Картина VIII. Те же и Фульвия
Цезарь демонстративно заставил Помпея и Красса поддержать свои законы. Теперь все говорят об их союзе. Варрон назвал триумвират трехглавым чудовищем. Цицерон в ярости и ругает всех троих, а в особенности Помпея, которого прежде обожал и подле которого пригревал себе местечко. Теперь выяснилось, что места возле Помпея нет. Цицерон обескуражен.
Но порой Марк Туллий проявляет удивительную прозорливость и довольно точно оценивает ситуацию. Он утверждает, что союз трех — то есть Цезаря, Помпея и Красса — шаг к тирании и гибель Республики. Неужели он прав?
Цезарь решил стать другом «Спасителя отечества» и зовет его в Галлию легатом. Цезарь рассчитывает, что говорун откажется. Цицерон ехать не хочет, но боится меня и моего избрания народным трибуном. Помнит, что я поклялся ему отомстить. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы Цицерон и Цезарь объединились.
Из записок Публия Клодия Пульхра
25 июля 59 года до н. э
I
Теперь Марк Цицерон не выходил из дома в одиночестве. В любое время дня за ним непременно следовали человек пять или шесть его почитателей, с десяток клиентов и пара рабов. По дороге к процессии непременно примыкало несколько бездельников, которым некуда податься, и они с утра рыскали по улицам в поисках развлечений, медленно продвигаясь в сторону форума, куда рассчитывают прийти, пополнив кошельки на поясе парой медяков, а запас шуток — новыми замечаниями Цицерона или Гортензия Гортала. Среди спутников Цицерона в это утро летнего месяца квинтилия — как и вчера, и позавчера — можно было увидеть Публия Красса, младшего сына Марка Красса Богатого. Старший Красс нажил богатство, скупая имущество проскрибированных за бесценок, что позволяло его сыновьям вести рассеянную жизнь истинных аристократов. Денежный сундук родителя всегда был к услугам сыновей, им не надо лихорадочно высчитывать в уме, какое сегодня число, не Календы ли, когда наступает срок платы по счетам.
Клодий издали заметил неспешно движущуюся группу и ускорил шаги. Цицерон стоял к нему спиной и произносил перед своими спутниками речь. Наверняка текст был заготовлен заранее и не раз отредактирован:
— Знайте, никогда не было ничего столь подлого, столь постыдного, столь ненавистного людям любого сословия и возраста, как нынешнее положение вещей. Республика задавлена невыносимым гнетом трех. Они отняли власть у сената и поделили ее между собой, взяв в приемные сынки плебея из рода Клавдиев. — В толпе послышался негромкий смех. — Весь круг государства повернулся.
Из соседней лавочки вышел булочник вместе с сыном-подростком: на форум им ходить некогда, а тут явилась возможность услышать «Спасителя отечества». Отец, вытирая перепачканные в муке руки о замызганную, всю в пятнах тунику, пихал сына локтем в бок и многозначительно кивал на Цицерона: послушай, мол, наберись ума-разума. Парню речь оратора была неинтересна, он отошел в сторону и принялся черепком что-то карябать на стене, — как показалось Клодию, карикатуру на Цицерона.
— Приветствую тебя, сиятельный! — Клодий бесцеремонно растолкал почитателей Цицерона.
Оратор прервал речь и обернулся. Досада отразилась на его полном, красивом лице.
— Так что такого страшного произошло с кругом государства? — продолжал насмешливо Красавчик.
Цицерон поджал губы.
— Говорят, Цезарь приглашает тебя легатом в Галлию. Очень лестное предложение. Конечно, если слухи верны.
Люди в толпе оживились. Кто-то придвинулся поближе, надеясь узнать последние новости.
— Слухи верны. Цезарь меня ценит. Я раздумываю над приглашением, — с достоинством отвечал Цицерон.
— Почетно, не правда ли? Есть возможность отличиться. Цезарь даст тебе под командование парочку легионов и доверит действовать самостоятельно. — «Спаситель отечества» слушал рассуждения Клодия очень внимательно. — Правда, галлы довольно воинственный народ, у них неплохая конница. И мечи длинные. — Клодий отмерил в воздухе воображаемую длину галльского меча. — Пожалуй, три фута будет… Металл у галлов лучше нашего. — Клодий сделал паузу, ожидая ответную реплику Цицерона, но тот, против обыкновения, смолчал.
Зато в толпе засмеялись.
— Галлы — это не германцы! — выкрикнул кто-то.
На помощь своему кумиру пришел Публий Красс:
— Я тоже собираюсь ехать в Галлию.
Ясно было, что в атаку на галлов молодой Красс пойдет бесстрашно.
— Отлично. Это же здорово! — Клодий дружески хлопнул юношу по плечу. — Я слышал, Цезарь затевает большую войну. Лет на пять. — Цицерон заметно побледнел. — Ничего страшного, воевать армия будет только весной, летом и осенью, а зимой в Галлии выпадает снега по колено, и лучше из лагеря не высовываться. Хотя можно устроить поход и в снежную пору. Оригинально, знаешь ли. Я за тебя переживаю, сиятельный. — Клодий нахмурил брови. — Ты ведь, насколько я знаю, не привык к военным лишениям. Хотя ради Рима чего только ни сделаешь!
— Честно говоря, я надеялся, — начал не очень уверенно Цицерон, — что я буду…
— Выступать с речами перед галлами? — бесцеремонно перебил его Клодий. — Спешу тебя разочаровать, сиятельный, они тебя не поймут, прежде всего потому, что не знают ни латыни, ни греческого.
Мальчишка, сын булочника, громко загоготал и получил от отца затрещину.
Цицерон поморщился, как будто оплеуха досталась ему:
— Разумеется, галлы не оценят моего красноречия, я на это и не рассчитываю. Хотя люди знатные наверняка понимают латинский, наш язык схож с их наречием. — Цицерон свысока глянул на наглеца-патриция.
— Ничегошеньки они не знают, — упорствовал Клодий. — Ну, допустим, в Нарбонской Галлии кое-кто и болтает по-нашему, но если ты отправишься в Косматую Галлию, то вряд ли там тебя поймут.
— Ты так говоришь, будто знаешь планы Цезаря! — вновь попытался вмешаться в разговор Публий Красс. Щеки его горели, он то и дело ерошил светлые густые волосы и поглядывал на остальных с упреком: что ж вы молчите, что ж не кидаетесь на защиту «Спасителя отечества». Экий дурачок. Таких желторотых бессчетно укладывают в галльские болота или африканские пески.
— Не надо знать планы, надо знать всего лишь, каков у человека гений, — смерив снисходительным взглядом молодого Красса, отвечал Клодий. — Гений любого из вас растеряется и придет в смятение рядом с гением Цезаря.
— Цезарь спал с никомедом! — хихикнул кто-то в толпе.
— Я рассчитывал, что буду помощником проконсула. Он — наместник провинции, я буду помогать ему в управлении, — сообщил Цицерон.
— Друг мой, проконсул не собирается управлять мирно. Цезарю нужна война, нужна добыча, золото и рабы. И еще — слава. Я беспокоюсь за твою судьбу и спешу предупредить.
— О да, твое беспокойство особого рода! — недоверчиво усмехнулся Цицерон. — Разве не ты хочешь отправить меня в изгнание! Лишь за то, что я спас Республику от Катилины.
— Кто тебе это сказал? — Клодий изобразил изумление. Вообще он лицедействовал великолепно, не только голос менял, не только вскидывал или хмурил брови, но и сам весь преображался, вот и сейчас надменность вмиг пропала, он был само сочувствие, сама доброта, и казалось уже, что лучшего друга, чем Публий Клодий, у Цицерона никогда не было. — Почему я? Разве казненные заговорщики — мои близкие родственники? Как ты помнишь, я был обвинителем Катилины. Это Марк Антоний из-за казни своего отчима затаил на тебя злобу, а я — ни чуточки.
Знаменитый оратор колебался — дружественный тон Клодия казался искренним. Еще полчаса назад «Спаситель отечества» был уверен, что новоиспеченный плебей хочет его уничтожить. Нынче многие враги мирятся. Даже Красс с Помпеем теперь друзья, хотя прежде даже не разговаривали. Цицерон с сомнением посмотрел на молодого патриция-плебея. Притворяется? Или правду говорит? Впрочем, ведь и Помпей намекал, да нет, не намекал, а говорил точно, что Клодий Цицерона не тронет, слово Помпея тому гарантия.
— Или ты думаешь, что я буду мстить тебе из-за того случая со свидетельством в суде? — Клодий продолжал разыгрывать простачка. — Это ерунда, сиятельный, все забыто. Я вообще человек не злопамятный. Я — весельчак. Неужели ты не заметил, что нрав у меня совершенно беззлобный? Нет? Друг мой, не будем спорить о козлиной шерсти. Кстати, мне тут в голову пришла странная мысль: уж не собираешься ли ты ехать к Цезарю легатом из-за того, что боишься меня?…
— Нет… Но… я бы предпочел…
— Во имя Судьбы! Какое недоразумение! Ты чуть не совершил роковую ошибку. Какое счастье, что все успело разъясниться.
— Думаю, это ты совершил ошибку, когда стал моим врагом. — Цицерон приосанился, бросил на молодого Красса многозначительный взгляд: «Мол, даже Клодий нынче ищет моего расположения. А все потому, что я друг Помпея». Клодий был уверен, что Цицерон в этот миг подумал о Помпее.
— Ну, конечно же! Я раскаиваюсь! Разве я похож на безумца, который лелеет в душе мелкие обиды? Друг мой Цицерон, я восхищаюсь твоими талантами. Доколе!.. — воскликнул он, удачно пародируя интонации Цицерона. — Доколе ты будешь считать меня врагом? Ну да, я немного обиделся, когда ты выступил против меня в суде, но это же мелочь, друг мой. Мы легко можем помириться. Как Цезарь помирился с твоим другом Помпеем. Мы теперь все друзья. Я, ты, Помпей, Цезарь, Красс!
— Я рад, что мы больше не враги, — сказал Цицерон сухо. — Хотя не могу сказать, что я в большой дружбе с консулом Цезарем. Его планы вызывают у меня опасения.
— А уж как я рад! — Клодий сделал вид, что не замечает оговорок, и полез обниматься. В толпе свистели и аплодировали. Кто-то кинул Цицерону изрядно увядший венок, бросил довольно ловко — венок очутился у Цицерона на голове. — Так ты откажешь Цезарю? Не поедешь легатом?
Цицерон снял венок и отдал Публию Крассу.
— Цезарь не обидится, если я откажусь? — «Спаситель отечества» колебался.
— Он поймет, как тяжела для тебя разлука с Городом.
— Нет, я, честно говоря, мог бы… — вдруг запротестовал Цицерон. — Хотя и…
— Цезарь не обидится, — заверил Клодий.
Неожиданно Цицерон ухватил Клодия за локоть и прошептал доверительно, торопливо, отчаянно:
— Скажу тебе честно: я обессилен до такой степени, что готов жить под властью тирана в покое, нежели сражаться, имея наилучшие надежды.
— Сражаться? С кем? Разве Риму кто-то угрожает? Может быть, галлы?… И о какой власти тирана ты говоришь?
Цицерон не ответил. В глазах его была такая печаль, такая безысходность, что Клодию стало не по себе.
— О чем ты? — проговорил Клодий растерянно. Дурашливая маска слетела.
Почему бы им не поговорить искренне друг с другом, как когда-то? Жаль, место неподходящее, слишком много посторонних ушей.
— Я боюсь тирании, — вздохнул Цицерон.
— Тирания? Это же абсурд, сиятельный!
Цицерон мягко улыбнулся:
— О, конечно! Пока что нас пользуют такими слабыми ядами, что мы можем погибнуть без страдания. Но это все равно яд.
— Ты слишком подозрителен. Будем великодушны, как герои Теренция, простим друг другу все подозрения и обиды, примиримся и заживем общим домом, снеся все ограды, все двери, все запоры. Ведь мы все — одна семья. Ты мне сам говорил когда-то: Рим — одна большая семья, и если мы об этом забудем, то погибнем.
Цицерон лишь вздохнул в ответ.
II
Уже после полудня Клодий появился у сестрицы своей Волоокой, вдовы Метелла Целера.
Положенный год траура еще не миновал, но вместо траурного — цветное платье на красавице, в ушах — дорогие серьги, на шее — жемчужное ожерелье, хотя во время траура не полагалось носить драгоценности. Но Клодия всегда нарушала запреты. Однажды Клодий сказал сестре, что безрассудные женщины выглядят в сто крат очаровательнее рассудительных. С тех пор она чудила непрерывно — так запали ей в душу слова брата.
Когда Клодий вошел в малый атрий, она поднялась ему навстречу, обняла и поцеловала в губы.
«Наверняка у нее новый ухажер. С месяц она будет вести себя как пятнадцатилетняя новобрачная, а потом сразу, без перехода, — как пятидесятилетняя брюзжащая матрона», — отметил про себя Клодий.
Скосив глаза, оглядел малый таблин, рассчитывая увидеть кого-нибудь из поклонников сестры. Но увидел молоденькую девицу — лет пятнадцати, не больше. Девушка сидела на стуле очень прямо, сложив ладошки на коленях, и во все глаза глядела на Клодия. Глядела так старательно, что даже голову склонила набок. Клодий подмигнул девчонке, та ничуть не смутилась, сложила розовые пухлые губки сердечком и в ответ подмигнула тоже.
«Вот же дрянь», — подумал Клодий одобрительно. Среди молоденьких девиц на выданье он подобной дерзости не встречал. Все они смущались и прятали глаза, все казались схожими на вид, не понять, что из них может получиться — примерная мать семейства или стерва вроде Квадрантии.
— Смотрю, у тебя гостья. — Клодий отстранил сестру и принялся бесцеремонно разглядывать девчонку. Та опять не нашла нужным смутиться. Напротив, облизнула язычком губы, чтобы ярче блестели, и поправила волосы на лбу.
Ему показалось, что он где-то ее встречал.
— Это Фульвия, дочь Марка Фульвия Бамбалиона. Марк Фульвий на лето уехал из Города, его дом пока ремонтируют, так что девочка живет у меня, поскольку мы состоим в дальнем родстве с ее матерью.
Дочь сенатора Фульвия. Уж не того ли, который… Клодий вспомнил сцену убийства юноши неподалеку отсюда, на Палатине, и крик девочки, пытавшейся спасти брата. Да, да, Ноны декабря… Заговор Катилины. Опять приходится поминать Цицерона. В то утро девчонка казалась подлинным зверенышем. И теперь в ней чувствовалось что-то когтистое, опасное, но до времени скрытое. Она повзрослела и похорошела — стройная, гибкая. Черные, чуть раскосые, миндалевидные глаза, волнистые, с рыжинкой волосы — такими изображали своих богинь этрусские мастера.
— Да ну! Неужели ее матушка позволит ей остановиться в твоем доме? — вполне искренне удивился Клодий.
— Ее матушка в Байях. А отцу совершенно все равно, где живет его дочурка. Девочке у меня понравится. Весело. В моем доме, дорогая Фульвия, можно узнать самые последние новости. Ты расскажешь нам городские сплетни, братец? — Клодия бросила на брата многозначительный взгляд.
Молодой патриций уселся рядом с девушкой, так чтобы его рука, небрежно легшая на подлокотник, коснулась ее руки. От этого прикосновения Фульвия вздрогнула всем телом, но руку не убрала.
— Я только что говорил с Цицероном. Марк Туллий отказался быть легатом Цезаря и решил остаться в Городе. Консул Цезарь, разумеется, придет в ярость. Цицерон — легат… — Клодий не мог удержаться от смеха, а смеялся он так заразительно, что Фульвия, как ни крепилась, тоже прыснула. — Лееегат… Цицерон — легат. Верхом на коняге, в панцире, в шлеме, размахивает мечом. — Он вскочил и изобразил довольно правдоподобно Цицерона. Вдова Метелла звонко засмеялась, а Фульвия, та просто скорчилась от смеха. — Вперед, воины! Надеюсь, вы читали мою первую речь против Катилины? Доколе!.. — Клодий поперхнулся и закашлялся. Фульвия едва не упала со стула — она совершенно изнемогла от смеха.
— Ты как будто не слишком любишь нашего «Спасителя отечества», — примирительно заметила хозяйка.
— Ну что ты! Я его обожаю. Он поет, как соловей. Ты любишь слушать соловьев, Фульвия?
— Люблю… — выдохнула с трудом девушка и вновь принялась хохотать.
— Вот и отлично! У моей сестрицы прекрасные сады на том берегу Тибра. Там чудно поют соловьи вечерами. Не хочешь проверить?
— Домна Клодия говорила об этих садах, — сообщила Фульвия и подмигнула молодому сенатору. Ого! Оказывается, мы очень и очень дерзки. — И читала мне стихи, которые написал Катулл из Вероны. — Ясно, что девушке хотелось быть точь-в-точь такой, как Квадрантия, — дерзкой, независимой, красивой и любимой мужчинами.
— Что же ты читала нашему воробышку? — спросил Клодий, бесцеремонно растягиваясь на ложе.
— О поцелуях, — отвечала Клодия, ничуть не смутившись.
— Тебе понравилось?
— Замечательные стихи! — отвечала девушка.
— Тогда послушаем соловьев в садах моей сестрицы, — предложил патриций-плебей.
III
О садах Клодии по Риму ходили слухи самые скандальные. Будто всякий, кто проберется туда, — а пускали многих и многих, — может делить ложе с красавицей-хозяйкой. Клодий доподлинно знал, что сама Клодия распускает эти сплетни по Риму, и они далеки от действительности. Но то, что ложе его старшей сестрицы редко пустовало и при жизни Метелла, и после смерти супруга, — было правдой.
В тот вечер Клодий явился в знаменитые сады в сумерках. Жара нехотя отпускала Город, но у реки царила прохлада. Пока Этруск гнал лодку через Тибр, Клодий наблюдал за мелькавшими среди зелени огнями: в садах Клодии веселились. Лодка ткнулась носом в песчаный берег между двух старых ив. Пляж здесь был отменный, днем всегда занят купальщиками. Вода сейчас, как парное молоко, и на этой стороне реки довольно чистая, чего нельзя сказать о стороне противоположной, ибо все нечистоты Города Большая клоака непрерывно сбрасывала в Тибр.
Клодий пошел наверх по тропинке меж рядами кипарисов. Цвели левкои — их одуряющий терпкий аромат растекался по саду. Из-за деревьев доносились голоса и смех. Столы для пирующих, как обычно, накрыли возле бассейна. Здесь же установили светильники. Клодия возлежала среди молодых людей с чашей в руке. Сейчас ее лицо казалось загадочным и куда более красивым и молодым, чем при свете дня. Рядом с нею с одной стороны расположился Катулл, с другой Целий Руф, получивший прозвище Красавчик Язон за светлую кожу и наглый «раздевающий» взгляд.
— А вот и мой братец, мой дерзкий братец, который в будущем году станет народным трибуном, — нараспев проговорила хозяйка. Она уже была пьяна.
Разумеется, Клодий явился на пирушку без тоги — в одной тунике, вместо рукавов по последней моде — густая бахрома.
— Эвоэ-эван! — Матрона протянула брату серебряную чашу. — Мой брат пьет неразбавленное вино и не пьянеет. Впрочем, теперь этим можно удивить разве что стариков. — Она процитировала строчку из стиха Катулла:
«Сок несмешанный Вакха нам приятен!»
— Эвоэ-ван! — Клодий осушил чашу и подмигнул Фульвии. Девушка, в отличие от хозяйки, сидела, по старинному обычаю, на ложе. В руках ее тоже был пустой кубок, щеки горели, губы приоткрыты. Восторженным взглядом она смотрела то на хозяйку, то на ее гостей. «Фурор!» — читалось в ее глазах.
Сам обед уже завершился — подавали вино и пирожки с медом и маком. Но на столе для тех, кто не успел насытить желудок, оставлен был солидный окорок. Его золотистая кожица была натерта чесноком, а розовое мясо с каймой белоснежного жира источало прозрачную слезу, будто эта чудная ветчина сожалела о малой вместимости желудков пирующих. Раб-разрезальщик отсек от окорока тонкий ломоть, присыпал перцем, кардамоном, сельдереем и протянул тарелку запоздавшему гостю.
— Говорят, Клодий, ты заключил союз с Цезарем и Помпеем? — спросил Целий Руф, ехидно прищуриваясь. — Нельзя ли узнать, почему?
— Ты угождаешь Цицерону. Нельзя ли узнать, почему? — передразнил Клодий.
— Все очень просто. Пока борьба идет без оружия, надо держаться более честной стороны, а как только дело дойдет до войны и похода, то надо встать на сторону более сильного.
— Интересная точка зрения, — пробормотал Катулл.
— Что главное в таком подходе? — Клодий изобразил крайнюю заинтересованность.
— Главное, чтобы было достаточно времени оценить, на чьей стороне сила. — Целий Руф оставался невозмутим. Видимо, такое поведение он считал образцом добродетели, если не староримской, то новоримской — точно.
— Трезвый взгляд человека, который пьет неразбавленное вино.
— Со мной тут забавный случай приключился, — принялся рассказывать Катулл. — Возвращаюсь я домой уже за полночь и вижу в переулке: какой-то мальчишка забавляется с девчонкой, старается, пыхтит. Ну, я подошел тихонько сзади, пристроился и вонзил пареньку свое торчащее копье.
Все захохотали: Клодия — мелодично и звонко, Целий Руф — громче всех. Фульвия фыркнула.
Музыканты играли. Кто-то из них фальшивил. Кажется, флейтистка.
— А почему бы нам не станцевать! — воскликнула Клодия и повернулась к Фульвии. — Малышка? — Фульвия отрицательно затрясла головой. — Тебя не учили?
— Учили… Но я не знаю… хорошо ли.
— Станцуй, и мы посмотрим. И оценим! — настаивала хозяйка.
— Лучше выйдем мы с тобой, сестрица, — предложил Клодий. — Ты же отлично пляшешь.
— Куда лучше, чем положено порядочной женщине, — поддакнул Целий Руф.
— Порядочные римляне вообще не танцуют, — заявил поэт Катулл. Он был уже изрядно пьян. А когда пьянел, начинал говорить гадости всем подряд и всех ревновал к очаровательной хозяйке.
— Может, и так, — согласился Клодий, подавая руку сестре и помогая ей подняться. — Порядочные римляне не танцуют. И не пишут хороших стихов. Лишь отвратительные — как Цицерон.
— Катулл такой забавный, когда злится, — шепнула красавица на ухо брату.
Но Клодию дела не было до поэта: пусть сестрица следит за мрачным выражением Катуллова лица, если ее так это забавляет. Его же интересовала малышка Фульвия. Ого! Девушка так и вытянулась — будто тетива балеарского лучника. Даже привстала, следя, как легкое платье свивается вокруг стройных ног Клодии, а потом разлетается прозрачной волною. При свете факелов можно было разглядеть все изгибы тела. Клодия закружилась, удаляясь от брата, потом рванулась назад, их лица очутились рядом; пирующим даже показалось, что губы танцоров соприкоснулись. Фульвия тихо ахнула. Катулл застонал.
— Странный танец, — заметил ироничный Целий. — Кажется, и греки так не танцуют?
— Так танцуют на Востоке, — отвечал Клодий. — Я видел, когда был в войсках Лукулла в Гордиене.
— Такие танцы в войсках? Что же это было за войско! — захохотал Катулл.
— Говорят, после этих плясок ты несколько месяцев провалялся в доме сестрицы Терции в Киликии, — напомнил как бы между прочим Целий Руф. — А потом угодил в плен к пиратам.
Клодий не любил, когда ему напоминали о его не слишком удачной военной карьере.
— Я был тяжело ранен, — сказал он резко и будто невзначай вновь бросил взгляд на малышку Фульвию.
В темноте ее глаза влажно блестели. Она не отрывала глаз от его лица. Клодий поднял руку и коснулся шрама на виске. Обычно шрам был скрыт волосами, но сейчас Клодий намеренно откинул пряди назад. Хозяйка, смеясь, упала на ложе, обхватила Катулла за шею и принялась жадно целовать в губы.
А ее брат присел рядом с Фульвией, довольно бесцеремонно приподнял голову девушки за подбородок. Она покорно прикрыла глаза.
— Целуй ее, братец! Целуй! — крикнула Клодия. Кажется, она была совершенно пьяна. — Отныне я — повелительница оргий.
Фульвия смутилась, вырвалась и кинулась бежать — в темную аллею кипарисов.
Клодий вскочил. Приметил, что Катулл жадно целует плечо хозяйки, а та, запрокинув голову, следит, что делает Клодий.
Волоокая.
Клодий помчался за Фульвией. Бежать далеко не пришлось. Она стояла в глубине аллеи, ожидая. В темноте белело ее платье. Меж деревьями пряталась статуя Приапа с огромным, ниже колен, фаллосом. В темноте деревянного охранителя садов было не разглядеть, но Клодий знал, что италийский мастер, большой шутник, придал Приапу поразительное сходство с Клодием. Интересно, знает девчонка, что за спиной у нее отнюдь не Аполлон, а фривольный божок дикой природы?
Клодий обнял девушку, жадно приник к губам. Она отвечала неумело, но страстно. Он попробовал задрать ее платье. Она уперлась кулачками ему в грудь и откинула голову назад.
— Не смей! — прошептала.
Вот те раз! А зачем звала?
Он засмеялся и вновь попытался привлечь ее к себе. И тут почувствовал легкий холодок пониже грудины. Острие кинжала — догадался он — и разжал руки, покорно развел их в стороны. Если податься вперед — кинжал войдет в тело по самую рукоять. Мысль об опасности лишь усилила его возбуждение — до такой степени, что сквозь его тунику и свое платье Фульвия почувствовала прикосновение его плоти. Она не сразу поняла это, потом, кажется, сообразила, отшатнулась. И бросилась бежать.
Клодий рассмеялся, подошел к бассейну, вымыл лицо, влажной ладонью пригладил волосы.
В постели она наверняка окажется чудо как хороша. Занятно будет обучать ее науке любви.
Он вернулся к остальным. Фульвия сидела на своем месте как ни в чем не бывало, сложив на коленях ладошки. Скромница-девочка.
— А вот и братец, мой Красавчик. Он вправду Красавчик. Никого нет красивее в Риме, чем он. Ты по сравнению с ним урод, — шепнула хозяйка Катуллу, который успел расстегнуть фибулу у нее на плече.
Клодий взял со стола наполовину полный серебряный кратер и сделал несколько глотков.
— Красавчик Клодий, что с тобой? — невинным тоном спросил Целий Руф. — Тебя изнасиловали?
Клодий посмотрел вниз. На белой тунике проступило алое пятно. Все-таки порезала! Клодий опустился на ложе, ощутив противную слабость. Не от раны — то была пустячная царапина, — а от странного внезапного опьянения. Выпил он не так уж и много, но ноги почему-то не держали.
— Послушай, Клодий, — придвинулся к нему Целий Руф и зашептал, поглядывая на хозяйку, что миловалась с поэтом, — ты не ревнуешь?
— Я? Нисколько. А как относится Цицерон к тому, что ты бываешь у моей сестрицы? Ты, его преданный друг?
Но Целия было трудно смутить.
— Большой друг Цицерона Помпоний Аттик посещает твою сестрицу, — отвечал Целий. — Цицерон не возражает. Напротив, старается эту дружбу использовать в своих целях. Собирает сведения.
— Я помирился с Цицероном. — Клодий знал, что завтра же Целий Руф передаст эти его слова консуляру. — Забыл все обиды.
— Отлично. Я рад! Давно бы так. Полный консенсус. — Целий Руф вновь глянул на Клодию — она была совершенно пьяна, голова ее покоилась на плече Катулла. Волоокая лениво приподняла руку и щелкнула пальцами. Тут же подскочили двое смазливых рабов, подняли ее и повели в беседку — отсыпаться. Катулл же о чем-то яростно спорил с молоденьким племянником хозяйки Аппием Клавдием. — Все будут рады… — Целий Руф огляделся, поднялся и крадучись исчез в темноте.
Клодий пошел за ним. Услышал в беседке шумную возню и пьяный игривый голос Клодии:
— Целий, нахал… — Она явно не собиралась звать на помощь.
Клодий подошел к фонтану, подставил голову под бегущую струю воды.
Глупец! Власть, как и женщину, ни с кем делить нельзя. Но в этот вечер он не ревновал сестрицу. Нет, не ревновал.
