— Чего это он? Проклял нас, что ли? — забеспокоился Сизый.

— Да нет, — безмятежно ответила Айна. — Поругался немного, как вы — матом. Душу отвёл. Просто так поругался. Только по-чукотски…

Через два часа и Ник "со товарищи" тоже собрали свои нехитрые манатки, двинулись по направлению к избушке.

За один переход не удалось дойти до места: у Лёхи голова после полученного удара кружилась, у Ника опять в плече закололо неприятно. Видимо, растревожил подживающую рану вчерашними хождениями по тундре.

У крохотного родника сделали привал. Айна из ивовых и берёзовых прутиков ловко разожгла костёр, вскипятила воды. Старые бинты размотала, тщательно обмыла раны своих попутчиков, потом щедро присыпала их синим пахучим порошком, ловко наложила новые повязки.

Допили остатки кипятка, закурили. Ник с Лёхой — "козьи ножки", Айна — свою трубочку изящную, вырезанную из розоватого корня колымской берёзы.

На самокрутки Ник опять достал из своего планшета несколько мятых листов бумаги.

Отчёт магаданского чиновника — царских ещё времён отчёт "О скупке золотоносного песка у неорганизованных старателей" — на самокрутки определил.

Остальные бумаги решил прочесть. Тоже ничего интересного: допросы беглых зэков, отчёты прежних геологических экспедиций по поиску россыпных месторождений, байки чукотских шаманов. Но один из документов всё же заинтересовал.

— Вот послушай, опять про мыс Наварин, — обратился Ник к Сизому. — Допрос капитана промысловой шхуны "Анадырьский патриот" Петрова П. К., подобранного пароходом «Совет» в Беринговом море пятнадцатого сентября 1936 года, в пятидесяти километрах от берега. Вот, капитан рассказывает: "С вечера встали на траверсе мыса Наварин. На рассвете отправили два вельбота на поиски китов. Неожиданно заметили в небе трёх больших птиц, издававших странные кашляющие звуки. Птицы летели со стороны мыса, курсом в открытое море. Снялись с якоря, решили пересечь курс птиц, подойти на расстояние ружейного выстрела. При осуществлении этого манёвра под кормой шхуны прогремел взрыв. Считаю, что это взорвалась плавающая мина, принесённая течением из Японского моря. Шхуна потонула почти сразу. Из экипажа удалось спастись только мне, так как стоял за штурвалом и сразу после взрыва прыгнул за борт. Признаю свою вину, готов понести заслуженное наказание…" И далее ничего интересного. Прокомментируй, пожалуйста.

— А чего тут комментировать? — удивился Лёха. — Понятное насквозь дело. По собственной небрежности посадил судно на камни, разгильдяй, а теперь выгораживает себя, любимого, боится, что вредителем признают да и шлёпнут безжалостно, за милую душу. Про мину залётную сказки излагает, птиц здоровенных приплёл. В той, ранешней бумаженции — беглый зэк о лодках моторных, летающих над мысом Наварин, втулял, сейчас капитан о птицах гигантских травит. Совсем наш народишко стыд потерял, на каждом углу "горбатого лепит", грехи собственные покрывая.

— Видала я тех птиц, — равнодушно, как бы между прочим, сообщила Айна. — Страшные они. Людей мёртвых в когтях носят. Радостно поют при этом.

Сизый от неожиданности подскочил самым натуральным образом, недокуренную самокрутку выронив, спросил Айну медовым голосом:

— А где ты их видела, голубка моя? Расскажи поподробней, будь ласкова.

— Там и видела. Около мыса, который вы «Наварин» называете, — невозмутимо ответила девушка, даря Лёхе тёплый взгляд. — Мой отец — важный шаман. А там, на мысе, — кладбище старинное, шаманское. На нём только большие шаманы спят. И дед мой там спит, и отец деда. Три Больших Солнца назад отец решил их проведать. Долго кочевали. Пришли, а в долине «пятнистые». Сторожат проход, никого не пускают. Обошли мы их вдвоём с отцом. Через перевал высокий. На кладбище сидели, со Спящими много говорили. Они умные. Много разного подсказать могут. Если попросишь правильно. Если слушать умеешь. Не ухом слушать, сердцем. Уже рано утром в стороне три птицы пролетали. Очень большие, красивые. Медленно летели, между собой разговаривали. Я на них в трубку посмотрела… — Пальчиком коснулась подзорной трубы, торчащей из бокового кармана кухлянки. — Вижу, каждая птица в когтях человека несёт. Люди не шевелятся, наверное, уже мёртвые. Испугались мы сильно, ушли сразу. Больше не ходили туда. Страшно очень.

— Бывает. — Ник себя за нос подёргал, стараясь переварить эту историю, напоминающую очередную байку. Но больно уж несуетливо Айна рассказывала, спокойно, со знанием дела. Да и зачем ей врать, придумывать что-то? Хотя, кто знает, может быть, у чукчей это обычай такой — белолицым простакам лапшу на уши вешать, принципа ради?

— А труба подзорная откуда у тебя? — Сизый зачем-то спросил.

Такое впечатление, что всегда невозмутимая Айна на этот раз немного засмущалась.

— Это восемь Больших Солнц назад случилось. Я маленькая была ещё. Один белый человек пришёл в тундру. У него было много хороших товаров: бусы, плиточный табак, чай, кастрюли. Он Айну в тундру позвал, сахара обещал дать. Много говорил хороших слов. Айну смешными именами называл. Очень ласково. А потом захотел сделать нехорошее. Хорошее — для больших… — Посмотрела на Лёху призывно, жарко. — Плохо — для маленьких. Очень плохо. Ничего у него не получилось. Я его зарезала. Крови было много. А трубу эту — себе забрала, — закончила холодно, гордо, надменно даже.

Сизый смотрел на свою неожиданную подружку с немым обожанием, чуть не плача от нахлынувших чувств…

Восемь дней ещё каравана ждали. Стереглись, дежурили по очереди, хотя Ник был уверен, что сейчас «пятнистые» не нападут. После полученных щелчков в себя были должны приходить, осмысливать случившееся, планы корректировать. Да и двое их, похоже, всего и осталось: тогда, на утренней зорьке, их восемь было, да шестеро в Долину Теней уже отправились. Подкрепление сюда быстро не перебросить, так что можно было успокоиться слегка. Но — слегка только, совсем немного…

Днём он на ближайшую сопку забирался, винчестер с собой прихватив. Лежал себе на верхушке, затягивающуюся рану на солнышке грел, облаками местными любовался, наблюдал за окрестностями.

Айна и Сизый в это время ловили рыбу на Палявааме. Ловко это у них получалось. «Кораблик» давно забросили: приелось, неинтересно стало, перешли на другие методы ловли. Айна в этих делах оказалась докой. Из березовых корней (это снаружи карликовые берёзы — маленькие и тоненькие, а корни у них — длинные, упругие) и тюленьих жил изготовила маленький лук. Из найденных на берегу реки костей — наконечники для стрел и остроги. Пошло дело, весь ледник хариусами забили, нажарили впрок.

Весело и забавно было с верхушки сопки за ними наблюдать: радуются, словно дети малые, каждой добытой рыбине, в салочки играют — носятся друг за другом по мелководью, только брызги во все стороны летят.

Похоже, Лёха свою зазнобу и двум наиважнейшим вещам успел обучить: громко смеяться на всю округу и целоваться в губы — долго, взасос…

Смотрел на них Ник, о зеленоглазой Мэри вспоминал, о скромнице Зинаиде Ивановне думал, картинки завлекательные, развратные местами, рисовал в своём воображении…

Наконец, на противоположном покатом берегу показались всадники.

Первым Эйвэ нарисовался — верхом на низеньком лохматом коне, за ним ещё парочка бойцов — на олешках. Проорал эстонец во всю глотку нечто приветственное, из ружья пальнул вверх. Ник, понятное дело, тоже выпустил из винчестера всю обойму в воздух.

Ускакал Эйвэ, видимо, за остальными.

Привели Ник с Лёхой свой внешний вид в порядок, по возможности: умылись, используя в качестве мыла китовое сало, бушлаты от мусора видимого очистили, значки с профилем Вождя надраили песочком.

Через час и весь караван на противоположный берег Паляваама выбрался из сопок.

Действительно — настоящий караван.

Якутских лошадок лохматых — два десятка, оленей, одиночных и в упряжках — сотни две.

Все животные были нагружены очень серьёзно: тюки большие, бочки солидные, ящики, доски разные, брёвна. Тощая лошадка тянула за собой походную армейскую кухню на широких колёсах, олени на нартах волокли металлическую ёмкость под буровой раствор.

И людей было в достатке: Ник двенадцать человек в штатском, чукчей включая, насчитал, да в военной форме — три десятка.

Не удержался Ник и от радости песенку громко затянул, из своих прошлых времён:

Айна, непривыкшая ещё к таким концертным номерам, замерла и рот от удивления приоткрыла.

Сизый же только по коленкам себя похлопал восхищённо:

— Талант ты у нас, Никита Андреевич! Тебе в консерваторию какую — прямая дорога. Закончишь с отличием, пень ясный, гастролировать будешь по городам разным и весям. Деньжищ заколотишь! Баблосов, как ты любишь говорить. И мы с Айной тебе компанию составим, подать-принести чего, за папиросами сбегать, цветы от поклонниц по вазам хрустальным расставить, носки концертные погладить — опять же…

Через некоторое время Эйвэ переправился на своём коньке: мокрый — до последней нитки, весёлый, бодрый, радостный. Поздоровались тепло, но по-деловому, без всяких глупых объятий.

— Товарищ командир! — доложил Эйвэ Нику, неодобрительно косясь на Лёху, обнимающего Айну за плечи. — Вверенный мне караван материальных и людских ценностей до пункта назначения доставлен! Никаких неожиданных происшествий в дороге не отмечено! Личный состав в полном порядке, заболевших и отставших нет!

Поблагодарил его Ник за проделанную работу, коротко рассказал о событиях, с ними произошедших, опустив, правда, некоторые подробности. Про диверсанта, у которого негры в роду были, не стал говорить, про хищных птиц, таскающих людей в когтях над мысом Наварин, про лодки, в небе летающие…

Раз непонятки идут чередой нескончаемой, не грех и некоторую эксклюзивную информацию утаить, так, из предусмотрительности пошлой.

— Как Шнягу-то жалко, — опечалился эстонец. — Отличный был моряк и человек неплохой. Разве что — неорганизованный немного, необязательный. Труды классиков марксизма-ленинизма изучал с неохотой, конспекты вёл безобразно. И без «Проныры» трудно придётся. Толковое было судно. Его по нашим, эстонским чертежам строили. Хорошо, что вы шестерых «пятнистых» уничтожили, молодцы! Только странно — для чего они здесь объявились? Что им было надо? Про вас они знать не могли. Про этот маршрут только три человека знали: я, Шняга и капитан Курчавый. Даже в Москву ничего не сообщили — из соображений конспирации. Невозможно, чтобы утечка информации произошла. Может, они что другое искали? Или просто — золото охраняли? Вдруг они уже его нашли, раньше нас? Какие будут указания, командир?

— Вы рацию привезли с собой? — спросил Ник, заранее решив с Эйвэ только на «вы» говорить.

— Так точно! Находится на том берегу, в течение пятнадцати минут может быть подготовлена к работе!

— Первым делом переправьтесь назад и обо всём случившемся поставьте в известность Магадан, — скомандовал Ник. — Далее: выставить боевое охранение, приступить к переправе. Выполняйте!

Эйвэ явно не хотелось лезть обратно в холодную воду, да и конь его лохматый придерживался того же мнения. Проникшись сомнениями хозяина, он стал брыкаться всеми четырьмя ногами, не давая Эйвэ усесться в седло, уздечку из рук пытался вырвать.

Тогда Айна высвободилась из-под руки Сизого, подошла к непокорному якуту, вскрикнула — коротко и протяжно. Конь успокоился, перестал брыкаться, уставился на девушку злым лиловым глазом, показал кривые жёлтые зубы.

Негромко напевая что-то тягучее, Айна подошла к животному вплотную, обняла за шею, несильно дёрнула за лохматую чёлку. Конь медленно опустился на колени, склонив голову до земли.

— Садись, друг, — кивнула Айна эстонцу. — Смело садись. Он теперь долго послушным будет.

Лёха посмотрел на Ника с гордостью и превосходством: мол, знай наших! В смысле, "наши девчонки — они покруче всех прочих девчонок будут!".

Эйвэ переправился назад, минут пять окружившим его солдатам отдавал приказы, усиленно руками жестикулируя, затем к нартам, из которых уже выпрягли олешек, подошёл, ящик тёмно-зелёный достал, начал рацию к работе готовить.

— Что, начальник, — Сизый поинтересовался, — небось, этого гаврика и подозреваешь? Да, ему удобнее всего было «пятнистых» известить, если, допустим, у него в Певеке подручный имелся, из местных. Мы на «Проныру» уселись, а он тут же человечка в тундру отправил. Чем не вариант? Давай, я за ним присмотрю?

Переправить несколько тонн груза через серьёзную реку — дело совсем непростое.

А Паляваам — река очень даже серьёзная. Вода в нём холодная, ледяная, течение быстрое, глубина местами до двух метров доходит. Причём груз в воде мочить нельзя, особенно некоторые составные части бурового станка.

Эйвэ, впрочем, своё дело досконально знал, на совесть.

Чуть ниже по течению от избушки, на стометровом отрезке, Паляваам сливался в одно русло, разделяясь по окончанию этого участка опять на шесть разных потоков.

Здесь и решили соорудить некое подобие парома для особо ценного груза, — мелочевку разную солдаты на себе перетащили, выше по течению, где река делилась на добрую дюжину рукавов и глубина местами была чуть больше метра.

В месте предполагаемой переправы, на противоположных берегах, вкопали два столба, вернее, не «вкопали», а закрепили. Первым делом выдолбили ломами в вечной мерзлоте неглубокие ямы. Эта вечная мерзлота — камень натуральный, да и булыжники постоянно попадаются, ещё и вода наружу просачивается, смешивается с каменной крошкой — в жидкую грязь. Поместили в эти "грязевые ванны" столбы, тщательно завалили их крупными валунами, создав вокруг каждого столба метровые каменные конусы.

Для крепости конусы ещё и бетонным раствором щедро пролили, это хозяйственный Эйвэ из Певека несколько мешков с цементом догадался захватить.

Через сутки, когда цемент окончательно застыл, между столбами толстый канат старательно натянули: до того сильно натянули, что на ветру звенел канат — как струна гитарная.

Параллельно с установкой столбов плот знатный смастерили, двухъярусный.

Брёвна уложили на земле с разбежкой в тридцать сантиметров между ними, сверху короткие поперечные брёвнышки прикрепили — стальными костылями: по краям и по середине. На поперечные — опять продольные разместили, с прежней разбежкой. Теми же костылями окончательно скрепили конструкцию. На получившийся остов, вплотную друг к другу, наколотили толстых досок.

Славный плот получился, высокий, не достать злобным волнам Паляваам до расположенной на помосте поклажи.

Дальше всё пошло просто: к натянутому над рекой канату прикрепили свободно скользящий карабин, к нему — шнур тщательно выверенной длины, с другим карабином на конце, в брёвна плота вбили три надёжных скобы. Одну — посередине плота, к ней карабином закрепили шнур, соединяющий с натянутым над рекой канатом. Две другие — на носу и корме: к ним верёвки крепко привязали, за которые бравые солдаты тянули в процессе переправы. Надо плот переправить — солдаты на одном берегу за свою верёвку тянули, а те, которые на берегу противоположном, свою стравливали. И наоборот.

Настоящий паром получился, только с ручной тягой.

Нормальная придумка, действующая.

Двое суток груз с одного берега на другой переправляли.

— Зачем нам столько бензина? — потом поинтересовался Сизый, глядя на стройные ряды столитровых бочек.

— Отсталость технологического и технического развития современного общества, — охотно пояснил Ник. — Нужны передвижные дизельные станции, вырабатывающие электрическую энергию. А их нет пока. Поэтому приходится использовать бензиновые двигатели. Один двигатель преобразует энергию сгорания топлива во вращательную энергию бурового снаряда. Второй — работает на гидравлическую систему, даёт возможность насосам преобразовывать энергию гидравлического удара в силу, оказывающую давление на забой буровой скважины. Третий — запускает в действие специальный насос, помогающий освобождать буровую скважину от излишка шлама горных пород. Всё ясно?

Обиделся Лёха на такое заумное объяснение, презрительно сплюнул в сторону, долго потом на Ника дулся, не разговаривал.

Много полезных вещей с караваном прибыло: любимые папиросы «Беломорканал», опасная бритва — почти новая, помазок, соль, специи, сигнальные ракетницы, несколько браунингов. Не то чтобы Нику его винчестер надоел, просто тяжёлый он очень, теперь же можно позволить себе и налегке иногда прогуляться — с пистолетом в кармане.

Переправа — дело важное, конечно, но не конечное, не завершающее. До сгоревшей по осени буровой, где экспедиционный лагерь должен был по плану размещаться, ещё около двух с половиной километров оставалось.

Оленей и якутских лошадок переправили выше по течению реки через мелкие протоки и рукава, заново нагрузили животных, успешно прошли завершающую часть пути.

Вот и идеально плоское, как поверхность обеденного стола венецианского дожа, нагорье, резко переходящее в пологий склон. В пятидесяти метрах от склона располагался чёрный остов сгоревшего бурового копра: конечная (а может быть, наоборот, начальная, кто знает?) точка маршрута.

Надо определяться, решения принимать, отдавать приказы.

— Я вот что думаю, — мягко посоветовал Эйвэ, словно понимая, что любые его советы после известных событий выглядят, по меньшей мере, подозрительными. — Якутские лошадки нам сейчас совсем не нужны, поэтому их можно обратно в Певек отправить. Кормить их надо, куруманник заготавливать. Хлопотное это дело, несколько человек задействовать придётся. И оленей здесь столько нельзя держать, — ягель в округе подъедят и разбегутся по тундре. Хлопоты опять. С солдатами — та же история: больно уж прожорливы, родимые, всё подряд метут, без ограничений и лимитов. Зачем нам тридцать стволов? Может — десятком обойдёмся? Припасы-то, они не бесконечны.

Послушал Ник Эйвэ, с Сизым посоветовался и принял решения серединные: подсказанные, с одной стороны, логикой, с другой — элементарной осторожностью.

Коней якутских, злобных и капризных, обратно в Певек отправил, в сопровождении пяти солдат. Остальных — двадцать пять служивых — на довольствие зачислил, хотя и прав был Эйвэ: прожорлива солдатская братия, словно евражки весенние, сурки тундровые. Оленей, почти всех, с чукчами вместе отпустил в тундру. Только два десятка и оставил — на прокорм тех же солдатиков. С двадцатью олешками Айна и одна справится, с лёгкостью элегантной.

Ник поручил Сизому заняться организацией лагеря — метрах в ста от осеннего пожарища. Сам же, прихватив с собой Эйвэ, чтобы был всегда перед глазами, а также пяток солдат, из тех, что постарше и посерьёзней, отправился изучать окрестности. На предмет безопасности, в первую очередь.

С военной точки зрения, лагерь разместился очень правильно: со всех сторон — главенствующие возвышенности, сопки то бишь. Как раз четыре таких, по числу сторон света и прихваченных с собой солдат, Ник визуально и зафиксировал. Осталось совсем ничего: окопаться на тех главенствующих высотах, выставить там посты, разработать графики смен на этих постах, пароли, сигналы тревоги. Быстро разобрались и с этим. Каждый из солдат, подразумевалось — командир мобильной группы, был закреплён за своей сопкой. Права и обязанности, цели и задачи, виды поощрений и мера ответственности, — всё Ник доходчиво объяснил подчинённым.

— Посты на высотах через час выставить! Менять через каждые двенадцать часов! — в завершении этого совещания скомандовал голосом, не терпящим возражений. — Вопросы есть? Разойтись! К обязанностям приступить! В случае чего — лично буду ржавыми пассатижами гениталии отрывать!

Припустили солдаты по направлению к лагерю, торопясь приступить к выполнению приказа нового командира. Строгого и въедливого командира.

— Давайте, товарищ Эйвэ, мы с вами тоже не будем времени напрасно терять, — предложил Ник, уже вошедший во вкус командирской должности. — Прямо сейчас и осмотрим этот склон, где кварцевая жила на поверхность выходит. Не возражаете?

Да, здорово изменился Эйвэ. В Певеке был компанейским парнем, нормальным языком разговаривал, без всякой официальщины. А тут всё пыжится, так и норовит, по поводу и без, по стойке смирно вытянуться, руку поднести к пилотке. Всё свою подчинённость подчеркивает. Обиделся на что-то? Вину за собой ощущает? Или просто понимает, что он кандидат номер один на роль предателя, и оттого форс держит?

Лагерь сторонкой обошли, перевалив через ближайшую сопку, прямо к сгоревшей буровой вышли, но — с противоположной от лагеря стороны.

— Вот она — кварцевая жила, — эстонец провёл ладонью по неровной каменной поверхности.

Ник надрал ягеля, намочил в ближайшей луже самый пышный пук, тщательно протёр кварцевые выступы.

Да, солидная жила, толстенькая, сантиметров семьдесят будет. И сам кварц правильный, молочно-белый, в таком рудные вкрапления обычно и встречаются.

— Ведь это — олово? — спросил Ник, водя пальцем по тонкому серебристому прожилку, пересекающему жилу на всю её ширину.

— Да, это оловянная руда с небольшим содержанием серебра, — подтвердил Эйвэ. — И золото здесь есть, примерно одна сотая процента.

Прошёл Ник вдоль жилы — везде оловянные нити по кварцу змеились.

— А вон там, — Эйвэ показал пальцем наверх, — я тот золотой самородок и нашёл, вы его в Магадане видели. Помните, на лягушку похожий, я его так и назвал — "Жаба".

Самородок Ник помнил, действительно — красавец, весом чуть меньше килограмма, что весьма солидно. Только вот на нём вкрапления кварца были совсем другого цвета — светло-лилового.

Полезли по склону, вот и гнездо, где самородок находился.

— Чем вы его извлекали отсюда? — спросил Ник, осматривая неровные края гнезда.

— Рукой, чем же ещё? Он достаточно свободно в гнезде сидел, шатался. Потянул слегка — он и поддался сразу.

— Вас это не смутило? Ведь, по идее, он должен был составлять с кварцевой породой единое целое?

— Это южный склон, — передёрнул Эйвэ плечами. — А «южак» — очень сильный ветер, порывами дует, эрозия осуществляется ускоренными темпами.

— Бросьте, Маркус, — Ник впервые назвал эстонца по имени. — Эрозия эрозией. Но как вы объясните, что на «Жабе» вкрапления кварца лиловые, а здесь, — рукой на жилу показал, — весь кварц молочный?

Погрустнел Эйвэ, явно занервничал.

— И вы заметили? Да, это и меня смущает, до сих пор объяснения этому факту не нашёл. Вы что же, считаете, что самородок сюда подложили специально? Но зачем?

— Как вы нашли самородок? Вспомните все обстоятельства, — попросил Ник.

Наморщил Эйвэ лоб, губами беззвучно зашевелил, минуты через две озвучил свои воспоминания:

— Было раннее утро. Июль месяц. Очень тёплая погода стояла. Антициклон продолжительный. Небо ясное, голубое. Мы с капитаном Курчавым вдоль склона шли. Вдруг Пётр Петрович говорит: "Смотри, Маркус, там наверху что-то блестит! Ярко так! Что это может быть?" Я и полез наверх. Пётр Петрович, он же пожилой уже, ему трудно. Забрался я сюда, нашёл «Жабу». Вот, пожалуй, и всё.

— Значит, Пётр Петрович, — насмешливо протянул Ник.

— Не подумайте, что я пытаюсь на капитана Курчавого тень бросить! — взорвался Эйвэ. Его лицо покраснело от гнева, белыми пятнами пошло. — Я всё прекрасно понимаю, Никита Андреевич! Вы меня подозреваете, это я, по-вашему, главный враг! Это я — предатель! А что, железная логика. Сперва самородок с другого месторождения в гнездо подложил, чтобы искали не в том месте. Потом «пятнистым» о вас с товарищем Сизых сообщил. Навёл, как тут принято выражаться. Так что арестовывайте меня! Хватайте, сажайте, пытайте!

— Успокойтесь, Маркус, — посоветовал Ник разошедшемуся эстонцу. — Арестовать я вас всегда успею. А что, считаете, нет причин — вас подозревать?

— Есть, конечно, — тут же помрачнел Эйвэ. — Железобетонные основания имеются. Значимые и серьёзные. Если честно, то я безмерно удивлён вашей мягкости. Если бы мы с вами поменялись местами, то вы, Никита Андреевич, давно бы были арестованы. Мало того, и допрос с пристрастием уже завершился бы! С жёстким пристрастием, — уточнил.

— А вы, Маркус, явно нездоровы, — продолжал балагурить Ник, отсрочивая момент принятия непростого решения. — Вам к психиатру надо. Эк, с каким наслаждением вы о допросе с пристрастием говорили. Ещё чуть-чуть, и слюнки потекли бы, вожделённые. От нормального человека до маньяка закостенелого — шаг один…

— Всё шутите? — проворчал Эйвэ. — Может, серьёзно поговорим, по душам, как вы, русские, любите?

Не успели по душам поговорить.

Со стороны лагеря раздался истошный визг, а через несколько минут — громкие выстрелы.

Кто-то размеренно палил из винчестера: выстрел, десятисекундная пауза, выстрел, пауза…

Похоже, опять крупные неприятности подкрались, незаметно так, мимоходом.