-то, упаси Аллах от такого друга!

– С ним, о мудрейший! Сегодня видал их вместе. Вроде как шли к одноглазой Хаспе. Видно, девочек захотелось.

– Могли б и получше место найти. Дальше!

– Джафар же присмотрел себе другого – с глазами, дикими, как у шайтана, зато уж силен. Зовут Матою. Рус. По-арабски ни бельмеса, зато вроде Джафару верен, как пес.

– Вроде? Или верен?

– Нельзя сказать точно, о мудрейший. Времени-то прошло еще всего ничего!

– Ладно! О них хватит. – Осман хлопнул ладонью по оттоманке. – Поведай-ка, что собирается делать Селим?

Поведав бею о том, что собирается делать Селим – организовать очередной налет на ближайшее побережье, – старый пройдоха Касым низко склонился и, получив от секретаря за предоставленные сведения мелкую серебряную монету, пятясь, выбрался из бейской опочивальни.

– Коз-зел!!! – Рассмотрев монету при свете светильника, он обиженно выругался.

Впрочем, негодование на его лице тут же сменилось самой льстивой улыбкой – он увидел Джафара. Луноликий красавец с черными тщательно ухоженными усами шел по коридору навстречу в парчовом распахнутом на груди халате, в окружении жеманных мальчиков.

– Исчезните! – столкнувшись с Касымом, фыркнул на мальчиков Джафар. – Как поживает уважаемый Селим-бей?

А дальше Джафар оглянулся и шепотом осведомился насчет охраны «Йылдырыма», на что сразу же получил вполне конкретный ответ. Еще бы! Даром, что ли, он платил деньги пройдохе Касыму?

На «Йылдырыме» ждали возвращения Олега Иваныча Ян и Илия. Они уже присмотрели в гавани вполне подходящую фелюку – грязную и пахнущую гнилой рыбой. Правда, рядом стояло несколько пиратских галер. Следовало быть очень осторожными.

Илия с Яном вышли на корму «Йылдырыма» и, опершись на перила, вглядывались в сгущавшуюся вечернюю тьму. Она уже накрыла полгавани и неудержимо наползала на город. Вот уже не видно старой ступенчатой башни, вот исчезла городская стена, остались лишь освещенные факелами ворота, а вот из-за облака выкатилась луна, зараза!

В этот момент протопали по сходням чьи-то ноги. Илия и Ян разом обернулись. Нет. Не Олег Иваныч. Молодой парень, в шальварах и распахнутой на смуглой груди безрукавке, с большой плетеной корзиной в руках. Корзина была накрыта тканью.

– Капитан Илия? – сверкнув белозубой улыбкой, осведомился он у Яна.

Тот отрицательно покачал головой и показал на грека.

Парень подошел к капитану, осторожно поставил корзину, откинул ткань…

Илия с Яном заинтересованно склонили головы.

Все так же улыбаясь, парень чуть отошел от корзины и, выхватив из-за пояса узкий кинжал, вонзил его в левый бок грека. После чего бросился в воду. Ну а там – и след простыл.

На галере поднялась суматоха. Кричали, размахивали руками, ругались. Никто толком ничего и не понимал. А когда немного прочухались, кинулись прочесывать берег. Да только не нашли уже никого. И никто не обратил внимания, как стоявшая неподалеку от «Йылдырыма» фелюка некоего Ясифа Геленди – грязная и пропахшая рыбой – вдруг ни с того ни с сего снялась с якоря. Ну, снялась и снялась – мало ли.

Ошарашенный поляк даже не сразу осознал, что произошло. Кто убил? Зачем? Почему? Вообще, как это все получилось?

– Почему убили – ясно! – сурово заключил Олег Иваныч, когда поднялся на галеру. – Мешал! Только вот – кому?

– Вот и я про то же.

А мы, Ян, посмотрим кому! Думаю, тому, кто будет новым капитаном «Йылдырыма».

Новым капитаном «Йылдырыма», по совету бея Османа, стал луноликий красавец Джафар аль-Мулук.

Узнав об этом, плюнул с досады рыжебородый Шафих-эфенди. А плюнув, заявил, что ноги его не будет больше на этой галере. Ушел на «Тимбан», корабль Селим-бея. С ним последовали и Олег Иваныч с Яном.

Нелепо погибшего Илию похоронили тайно, но достойно – по-христиански. Естественно, с помощью муллы Новруза-хаджи.

– Пусть земля навеки будет ему пухом. – Олег Иваныч бросил в вырытую могилу сухую горсть африканской земли. – Эх, Илия, Илия… Вот и сплавали с тобой в Морею.

Дул откуда-то из пустыни жаркий, с песком, ветер. Тащил перекати-поле меж чахлыми кустами саксаула. На горизонте уныло шевелили кронами понурые, надоевшие до смертной тоски пальмы.

Эх! А в Новгороде, может, и первый снежок уж выпал…

«Тимбан», флагманская галера Селим-бея, оказался раза в полтора больше «Йылдырыма» и каким-то более основательным, что ли… «Йылдырым» – это как стремительный иноходец, красивый и стройный. А «Тимбан» – першерон, сильный, надежный, почти что вечный. Три мачты с косыми парусами и одна, последняя, с флагом. Зеленым, естественно. На широкой корме – десять пушек. Столько же – на носу. На веслах – по пять гребцов. Около шестисот человек экипаж. Сила!

И вот вся эта сила, включая отремонтированный «Йылдырым» и еще с десяток судов, не боясь осенних штормов, вышла ранним утром из гавани Туниса, направляясь к берегам Сицилии.

Сведения о том, что штормов в ближайшую неделю не будет, получены из вполне авторитетного и заслуживающего доверия источника – Ханаби-ходжи, личного астролога тунисского бея Османа. О том же поведал и черный магрибский колдун Хаттан-дервиш, зарезав молодую курицу. Кишки точно сказали: штормов не будет.

Ошиблись оба. И астролог Ханаби-ходжа, и черный колдун Хаттан-дервиш. Не прошло и трех суток после отплытия, как флот Селим-бея попал в жесточайший шторм около Мальты и, потеряв три корабля, уже подумывал о возвращении.

Сияло солнце, словно бы летом, и море стало таким синим и ласковым, будто и не было никакого шторма. С юга показались рыбацкие фелюки – пользуясь хорошей погодой, тунисские рыбаки надеялись на богатый улов.

Селим-бей созвал всех капитанов на «Тимбан» – советоваться.

Прибыли кто смог. Часть флота стихия раскидала, и в их отношении оставалось надеяться только на милость Аллаха – может, и живы… Менее всех пострадал «Тимбан» – основательность и надежность постройки проявили себя в лучшем виде. Хуже всего пришлось «Йылдырыму» – потеряв все мачты и половину весел, он еле тащился по морю, кренясь на левый бок.

Генрих Шафих-эфенди открыто посмеивался над Джафаром: надо же, первое плавание, и такое неудачное. Джафар был зеленее меди от злости. Даже на совете в каюте Селим-бея молча кривился, покусывая правый ус. Споров особых не было: корабли требовали ремонта. Поэтому и было решено возвращаться обратно. Тем более рыбаки принесли слухи о большом флоте венецианского дожа, рыскающем вдоль южного побережья Италии.

Селим-бей хмурился, глядя на разостланную перед ним карту. Вот Ионическое море, городок Реджо-ди-Калабрия – вот бы пограбить, да нельзя – венецианский флот рядом. Вот Пелопоннес. Превеза, Аргос, Морея. Морея… А ведь там никакого флота нет! И команды для разграбления какого-нибудь небольшого городка вполне хватит. Чего ж пустыми возвращаться?

– Морея! – Селим-бей стукнул кулаком по карте. – «Тимбан» идет в Морею.

– Один?

– Один. И не надолго. Впрочем, кто сможет, может пойти с нами. Кроме «Йылдырыма», разумеется!

Последние слова предводителя пиратов потонули в ехидном хохоте. Вспыхнув, луноликий красавец Джафар аль-Мулук покинул «Тимбан» с видом неудачника.

И никто не видел, как заблестели его глаза уже там, на «Йылдырыме». Как, ближе к вечеру, когда боеспособные остатки пиратской эскадры ушли к Морее, «Йылдырым» медленно повернул к рыбакам.

Грязная, пропахшая гнилой рыбой фелюка каппадокийца Есифа Геленди словно ждала галеру Джафара. И вот дождалась…

Ужом, болотной змеей скользнул в каюту Джафара юркий желтокожий каппадокиец. Выслушав указания, так же незаметно исчез, как и не было. На фелюке подняли косой парус. Медленно повернувшись, та поймала боковой ветер и с неожиданно приличной скоростью направилась к северо-западу.

Морея!

Олег Иваныч, не в силах сдержать волнение, ходил взад-вперед по широкой кормовой палубе.

Морея!

Он даже не обращал внимания на условные знаки Шафиха, которые рыжебородый авантюрист давно подавал ему, усевшись на ствол самой большой пушки. Именно в ее жерле немец хранил кувшин с добрым вином, пронесенный на галеру тайком от Селим-бея.

Морея… Западная Румелея. Турецкий пашалык во главе с Селейманом-пашой.

Где-то там тимар служилого османского человека, сипаха Кяшифа Инзыглы, того самого, что купил Гришаню на невольничьем рынке Стамбула.

Олег Иваныч очень хорошо запомнил сведения, полученные от ренегата Ивана, Ягана-аги. Запомнил, в надежде обязательно выручить Гришу, чего бы это ни стоило. Вместе сюда попали – вместе и выбираться. А как же иначе?

И вот, кажется, тепло… Даже, можно сказать, горячо… Отстать от пиратов, вон хоть вместе с Яном, скрыться в горах. Затем – в ближайший город. Эх, жаль с языком проблемы. Ну да Ян понемногу балакает. Разыщем. Скажемся купцами или этими… про кого мулла Новруз рассказывал… монахами из выкупного общества. Да, на худой конец, – просто безутешными родственниками, приехавшими договариваться насчет выкупа. Этот Кяшиф, по словам Ягана, человек добрый – глядишь, и в самом деле с ним о чем сговоримся. Хотя денег, конечно, нет…

Ладно, там видно будет! Получится! Обязательно получится! Выручу Гришу, а потом – потом в Венгрию. Затем – Польша, Литва. Новгород. Софья… На весь мир свадьбу сыграем – знай наших!

– Эй, Генрих! А ну, доставай свое вино! Да шайтан-то с ним, с вахтенным! Он не на нас, а на море смотрит. Вон тут, за пушкой, спрячемся. Да чего ее ждать, эту луну, пока она там за облако зайдет? Тащи, тащи, не жадничай! Ну, прозит! Ай, хорошее винцо! Крепко изрядно! Что, еще по паре глотков?

«Тимбан» стоял на якорях у небольшого скалистого островка в Ионическом море. Было тихо, словно на кладбище. Рядом едва угадывались в темноте другие галеры Селим-бея. С моря тянуло свежестью.

Такая же тишь стояла и у другого берега Ионического моря. И такая же темень. Лишь утром взошедшее солнце осветило низкий, покрытый зеленью берег. Домики с белеными стенами и красными черепичными крышами, церковь на невысоком холме с колокольней, увенчанной блестящим крестом.

По дороге шел деревенский подпасок – с длинным бичом, босой и в отрепьях. Поднявшись на холм, обернулся. Приложив руку к глазам, в восхищении замер: в бухте, насколько хватало глаз, стояли военные корабли. Большие узкие галеры с флагами венецианского дожа. Одна, две, четыре… Двадцать… Нет, вон там, за кипарисами, еще три… И там… И вон тут… Три десятка! Какие же они огромные! Особенно та, что у причала. А вон на корму вышел какой-то богато одетый человек – отсюда не видно, молодой или старый. Может, сам адмирал?

Подпасок протер глаза и, взмахнув бичом, побежал вслед за коровами. Не ровен час, в монастырский огород забредут! Уж тогда от отца-настоятеля не поздоровится. А на корабли и на обратном пути посмотреть можно будет, вечером. Красивые, черти!

На украшенной разноцветными флагами корме «Буцефала», флагманской галеры венецианского флота, под пестрым балдахином из плотной ткани прохаживался сам господин адмирал Франческо Гвиччарди. Пока в каюте слуги сервировали стол, адмирал с тревогой посматривал на море – не было бы шторма. Нет, по всем приметам не должен бы. Однако кости ноют – явно не к добру. От прошедшего-то шторма едва отошли. Сейчас, впрочем, ничего, отремонтировались, вон на «Гераклее» сразу две новые мачты поставили – не хуже прежних. Уже и флаги повесить успели, молодцы. А это что еще за безобразие? На мачтах. Нет, скорее за мачтами. За «Гераклеей».

Судно! Точно – судно. Облезлая рыбацкая фелюка, каких много по всему морю. Наверное, местная.

Адмирал отвернулся к берегу. А когда снова взглянул на море, удивился и насупился. Ведь предупреждали же тупую деревенщину – нечего пока в гавань шляться! О, Мадонна, эта воняющая тухлой рыбой каракатица, кажется, собирается становиться рядом? Они что, не замечают адмиральского флага? Арестовать команду! Эй, Фабио!

…Посланный с адмиральской галеры отряд под командой лейтенанта Фабио Шивезе, обнажив узкие мечи, забрался на палубу убогой фелюки.

…Адмирал Гвиччарди уселся за стол, потянулся к серебряному кубку – подарку самого дожа – и едва успел пригубить терпкое красное вино, как в каюту постучали. Адмирал недовольно поднял глаза:

– Что такое, Фабио?

– Капитан фелюки, синьор. Говорит, что вы его знаете.

– Знаю? Гм… Как его имя?

– Есиф Геленди, синьор.

– Геленди… Геленди… А ну, давай его сюда!

Пахнущий рыбой незнакомец вошел в адмиральскую каюту, едва не сбив с ног лощеного лейтенанта. Более того, адмирал остался с ним наедине… О чем они уж там говорили – известно одному Богу. Только сразу после беседы возбужденный чем-то адмирал вышел на палубу и приказал всему флоту немедленно сниматься с якоря.

Засвистели свистки комитов. Поднялись весла. «Буцефал» занял место впереди флота. Поднятые на всех мачтах паруса поймали попутный ветер. Расправились разноцветные флаги. Флот Венецианской республики вышел в море.

На носу «Буцефала», уцепившись руками в перила надстройки, меж двух кулеврин стоял сам адмирал, синьор Гвиччарди. Ноздри крючковатого носа хищно раздувались, бритое лицо сияло предвкушением радости.

– Ну, Селим-бей, поганая собака! – шептал адмирал, не обращая внимания на стоящих вокруг офицеров. – Видно, пришел твой последний час! Иди же мне навстречу, Селим! Иди!

Ветер трепал белые паруса, раздувал разноцветные флаги. Позади, в деревне, звонили колокола, и сельский священник молился о ниспослании победы воинству венецианского дожа.