Милон выбрался из носилок, сделал несколько шагов в сторону таверны и остановился.

— Что с Клодием? — спросил кандидат в консулы.

Вместо ответа Биррия наклонил свое копье, демонстрируя наконечник, на котором еще алела кровь.

— Клодий убит?

Гладиаторы Евдам и Биррия переглянулись.

— Ранен, — сказал Биррия. — Похоже, тяжело.

— Он выживет. Таверну можно взять штурмом?

— Проще простого, — заявил Биррия. — Как бабу завалить.

— Еще проще, — поддакнул Евдам.

Милон задумался. Одно дело, если бы Клодия убили вроде как случайно в драке, а другое — ворваться в таверну и прикончить Бешеного. Тут явное убийство, на случай уже не свалишь. Но дело начато, дороги назад нет.

— Взять таверну приступом и убить его, — отдал Милон приказ своим людям.

Клодий подозвал Зосима. Тот оставил свой наблюдательный пункт у окошка и подошел к патрону.

— Они ушли? — спросил сенатор.

Зосим отрицательно покачал головой.

— Может, его спрятать? — предложил хозяин.

— Найдут.

— Меч мне! — приказал Клодий. — Будем драться.

— Надо послать к ним глашатая для переговоров, время потянуть.

— Кого? Этруска?

Зосим глянул на забившегося в угол подделывателя печатей. М-да, с глашатаем у них явно проблемы.

Клодий вздохнул.

— Знаешь, сегодня, когда ехал по Аппиевой дороге, я вдруг подумал о знаменитом моем предке, Слепце. Мне ставят его в пример и даже не замечают, как мы схожи — он тоже был дерзок и плевал на условности и на сенат, делал то, что считал нужным. На самом деле, надо было быть очень дерзким, чтобы предлагать в Риме нечто новое, чтобы вымостить эту дорогу и построить первый водопровод. И на религиозные запреты он не обращал внимания — из-за того и ослеп. Я тоже пытаюсь проложить новую, невиданную дорогу, и это вызывает ярость. Если я погибну сегодня, мое имя будет проклято и втоптано в грязь. Мой капитолийский враг Цицерон постарается — уж ты мне поверь.

— Доминус…

— Вот что я скажу… если я тут застряну… — Клодий перевел дыхание и облизнул губы. — Ты беги. Спасайся. Ты должен написать подлинную историю моей жизни.

— Я без тебя не уйду, — прошептал Зосим. Он вдруг упал перед патроном на колени, обхватил его ноги руками и зарыдал. — Я не брошу тебя, брат, ни за что не брошу.

Никогда прежде Зосим не заикался о своем родстве, никогда покойный Аппий Клавдий не признавал в нем сына: быть отцом раба для римского гражданина — позорно. Зосим был доморожденным рабом, сыном рабыни, потом вольноотпущенником — и только. И раз он произнес это запретное «брат», значит, миг был действительно крайний.

— Прорвемся сквозь беды. — Клодий попытался придать голосу уверенности.

— Прорвемся, — отозвался Зосим. — Я обет дал — посвятить золотую чашу Доброй богине, если нам удастся уцелеть. И ты тоже дай какой-нибудь обет.

— Какой? Я ничего придумать не могу. У меня голова кругом идет…

— Обещай помириться с Цицероном.

— Он что, бог, твой Цицерон, чтобы я такие обеты давал?

— Вы должны помириться, — настойчиво повторил Зосим. — Неужели ты не понимаешь сам? Ради Республики…

— О боги, Зосим! Что ты болтаешь! Я вот-вот сдохну, а ты мне твердишь о Цицероне? Неужели нельзя поговорить о чем-нибудь другом!

К ним подошел Полибий, опустился на корточки и преданно заглянул хозяину в глаза. Зосим спешно поднялся с колен.

— Стену надо заднюю разломать. Она из необожженного кирпича, едва держится. Скамью взять, как тараном ударить, и все дела.

— Моя таверна, — простонал хозяин.

— Не волнуйся, за все будет заплачено, если жив останусь, — пообещал сенатор.

— А коли нет? — беззвучно шевельнул губами хозяин.

Но этот вопрос обсуждать не стали.

Полибий кликнул рабов из тех, что посильнее, они подняли скамью и принялись крушить стену. Разом помещение наполнилось известковой пылью. Свет заволокло серым туманом, со всех сторон послышался надсадный кашель.

Зосим вернулся на свой наблюдательный пункт у окна. Люди Милона явно что-то замышляли. За спиной Зосима раздался грохот — скамья проломила стену. И почти сразу люди Милона кинулись в атаку. Несколько человек несли неведомо откуда взявшееся бревно.