Глава 19
Словно разыгрывалась сцена из классического староанглийского детектива, подумалось ей — в театральных декорациях аристократической гостиной средней руки: сервант из настоящего мореного дуба, светло-серый ковролин в тон гардинам, люстра на заказ, имитирующая газовый фонарь где-нибудь на набережной в Петербурге, строгая роскошь двух огромных кресел и длинного дивана, где в живописном беспорядке расположились шестеро действующих лиц — подозреваемых, свидетелей и невольных сыщиков. Артур, невозмутимый, как тотемный воин Стивен Сигал; готовая простить всех и всех примирить Вера Алексеевна, Севкина теща; Келли, сжавшаяся в кресле в маленький неприкаянный комочек, забывшая об обычной напускной спеси. Ритка, примостившись подле мужа, точно фронтовая санитарка на поле боя, промокала ему царапину на виске ватным тампоном с чем-то дурнопахну-щим. Тот нервно шипел и дергался.
— Ну, ну, успокойся, — терпеливо увещевала она. — Еще схватишь заражение крови…
— Скорее Корсаковский психоз. — Он недобро усмехнулся. — Наша великая сыщица подозревает меня в убийстве, ты в курсе?
— Она просто нашла козла отпущения, дорогой. — Рита холодно взглянула на Майю. — А сама втихую подтасовывает улики и втирается в доверие к следователю. Не удивлюсь, если они действовали с Гоцем заодно.
— Чита! — изумилась Майя.
— Зачем ты впутала нас в это дерьмо? Сева сейчас в страшном напряжении, выборы через два дня… Уже через один. Любое неосторожное слово — и…
— Не переживайте, — флегматично успокоил Артур. — Ваш основной противник все равно сыграл в ящик, так что путь свободен.
— Не болтай о чем не знаешь, ты… — Сева экспансивно вскочил на ноги и побагровел лицом. — И так было ясно, что он пролетит! Меня поддержал губернатор, и в Москве… А он был в бегах, подозревался в двух убийствах, на кой хрен мне… — в минуты душевных волнений друг детства начинал изъясняться просто, проще некуда. — Да и с какой радости он открыл бы мне дверь?
— А если дверь открыл убийца?
— Нет, — сказала Майя. — У нас был уговор: он никогда не подошел бы к двери, услышав ключ в замке. Я ведь могла прийти не одна…
— А с кем же? — ядовито поинтересовалась Рита. — Неужто с другим мужчиной?
— Не твое дело! — она едва не сорвалась на крик. — Гоца застрелили на пороге! В сердце, почти в упор! Почерк профессионала (вспомнился флегматичный эксперт, ковыряющий пинцетом дверной косяк). И траектория выстрела — слегка снизу вверх, под углом — поэтому тебя, Севушка, я готова исключить, вы с Гоцем были одного роста.
— Премного благодарен.
— Не за что, — она понемногу пришла в себя. — Как бы то ни было, «загадка открытой двери» все равно остается неразрешенной.
— А может, он сам? — предположила Келли. — Опять бегал за водкой, а замок оставил…
— На кухне еще оставалось полбутылки.
— Ну, мало показалось.
— Почему же не купил?
— Не было в магазине.
— Была, — вздохнула Майя. — Аж шесть наименований, милиция проверяла… Я представляю себе так: Гоц услышал из-за двери голос, к примеру: «Меня прислала Майя Аркадьевна, она просила передать, что настоящий убийца арестован, с вас сняты все обвинения…» Или что-то в этом роде.
— Думаешь, он купился? — озабоченно спросил Артур.
— Возможно. — Она помолчала. — Он свято верил, что рано или поздно его оправдают, но — парадокс! — надеялся больше на меня, чем на официальные органы. Поэтому пришел ко мне за помощью. И ведь я почти сделала это! Я почти доказала его невиновность…
Она тряхнула головой и подумала: он умер. Умер, и его больше никогда не будет. Он устроил себе самое лучшее, самое оптимальное алиби на свете.
— Следователь высказал предположение, что школьного директора убили вместо меня. — Она быстро прошлась взглядом по лицам: Сева не отреагировал, Артур нахмурился, Вера Алексеевна вскрикнула от испуга.
— Майечка, да как же так? У кого рука поднялась?
— Тетя Джейн, честное слово, это не я! — выкрикнула Лика.
Рита тут же оказалась рядом.
— Ну, ну, успокойся, никто тебя не подозревает. — Она подняла глаза на Артура. — Конечно, я не думаю, будто вы задушили собственного сына — для этого нужна вовсе уж… нездешняя психика. Но ведь зачем-то вы пытались сжечь костюм Бабы Яги! И на даче скрывались…
— Я уже объяснял: я испугался за Валерию. Оказалось, напрасно: Анжелика костюм не опознала, кто-то просто оделся похоже… Одного не пойму: как можно было их перепутать: Бабу Ягу и Деда Мороза?
— Темно было, — угрюмо сказала Лика. — Я только и запомнила, что яркое пятно: красная заплатка на переднике.
— Девочка испытала шок, — сварливо сказал Сева. — Разве непонятно? И нечего устраивать здесь перекрестный допрос, все равно никаких улик, мотивы неясны, подозревать некого… Вернее, подозревать можно всех. Я прав?
Все взоры устремились на Майю — та, испытав нечто вроде неловкости за лично проваленное расследование, покаянно кивнула.
— Фактов действительно множество, и все они противоречат один другому, поэтому на них и нельзя опираться. — Она помолчала. — Остаются слова… Слова, сказанные разными людьми, в разное время, по тому или иному поводу… Нужно только попытаться их суммировать и вычленить истину.
— Красиво, — зевнув, оценил Сева. — Только слишком расплывчато.
— В тот вечер, во время маскарада, убийцу видели двое: Келли и Гриша. Я тоже могла бы увидеть (и неизвестно, чем бы для меня все закончилось), если бы вовремя не прикрыла дверь в «историчку». И поэтому только услышала шаги в коридоре, стук палки и сдавленный смех, будто кто-то пытался справиться с истерикой.
— Везение — это капитал, — хмыкнул друг детства. — С таким богатством — и на свободе, надо же.
— Гриша столкнулся с преступником нос к носу и погиб, — упрямо продолжала Майя. — Сейчас я думаю, что мы неверно поняли его поведение в магазине. Роковое совпадение: Гоц наблюдал за нами сквозь витрину, и мы с Артуром его засекли… Одна маленькая нестыковка: Гриша сказал «Убегает…» — а ведь Гоц в тот момент стоял на месте…
— Не «убегает», — тихо возразил Артур. — «Удирает», «улепетывает» — как-то так. Только вряд ли теперь это важно.
— Прямо «Пять поросят», — ухмыльнулся Сева. — Роман Агаты Кристи… Там какой-то вшивый герой неправильно расслышал фразу, которую сказал другой вшивый герой. «Я ее провожу» вместо «Я ее выпровожу». Сыщик никак не мог до этого допереть, а как допер — так убийцу к стенке и припер. Классно, да? Жаль, в жизни никогда не бывает так просто.
— Самое непонятное в другом, — сказала Майя. — Гриша почему-то не испугался преступника. Он должен был, просто обязан был испугаться — ведь убийство произошло на его глазах. А вместо этого…
— Что?
— Вместо этого он начал шантажировать убийцу. Очень наивно, по-детски — всего-то попросил купить Бэтмена к Новому году.
— И что? — удивился Севушка. — Тот купил?
— Дал денег. А потому забрал игрушку у мертвого — боялся оставить след, но все же оставил: клочок упаковки. — Она перехватила больной взгляд Артура и осеклась. — Прости… Мне не дает покоя один вопрос… Почему Гриша не боялся убийцы, а Келли — боялась? Ведь в записке ясно было сказано: «Тебе ничто не угрожает…»
— «…Только молчи», — закончила Лика.-А я, дура, не смолчала.
— Однако продержалась долго. До тех пор, пока я тебя не убедила, что твой папа может быть обвинен…
— Я?! — взревел Сева.
— …Только тогда ты «вспомнила», что убийца был в другом костюме: Баба Яга, а не Дед Мороз. Только тогда. Почему, Келли? И почему ты упорно не признаешься, что это ты принесла в школу дневник Гольдберга?
— Джейн, не сходи с ума, — холодно произнесла Ритка. — Какой еще дневник?
— Старая тетрадь. Вековой давности. Заканчивается словами: «Я нашел ее. Наконец-то я ее нашел — здесь, в этом Богом забытом месте. Завтра все будет кончено. Завтра я убью ее…»
Голос ее звучал в полной тишине — затихли непонятные звуки на лестнице и веселая разухабистая гульба в квартире слева (то ли проводы Рождества, то ли Первая Среда На Этой Неделе), замолкли припозднившиеся машины за окном, и остановились «ходики» на кухне…
— Келли, — тихо произнесла Майя. — А может быть, ты испугалась вовсе не убийцу? Может быть, ты испугалась за убийцу?
Рита медленно поднялась, живо напомнив рассерженную кобру — Майе даже показалось, что она видит раздвоенный на конце язычок.
— Ну вот что, Джейн. Мы подруги, конечно, но я не обязана выслушивать всякое дерьмо в свой адрес…
— Да почему ты решила…
— Ты хорошо себя чувствуешь? Головка оправилась? Вот и ладушки. Детям пора спать, мне завтра на работу, так что давайте-ка до хаты, гости дорогие. — Она ядовито посмотрела на мужа. — Если хочешь, можешь к ним присоединиться. Своди их в кино, в зоопарк, позвони своему другу-губернатору, пусть устроит фуршетик на вилле… А меня оставьте в покое.
Рита стремительно вышла, хлопнув дверью спальни.
— Мама! — крикнула Келли.
— …Все, оставьте в покое!
Лика обернулась и ненавидяще посмотрела на притихших соучастников.
— Кретины. У мамки диабет, ей нельзя волноваться!
— А мне можно, — Сева недипломатично сплюнул на голландский ковролин, который Рита два раза в неделю обрабатывала гидропылесосом. — У меня стенокардия, пиелонефрит и ущемление седалищного нерва, но вообще я здоров как бык. Выпить не желаешь? — он фамильярно хлопнул своего недавнего спарринг-партнера по плечу. — А мне хочется. Только нельзя: завтра в девять заседание в администрации. Вот собачья должность!
Он открыл бар, щедро плеснул водки в граненый стакан (наплевать, пусть нюхают, вампиры!), жахнул залпом, не закусывая, и мутно уставился на Майю.
— Ты уж того, Джейн… У Ритки и вправду нервы бренчат, но ты-то! Или всерьез думаешь, что я или она… Кстати, я так и не врубился, о каком дневнике шла речь?
— Пусть Келли объяснит.
Сева грозно нахмурил брови.
— Анжелика!
Та повернула изящную головку, надменно опустила уголки губ и процедила ледяным тоном.:
— Я сто раз повторяла: я не знаю ни о каком дневнике. А если бы и знала — что с того? Музей сгорел. И дневник вместе с ним.
— Дневник сгорел, — подтвердила Майя. — Но его фотокопия…
— Неужели Ромка сообразил… — ахнул Сева.
Майя пожала плечами:
— Такова обычная процедура в любом музее: фотографирование экспонатов и составление полной описи.
— Да почему же ты раньше молчала?!
— А кому я должна была рассказывать? — спросила Майя. — Следователь сказал, что следов убийцы в коридоре нет — только мои и Романа. Ромушка под следствием, я — чудом на свободе: против меня не нашлось улик… Правда, я прятала Гоца у себя в квартире…
Артур крякнул, Лика произнесла «О!», а Сева флегматично поинтересовался:
— И что сказал Колчин, когда узнал про Гоца?
— Что у него руки чешутся меня арестовать. Представьте, что было бы, если бы он узнал о дневнике!
— А теперь ты, стало быть, решила его обнародовать, — Рита, бледная до синевы, с дымящейся сигаретой в руке, неожиданно появилась в дверях, словно фигура Командора. — Предать гласности… Ты бы поостереглась, Джейн: убийца-то еще на свободе. И квартиру запирай получше, а то вечно дверь нараспашку.
— Ты мне угрожаешь, что ли?
— Дурочка. Беспокоюсь за тебя. — И снова скрылась.
В прихожей Майя накинула пальто, вышла на лестничную площадку, все вздохнули с облегчением («Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, во все века сжигали люди на кострах…» — жизнерадостно продекламировал Сева), только у Лики в глазах мелькнуло нечто похожее на человеческое сочувствие.
Едва поднялась к себе, не успела даже раздеться, раздался требовательный стук.
Артур. Майя открыла было рот, но верный рыцарь решительно отодвинул ее плечом, прошел в гостиную и внимательно огляделся, телохранитель хренов.
— Ты спятила? — тон его был холоден, как нос у собаки. — Нарочно решила подставить свою задницу, да?
— Уходи, — ее голос не уступал по температуре.
— И не подумаю. Ты только что, возможно, разговаривала с убийцей, бросила ему в лицо… да фактически обвинение. На нем уже висят три трупа, ты думаешь, он остановится перед четвертым?
— Меня он не тронет.
— Почему? — Он подошел к ней и изо всех сил тряхнул за плечо. — Ты что, тоже получила записку? Да не молчи же! Кого ты подозреваешь?
Она подняла на него блестящие глаза. Дыхание обоих было ровным и глубоким — они вновь стояли друг перед другом на звонком, как барабан, татами, и деревянные мечи-боккены настороженно покачивались в руках…
— Записка, — проговорила она. — Да, эта записка — ключ ко всему. Ее содержание: не угроза, а мольба: «Только молчи!» Самая серьезная ЕГО ошибка.
— Чья, мать твою?!
— А сам ты не догадался? — Она по-прежнему не отводила взгляда от его лица. — Когда спросил: «Как можно было их перепутать?» А Келли ответила…
— А ну отойди от нее!
Майя с трудом повернула голову и чуть не сплюнула от досады: еще один верный рыцарь. Права Ритка: дверь надо запирать, иначе от рыцарей не отобьешься, так и будут наперебой греметь ржавым железом.
Сева и Артур стояли друг против друга, точно два марала по осени, готовые сцепиться рогами из-за самки.
— Тебе что тут надо?
— А тебе?
— Похоже, вы решили устроить второй раунд? — светски спросила Майя. — Может, перенесете битву куда-нибудь в другое место?
— Помолчи! — выкрикнули они дуэтом и опять уставились друг на друга. — Я отвечаю за ее безопасность!
— Ты? Уморил. Ты — первый кандидат в убийцы!
— Осторожнее в выражениях, можно угодить под суд за клевету.
— Я на тебя раньше в суд подам, уголовник. За членовредительство.
Замок щелкнул внизу. Или показалось? Она напряглась, попытавшись отрешиться от всего и обратившись в слух. Шаги? Кто-то спускается по лестнице? Да мало ли… Она зажала уши ладонями. Нет, не стоит себя обманывать. Не «мало ли» — тебе эти шаги отлично знакомы: согбенная фигура с загнутым носом из папье-маше, шприц в руке, затянутой в перчатку, ведьма из жутковатой сказки литовского писателя Томаса Аясмане.
— А ну пошли вон! — не выдержала она, молясь про себя: Господи, если ты есть, сделай так, чтобы они ушли. Пусть оставят меня одну — это единственный подарок, который я хочу получить к минувшему Рождеству…
— Джейн, ты понимаешь, что… — неуверенно начал Артур.
— ОБА!!! Или я звоню в милицию!
Видимо, ее облик был достаточно красноречив. Рыцари потоптались и, настороженно держа друг друга в поле зрения, двинулись к выходу.
— Я буду рядом, — предупредил один.
— Я тоже, — предупредил второй.
Едва они, продолжая переругиваться, выкатились на лестницу, она захлопнула дверь и привалилась к ней спиной, чувствуя, как волосы намокли от пота.
Она покосилась на телефон: «Может, позвонить следователю? Все же спокойнее… Ну нет. Это мое расследование. Я должна встретиться с убийцей один на один. И заглянуть ему в глаза».
Она посмотрела на часы, дала отсчитать стрелке три минуты, тихонько открыла дверь и выскользнула наружу. На цыпочках, бесплотной тенью сбежала вниз, мысленно возблагодарив неизвестного малолетнего хулигана за разбитую лампочку в подъезде.
Шаги наверху и звонок в дверь ее квартиры. «Я угадала». Майя нырнула под лестницу и затаилась.
— Джейн, открой, — послышался глухой голос Артура. — Я знаю, что ты там… Если хочешь, позвони следователю, вызови милицию, ОМОН, черта с дьяволом… Только отзовись!
Прости, прошептала она и неслышно вышла на улицу.
Вечер давно перешел в бархатно-фиолетовую ночь, в большинстве окон погас свет, опустел проспект, и кинотеатр напротив походил уже не на заблудившийся корабль, а на безжизненный занесенный снегом утес.
«Простите меня. Простите меня все!»
Она шла почти спокойным шагом по насквозь знакомому маршруту, по которому ходила, надо думать, больше тысячи раз. Вот и низенькие вечно распахнутые ворота, вот аллея, обсаженная серебристыми березками и елочками-сугробами, хоккейная коробка справа, парадное крыльцо (она подергала дверь: открыто, добро пожаловать на аттракцион «Галерея ужасов»), темный и гулкий вестибюль и запертый гардероб… На секунду она замерла: послышался вдруг отдаленный топоток детских ножек и смех-колокольчик, маленькая тень гномика в красном капюшончике мельком отразилась в зеркале — вот оно, Келли, твое «яркое пятно». Она тряхнула головой, отгоняя призраков, и медленно, стараясь ступать неслышно, взошла по каменным ступеням наверх, на третий этаж.
Ее окружали тьма и пустота, затерянный мир в бледных полосах луны за окнами, одинокий фонарь и сиреневые снежные хлопья, будто целые стаи ночных мотыльков… И (она с удивлением прислушалась к себе: ровный пульс и идеальное кровяное давление)— узкая полоска света из-под двери в учительскую.
Она распахнула дверь и встала на пороге, увидев согбенную фигуру в темном платке, замершую над выдвинутым ящиком письменного стола. Рядом к стулу была прислонена трость с тяжелым медным набалдашником, покрытая черным лаком, — привет из давних времен, один бог знает, каких давних…
— Там ничего нет, — сказала Майя. — Я действительно сунула тогда дневник в свою сумочку, только сумочка осталась в музее и сгорела. Я вас обманула.
Вера Алексеевна с видимым усилием выпрямилась.
— Я знаю, Майечка. Вернее, я догадывалась.
Она не помнила свою маму — та умерла в родильном доме для неимущих, в небольшом городке Ле-Крезо, на правом берегу реки Луары. Берега — правый и левый — были совершенно неотличимы: одетые в ржаво-сероватый камень, в мазутных разводах, омываемые маслянисто-черной водой и водорослями цвета хронического поноса. Того же странного цвета была и трава на чахлом газоне перед забором, который огораживал родильный дом, — видимо, потому, что этой травы было совсем немного и она не справлялась с огромным количеством углекислоты, выбрасываемой местной фабрикой.
Девочка не догадывалась, что чудище за окошком называется фабрикой, но знала о его существовании с пеленок: она огласила родильную палату первым криком, совпавшим по времени с утренним гудком. А мамы не стало всего через несколько минут.
Позже, когда приехала бабушка и забрала ее из клиники, она узнала, что у нее есть брат, старше ее на целых два года, он был очень умный и даже умел самостоятельно ходить на горшок, чем чрезвычайно гордился. Как-то она спросила его: какой она была, их мама? Мальчик озадаченно нахмурился.
— Ну, какой… Высокой-высокой, как все взрослые. Она возила меня в коляске и дарила погремушки.
— Красивая?
— Коляска?
— Нет, мама. Она была красивая?
Иначе Бог не забрал бы ее на небо так быстро.
Значит, Господь тоже любит красивых, сделала вывод девочка, и с тех пор стала подолгу рассматривать себя в зеркале, гадая, когда же ее, как и маму, возьмут на небеса, которые, впрочем, всегда казались низкими и грязными от копоти. Наверное, совсем скоро, думалось ей с затаенной радостью, я тоже красивая, почти как бабушка. Эти черные кудряшки, и громадный бант, и синее платьице с кружевным белым воротничком… И чувствовала она себя словно котенок среди травы, не понимая, хорошо ей или плохо. Только когда неожиданно (обычно по ночам) накатывался страшный приступ удушья, она понимала, что раньше-то ей было хорошо…
Однажды, после особенно затяжного приступа, приехал доктор — толстый и важный, в очках с позолоченной оправой, подержал девочку на коленях, приложил к ее груди смешную щекотливую трубочку, озабоченно послушал и сказал бабушке:
— По всей видимости, астма. Я пропишу лекарства, но это не выход. Девочку необходимо увезти отсюда, лучше куда-то на юг, к морю. Чем скорее, тем лучше.
Бабушка проводила доктора, дала ему денег, потом ушла в свою комнату и долго-долго молилась перед иконой в углу.
Сначала они добрались до Невера, а там сели на пароход — чрезвычайно шумное и говорливое существо с двумя трубами и большими гребными колесами по бортам. «Простите, мсье, — спросила девочка вахтенного офицера. — Что за буковки вон там, на красном круге?» — «Это название нашего корабля, маленькая леди, — отозвался тот. — Его зовут „Монтаржи"». Ей понравилось название. Немножко непонятно, но красиво.
Однажды на шлюпочной палубе она увидела одинокого пожилого господина. Тот был полон, краснощек и близорук (на это указывали очки на носу) и напоминал доктора, который навещал их в Ле-Крезо. Она бы не обратила на него внимания, но господин, пытаясь закурить на ветру, вдруг обронил на пол мундштук и вполголоса выругался по-русски. Девочка знала этот язык: бабушка была родом из России. (Непонятная и жутковатая страна далеко на востоке, где люди, говорят, одеваются зимой в шкуры белых медведей. Бабушка, впрочем, морщилась и называла это глупостью.) Пожилой господин приветливо улыбнулся девочке, но той отчего-то стало не по себе, она развернулась и убежала в салон, где было много народа и она чувствовала себя в безопасности.
Вечером, лежа в кроватке, она таинственным шепотом все рассказала брату. Тот, против ожидания, совсем не удивился.
— Толстый, в клетчатом пиджаке и в очках, курит вонючие сигареты? Я уже давно к нему присматриваюсь.
— Он говорит по-русски, как наша бабушка.
— Да? — мальчик казался озадаченным. — Знаешь, по-моему, он следит за нами.
Он меня разыгрывает, сердито подумала она.
— Выдумщик. Вы нарочно дразните меня, сударь!
— Да говорю же тебе! Помнишь, позавчера мы сходили на берег? Он все время крался за нами следом и прятался, когда я оборачивался.
В Арли они сошли с парохода (вахтенный офицер поцеловал девочке руку и подарил на память черепаховый гребень: «Я купил его на Мадагаскаре у одного колдуна-туземца за очень большие деньги. На этом гребне начертаны волшебные знаки, они обязательно принесут вам удачу, маленькая леди») и сели в поезд до Ниццы, который шел через Марсель и Тулон. Там, из окна вагона, девочка впервые увидела море.
Она сразу влюбилась в него со всем детским пылом. Море поразило ее воображение: оно по-особому дышало и бормотало что-то во сне, по нему плыли большие белые пароходы, совсем не похожие на те грязные баржи, что сновали вдоль по Луаре, а над волнами с криком носились чайки, выхватывая зазевавшуюся рыбу прямо из воды…
И дома на побережье, маленькие, с выбеленными стенами, утопающие в садах, тоже совсем не напоминали мрачные низкие бараки в ее родном городе, и люди выглядели иначе: загорелые до черноты, белозубые, пропахшие рыбой, и обязательно — и мужчины, и женщины всех возрастов — в шляпах с широкими полями из тонкого фетра. А главное — девочка совсем перестала задыхаться, о чем она с восторгом объявила бабушке. Хвала Пресвятой Богородице, сказала бабушка, похоже, ты выздоравливаешь.
Они сняли отдельный дом в пансионате «Лазурный» — с верандой и окнами на песчаный пляж. Хозяевами пансионата была супружеская чета Мильо, перебравшаяся с севера пять лет назад.
Мими, с которой девочка познакомилась на пароходе, оказывается, тоже остановилась в «Лазурном» — разумеется, не одна, а вместе с родителями и гувернанткой. Они поселились в соседнем коттедже, что вниз по улице Фиалок, и две подружки частенько затевали спор, чей дом роскошнее и стоит ближе к морю.
Еще ниже, если идти в противоположную от порта сторону, улица изгибалась, одевалась в брусчатку и норовила спрятаться от посторонних глаз в густые южные акации. По обеим ее сторонам через каждые сто шагов стояли древние каменные чаши, которые когда-то, в незапамятные времена, использовались для освещения. Девочке нравилось здесь не меньше, чем на пляже: улица ассоциировалась у нее с воскресными походами в церковь вместе с братом и бабушкой. Брату, впрочем, такое времяпрепровождение было не по душе: он надувался, хмурил большой лоб и демонстративно не отвечал на вопросы. Лишь одно обстоятельство примиряло его с Богом: недалеко от церкви, через площадь, находился маленький магазин, в витрине которого, на фоне черного бархата, стояла на подставке роскошная модель французского парусника «Ле Рояль Луи».
Корабль был совсем как настоящий. Миниатюрные иллюминаторы по бортам были заделаны кусочками слюды, жерла бронзовых пушек грозно выглядывали из своих гнезд, тонкие ванты, казалось, гудели на ветру, раздувающем гордые паруса на трех длинных мачтах, и если как следует присмотреться, можно было увидеть на квартердеке совсем уж крошечный, но тоже вполне настоящий штурвал.
Девочку больше привлекала кукла, выставленная в соседней витрине. Кукла была прекрасной ручной работы: приблизительно с локоть высотой, в пышном розовом платье с оборочками и рукавами-воланчиками. Еще у нее были восхитительного голубого цвета глаза и волосы оттенка потемневшего золота. В волосы был вплетен огромный бант — в точности такой же, какой вплетала девочке ее бабушка перед воскресной прогулкой.
— Вам нравится, маленькая леди?
Она вздрогнула. Маленькой леди ее называл только тот красивый офицер с парохода «Монтаржи», что подарил на память черепаховый гребень. Но судно еще неделю назад ушло вверх по Луаре, на север. Девочка оглянулась и увидела пожилого господина, которого впервые встретила на шлюпочной палубе. В руке незнакомец держал розу на длинном стебле. Бабушка задержалась в церкви, встретив знакомую среди прихожан.
— Вам нравится эта кукла?
— Да, мсье, — пролепетала девочка.
— Это очень ценная кукла. Она изготовлена в единственном экземпляре почти сто лет назад знаменитым мастером из Бенуа.
— Почти сто лет? — удивилась девочка. — Не думала, что она такая старая. А как ее зовут?
— Ее зовут так же, как и город, откуда она родом. «Бенуа» на старопровансальском наречии означает «Доброго пути». Знаете, мне кажется, вы хотите получить ее в подарок. Я угадал?
У девочки екнуло сердечко. Она была еще маленькой, но уже точно знала, что такая драгоценная игрушка их семье (пусть и небедной) не по карману. А незнакомец улыбался, как змей, из-за которого (бабушка рассказывала) Господь изгнал Адама из рая. Еще бы чуть-чуть, и она кивнула…
— Вера! — вдруг услышала она и вздохнула: волшебные чары развеялись. — Вера, где ты?
— Извините, мсье, — сказала девочка. — Меня зовут.
Незнакомец казался огорченным.
— Очень жаль. Позвольте хотя бы преподнести вам эту розу. Не бойтесь, это особый сорт: на ней нет шипов.
— Спасибо. — И она, бережно прижав цветок к груди, припустилась вскачь через площадь.
— С кем ты только что разговаривала? — спросила бабушка. — Китайская роза… Какая прелесть. Поздравляю, милая, в твоем-то возрасте ты уже принимаешь подарки от мужчин…
Девочка обернулась. Пожилого господина нигде не было, словно он растворился в воздухе.
…Этот несносный Алекс (на русский манер — Саша, так звали ее брата) опять испачкался мороженым. Это дало девочке повод скорчить надменную рожицу и сказать как взрослой:
— Вы, сударь, опять испачкались мороженым. И в сандалиях снова песок, бабушка будет ворчать.
— Вот еще, — хмыкнул он. — Зато теперь я знаю, где живет этот толстяк.
— Он вовсе не толстяк! Ну, если только самую чуточку.
— Не перебивай. Так вот, он живет в нашем пансионате! Всего через четыре дома.
Она посмотрела на брата с восторгом.
— Какой ты умный… Но как ты узнал?
— Выследил. Вчера, когда вы с Мими убежали на пляж, я незаметно прошел за этим толстяком до самого дома. И даже заглянул к нему в окно.
Он сделал эффектную паузу. Девочка вся подалась вперед, так что соломенная шляпка от солнца съехала на затылок.
— Он чистил пистолет.
— Пистолет? — Она явно не поняла. — Что это такое?
— Гм… Как тебе объяснить… Это такая черная блестящая коробочка. Если нажмешь — оттуда вылетает огонь. И человек умирает.
— Его забирают на небо?
— Не знаю, — честно сказал он. — Но он лежит и не двигается.
— Выдумываешь.
— Вовсе нет. Мне рассказывал мсье Мильо. У него тоже есть пистолет, он даже давал мне поцелиться. Только я не сумел: слишком тяжело.
— А мне он показался милым, — задумчиво сообщила девочка.
— Мсье Мильо?
— Нет, тот господин. Он хотел подарить мне куклу.
— Ты лучше держись от него подальше, — серьезно посоветовал ей брат. — Пистолеты есть только у военных и бандитов.
— А может быть, он военный?
— Военные ходят в форме, — отмел эту идею мальчик. — И еще, мне кажется, он собирается нас ограбить.
Эта мысль гвоздем засела в голове у обоих. Она позволяла мальчику взять на себя некое главенство в их дуэте: я старше и сильнее, а ты младше и должна слушаться меня во всем. Девочка с радостью подчинилась, хотя не очень представляла, что значит «ограбить».
— Ограбить — означает отнять наши вещи и деньги, — объяснил Саша.
— Разве у него самого нет денег? И зачем ему наши вещи? Он же не сможет носить бабушкины платья.
— Ну, не знаю. Только все бандиты обязательно грабят простых людей вроде нас.
Брату виднее, подумала девочка. И потом, этот пистолет… Ей уже не хотелось на небо: тут, на земле, было не хуже. Здесь была Мими, которая иногда позволяла поиграть своим мячом, здесь был восхитительный желтый пляж и теплое море с прозрачными медузами, небо, такое же яркое, как и море, здесь ей покупали мороженое в стеклянных вазочках, и очень красиво (даже в носу щипало) пел хор в церкви Святой Троицы.
И еще — она тайком от брата сохранила между страниц бабушкиной книги ту самую розу без шипов, что подарил ей незнакомец. Как знать, может быть, и волшебная кукла по имени Бенуа из витрины когда-нибудь будет принадлежать ей…
Была суббота. Тучи затянули небо, пляж опустел, только трепетали на ветру разноцветные тенты на террасе открытого кафешантана. Девочка с раннего утра сама, без посторонней помощи, оделась в праздничное платье и расчесалась у зеркала, уложив волосы черепаховым гребнем, — получилось очень торжественно и красиво. Мальчик хотел идти в церковь в своей любимой зюйдвестке, но бабушка велела ему переодеться в костюмчик из плотной темно-синей ткани, который более приличествовал случаю («а то оставлю одного дома, сударь»). Пришлось подчиниться.
Этот храм каждый раз поражал девочку и изнутри, и снаружи. Складывалось впечатление, будто его белокаменных стен никогда не касалось солнце. Будто строители нарочно спрятали его среди деревьев, так чтобы издалека были видны лишь купола, похожие на сахарные головки, а остальное — фасад с тонкими готическими колоннами, цветные витражи в стрельчатых окнах, громадные кованые ворота — открывалось взору, только если пересечь площадь и пройти тисовой аллеей вдоль высокой ажурной ограды.
Возле ограды играл шарманщик. На его плече сидела маленькая коричневая обезьянка. Девочка дала обезьянке монету — та деловито попробовала ее на зуб и, довольная, бросила в перевернутую шляпу.
— Поторопись — сказала бабушка. — Нам нельзя опаздывать.
Девочка оглянулась — помахать шарманщику рукой. И увидела своего незнакомца в клетчатом костюме. Тот улыбнулся и приподнял шляпу, но в церковь почему-то не пошел, оставшись снаружи.
Им достались места в третьем ряду, у прохода. Оттуда была видна фреска на южной стене, очень натуралистично изображавшая распятие Христа. Она всегда вызывала у девочки легкую тошноту, и та старалась смотреть только на священника, читавшего проповедь.
