Глава пятнадцатая
Его звали Че
Это был совсем и не дождь, и даже не ливень. Просто с неба падали, совершенно отвесно, толстые и частые струи воды.
Абсолютно ничего не было видно: стоящий в метре человек только угадывался — смутный размытый силуэт, неясный и похожий на того призрака, увиденного когда-то на старинном кладбище… с жуткого похмелья, в разгар далёкой юности.
Со слухом та же история: вокруг — только гул водяных струй и отдельные отрывки фраз, напоминающие переливы горного эха, услышанного ещё тогда, в Крыму, — на излёте последнего лета уходившего навсегда детства.
Нереальность происходящего была просто поразительной.
Ник нисколько не удивился бы, если по окончании этого странного природного катаклизма оказался бы в каком-нибудь другом месте этой планеты, совсем в другом времени…
Даже представилось: вот он руками раздвигает упругие струи дождя, делает шаг вперёд, а там — пальмы, белоснежный пляж, бирюзовое море, ласковый прибой и хрупкая девушка, тоненькая и беззащитная, с жёлтой розой в чёрных блестящих волосах…
Или нет, не так: он разрубает эти надоевшие струи остро отточенным мачете, и они, словно срезанные стебли сахарного тростника, покорно падают на тёплую землю. Два шага вперёд. А там — берег холодного мрачного озера. Совсем недалеко от берега — небольшой остров, на острове — приземистая крепость, сложенная из светлых северных камней. Лодки, полные неуклюжих вооружённых мужиков, одетых в зелёные смешные кафтаны, смело плывут на решительный штурм — под пушечными ядрами и мушкетными пулями. Грохот, яростные крики штурмующих, стоны раненых, пороховой дым, застилающий всё вокруг…
— Алексашка, твою мать! — вопит высокий мужик, обладатель абсолютно диких круглых глаз, которые того и гляди — выскочат из орбит. — Что ты тут делаешь, сучий потрох? Быстро на штурм, трусливый гадёныш! В первых рядах чтоб у меня…..
Привидится же такое!
Налетевший порыв ветра сбил Ника на землю, протащил несколько метров по гладким булыжникам, бросил на острые камни.
Голова встретилась с чем-то твёрдым, невыносимо захотелось спать, забыться, мысли закружились в странном хороводе и исчезли, все до одной, может — и навсегда…
Сперва вернулись только отдельные ощущения, за ними — отрывочные воспоминания о некоторых органах чувств, и, наконец, восстановилась главная человеческая функция — способность чётко и непреложно осознавать текущую действительность, какой бы горькой она ни была.
Ник лежал на вершине сопки, крепко обнимая замшелый валун.
Он старался совсем не обращать внимания на эти струи воды, падающие с неба и больно бьющие его в спину, и на этот страшный ветер, пытающийся оторвать его от спасительного камня.
Противно ныла ушибленная коленка, из носа в рот текла струйка тёплой солёной воды.
Кругом — рёв, визг, гул, завывания, стоны…
Ник знал одно — надо оставаться на вершине. Оставаться до полного окончания этого уродливого кошмара. Только здесь можно найти спасение.
На склонах сопки сейчас смертельно опасно: вниз стекают бушующие потоки воды, полные разноразмерных камней и разноцветной грязи.
Если даже удастся, не захлебнувшись в воде, добраться до подножия сопки, всё равно — многочисленные ушибы и переломы обеспечены со стопроцентной гарантией.
Откуда пришло это знание? А вот это вопрос, на который он и сам не знал ответа, но очень хотел бы знать.
В принципе, за себя он совсем не волновался, был уверен, что выкарабкается и на этот раз.
Но вот остальные, с ними-то что?
Оставалось только одно: надеяться на лучший исход, верить в чудо и ждать окончания этого светопреставления.
Тупо — ждать, ждать, ждать…
Что-то не так. Ник завертел головой: пришло ощущение, что произошло что-то важное, а он и не заметил. Но что? Что?
Только через несколько минут он всё понял. Просто вокруг стало очень тихо.
В тундру вернулась тишина.
Встал, опираясь обеими руками на спасший его валун, прислушался.
Тишина.
Наспех определился с собственными травмами.
Выбита коленная чашечка, на плече снова закровоточила так до конца и не зажившая рана, значительная гематома на затылке, левый глаз заплыл, нос распух и отказывался дышать.
Нормальный набор джентльмена, выжившего после очередного всемирного потопа. Главное — жив, ходить может, при необходимости и на спусковой курок нажмёт.
Так, а что у нас со спусковыми курками?
Понятно, полное ничего. Ни верного винчестера, ни браунинга, так ни разу и не проверенного в деле, в обозримых окрестностях не наблюдалось. Только нож в ножнах привычно висел на поясе.
— Эй, есть кто живой? — громко поинтересовался Ник у окружавшей его вселенной.
— Мы здесь, — прилетел еле слышный ответ, как показалось — прямо из пропасти прилетел.
Держась за коленку, хромая на обе ноги, Ник медленно проковылял на голос, к тому месту, где раньше начинался относительно пологий склон: всего-то градусов сорок относительно поверхности земли.
Теперь там был обрыв — загадочный и обрывистый донельзя.
Ник осторожно подполз к самому краю, с опаской заглянул вниз. Да, бывает, знатно размыло: вчера был мирный склон, нынче — бездонная пропасть…
Свесился, чтобы увидеть дно пропасти, оценить её глубину, тут взглядом с чьими-то чёрными глазами и встретился.
Ну вот, нашлись и наши влюблённые голубки.
Айна и Сизый стояли на крохотном приступке, взявшись за руки и практически вжавшись в вертикальную каменную стену. Под ними было метров двести потенциального свободного падения — прямо в жёлтый водный поток, плотоядно гудевший внизу.
Понятно, во время бури решили спрятаться от ветра за отвесной скалой, потом вода сверху полилась, склон полностью размыла, вот и оказались в ловушке.
Пришлось Нику с себя последние штаны снимать (в натуре — как Лёха выражался), мастерить некое подобие верёвочной лестницы.
Значок заветный, что в брючном кармане хранился, прямо к трусам пришпилил — чуть повыше левой ягодицы.
Первой Айну вытянул наверх, что совсем и нетрудно было, весила чукчанка килограмм сорок восемь — пятьдесят.
Вот с Сизым знатно пришлось повозиться. Во-первых, весил он за центнер, а во-вторых, ещё и правую руку вывихнуть умудрился.
Вытащили всё же вместе с Айной бродягу наверх, причём в самый нужный момент, когда приступок, на котором он над пропастью стоял, начал окончательно и бесповоротно разрушаться.
— Спасибо тебе, командир, — поблагодарил Лёха, пыхтя и отдуваясь. — А то мы уже с Айной подумали, что скоро отдадим концы — так ни разу и не согрешив по-настоящему.
— Да, надо будет — согрешить. По-настоящему. Надо успеть. А то обидно потом будет, — улыбнулась Айна, глаза мечтательно прикрыв, и Сизого в щёку чмокнула.
Тот сразу оживился, девчонку здоровой рукой обнял, да и давай нацеловывать — серьёзно уже, в губы.
— Эй, эй, — вмешался Ник. — Совсем сдурели. Тут непонятно, на каком свете находимся, что делать дальше, а они, понимаешь, нежности разводят. Прекращайте это дело немедленно! Давайте думать о реалиях наших скорбных…
Реалии действительно оказались печальными до невозможности.
Посмотрел Ник в сторону, где раньше лагерь располагался, а там и нет ничего.
Ни буровой, ни палаток, ни кухни-столовой, ни склада. Совсем ничего, только грязь бурая, да посередине площадки протекал жёлтый ручей, которого раньше и в помине не было.
Да и всё остальное вокруг изменилось до неузнаваемости.
Тундра совсем ещё недавно ярко-зелёной была, а сейчас в буро-пегую превратилась. Крохотные голубые озёра, в двух километрах от лагеря расположенные, слились в единую водную систему — цвета беж.
Даже небо — раньше голубое, задорное, молодое, как-то резко постарело, в тёмно-фиолетовые тона перекрасилось.
Айна Сизому ловко руку вывихнутую вправила, над коленной чашечкой Ника поколдовала, достала из кисета шепотку синего порошка, рану на плече присыпала щедро.
Можно и вниз спускаться. Только вот очень холодно — в одних трусах по Чукотке разгуливать.
Легко сказать — спускаться.
Двинулись со скоростью беременной черепахи, с трудом перебираясь через высоченные каменные завалы, непрерывно форсируя мутные ручьи.
Из одного завала торчала босая волосатая нога, в метре от неё на валуне стоял начищенный кирзовый сапог, пуская по всей округе солнечные зайчики.
Занятная картинка, такой вот чукотский сюрреализм.
— Будем из-под камней тело вытаскивать? — вяло поинтересовался Лёха.
Них только отрицательно рукой махнул, мол, не до ерунды нынче, есть и более важные дела.
Внизу, у самого подножья сопки, Эйвэ обнаружился. Лежал совершенно неподвижно, на кучевые облака глядел, помаргивая изредка. На теле никаких видимых повреждений не было видно, но в глазах читалось: не жилец.
— Что с вами, Маркус? — спросил Ник, осторожно приподнимая голову эстонца.
— Кончено всё со мной, — чуть слышно прохрипел Эйвэ. — Похоже, у меня позвоночник сломан. Пристрелите, Христа ради! И я мучиться не буду, да и вам со мной не придётся. Вам и без того сейчас непросто будет, а тут я ещё. Пристрелите, прошу! Там фляга у меня на ремне, в ней воды немного, дайте глотнуть один раз, а потом — пристрелите…
Ник посмотрел на Сизого, тот извинительно развёл руки в сторону, мол, я бы и рад товарищу помочь, так нет оружия, из чего стрелять-то?
Айна эстонца водой из фляги напоила, осмотрела внимательно. Много раз поворачивала туда-сюда, спину ощупывала, руки поочерёдно поднимала-опускала.
Минут через десять вынесла вердикт:
— Может, будет жить. Может — нет. Ему долго лежать надо. Много есть мяса. Кровь оленью пить. Если Светлая Тень его любит, то будет живым. Ещё снег на тундру не ляжет, он ходить будет. Если раньше не помрёт.
Хороший вердикт, доходчивый и однозначный.
О носилках только мечтать оставалось.
Пришла Лёхина очередь — штаны с себя снимать. Порвали их на части, потом связали по-хитрому, получилось некое подобие конской упряжи. Обвязали Эйвэ, как получилось, поволокли по булыжникам и многочисленным лужам. Эстонец-то ничего, держался, только постанывал изредка да зубами скрипел.
А Лёхин значок с профилем Вождя Айна с гордой улыбкой себе на кухлянку прикрепила.
Ещё через час к лагерю подошли, то есть к тому месту, где он располагался когда-то.
Ветер северный подул, стало совсем холодно. Да и жрать после всех этих передряг ужасно хотелось, в животах уже урчало не по-детски.
В лагере царил настоящий разгром: грязи по щиколотку, бочки с бензином в беспорядке разбросаны по площадке, несколько досок из грязи торчали, больше — ничего.
Где же палатки, кухня полевая, станок буровой? Куда все люди подевались?
Прошёл Ник дальше, к склону, где кварцевая жила выходила на поверхность.
А нет никакого склона, равнина коричневая на его месте. Неосторожно шагнул вперёд — нога по колено провалилась в грязь, холодная жижа перелилась через край сапога.
Противно, холодно и мерзко, блин!
Пригляделся, а из этого коричневого месива торчит шпиндель бурового станка с зажатой в нём колонковой трубой. Рядом со станком лежала туша оленя — копытами вверх. Ещё дальше — несколько тел в армейской форме, лицами вниз. Вон чья-то спина в штатском пиджаке с мерзким чваканьем на поверхность вынырнула…
— Вот она какая, наша жизнь, — тяжело вздохнул подошедший Лёха. — Живёшь себе, в ус не дуешь. А тут — море грязи с сопки срывается. Раз-два, и некому уже в ус тот дуть. Эх, грехи наши тяжкие…
Плакать хотелось. От жалости к погибшим, от тоски бесконечной, от досады, наконец, чёрт побери!
Если это не поражение полное, тогда что?
Полное поражение, неоспоримое, окончательное, обжалованию не подлежащее.
Разгром натуральный.
Нет больше бурового станка, коронки с гохрановскими алмазами в грязи утонули, все карты геологические утрачены безвозвратно.
Какое такое золото? Придётся теперь стране без него как-то обходиться.
Как теперь Курчавому в глаза смотреть? Он на Ника так надеялся, так в него верил! А что, в конечном итоге, получилось? Позор один, фиаско гнусное, непростительное. Да и трибунала теперь не избежать.
Всех теперь к стенке поставят и шлёпнут, всех, Курчавого и Айну включая.
Оно и правильно, зачем свидетелей такой глупой коллизии в живых оставлять? Незачем! Кончить всех да и забыть об этой несуразности — на веки вечные.
Впрочем, можно патронов и не тратить, народное достояние, как-никак.
Всё равно скоро сдохнуть придётся — от голода обычного…
Вот примерно так Ник и думал, окрестности в поисках чего полезного обходя. С находками было совсем не густо. Только кусок брезента нашёл — бывший тент, висевший раньше над складом — да эмалированную кастрюлю.
Остальные бойцы тоже были при делах. Сизый куском широкой доски площадку от грязи освобождал, старательно сгребая её во все стороны. Эйвэ в беспамятстве валялся, изредка в бреду матерясь на родном эстонском. Айна, изготовив из бывших Лёхиных штанов отдалённое подобие лассо, целенаправленно пыталась набросить петлю на заднюю ногу мёртвого оленя, лежащего в грязи рядом с утонувшим буровым станком.
— Лёша, командир! Идите ко мне. Надо помогать. Одной Айне не справиться, — радостно позвала девушка.
Больше часа промучились, выволакивая тяжеленную тушу на твёрдую землю. Непростое это дело — мёртвого оленя из грязевого болота тащить.
С момента окончания катаклизма часа три всего прошло, так что туша была ещё тёплой, даже кровь свернуться не успела.
Испачкались все — с головы до ног, последние трусы включая, в сапоги грязи начерпали вдоволь.
— Надо двигать к Палявааму, — предложил Ник. — Вдруг избушка уцелела. А и не уцелела, так там хотя бы, на крайний случай, умыться можно.
— Точно, — поддержал его Лёха. — А ещё под избушкой, в леднике, с десяток хариусов должно лежать. Обязательно надо туда двигать, век свободы не видать!
Оленину пришлось есть сырой. Спичек не было, да и с сухими дровами наблюдались проблемы. У Айны подзорная труба уцелела, но солнце стыдливо пряталось где-то за облаками — не разжечь огня.
Мелко-мелко мясо нарезали, найденную Ником кастрюлю наполнили до краёв оленьей кровью. Берёшь кусочек мяса, в кровь макаешь да и глотаешь не жуя. Противно, конечно. Но деваться некуда, организму калории необходимы. Поэтому, пусть и через силу, но — глотай!
Эйвэ тоже смог выпить немного тёплой оленьей крови, сделал несколько полноценных глотков.
— Это хорошо, — обрадовалась Айна. — Глотает, значит, будет жить. Ещё и бегать будет. Оленя обгонит. Когда-нибудь…
Из найденных досок и досточек смастерили носилки-волокуши, Эйвэ к ним крепко привязали. Айна себе за спину закрепила оленью ногу, первой пошла — с кастрюлей в руках. А что делать, воды-то нет, а пить хочется. Оленья кровь плохо жажду утоляет, но хоть немного — и то хорошо. Выбора всё равно не было.
Через четыре часа вышли к Палявааму. Потеплело у Ника на сердце — словно друга давнего встретил, верного и честного.
Река разлилась, до избушки сантиметров десять всего оставалось. Паляваам угрожающе гудел, плевался во все стороны кусками ржавой пены, неся к океану свои коричневые, на этот раз, воды.
В бушующих струях проносились ветки деревьев, вырванные с корнем ягодные кусты, трупы оленей, песцов, леммингов…
Ник на эти мелочи никакого внимания не обращал.
Вода! Можно пить — сколько захочешь! Добрёл до Паляваама, опустился на колени и пил, пил, пока живот не надулся гигантским барабаном.
Рядом с ним тяжело отдувались Лёха и Айна. Хотелось пить и пить, без всяческого перерыва, но свободного места в организмах уже не было…
— А мне? Мне тоже дайте попить! Прошу — воды! Вот же она, кружка, пусть и дырявая, — жалостливо попросил Эйвэ. — После этой крови оленьей дайте глоток воды! Умоляю — дайте!
Напрасно это он совсем. Просить — себя не уважать. Молчал бы, скорбные рожи корча, сами бы водички налили в его тару нехитрую.
А так Сизый сразу нужные выводы сделал, вспомнил всё полезное, чему успел научиться за время своего пребывания в славных рядах НКВД.
Как там принято «языков» в военное время допрашивать?
Вот и решил Лёха воспользоваться полученными знаниями.
— Пить хочешь? — строго так спросил у эстонца. — Хрен тебе в рожу белобрысую! Вот расскажешь, как всех нас продал козлам заграничным, тогда и дам глотнуть! А если не сознаешься, то и мучайся. Сдохнешь — невелика потеря! Если и помрёшь, то только из-за собственного упрямства. Сознавайся, дурачок, если жить хочешь!
Ник не стал вмешиваться, пусть уж сами между собой разбираются, а он здесь — не местный. Не, пацаны, сами свои шарады решайте!
Через полчаса Эйвэ во всех смертных грехах сознался — за один глоток воды. И в Ленина стреляла его любовница — вследствие хронического полового неудовлетворения, и убийство товарища Кирова Эйвэ лично организовал, и золото чукотское нашёл уже лет сорок как тому назад да и вывез коварно — куда-то в сторону созвездия Альдебарана…
Пришлось всё же Сизого на место поставить: прочитать целую лекцию о презумпции невиновности, о методах доказательства вины — безвинно виноватых…
Да, самое главное. Избушка во время этого всеобщего катаклизма совсем не пострадала. Так, только стекло в крохотной раме выбило да пару деревянных плах сорвало с крыши.
Ерунда незначительная, за полчаса ликвидировали все последствия.
Зато и коробок спичек нашёлся под стареньким матрасом, а в дырявом саквояже, что пылился под нарами, обнаружились нитки с иголками.
Из куска брезента, найденного Ником, Айна изготовила некое подобие двух греческих туник для своих спутников, беспричинно улыбаясь при этом.
Ухи из хариусов, пойманных чуть ли не месяц назад, наварили. Оленью ляжку пристроили в леднике, забросав осколками голубого льда.
Дальше что?
— Там, вверх по течению Паляваама, — рассказывала Айна, старательно обгладывая хребет очередного хариуса, — есть чукотское стойбище. Там главный шаман — брат моего отца. Если сытыми идти — за два перехода дойдем. Там оленей можно взять. Много оленей. Сколько попросим. Шаман и в другом поможет. Надо туда идти…
Решили так: Лёха с Айной вверх по течению Паляваама идут, чукчей ищут, чтобы оленей по-честному одолжить, если получится.
Сказано — сделано, ушла влюблённая парочка вдоль реки, в обнимку — пень ясный. А Ник болящего эстонца покормил ещё раз ушицей, чаем напоил тундровым, разве что только колыбельную не спел. Впрочем, Эйвэ и так уснул мгновенно, храпом своим отпугивая мышей от избушки.
Вскоре и Ник его примеру решил последовать, предварительно вставив дверной крючок в петлю.
Но не спалось совсем, мысли всякие одолевали.
Сидел в одних трусах около весело гудящей печи, анализировал последние события, размышлял о возможных вариантах дальнейших действий…
Вдруг — осторожный стук в дверь. Здрасте-приехали. Глухомань называется — никакого тебе покоя. Может, это Айна с Лёхой вернулись, не обнаружив стойбища на условленном месте? Нет, для них рановато, ещё и полдороги не должны были пройти.
Делать нечего, отбросил Ник крючок из петли, дверь распахнул.
Всё равно оружия никакого нет. Если даже у тех, которые находились по другую сторону двери, были какие-то плохие намерения, то зачем им стучаться — так вежливо? Куда как проще — запалить избушку с четырёх сторон света или просто гранату бросить в окошко…
В избу вошли два несуетливых мужика: одеты по-походному, рюкзаки внушительные за плечами, лица у обоих коричневые от загара, ветрами продублённые, — серьёзные такие пассажиры, одним словом. Похожи друг на друга, как братья-близнецы, только один — чернявый с проседью, другой же, наоборот, огненно-рыжий.
— Здорово, хозяин! — поздоровался рыжий. — Рыба-то есть? Угощай путников тогда. А у нас спирт с собой имеется, вот и сладится пикник.
Хорошо ещё, что Сизый подробно инструктировал Ника в своё время относительно таких ситуаций, мол: "Если с людьми серьёзными контактировать где-либо придётся — ну там, в тундре, тайге, или в камере тюремной, — всегда солидность изображай, не суетись, с вопросами не лезь и туману напускай всячески, мол, ты тоже не из простых чалдонов будешь".
— И вам здоровья, путники! — Ник неспешно откликнулся. — Есть рыбёха, сейчас из ледника достану. Вы пока располагайтесь, угощайтесь ухой из котелка — коль небрезгливые, вон на полке миски чистые стоят. А через часик и свежая поспеет!
Надел сапоги, сходил к леднику за рыбой, молча стал чистить.
Эйвэ продолжал самозабвенно храпеть, изредка повизгивая во сне.
Мужики исподволь посматривали на Ника, но с расспросами не лезли.
Очевидно, в их головах сложилась следующая логическая цепочка: парнишка молодой совсем, но на плече имеется свежая пулевая рана, руки все — битые-перебитые, на голом торсе — многочисленные синяки и ссадины, под глазом — сиреневый фингал, молчит угрюмо, но без видимого страха. Нет, непрост парнишка, непрост.
Вот и свежая уха поспела, уселись за стол.
Рыжий достал из рюкзака полпалки колбасы, бутылку со спиртом, щедро плеснул в кружки. Чернявый тут же принялся кромсать колбасу толстыми ломтями — совершенно зверского вида тесаком, криво улыбаясь и многозначительно подмигивая Нику.
— Ты как, хозяин, спиртик-то уважаешь? — поинтересовался рыжий. — А то к речке сбегай за водичкой, разбавь, если оно так тебе сподручней.
— Да ладно, и так проскочит, — скупо улыбнулся Ник.
Чернявый тоже, наконец, голос подал, а то Ник стал уже сомневаться в наличии у него языка:
— Смотри, хозяин, дело твоё. Ну что, вздрогнули? За встречу нашу — случайную насквозь!
Выпили, мужики солидно занюхали рукавами своих ватников, Ник жадно впился зубами в кусок колбасы. Давно уже такой «культурной» пищи пробовать не доводилось.
Рыжий счёл, что дань вежливости отдана, можно и к делу перейти:
— А что же ты, хозяин, и не поинтересуешься — кто мы, откуда?
Закурил Ник и ответил — нарочито солидно:
— Так это, господа проходящие, и дело-то совсем не моё. Да и молод я ещё — вопросы такие задавать. Но, если настаиваете, спрошу. А кто вы, уважаемые? Где мазу держите? По какой нужде очаги родные покинули? Может, помощь нужна какая?
Улыбнулись мужики, скупо так, с пониманием.
— За помощь предложенную — спасибо, — вежливо поблагодарил чернявый. — Но сами справимся. А кто мы? Да так, гуляем здесь, присматриваемся к местам красивым. Сам-то из каких будешь?
— Так я и сам — типа на променад вышел. Тесно в хоромах дядиных стало, решил вот свежим воздухом подышать — самую малость, — доходчиво объяснил Ник.
— Хорошее дело, — чернявый согласно башкой кудлатой помотал. — Рыживьём решил разжиться?
— Да не без этого.
— А почему лотков промывочных нигде не видно? Кстати, что это с товарищем твоим? Смотрю — жар у него. Приболел?
— Да вот со скалы напарник навернулся, похоже — позвоночник повредил. — Ник тяжело вздохнул. — А золота мне много надо. Поэтому с россыпным не связываюсь. Жилу ищу.
Заржали мужики дружно, свои чёрные зубы Нику продемонстрировав. Штук десять-двенадцать всего-то их и было — на двоих.
— Ну, это ты загнул, братишка, — отсмеявшись, удивился рыжий. — Жилу? Про жильное золото здесь и не слыхал никто!
— Так таки и никто? — изобразил Ник недоверие.
— Ходит по тундре одна байка. Давай ещё по одной разливай, выпьем — так и быть, расскажу.
Ник в кружки ещё спирта добавил. Выпили, закусили.
— Лет семь назад прошёл слух, — начал рыжий обещанный рассказ. — Мол, Сенька Гнедой жилу нашёл. Некоторые даже сами те куски золотой породы видели. Где-то на самом юго-востоке то место находилось, южнее того мыса, где кладбище шаманское. Подзабыл вот малость, как кличут тот мыс.
— Наварин? — спросил Ник.
— Вот-вот, он самый! — обрадовался рыжий. — Многие наши тогда туда ломанулись. Саня Лопата, Петро Одноглазый, Колька Хохол. Никто не вернулся, да и сам Гнедой пропал бесследно. На следующий год ещё одна бригада туда ушла, человек десять уже. И эти все пропали безвозвратно. После этих и другие смельчаки находились, да так же сгинули насовсем. А ты говоришь — жила. Не, скромней надо быть. Лучше уж песочек не торопясь промывать, чем голову свою подставлять под неизвестно что…
Рыжий ещё что-то говорил, но Ник его уже не слушал.
"Вот же оно, — нашептывал внутренний голос. — Мыс Наварин. Там золото, точно там! А птицы, людей таскающие, — это мотодельтапланы! На них золото и вывозят — прямо в Америку! Сходится всё, и «пятнистый» с негритянскими корнями в эту версию вписывается. А здесь, на Палявааме, они просто отвлекающий манёвр осуществляют, дымовую завесу ставят, чтобы мы совсем не там искали. Надо срочно Курчавому всё рассказать! А как рассказать? Рация разбита. Что делать, в Певек двигаться? Там только устаревшие рации, на секретной волне они не могут работать. Ближайшая нормальная — только на мысе Шмидта имеется. Но туда ещё добраться надо. Что делать? Может, стоит…"
— Эй, чалдон-братишка, очнись, хватит мечтать! Вот, выпей-ка лучше! — это рыжий предлагал Нику кружку с очередной порцией спирта. — Давай за жильное золото, будь оно проклято!
Выпили, покурили.
— Жила та, как мне Гнедой рассказывал, — разоткровенничался рыжий, — на берегу ручья по прозванью Жаркий находится, минут сорок всего идти от того места, где он в море впадает. А называется так ручей, потому что вода в нём гораздо теплей, чем во всех прочих в тех краях. Вот так-то оно, если, конечно, не набрехал Гнедой. Да какая разница: даже если и правда всё, так что с того? Всё равно живым из тех мест никто ещё не возвращался, так что забудь об этом месте, если жизнь, конечно, дорога…
— А вот… татуировка зеленая у тебя на плече. Кто это будет? Авторитет какой? — заплетающимся языком поинтересовался чернявый.
— Авторитет? — Ник уже тоже порядочно захмелел. — Пожалуй, что и да! В международных масштабах только. Давайте выпьем за его память светлую, а потом уже и расскажу — что почём!
Ещё выпили, рассказал Ник мужикам про Че: про то, как прокажённых лечил, не боясь заразиться, как казармы полицейские штурмовал, как из тюрем заключённых выпускал. Про то, как за ним сатрапы по всему миру охотились, про смерть его героическую.
Мужики внимательно слушали, время от времени восхищённо цокали языками, хлопали себя по коленям.
Поверили, не поверили — трудно сказать, но понравилась им эта история, однозначно — понравилась!
По окончанию своего рассказа Ник и песню на испанском языке исполнил, посвящённую Эрнесто Че Геваре, отбивая ритм о дно помятого ведра.
Мужики, начиная со второго куплета, уже подпевали — абсолютно пьяными голосами, но вдохновенно и старательно.
Некстати проснувшийся Эйвэ взирал на всё это безобразие в полном обалдении, выкатив глаза и широко открыв рот…
Ник проснулся вместе с собственной головной болью.
На столе бардак: скелеты съеденных хариусов, шкурки от колбасы, совершенно пустая бутылка из-под спирта. Ни капли на опохмел не оставили, жадины тундровые!
Вчерашних мужиков уже не было, ушли куда-то по-тихому, тундра, она — бескрайняя…
Из последнего оставшегося хариуса Ник сварил ухи, сам поел, Эйвэ накормил.
— Не знаешь случаем, кто это вчера к нам огонёк заскакивал? — поинтересовался, поя больного тундровым чаем.
— Это "Ванькины дети" были — так тут диких золотоискателей называют, — прохрипел в ответ эстонец. — Действительно, серьёзные ребята. Такие и пришить могут, не любят они лишних свидетелей. Так что повезло. Может, торопились куда, может, приглянулся ты им чем-то, командир…
Через двое суток Паляваам успокоился. Течение тише стало, урез воды отступил к старым границам. Да и сама вода, ещё совсем недавно грязная, коричневая, опять стала абсолютно прозрачной, с лёгким серебристым отливом на поверхности.
Рыба вернулась, хариус заплескался, выпрыгивая из мелких волн в погоне за мошками. Как же иначе, тоже оголодал — за время непогоды.
Ник взял «кораблик» и пошёл на рыбалку — пора было запасы обновлять.
Когда третий шустрила упруго забился на кукане, за избушкой послышались громкие возгласы:
— Поть, поть, поть!
Это Лёха с Айной вернулись — в сопровождении двух десятков олешек и одного хмурого чукчи. Сами на нартах приехали, в упряжку которых два рогача были запряжены, чукча тоже на нартах, но с собачьей тягой.
На Лёхе была просторная кухлянка, богато расшитая бисером, на Айне — бордовый малахай, также изукрашенный всякими местными дизайнерскими штучками.
Глаза у обоих блестели, словно светлячки на весеннем лугу, по лицам блуждали глупые довольные улыбки.
Понятное дело, успели согрешить, чукотские обычаи соблюдя при этом.
Молодцы — ясен пень!
— Вот, Никита Андреевич, познакомься, — Сизый к Нику чукчу подвёл. — Это Аркай. Мой брат названный, очень хороший пацан. Он эстонца нашего к себе в стойбище заберёт, вылечит, потом до Певека проводит. Верно я говорю, Аркай?
— Вёрно, Лёха, в натуре! — важно подтвердил чукча.
— Мы много всякого с собой привезли, — обрадовал Лёха. — Мясо моржовое вяленое, шпиг китовый, тебе одежду всякую, ножи, ружьё с патронами, две гранаты.
— Их четыре было. Айна их у одного военного выменяла. Давно уже. На десять шкурок песцовых, — пояснила Айна. — Да батюшка Порфирий две отобрал. Окрестил меня, дал новое имя. А гранаты отобрал и ругался ещё.
— А имя-то какое дал? — Ник поинтересовался.
— Анна, — тихо ответила девушка и почему-то засмущалась.
Над их головами раздался громкий клёкот — это огромная полярная сова пролетела над руслом Паляваама, параллельно течению.
— Уходить нам надо, командир, — неожиданно помрачнела Айна. — На ту сторону Паляваама. Здесь неспокойно. Песцы уходят, волки, чернобурки. И нам надо уходить.
Лёха подтвердил:
— Действительно, пока обратно к тебе ехали, навстречу столько этой живности попалось — не сосчитать. Уходят все эти будущие части шуб вверх по реке и детёнышей с собой тащат. Олени вот — тоже беспокоятся, нервничают всё время, словно зоновские шестёрки перед сходняком.
Опять послышался клёкот: это сразу три белоснежных совы пролетели над рекой. Через минуту ещё две, потом ещё, ещё… Клёкот уже не умолкал.
— Это она идёт, — обречённо выдохнула Айна. — Она — Рыжая Смерть…
