Картина I. Катилина
Трижды Катилина был под судом и трижды оправдан: его обвиняли в связи с весталкой, в разорении провинции и, наконец, в убийстве. Катилина не просто убил Марка Мария Гратидиана, а руководил расправой и сам истязал с наслаждением. Но проскрипционные списки Суллы освятили это убийство. Зато на консульских выборах Катилина в очередной раз провалился. Быть по своей природе жестоким неприлично. Пытать и убивать должны рабы и наемные слуги, патриций проливает кровь только в бою.
Здесь и далее — отрывки из записок Публия Клодия Пульхра, уцелевших на выскобленном пергаменте, переданном Зосиму.
5 ноября 63 года до н. э
I
— Дождь… — вздохнул Клодий, стоя под навесом вестибула и кутаясь в толстый простонародный плащ с капюшоном.
Впрочем, дождь заканчивался — уже последние капли стучали по мостовой, да шумела вода в водостоках, убегая в Большую клоаку, а оттуда — в зеленые воды Тибра.
В разрывах туч мелькало синее небо. Клодий плотнее закутался в плащ и зашагал мимо глухих стен особняков, лишенных окон и однообразно повторявших друг друга. Различия вносили лишь вестибулы, одни — украшенные колоннами, другие — росписью или трофейными щитами. Несмотря на дурную погоду, на улицах царила суета — сновали слуги, носильщики, почтари, даже знатные куда-то шествовали, накинув поверх тог толстые плащи. Уже спустившись с Палатина, Клодий нагнал лектику, которую неспешно несли восемь темнокожих рабов. Неожиданно занавески носилок дрогнули, высунулась полная обрюзгшая физиономия. Брат Аппий! Какая встреча! Интересно, куда направляется старший брат? Может быть, к Лукуллу за Город, вкушать жареных дроздов? Но первым вопрос задал Аппий:
— Ты куда?
Носильщики тут же остановились. Остановился и Клодий, откинул с лица капюшон.
— Прогуливаюсь, — последовал неопределенный ответ.
— Сатурналии еще не начались! — Аппий так и кипел, он даже протянул руку, будто собирался схватить Клодия за плащ. — А ты расхаживаешь в этих серых рабских тряпках! Постыдился бы! Ты — патриций! Где твоя тога?
— Еще не Сатурналии? — почти искренне удивился Клодий. — Как жаль! Люблю повеселиться от души! Это же замечательно, когда все равны, и не надо делить людей на рабов и господ; можно пировать, обнимая одной рукой хорошенькую рабыню, а другой — хорошенькую матрону.
— Ты пьян!
— Ничуть. Пьян я был вчера и буду сегодня. Но в промежутке между вчера и сегодня я трезв. — Клодия забавляла Аппиева злость.
— Ты позоришь род Клавдиев!
— Братец, что с тобой? С чего ты решил меня воспитывать? Мне двадцать восемь, наш отец скончался, и в правах мы с тобой равны.
— Ты пьянствуешь в тавернах с рабами. Всякий сброд у тебя в друзьях! Твое место в лупанарии!
— Я не против. Там порой попадаются милашки, одна беда — у них такие тесные клетушки! Одну смугляночку из Вифинии я выкупил и выделил ей в своем доме покои попросторнее.
— Прекрати фиглярствовать! Ты… — Аппий замолчал, сообразив, что их перебранку слышат рабы-носильщики.
— Ну да, ты мной недоволен, я понял, — кивнул Клодий.
Тут опять хлынул ледяной дождь.
— Э, так не пойдет! — возмутился Клодий. — Ты читаешь наставления, сидя в лектике, а мне прикажешь слушать поучения и мокнуть?
Аппий нахмурился, будто, в самом деле, был готов разразиться очередной гневной тирадой, но потом вздохнул и отодвинулся в глубь носилок. Клодий запрыгнул внутрь, снял мокрый плащ и, свернув, сунул под ноги.
— Скажи носильщикам, чтобы шагали к таверне «Свиное вымя», — велел Клодий. — Там, кстати, подают отличные свиные колбаски. Не хочешь попробовать?
Аппий брезгливо скривился.
— Не хочешь? Жаль. Могли бы пообедать вместе.
— Счастье, что наш отец не видит тебя из царства Дита, — вздохнул Аппий. — Он бы опечалился, он бы рыдал непрестанно.
— Да ладно тебе! — Клодий взъерошил ладонью свои великолепные каштановые кудри. — Счастье, что он не видит нашего тупоголового братца Гая, а то бы, в самом деле, обрыдался. Гай так глуп, что даже не сумел ограбить вверенную ему провинцию. Ты читал жалобы, что на него подали? Это занятней речей Цицерона. Теперь его осудят — вот увидишь. Если ты не сунешь пару миллионов кому надо.
— Публий!
— Ты первый потревожил память отца.
Аппий нахмурился еще больше, отчего в лице появилось что-то обезьянье, хотя в юности Аппий был почти так же красив, как и младший брат:
— Публий, если ты не прекратишь ночные попойки и драки в тавернах, мои выборы окажутся под вопросом!
— Он волнуется за свои выборы! Братец, ты, кажется, забыл, что за тебя будут голосовать мои друзья из «Свиного вымени». Больше, извини, некому.
В этот момент носильщики остановились перед таверной, вывеской для которой служило изображение огромной свиньи. Клодий нырнул в дверь, из которой пахнуло теплом, пряностями и дымом.
— Нельзя же так себя вести! — простонал Аппий, хотя младший брат его уже не слышал.
II
Клодий уселся за стол в таверне, налил из кувшина полную чашу неразбавленного вина. Прежде чем выпить, проверил, на месте ли кошелек и кинжал. И то, и другое надо держать под рукой в таких местах. Пить здесь в одиночестве — безрассудство. Два факела освещали закопченное помещение, в очаге вспыхивал и гас притомившийся огонь. На улице — стремнина суеты, здесь — пищевой омут, где над медными крышками медленно курится пар, плывет запах петрушки и сельдерея.
Любил молодой патриций такие места — сомнительные и темные. Здесь можно встретить удивительных людей, поговорить о девчонках, гладиаторских боях, начале мира и его конце, выучить какой-нибудь мудреный прием для уличной драки и расстаться закадычными друзьями, чтобы никогда потом не встретиться.
Ноябрь. Год заканчивается. Скоро начнется новый, год новых консулов, новых преторов и эдилов, старых склок в сенате и неразрешенных проблем. Какие интриги, какие схватки на форуме! И зачем? Чтобы один год повелевать этим сумасшедшим Городом на пару с каким-нибудь идиотом, а потом удалиться от дел и смотреть, как другие набивают свои кошельки? Разве не безумие, что народ, покоривший весь мир, год от года становится все беднее! Разве не безумие, что воинственные римляне не жаждут больше служить в легионах; разве не безумие, что в этот великолепный Город стекаются сокровища со всего мира, а следом сюда же стекаются подонки со всех концов огромной Республики, все мерзавцы, преступники и подлецы?
Клодий выпил полную чашу хиосского вина, но не почувствовал хмеля. Человек шесть подозрительных личностей о чем-то совещались в темном углу, да еще три философа, явно вольноотпущенники, драли глотку, споря о цели бытия и природе богов, готовые вцепиться друг дружке в растрепанные бороды. Один философ тайком что-то записывал — чужие мысли, надо полагать, чтобы выдать потом за свои. И правильно делал. Разве можно удержать при себе мысль? Высказал — улетела. И, может быть, не умрет. Если проходимец-бродяга запишет ее и употребит. Но философия сейчас мало кого интересует. Теперь в Риме говорят о пирах и безумно дорогих рыбных блюдах, о драгоценных камнях и драгоценных шелках, что привозят с Востока, — они стекают с пальцев летним дождем и сверкают, как солнце. Где прежняя римская суровость, где строгость жизни, доходящая до аскетизма, когда со всего Города — о, насмешка! — для приема послов смогли собрать по ложечке и кубку один-единственный столовый прибор из серебра?
Но жизнь меняется, и порой — слишком быстро.
Кожаная занавеска в дверном проеме рядом с кухней дрогнула, в зал выглянула смуглая девица. Ее наряд — узенькая нагрудная повязка и полупрозрачная юбка с разрезами — был украшен стеклянными бусинами. Танцовщица. Девушка обвела взглядом гостей, приметила Клодия. Узнала. Да, в любой таверне его узнают — от этой славы ему не уйти.
— Привет, Красавчик! — Девушка подмигнула ему и улыбнулась. Зубы у нее были ровные, белые, улыбка ее красила. Девушка об этом знала. — Что-то ты сегодня грустный. Станцевать тебе? — Она вызывающе повела бедрами. — Могу с раздеванием, если дашь серебряный денарий.
Клодий бросил ей монету. Девушка не сумела поймать, и монета, звеня, покатилась по полу. К добыче рванулись сразу двое — танцовщица и один из философов. Девушка оказалась проворней. Клодий расхохотался:
— С философами надо держать ухо востро!
— Так как насчет танцев, Клодий?
— Не сейчас! И не кричи мое имя на всю таверну. — Он приложил палец к губам.
Но предупреждение запоздало. Один из компании в темном углу тут же поднялся и направился к патрицию. Краем глаза Клодий видел, как человек подходил — закутанный в плащ и под этим плащом явно скрывающий меч или кинжал.
— Можно рядом с тобой присесть? — спросил посетитель.
— Нельзя, видишь, все места заняты сиятельными членами сената. — Клодий поднял голову. Перед ним стоял Луций Сергий Катилина, в простой тунике из грубой шерсти и сером плаще с капюшоном, точь-в-точь таком, как у Клодия.
В сорок шесть лет римлянин должен выглядеть солидно, выступать неспешно, уметь красиво говорить, но при этом не забывать искусство владения мечом и копьем. Катилина был худ, порывист, угловат, как подросток. Черные слишком длинные волосы торчали во все стороны. Но в этом человеке чувствовалась бешеная энергия, и многих к нему влекло, будто магической силой.
— Неподходящее место для патриция из рода Клавдиев. — Катилина улыбнулся. Улыбка эта не сулила ничего хорошего.
— Для патриция из рода Сергиев подходит не больше.
Приятели Катилины подошли следом. Клодий узнал Цетега и Марция. Вряд ли Катилина и его дружки явились сюда лишь затем, чтобы перекусить свиными колбасками.
— Друзья мои, не кажется ли вам странным, — Катилина повернулся к спутникам, — что Публий Клодий Пульхр сидит в таверне «Свиное вымя» в одиночестве и пьет вино. — Катилина взял чашу Клодия, понюхал — хиосское вино, причем не разбавленное. Совсем неплохое для такой дыры.
Цетег изобразил улыбку. Марций остался невозмутим.
— А мне почему-то кажется, — продолжал Катилина, и лицо его исказилось, — что ты шпионишь за мной, Красавчик! — Он грохнул кулаком по столу так, что и чаша, и кувшин подпрыгнули, а деревянная столешница треснула вдоль — мятежный патриций обладал поразительной силой. — Так что ты здесь делаешь? — Голос его мгновенно вновь сделался вкрадчив.
— Жду Гая Цезаря.
Катилина расхохотался:
— Представь, мы тоже ждем Цезаря.
— Отлично. Подождем его вместе. — Клодий сделал приглашающий жест. — Эй, хозяин, вели, чтобы принесли чаши для моих друзей!
Мальчишка-прислужник мгновенно выполнил просьбу, не дожидаясь окрика кабатчика.
Луций Сергий уселся напротив Клодия. Руки его двигались по столу непрерывно, будто он вязал невидимые узлы.
— Луций, оставь его. Он нам не помешает, — сказал Цетег.
— Э, нет. Или, кто-то думает, я мог забыть, что Красавчик был обвинителем на моем процессе. Он — меня — обвинял.
— Тебя оправдали, — напомнил Клодий.
— Не твоими стараниями, любимчик Цицерона!
— Что ты имеешь против консула Цицерона?
— Что я имею против Цицерона?! Вздумал шута разыгрывать? Консул Цицерон провалил меня на выборах. Он представил дело так, будто выбери меня народ — и Риму конец. Он клялся, что я опаснее чумы и Ганнибала, вместе взятых.
— Цицерон — прекрасный оратор, — поддакнул Клодий.
— Кучка мерзавцев захватила власть в Республике. Все остальные, патриции и плебеи, стали чернью, зависящей от их высокомерия. Тебе такое положение нравится, как я посмотрю.
«Кучка мерзавцев — это сенат и, прежде всего, оптиматы, которых так любит Цицерон», — уточнил про себя Клодий высказывание Катилины.
— Высшая власть принадлежит народу, — сказал он вслух.
— Народ! О боги, ты сказал «народ»?! Какой народ? Республика давно уже не прежняя. Рим похож на шлюху, которую посещают все похотливые козлы по очереди — были бы деньжата.
— Но все равно это самая желанная красавица в мире, — перебил Клодий.
Катилина тут же подхватил:
— Женщину надо держать под опекой, даже если в душе она — волчица. Тот, кто этого не видит, — дурак и слепец. О чем только думают эти идиоты? О чем? — Он схватил Клодия за плечо и тряхнул, как будто тот должен был отвечать за всех сенаторов, вместе взятых. — Ответ прост: лишь бы сохранить свою власть, свое богатство, свое положение. Любой намек на перемены приводит их в бешенство, и они вопят: «Рим гибнет!» — Катилина смотрел куда-то поверх головы Клодия — сквозь настоящее, в дальнюю даль, во тьму. — Они придавили своими толстыми задницами Республику. Остальным ни вздохнуть, ни двинуться. На что же надеются оптиматы? Что наш римский бездельный люд, который разучился работать и просиживает целыми днями в кабаках, и дальше будет так сидеть? Что провинции год за годом будут сносить бессовестные поборы? А послы соседних народов будут смотреть на жирные рожи наших сенаторов и восторгаться величием Рима?
— Что ты хочешь сделать? — спросил Клодий, хотя и так уже понял, на что намекает собеседник.
— Огромное тело фактически лишено головы. Я готов дать ему новую голову. Свою.
Вдруг представилось Клодию, что голова Катилины с длинными черными волосами, с холеной бородкой венчает огромное тело Республики — столь огромное, что даже богам не окинуть его взглядом: от Геркулесовых столбов и Испанских владений на Западе до Ливийских песков и Понтийского царства — на Востоке. И это странное видение уродливого кентавра вызвало на губах Клодия невольную улыбку.
— Хочу, чтобы ты был на моей стороне, Публий.
— Я уже почти твой друг. — Клодий бросил взгляд на дверь.
Цетег шагнул ближе и выхватил кинжал Клодия из ножен, после чего отступил, демонстративно поигрывая трофеем.
— Просто так моими друзьями не становятся. Друзья обязаны оказывать друг другу благодеяния, — усмехнулся мятежный сенатор.
— Как мне облагодетельствовать тебя, Катилина? — было не понять, шутействует молодой патриций или всерьез желает услужить.
— Убить Аппия Клавдия Пульхра.
— Моего брата Аппия? — переспросил Клодий ошарашенно. — Зачем? У него куча детей. Мне после него не достанется ни асса.
— Дело не в деньгах.
Клодий понял, что из таверны ему живым не уйти.
— Это шутка? — Он сумел улыбнуться.
— Нет, я сегодня не в настроении шутить. Но, пожалуй… Можно сохранить Аппию жизнь. Если ты прикончишь Цицерона. Ты же бываешь у консула в доме. Ты — его друг и почти телохранитель.
— Думал, ты лично жаждешь это сделать и никому не уступишь подобного удовольствия.
Катилина щелкнул пальцами, подзывая своего вольноотпущенника, что сидел в углу, пока его господин вел беседу.
— Луций, подай-ка сюда таблички и стило.
Вольноотпущенник положил на стол перед Клодием навощенные таблички и бронзовое стило.
— Хочешь хлебнуть? — Клодий протянул вольноотпущеннику свою чашу. — Отменное винцо. У тебя, парень, вид какой-то прибитый, щеки бледные. Пей, чего смутился?
— Пиши, — приказал Катилина.
— Что именно? — Клодий попытался притвориться непонимающим.
— Обязательство убить Цицерона. Это пароль, который откроет перед тобой дверь таверны. Надеюсь, кольцо с печатью при тебе?
Клодий взял стило.
— А если я не сумею убить консула? Вдруг Цицерон отобьется?
Это предположение вызвало дружный хохот в компании Катилины. Только Луций Сергий не улыбнулся.
— Главное, ты напишешь обязательство. — Катилина погладил свою холеную треугольную бородку, похожую на приклеенный к нижней губе лоскут черной материи.
— Понимаю, ты хочешь взять за образец Суллу.
— Взять за образец? Может быть. Сулла сделал великое открытие, придумал проскрипционные списки. Помнишь, как все было? Да нет, ты не можешь помнить, в те дни ты был мальчишкой!
— Кое-что помню.
Клодий склонился над табличкой.
— Тебе нравилось убивать собственноручно? — спросил молодой патриций, а стило его быстро царапало воск.
— Запах крови волнует! — Катилина улыбнулся. — Эй, хозяин, подай-ка нам еще вина. Неразбавленного.
Катилина отвернулся.
В тот же миг Клодий всадил стило в ладонь Катилине, пригвоздив того к столу. Бронзовый, остро отточенный стержень разил не хуже кинжала. В следующий миг Клодий отшвырнул вольноотпущенника и выпрыгнул из-за стола. Цетег кинулся следом, ударил кинжалом, но Клодий увернулся, саданул Цетега кулаком в лицо и прыгнул к двери.
Выскочив наружу, беглец налетел на раба, что снимал с повозки амфору с вином. Раб упал на мостовую, амфора разбилась. Клодий подскочил к телеге, подналег плечом и опрокинул. Амфоры покатились к порогу. Дверь распахнулась, поток вина хлынул внутрь. Клодий кинулся бежать. Сзади слышались крики.
Он мчался по улице и хохотал, представляя, как Катилина и его друзья барахтаются на полу таверны в лужах вина. Жаль, хорошее было вино, хиосское.
Но бежать прямиком домой не стоило — его наверняка попытаются перехватить по дороге. Красавчик нырнул в боковую улочку. Был один дом на Палатине, где его ждали в любой час дня и ночи.
III
Разумеется, речь шла о доме его сестры Клодии. Привратник, увидев припозднившегося гостя, ничуть не удивился — подобные визиты молодого человека вошли в привычку. Клодий вошел не таясь, знал, что хозяина нет дома: претор Метелл Целер уехал набирать войска по поручению сената — ходили слухи, что в Этрурии люди Катилины сколачивают боевые отряды.
— Домна в малом атрии, — сказала попавшаяся навстречу служанка.
Малый атрий Клодии был местом уютным, почти интимным — стены украшали мраморные барельефы, на полу был выложен геометрический черно-белый узор из мраморных плиток. Позолота на потолке — невиданная роскошь, которую Катон порицал с пеной у рта. Многие матроны специально напрашивались в гости, чтобы поглядеть на кессонный потолок с покрытыми золотом балками и выкрашенными красной охрой углублениями — будто множество драгоценных ларцов раскрыла рука мастера над головой хозяйки. В малом атрии было большое окно с узорной решеткой. Летом оно открывалось, но сейчас было плотно закрыто.
Ах, Клодия, Клодия! Она слыла первой красавицей в Риме. Ее тело становилось только краше с годами, вьющиеся каштановые волосы отливали золотом, а взгляд ее удивительных глаз заставлял трепетать и юношей, и старцев. Ее прозвали Волоокой — так римляне величали богиню Юнону. Этрусская кровь сказывалась в ней куда сильнее, чем в братьях. Быть может, именно от предков-этрусков унаследовала она неутолимую жажду наслаждений и склонность к таинственным и мрачным ритуалам.
Клодий знал, что сестрица ложится поздно. Но чтобы в это время она принимала у себя в атрии мужчину — это было сюрпризом. Гость расположился на ложе, покрытом пурпурной тканью среди пышных подушек. С первого взгляда было видно, с каким вниманием этот человек следит за своей внешностью: волосы его, тщательно уложенные и напомаженные, были зачесаны на лоб, чтобы скрыть небольшие залысины, волоски на руках были выщипаны, а тунику из плотного дорогого сукна украшала бахрома. Черные живые глаза, нос с горбинкой, тонкие, почти женственные черты — это лицо запоминалось с первого взгляда. В гостях у супруги Метелла был избранный претором на будущий год Гай Юлий Цезарь.
Своим появлением Клодий прервал оживленную беседу. Цезарь предусмотрительно замолчал, но хозяйка все еще продолжала смеяться над последней шуткой гостя.
На одноногом столике изящной работы стояла ваза с поздним виноградом, чьи фиолетовые гроздья снимают с увядающих пожелтевших лоз. В серебряных чашах розовело разбавленное вино, в вазе горкой лежало перченое печенье.
— А, Публий, наконец-то! — Хозяйка повернулась к брату. Улыбка на ее полных губах предназначалась Цезарю, красавица не находила нужным это скрывать. — Что-то ты припозднился.
Клодий подошел, оперся на спинку сестриного стула.
— Надо полагать, что вы тут заняты государственными делами. — Он подмигнул хозяйке. — Какое совпадение: я только что говорил о тебе, Гай Юлий. И знаешь — с кем? Не догадываешься? Я подскажу. С Луцием Сергием Катилиной. — Он внимательно посмотрел на Цезаря. Тот ничуть не смутился и отвечал самой доброжелательной улыбкой.
— Зачем ты встречался с Катилиной? — нахмурилась Клодия.
— Мы вместе обедали в таверне «Свиное вымя». А как дела у твоего супруга Метелла, имя которого я произношу с уважением? Он уже набрал войска? Могу заверить, нам очень скоро понадобятся эти легионы.
— Послушай, Публий, прекрати! — фыркнула красавица. — Иди обсуждать эти скучные вопросы со своим другом консулом Цицероном.
— Ну вот! Ты тоже попрекаешь меня Цицероном! Как будто он растлил мою невинность. О, нет! Я хочу обсудить эти вопросы с твоим другом Гаем Юлием Цезарем. Все знают, что легионы набирают для борьбы с Катилиной. Сам же Луций Сергий считает, что войск ему для мятежа вообще не нужно. Стоит лишь поднести факел к костру — и все вокруг запылает. Надо только начать, остальное получится само собой.
Цезарь сделал вид, что не заметил вызывающего тона.
— У Катилины достаточно сторонников. Если Катилина поведет дело умно, сможет быстро набрать сотню тысяч.
— В том-то и дело! — радостно воскликнул Клодий. — Катилина ведет дело не умно, а глупо. Он мог бы призвать к оружию рабов, но после той резни, что устроили беглые рабы Спартака, не посмеет. Этот заговор — дохлое дело. Дохлее, чем моя лошадь, которая пала в прошлом году. Продавец утверждал, что она проживет двадцать лет, а кобыла взяла и околела через месяц.
— Разве ты сам не хочешь рискнуть и сделать один прыжок, чтобы получить все? — Взгляд Цезаря сделался холоден, хотя губы продолжали улыбаться.
— На дохлой лошади — нет, не хочу. Слушай, Гай, плюнь на Катилину. Я предлагаю тебе новый метод получения выборной должности! — В тоне Клодия вдруг послышалось превосходство. Будто он был старше и опытней Цезаря и поучал младшего товарища, как себя вести, хотя Цезарь был на десять лет его старше. — Все очень просто. Не стоит раздавать миллионы и подкупать тысячи людей во время выборов, как поступают нынче. Это ни к чему. Надо заручиться поддержкой нескольких сотен и нанять еще сотню гладиаторов, чтобы прогнать с Марсова поля во время голосования всех неугодных. Бравые ребята пропустят на выборы только нужных людей.
— Только пьяный мог придумать такое.
— Ошибаешься. Я придумал это трезвый. А пьяный разболтал. Спроси — почему? Да потому что у тебя красивые глаза, Гай! — Клодий расхохотался.
В этот миг дверь приоткрылась, и в щель просунулась голова Зосима.
— Что тебе нужно? — обернулся Клодий и скривил губы, будто глотнул уксуса.
— В Риме неспокойно, доминус, хотя по всему Городу расставлена ночная стража. Какие-то люди вертелись возле нашего дома, Полибий с привратником их прогнали. Я взял с собой на всякий случай факел и меч.
— Выйди!
Вольноотпущенник исчез, дверь закрылась.
— Опекает меня, будто нянька! — воскликнул Клодий.
— Я видел этого человека прежде. Он работал у меня, когда я был смотрителем Аппиевой дороги, — сказал Цезарь.
— Мой вольноотпущенник Зосим. Я позволил ему заниматься, чем он хочет, и не брал с него клятвы при освобождении. Он был уверен, что добьется многого, но не преуспел. Промаялся год и вернулся ко мне — служить.
— Он никогда не отказывался от работы и все делал тщательно, — казалось, Цезарю понравилось обсуждать Зосима. — Я спросил его: ради чего он старается. Ради денег? Он ответил: «Ради Рима», чем меня несказанно удивил. Вольноотпущенник чинил дорогу во славу Рима. Я заметил, что яростнее всего за права Рима дерут горло вольноотпущенники. Они обожают Республику со страстью неофитов. Сенаторы погрязли в роскоши, всадников интересуют только сестерции. Пролетарии думают о дешевом хлебе. Но я уверен, что вольноотпущенник Зосим думает о Риме с куда большим пиететом, нежели мы с тобой, Клодий. Мы, патриции.
— Беседа с тобой, Гай Юлий, доставляет наслаждение, — улыбнулся молодой человек. — Но, по-моему, ты слишком задержался. Мне нужно побеседовать с дорогой сестрицей. И этот разговор не для посторонних ушей.
Матрона хотела подняться, но братец положил ей руки на плечи, и она осталась сидеть.
— Рядом с нашей милой хозяйкой я и не заметил, как утекло время, — отвечал Цезарь, не торопясь, однако, выполнять просьбу молодого нахала. — Но думаю, она сама должна решить, пора мне уходить или нет.
— Мой брат прав, час, в самом деле, поздний. — Клодия одарила Гая Юлия обворожительной улыбкой. — Но мы еще увидимся. Весь следующий год я обречена скучать, пока мой муж будет наместником в Цизальпинской Галлии вместо Цицерона. Я велю своим рабам проводить тебя до дома.
Они вышли вдвоем из атрия, а Клодий остался. Не долго думая, растянулся на ложе Цезаря, налил себе вино в оставленный будущим претором бокал и осушил залпом. Темные влажные волосы свесились на лоб, глаза затуманились.
— Цицерон не зря боится Цезаря. Каков ловкач — стоило Метеллу уехать, как он тут же забрался в его норку.
Клодия вернулась. Наверное, так выглядела Юнона, когда устраивала Юпитеру выволочку за очередную измену.
— Что на тебя нашло, братец! Что за подлые выверты! Ты фактически выгнал Цезаря из моего дома!
Клодий вскочил, привлек сестрицу к себе, впился губами в ее губы.
— Дорогая моя, — прошептал он между поцелуями. — Зачем тебе этот лысый развратник? Я буду развлекать тебя в будущем году. Если женщина прекрасна, и она мне нравится, и я нравлюсь ей, — он выдел голосом это «я нравлюсь ей», — то никакие преграды и условности меня не остановят, сестричка.
Она ответила на поцелуй, потом отстранилась. Глаза ее блестели. Блеск этих глаз многим в Риме не давал покоя. Поговаривали, что даже консул Цицерон к Волоокой неравнодушен.
— Публий, ты заметил, что Цезарь не отрицал, что он замешан в делах Катилины? — спросила она насмешливо.
— Дорогая сестрица, конечно, заметил. Я не так уж и пьян.
И он вновь попытался обнять ее.
— Погоди! — Она отстранилась. Ее голос странно зазвенел, и это не понравилось Клодию. — Помнишь, как накануне свадьбы я пришла к тебе и попросила…
— Я помню, — прервал ее брат. — Но я не мог — Аппий и Гай меня бы убили утром. А Целер бы им помог.
— А, не мог! — Она рассмеялась. — Испугался. Бедненький мальчик! Я тоже боялась. Так боялась, что расплакалась навзрыд в спальне. Метелл понял мой страх. — Таким голосом могла бы заговорить змея, если бы сумела. — Он оказался чутким человеком…
— Клодия!
— Да, этот чуткий человек трахнул меня в задницу.
Клодий отвернулся, прикрыл рукою лицо, а когда убрал ладонь, матрона увидела, что брат хохочет.
— Что тут смешного? Что! — взъярилась Клодия.
— Разве не смешно? Милый анекдот. Цезарю рассказала?
— Мерзавец!
Он обнял ее и поцеловал страстным, долгим поцелуем. Она укусила его за нижнюю губу. Брат ответил ей тем же.
Клодий покинул дом своей сестры перед рассветом. Зосим замерз, дожидаясь в вестибуле, — домой он, как приказывал патрон, не ушел — должен же кто-то был сопровождать Клодия утром.
— Что у тебя с губой? — спросил вольноотпущенник.
— Идиотский вопрос. Не Цезарь же меня укусил!
