Спустя три недели после внезапного исчезновения Андрея, Татьяна вышла на улицу из краевой больницы. Про Андрея она не думала — сейчас она была не способна думать ни о чем другом, кроме ухудшающихся анализов. Врачи не говорили ничего определенного, но, похоже, подтверждались подозрения на лейкемию, рак крови. Раньше Таня чувствовала себя больной — приступы повторялись все чаще, — но сознание отказывалось признавать факт лейкемии, почти неизлечимого рака крови. Но сейчас ее сознание было стиснуто страхом. Перед ней лежал старый центр Красноярска: тротуары, недавно выложенные цветной плиткой, старые кирпичные дома, февральское солнце, играющее в сахарно-белых деревьях. Жить бы да жить…

Десять дней назад к ним домой зашел пожилой китаец. С некоторым смущением она разделась до пояса. От нервного напряжения она покрылась» гусиной кожей «, которая теплела и исчезала, по мере того как сложенные ладони лекаря — сухие, смуглые и сильные — медленно продвигались над ее похудевшей спиной. Китаец долго щупал ее пульс, потом сразу ушел, так ничего и не сказав. Больше он не приходил. Вероятно, уехал из-за китайских погромов, прокатившихся по Красноярску. Таня видела в теленовостях трупы челночников, сожженные дома на Бугаче, разгромленное китайское общежитие в Покровке.

Все-таки Таня не теряла надежды: на Андрея, на врачей, на этого странного лекаря. На свою молодость, наконец. На что-то ей надо было надеяться.

Дикие козы вышли на поляну, расположенную высоко в горах, под самым перевалом. Они разгребали копытами снег, принюхиваясь и внимательно глядя на дымки качинского селенья, поднимавшиеся далеко внизу, из лесистого ущелья. Снег на поляне был уже закатным, румяно-розовым, и козы застыли на нем черными силуэтами. Ниже поляны все погрузилось в сизую, морозную тень.

Андрей увидел коз, когда спускался по тропе со связкой дров за спиной. Борода и усы его успели отрасти, кожа на лице покраснела и огрубела, весь он пропах дымом, лесом, скотом. По здешним понятиям Андрей был пленный раб —» ясырь «, говоря по-местному. Но обращались с ним сносно, вероятно, потому, что поставил на ноги отца Кистима. Общался он в основном с Кистимом, который говорил по-русски. Вместе они немало поездили по окрестностям, охотились. Во время одной из таких поездок Кистим показал куда-то вдаль:

— Кзыл-Яр-Тура. Красный Яр.

— Где?

Что-то сжалось в груди Андрея. Непостижимо-странна связь времен: вот он, его город, почти четыреста лет назад, в начале начал.

Вдалеке, на самом краю горизонта, за снежными лбами сопок и черно-зеленой щетиной тайги виднелась группка крохотных бугорочков-пирамидок, таких же белых, как и все остальное. Они были почти неразличимы на огромном пространстве енисейской долины, над которой опустилось тяжелое, зимнее небо. От» пирамидок» тянулись вверх тонкие ниточки дыма.

— Мы поедем туда? — спросил Андрей. — С русскими говорить?

— Потом. Сначала в другое место, в степь. Потом туда.

«В степь, говоришь…»— неясная мысль мелькнула в голове Андрея.

Они ехали ровной рысью, по натоптанной таежной тропе, сначала гуськом, потом, когда в подступающих сумерках выехали на енисейский лед, — рядом.

— Слушай, Адерей, — искоса глянув на Андрея, начал Кистим с сомнением в голосе, — ты правда не урус? Как ты сказал, когда тебя взяли…

— Саво, — повторил Андрей название финского племени. При этом он замешкался на долю секунды, не сразу вспомнив, что же тогда брякнул. Это замешательство, похоже, не укрылось от Кистима.

— Что это за народ? На кого он похож?

— На меня, — пожал плечами Андрей.

— А что? — спросил он, помолчав.

— Ты похож на уруса. И говоришь, как урус. Скажи что-нибудь на своем языке.

— Бумбарбия. Киргуду.

— Что?

— What do you want to hear from me?

— Что ты сказал?

— Что ты хочешь услышать? — перевел он.

— Как ты сюда попал? — снова спросил Кистим. — Почему появился из лесу, один? Зачем ты здесь?

— Так просто не скажешь… — начал Андрей, и тут до него дошло: «Мы же на юг едем!» Мастер не назначил Андрею конкретного места и времени встречи. Но в ходе последнего разговора, перед самым переходом, он упомянул о том, что придет с юга. Значит, вполне логично было самому двигаться на юг, попытавшись как-то узнать о появлении Мастера.

— …не хотел я говорить, да никуда не денешься, — вздохнув, продолжил Андрей. — Там, на западе, — он неопределенно махнул в темноту, — мой народ тоже собирается воевать с урусами. Вез я ханьскому послу секретное послание от нашего вождя (в докладе он прочитал, что китайцы так зовут себя — хань. Кажется, Кистим понял). А в тайге местные разбойники на меня напали, лошадь, саблю, товар — все забрали. Насилу от них ушел, тут на вас и наткнулся.

— Это урусы! Все они разбойники!

— Разбо-о-ойники, точно! Я гляжу, вы на них тоже зубами скрипите, так тебе прямой расчет мне помочь.

— Чем помочь, Адерей?

— Ты ж в кыргызы едешь?

— Да, в Хоорай.

— Узнай там, не ждут ли они кого из ханьцев, с юга. Особенно, если едет старый мудрый человек. Невысокий такой, волос на голове мало, бородка реденькая. К нему я еду.

— А что ты ему скажешь? Давай, я передам.

— Да сам-то я слов не помню. Ханец руки мне к голове приставит и враз все разберет. Но, я так понимаю, о войне то послание — вместе с ханьским каганом Урусов воевать. В коалиции.

— Я не понимаю, как ты говоришь… Войной на Урусов? — недоверчиво протянул Кистим.

— На кого ж еще? Они нам тоже жить не дают. Что скажешь?

Андрей подумал, что другого способа выехать к Мастеру у него не будет. Видя, что Кистим еще колеблется, он решил зайти с другого конца.

— Тот человек не только посланник ханьский, но и лекарь знатный. Меня он учил, когда в нашу страну приезжал. Отцу твоему я помог, да надолго ли? А ханец тот редкой травы даст, вот тогда вылечу его накрепко.

— Тебе траву отдаст? — все еще сомневаясь, протянул Кистим. — Пусть мне даст.

— Траву я должен передать его ученику, когда назад поеду. Себе малую толику оставлю. А тебе он не даст.

— Почему так?

— Не дают они чужим, ханьцы-то. Так что?

— Хорошо, Адерей, я узнаю.

На том разговор тогда и окончился.

Но перед отъездом Кистим сам вернулся к тому разговору, пообещал узнать о китайце, и, если что, в следующий раз взять Андрея с собой. Это было хорошо. При одном условии: что Мастер выжил в той перестрелке на берегу. Иначе и ехать уже не к кому.

Андрей сгрузил дрова в сарай, отряхнул снег с валенок и вошел в дом. Пожилая женщина, замешивающая тесто, молча улыбнулась ему. В доме на кошме сидел Кистим.

— Здравствуй. Как отец? — спросил он.

— Лучше. Беречься надо, не застудить. Но надо лечить еще китайской травой, помнишь, я тебе говорил?

— Куда беречься, когда стынь такая… В тайгу ходить, белку стрелять, по весне урус придет, ясак брать будет. Куда тут беречься…

Он вздохнул и поднялся, разминая ноги.

— Скоро едем.

— На Красный Яр?

— Нет, в степь, в Хоорай.

— Хорошо. А в степи что?

— Дело есть. И тебе дело: повезем тебя к ханьцу…

«Стало быть, выбрались они», — с облегчением подумал Андрей. Перестрелка, как и вся прежняя жизнь, отступила куда-то на самый край сознания, но возможность встречи с Мастером была очень даже своевременной.

— …только не посол ты, а раб, — между тем продолжал Кистим, — отдам тебя как раба.

Рабом, так рабом, без разницы, правда, при одном условии — что тот пожилой ханец действительно его Мастер. А если нет? Поэтому психологическую линию следовало выдержать точно:

— Н-у-у, Кистим, как же так: отца твоего я вылечил, на ноги поставил, а ты меня рабом отдаешь. — Андрей сделал вид, что обиделся.

— Да, рабом, — твердо повторил Кистим. — А до того у нас еще одно дело будет.

Говоря про «еще дело», Кистим смутился. «Девка у него там, не иначе, — подумал Андрей, — что ж, дело хорошее. Мне б и самому какую-нибудь хакасочку не помешало… А все же тот ли это ханец?»

В то время как Андрей разговаривал с Кистимом, за тысячи верст оттуда, в китайском городе Сучжоу, в павильоне Сада Львиной Рощи состоялась конфиденциальная беседа двух высоких чиновников маньчжурского императорского двора.

Маньчжурская династия Цинь лет пятнадцать назад пришла к власти, сменив выродившуюся династию Мин и разгромив народное восстание. Решив внутренние дела, она обратилась к политической задаче, о которую обломали зубы все предыдущие китайские династии — объединение под властью Китая всей Азии. Династия Мин кое-что успела на востоке и юге: присоединила горные районы Бирмы, весь Индокитай, подмяла Корею, вытеснив оттуда японские войска. Теперь наступал черед западных земель, и решать эту задачу придется маньчжурам. Об этом и говорили два чиновника в старинном императорском парке.

Беседу начал статс-секретарь Его величества — тот самый всадник, с которым Мастер перекинулся парой слов на берегу реки, красной от крови.

— Господин Ли Ван Вэй, завтра вы отправляетесь на север, с грамотой Его императорского величества к кагану енисейских кыргызов. Это трудное поручение, но ваше мужество и проницательность помогут вам с честью выполнить его.

Статс-секретарь был крупный полный мужчина с широким мясистым лицом, пышными усами и густой черной бородой, заметно погрузневший со времени штурма Сучжоу. На нем был просторный красный халат, затканный извилистыми черными облачками и золотыми чешуйчатыми драконами, на голове — черная чиновничья шляпа с высокой двойной тульей.

Господин Ли Ван Вэй недавно прибыл из дальнего путешествия — куда он ездил, и почему на нем остановился выбор Богдо-хана, этого статс-секретарь не знал. Он старался не смотреть послу в глаза — светилось в них что-то… неприятное. Слегка поклонившись, господин Ли Ван Вэй произнес:

— Я высоко ценю это поручение, Ваше превосходительство, но, боюсь, вы преувеличиваете мои достоинства.

— Нет-нет, господин посол, я ничуть не преувеличиваю. Более того, я прошу вас использовать все ваше мужество и проницательность, чтобы разрешить определенного рода сомнение, которое в настоящий момент овладело выдающимися умами в нашем государстве. Вы, конечно, знаете, о чем идет речь?

— Признаюсь, я не совсем понимаю вас, Ваше превосходительство. Я полагал, что моя миссия ограничивается лишь передачей императорского послания.

— Для этого ее не стоило бы поручать столь выдающемуся человеку, как вы.

Статс-секретарь глянул в окно, за которым в утреннем тумане проступал императорский парк — пруд, купы деревьев, размытые очертания беседки с загнутой крышей — и продолжил:

— Говорят, вы сведущи в древней истории?

— Это так, история весьма занимает меня.

— И какая же тема занимает вас более других?

— О, это совсем незначительная тема. Я даже думаю, не крамольная ли она?

— Назовите же ее, господин Ли Ван Вэй, — мягко, но настойчиво попросил статс-секретарь.

— История «рыжеволосых варваров» Азии. Иначе говоря, азиатских белых.

— Многие знают этот миф. Но что говорит история?

— История темна и запутана, Ваше превосходительство. Одно можно сказать несомненно — народы с белой кожей, голубыми глазами и рыжими волосами всегда играли важную роль в Азии, появляясь в разное время под разными именами — динлины, усуни, хягасы…

Разговаривая, чиновники вышли на галерею, мягко ступая по полу, выложенному квадратами речной гальки. С внутренней стороны галереи шла белая стена павильона, прорезанная ступенчатыми оконными нишами, с внешней — высокий каменный борт, на который опирались круглые деревянные колонны. Статс-секретарь провел рукой по столбу, покрытому старым, шершавым на ощупь, лаком.

— Вы сведущий человек, господин Ли Ван Вэй. Тем легче мне довести до вас весьма деликатное поручение, которое прямо касается истории.

— Я весь внимание, Ваше превосходительство.

— Вы, конечно, знаете об этих русских, столь прискорбно быстро распространившихся по просторам Сибири. Их выход на Амур создал проблему по соседству с родиной нашей династии — Манчжурией. Отсюда и пристальный интерес к этим варварам, показавшим себя весьма серьезным противником в недавней войне за Албазин. Их немного, но они уже возвели крепость на Амуре и упорно сражались за нее.

— Но мы заняли Албазин, Ваше превосходительство, — заметил посол.

— Да, это так. Учеными, приближенными ко двору, была высказана гипотеза, что эти русские варвары суть «рыжие демоны»— голубоглазый народ усуней, в древние времена воевавший с Поднебесной и теперь снова возвратившийся к нашим границам. Это предположение многое объясняет, и потому желательно проверить, так ли это. А также вызнать вооружение, устройство крепостей и состояние русских войск, ныне воюющих с кыргызами Хоорая. Кстати, мне донесли, что этим летом кыргызский каган планирует большой поход на Красноярскую крепость.

— Я не знал этого, — заметил посол, — что, джун-гары поджимают?

— Очевидно, так. Вы знаете, конечно, о секретном политическом плане, который ныне обсуждается при дворе?

— Относительно Джунгарии и Синьцзяна? Значит, Империя все же пойдет на Запад?

— Это воля Неба, господин Ли Ван Вэй. Конечно, мы пойдем на Запад, все дальше и дальше. Что же касается джунгарского направления нашей политики, было бы неплохо связать его с кыргызским — для взаимного подкрепления. Вы понимаете, о чем я говорю?

Господин Ли Ван Вэй задумчиво посмотрел на парковый пруд. Поверхность воды, растворенная в светлеющем тумане, чуть колыхалась, проходя под узким мостиком, сложенным из ноздреватых камней. Слышался щебет невидимых птиц, неторопливый плеск весел; пахло водой, перекопанной землей и дымком, поднимавшимся от жаровни.

— Кажется, я понял вас, господин статс-секретарь. — Господин Ли Ван Вэй слегка поклонился.

— Тогда счастливой дороги, и помните, что Его величество очень рассчитывает на вас.

— Приложу все усилия.

Завершив беседу, чиновники разошлись. Выйдя за фигурные ворота парка, Мастер посмотрел на улицу, на которой лежал тонкий слой желтоватой пыли. У ворот парка его ждал великолепный белый конь — потомок древних «небесных жеребцов», некогда славившихся на всю Азию. Рядом, верхом на вороном коне, ожидал телохранитель — крупный широкоплечий китаец, одетый в длинный кафтан плотного бордового шелка, черные штаны и черные сапоги на толстой подошве. На голове воинственного щеголя красовалась островерхая шапка под цвет кафтана, отороченная темным собольим мехом, на боку длинный прямой меч. Сняв повод с кованого крюка, Мастер сел в седло, и они двинулись по широкой прямой улице.

— Ты готов к отъезду, Чен? — спросил посол.

— Да, Ши-фу, сегодня в школу приходили уездные стражники. Сказали, нужно платить налоги. Я думал, в этом веке не платят налогов.

— Их платили во все века. Налоги, Чен, есть основа человеческой цивилизации — ты что, забыл лекции в американском университете? Сначала боги дали людям огонь, потом налоги.

— А потом рекламу?

— Нет, выборы. Ну все, пошутили, и будет. Со стражниками разберутся без тебя, а ты уезжаешь сегодня. Встретишься с купеческим караваном в Хайфы — не, на северной границе; пойдешь у них начальником охраны. В верховья Енисея монголы пригонят грузовое судно. В степи к кыргызам будете спускаться по воде. Мы с тобой встретимся в Саянах либо уже в степи.

— Я понял, Ши-фу. Это все?

— Нет, не все. В Саянах у тебя будет еще одна встреча — тайная. Об этой встрече вы договоритесь с человеком, который подойдет к тебе там же, в пограничном городе Хайфыне.

— Кто это?

— Он тебе все объяснит. Он приедет с запада.

— Из Джунгарии?

— Тс-с-с… — Мастер приложил палец к губам, — и стены имеют уши.

— Мы же дома, — пожал плечами Чен, — разве не так?

— Мы нигде не дома! — резко ответил Мастер, ударив пятками своего Белого. — Нигде!

Расставшись с Ченом, господин Ли Ван Вэй направился во дворец градоначальника. Пребывая в семнадцатом веке, он не мог отказать себе увидеть только что написанный шедевр У Биня «Потоки и горы вдали от мирской пыли». На полосе плотного, золотисто-матового шелка словно тонкими сквозными кружевами были выписаны отвесные скалы, раскидистые деревья и беседка мудреца у подножия водопада. Двое пожилых, умудренных жизнью китайцев — господин Ли Ван Вэй и градоначальник Су-чжоу — долго любовались на ажурные сгущения полутени-полусвета, вполголоса рассуждая о качествах «дань»и «чжо»— «неброскости картины»и «целомудренного дилетантизма в живописи», — сквозь которые проступало возвышенное «цюй»— «настроение», — ведущее к «мин»— «высокой осиянности духа».

Негромкий разговор шел за скромной трапезой с подогретым виноградным вином. Все было так, как советовал художник и знаток живописи Дун Цичан: «Пусть будут подметены дорожки, куриться благовония, журчать родник, а хозяин заведет с многомудрым гостем беседу об искусствах и будет толковать об истине среди цветов, бамбуков и кипарисов, неспешно насыщаясь закусками». Каждый вежливо наполнял чашу собеседника и палочками накладывал себе кушанья. Скромно, но изящно, как и положено «людям культуры», для которых все высокие должности и мирские дела суть пылинки, играющие в «ослепительном мраке» человеческого Дао.

Вечером господин Ли Ван Вэй стоял на палубе императорской почтовой барки, отходившей от пристани Сучжоу. В вечерней мгле силуэты гор слились со смутным небом. Среди неразличимо-темной массы стен, крыш, деревьев загорелись круглые красные фонари.

Когда город скрылся за поворотом реки, Мастер спустился в отведенную ему небольшую каюту, развернул шелковый свиток с географической картой и долго изучал очертания саянских хребтов и ущелий. Ему предстояло пересечь Саяны и спуститься в хакасские степи для встречи с ханом енисейских кыргызов. Такова была официальная миссия императорского посланника. Однако задача «связать кыргызскую политику с джунгарской» предполагала тайные действия в самих Саянских горах. Именно в этих действиях и должен был участвовать Чен, накануне принявший поручение Мастера.

Чен, в отличие от Мастера, предался менее утонченным удовольствиям. Расставшись с господином Ли Ван Вэем, он двинулся к пристани, где его ждал новообретенный друг — лучший знаток сучжоузских борделей. Подобно статс-секретарю Его императорского величества, который боялся смотреть в глаза господину Ли Ван Вэю, этот молодой человек тоже не решался глядеть в лицо Чену — казалось, у того в глазах мелькало что-то недоброе. Может быть, думал друг Чена, перед ним и не человек вовсе, а «ди сянь»— небожитель, сосланный на землю. Как было известно всем китайцам того времени, сосланные небожители были гуляками, ветренниками, выпивохами, искателями всевозможных земных удовольствий. Их приходилось чуть ли не силком водворять обратно на небеса, не особенно разбираясь, встали ли они на праведный путь. Встретившись, молодые люди направились на двухэтажную, ярко раскрашенную барку — плавающий maison de la rendez-vous , где уже ждали прелестные певички и танцовщицы. Рекой лилось вино, звенели струны циня, а потом «…парами сливаясь, ветки ликуют, шелестят неугомонно. Взметнулись высоко чулки из шелка, вмиг над плечами возлюбленного взошли два серпика луны. Уточка прильнула к селезню. Стыдится тучка, робеет дождик, все хитрее выдумки, все искуснее затеи…»

Турфанский оазис на границе каменистой пустыни и Западного Тянь-Шаня окружили скалистые, песчано-желтые горы. Изрезанные сизыми тенями в оврагах, они высоко уходили в бледное зимнее небо. Спускаясь в долину, к мутной извилистой реке, вдоль которой высились группы пирамидальных тополей, горные склоны становились городом: подпорными стенками, плоскими террасами, глухими кубами домов того же песчано-желтого цвета, что и горы. Над городом поднялось несколько ступенчатых пагод, показывающих, что народ Джунгарии , населяющий Турфан, много веков назад отдал свои души Желтой вере — тибетскому буддизму.

Из ворот турфанского города выехала группа всадников в полном вооружении — в кольчугах, островерхих шлемах, с короткими копьями. Всадники направились на север, в сторону Западных Саян. Двое из них вскоре отделились от отряда, повернув коней в сторону пограничного города Поднебесной империи. Там они собирались встретиться с Ченом — телохранителем пожилого китайского посла. Севернее, уже в Саянах, этот телохранитель должен был встретить их еще раз. Так разыгрывалась связь джунгарского и кыргызского направления в политике Китая. Что конкретно должен был сделать Чен, знал лишь один из провожающих отряд — юноша, носивший калмыцкое имя Цэван, наследный принц Джунгарии. Его ждало славное будущее и великие свершения. Но пока все это лишь готовилось, и в этой подготовке непосредственное участие принимал почтенный китайский чиновник господин Ли Ван Вэй.