Глава двадцать четвертая
Кистим ошалело озирался, и вдруг дернулся, заметив Чена, собравшегося ощипать птицу. Лицо Кистима исказилось, он попытался было броситься к Чену, но тот показал Кистиму тяжелый кулак:
— Еще хочешь? Могу добавить.
— Нельзя!!! Хысхылых! — вскрикнул Кистим, не обращая внимания на Андрея с Мастером.
— Отдай ему эту курицу, — скомандовал господин Ли Ван Вэй, — а ты, Кистим, хоть бы поздоровался. Вон и Андрей сидит, он твоей невесте как-никак честь спас, а то и жизнь. А мы думали, что не выйдете вы с гор.
— Здравствуйте, господин посол. Здравствуй, Адерей. Птицу надо убить, — показывает он на фламинго, — а есть нельзя! Хысхылых!
» Убить Птицу! Нет, что-то явно накатывает «.
— Так что, жарить не будем? — недовольно проворчал Чен.
— Я дам вам еды. Сейчас, быстро принесу. А ее заберу, ладно?
— Давай быстрей!
Захватив фламинго, Кистим скрылся из виду.
— Ему можно верить? — спросил Чен. — А то бы связали, а курицу эту зажарили.
— Рискнем, — ответил Мастер.
— Ну-ну…
Тяжело проскрипели шаги, и показался Кистим с лошадью в поводу. Спустя несколько минут на берегу затрещал костер, над ним забулькал медный котелок с брошенными туда веточками смородины.
— Что такое» хысхылых «? — спросил Андрей.
— Вот она, птица, — отвечает Кистим, по-прежнему не глядя ему в глаза.
— Их что, не едят? — Чен, как видно, не оставил своих намерений относительно фламинго.
— Едят, когда другого нет.
— А тебе она зачем?
— Жениться.
— На ней, что ли?! — заржал Чен, отхватывая крепкими зубами кусок лепешки.
— Помолчи-ка! — оборвал его Мастер. — В самом деле, что значит» жениться «?
— Вы видели Ханаа? Вот на ней.
— Ханаа хорошая девушка, но при чем здесь эта птица?
— Когда хочешь жениться, надо платить» халын»— выкуп родителям девушки. Мне чем платить? А у Ханаа урянхи отца убили, дядя сказал, может ее так отдать. Только исполнить древний обычай — добыть эту птицу, «хысхылых», и подарить родителям девушки. Те отдают ее без выкупа, а то птица проклянет их род, и девушка помрет.
— Вот оно что… тогда понятно.
Мастер прикрыл глаза, неторопливо жуя кусочек лепешки, думая о чем-то другом.
— А как там наши лошадки, Белый с Рыжим? Живы? — неожиданно спросил он.
— Белый жив, в аальном табуне сейчас. Я с гор на нем уходил, был бы другой конь — достали бы урянхи. А вот Рыжий там остался.
— Жалко, хороший был конь. Так ты оттуда сейчас, от озера?
— Нет, — глянув на Андрея, Кистим перешел на кыргызский.
Андрей не понимал, о чем именно он говорит с Мастером, ухо улавливало лишь отдельные знакомые слова: «Кзыл-Яр-Тура»— Красноярск, «Сисим»— река, приток Енисея. Потом слово «каан». Это может быть «кан»— кровь по-кыргызски, либо река Кан, протекающая к востоку от Красноярска; либо же «каан»— «каган», «хан»— правитель енисейских кыргызов. Неожиданно мелькнуло слово «ча-зоол»— сначала в вопросе Мастера, потом в ответе Кистима.
«Если чазоол в ханской ставке, он нас как пить дать достанет, за пещеру-то! Только с моей рукой сейчас от него и бегать. Может, поехать с Кистимом да разговорить его по пути? Но предложить это должен господин Ли Ван Вэй. А как ему сказать?» Ну, это-то просто — Кистим первый перешел на свой язык, так и ему стесняться нечего.
— Listen, Shi-Fu! I would like to go with Kistim, to take part in his wedding ceremony…
— Just you?
— Yeah. You and Chan can go to Kahan…
Мастер перебросился с Ченом парой слов по-китайски. «Кто тут кому свой, кто кому чужой?» Потом Мастер обратился к Кистиму на русском — понятном для всех:
— Видишь, как Андрей у нас плох…
— Он не такой хороший воин, как вы и этот человек, — спокойно заметил Кистим.
— Весьма польщен, — поклонился Чен. «Вообще-то я лекарь, если почтенная публика еще не забыла. А забыла, так можно и напомнить».
— А как этот мальчик, Саим? — спросил Андрей, приближаясь к теме.
— Плохо. После урянхов сердце болит, голова болит, — ответил Кистим.
— Лечить надо.
В безветренном тепле раннего вечера волны улеглись, мощная река катилась размеренно и мирно. От кустов на мелкую воду протянулись острые тени, над кустами чиркнули утки, плеснувшие в недалекой заводи. Кистим схватился было за лук, да лишь махнул рукой.
— Слушай, Кистим, — сказал Мастер, — как поедешь к озеру, возьми с собой Андрея, очень нам с ним неудобно. А он Сайма посмотрит, может, тебе и девушку легче сватать будет. Саим ведь брат ее.
«Вот оно как — буду кунаком влюбленного джигита».
— Одна лошадь плохо. Тут аал недалеко… — с простецким видом заметил Кистим.
— Вот. — Китаец достал из тючка пару круглых бронзовых монет с квадратным отверстием посередине. — Купи ему лошадь.
— А вы, Ши-фу? — спросил Андрей для виду.
— Мы к вам скоро подъедем. Еще на свадьбу успеем.
«А лодку-то Кистиму не показал».
У Андрея было двойственное чувство. С одной стороны, не хотелось отрываться от своих китайцев: он не увидит, чем они будут заниматься, к тому же рискованно остаться один на один с Кистимом — вопрос с ямой так и не был закрыт. С другой стороны, он увидит и узнает нечто такое, чего китайцы знать не будут, то есть снова наберет некоторые очки.
— Надо ехать, раз решили. Садись, Адерей. — Кистим указал на седло.
Втроем они усадили Андрея, Кистим взял повод, и скоро заросли кустов полностью скрыли от глаз низкий песчаный берег Енисея.
Аал открылся через полчаса неторопливого хода, показавшись из-за невысокой гряды, — со своими собаками, косматыми верблюдами у серых войлочных юрт, узкоглазыми детишками, разглядывающими путников из-за длинных материнских юбок. За китайские монеты Кистим быстро сторговал коренастого пегого конька вместе со сбруей, да еще прикупил кусок дешевого ярко-красного сатина. Захватив материал и убитого фламинго, он скрылся в одной из юрт, затем вы — . шел, держа в руках два длинных куска домашней колбасы.
— Ты ел хыйма? — протянув кусок, спросил он Андрея.
— Ни разу.
— Ешь, как я.
Глядя на Кистима, Андрей поднял колбасу вертикально, чтобы не пролить вкусную жидкость, которой был пропитан фарш из жирного мяса, с добавкой лука, перца и внутреннего сала лошади.
— Вкусно? — спросил Кистим.
— Вкусно. Скоро поедем?
— Сейчас и поедем, только свое заберу.
— Что заберешь?
— Скоро увидишь.
Он еще раз зашел в юрту, вынес свою птицу вместе с каким-то свертком. Приторочив все это к седлу, Кистим помог Андрею забраться на своего пегого, и двое путников под лай собак выехали из кочевья, направляясь в темнеющую степь.
— Не опасно ночью ездить?
— Опасно, да времени нет, — ответил Кистим, ударяя пятками. — Ничего, проскочим. Утром на месте будем.
Степная ночь глухая, беззвездная, наполненная какой-то косматой, дымной темнотой. «Киргизская ночь», — мельком подумал Андрей, но занимало его не это.
— Когда у вас свадьба? — спросил он Кистима.
— Утром поедем девку брать. По обычаю через месяц надо делать «той», праздник.
— Ты будешь делать?
— Нет.
Они ехали конь-о-конь по едва видимой дороге, которая выглядела как две параллельные тропы, — в степи путники обычно ездят парами, неторопливо беседуя на ходу. В студенческие годы, завербовавшись рабочим в геологическую экспедицию, в якутской степи Андрей видел остатки таких дорог. В экспедиции он и познакомился с Виктором, отцом Татьяны.
— Не будешь устраивать «той»? Почему? — переспросил он Кистима.
— На что? — пожал тот плечами. — Денег нет, баранов нет. Надо быстрей домой ехать.
— Почему быстрей?
«Быстрей?» Андрей (точнее, Наблюдатель в нем) выделил решение Кистима быстрей возвратиться к родителям. Это важно, но почему важно, он еще не знал. Фактор времени вообще ключевой в этой операции, собственно, она вся завязана на время.
— Ты знаешь, китайский господин собирается плыть на Кзыл-Яр-Тура… — для пробы сообщил Андрей.
— Говори «Красный Яр», я понимаю. А зачем?
— Чаем торговать, — с ходу ответил Андрей, — да он хотел и к вам заехать, соболей прикупить. Может, травы своей сторгует. Сказать ему, где вы живете?
— Йок, нет соболя, русский все на ясак забрал. В Москву соболь поехал. И приезжать не надо — скоро уйдем оттуда.
«Вот оно как!»
— К русским, под Красный Яр? Ты говорил об этом зимой.
— Сюда, в Хоорай.
— В степь? Вы ж охотники, в тайге живете.
— Зачем в степь, в тайгу и перейдем. Хан место дал на Сисиме.
— «Так… насколько я знаю родное отечество, добром это не кончится. Целое племя налогоплательщиков собралось, можно сказать, слиться в оффшор. Стало быть, жди» маски-шоу»с автоматами. Детали в зависимости от места и времени, но суть-то всегда одна «.
— А жену как — к своим повезешь?
— Сама хочет, — пожал плечами Кистим. — А вот ханьцам не надо туда ехать.
— Думаешь, за вами казаки пойдут, на Сисим? Так ведь ханьцы прямо в Красный Яр поплывут, на ярмарку.
Кистим помялся, кусая губы.
— Знаешь, я не верю тебе, Адерей. Ты говоришь, что не урус, а сам уруса не убил, шерти не дал. Но ханьцу я верю — он нам не враг. Увидишь, скажи ему — не надо на Красный Яр ехать, плохо там будет.
» Похоже, тут не налоговая проверка, а, можно сказать, война на носу! И как всегда, главный вопрос — «Когда?»«.
— Когда?
— Что когда?
— Когда будет плохо?
— Зачем тебе знать? — подозрительно глянул Кистим.
— Так ведь и мне туда плыть, с ханьцами-то.
— Зачем тебе плыть? Живи в Хоорае, здесь лучше. Урусы сами» в кыргызы» уходят из-под Красного Яра, из-под Томского острога. Поживешь здесь, потом поедешь в Хань с послом, так и домой вернешься — если правду говоришь, что ты не урус.
— Почему русские уходят?
— Под московским царем плохо жить, тяжко. Казаков все время плеткой бьют. Ясашных бьют, крестьян бьют. Плохо.
«Да что за страна такая — какой век ни возьми, все бьют?»
Оба замолкли и молча поехали дальше. Каждый думал о своем, слушая негромкий стук копыт по мягкой степной дороге.
По ночному Енисею спускалась узкая лодка-долбленка. Сидящий на корме широкоплечий мужчина, приноровившись к неустойчивой посудине, мерно и неутомимо работал веслами. На носу, опершись спиной о кожаный мешок с чаем, устроился пожилой китаец. С досадой цокнув языком на темное беззвездное небо, он достал из кожаного тючка небольшую масляную лампу и какие-то свитки. Выбив огонь, он вздул лампу, опустив ее на дно лодки, чтобы прикрыть свет бортами, и развернул узкий длинный шелк, всматриваясь в столбцы изящных иероглифов, нанесенных сбоку от чертежа. Чертеж изображал множество концентрических кругов, на которых располагались Крыса, Обезьяна, Петух, Змея и еще восемь гороскопических зверей.
— Что говорят звезды, Ши-фу? — спросил мужчина за веслами.
— Что близок наш срок. Говорят они и про русского варвара.
— Что именно?
— Темны его числа.
Чен помолчал некоторое время, ровно и сильно работая веслами.
— Чего вы с ним возитесь, давно хочу спросить?
— Надо. Не говорил ли он тебе про Птицу?
— Делать мне нечего, как слушать его варварские бредни. А что за птица?
— Знаешь, один арабский поэт написал:
Нет жаждущих приюта под тенью совы,
Хотя бы и не было на свете птицы Хумай…
— Арабы тоже варвары.
Он по-прежнему ровно греб, чуть ослабляя нажим при спуске и с силой вгоняя долбленку на плавные подъемы волн.
— Так и думай, Чен, — тихо сказал Мастер, — думай проще — иначе не сможешь ответить ни на один вопрос. А потом почувствуешь, что устал.
— Бросьте, Ши-фу! Вы великий Мастер! Ученики умереть готовы, лишь пальцем шевельните.
— Или убить? «Мандарин, которого убивают за пять тысяч ли, лишь шевельнув пальцем, — убийство ли это?» Но что я скажу, когда увижу их ТАМ — всех, кто убивал и умер по моему приказу.
Пожилой китаец, ссутулившись, принялся сворачивать свитки.
— А что вы скажете тем, кого отказались взять в ученики? Разве тем самым вы избавили их от смерти? — возразил Чен.
— Нет, конечно… Сменить тебя? Если нет, я посплю — утром с ханом говорить, голова нужна свежая.
— Спите, Ши-фу. По течению грести нетрудно.
— Хоть ты и не любитель думать, но раскинь-ка мозгами, пока гребешь — чем будем в Красноярске заниматься? Кормить нас никто не будет.
— Да нет, о деньгах я люблю думать. Вы говорили, мы на ярмарку плывем? Э-э-э… — оторвавшись от весел, Чен сморщил лоб и поскреб в затылке, производя какие-то вычисления.
Но Мастер его не слушал — он уснул.