Глава 23

Две навьюченных лошади, одна оседланная и один человек на ней — высокий, худой, постнолицый, рыбоглазый какой-то — встретили их возле каменных истуканов на границе Священного леса. Всадник сидел в седле прямо, словно нанизанный на копье, и настороженно держал руку на седельной сумке. Охранял добро?

Легкая каска, короткая кольчуга, простенький плащ, небольшой меч, маленький круглый щит, серебряные шпоры… О статусе незнакомца гадать не пришлось. Как и подобает рыцарскому оруженосцу, помимо всего прочего, он вез запасной щит своего господина. Герб все тот же: золотой медведь на белом поле. Ясно, в общем, что за птица и кому она служит.

Жердеобразный всадник расслабился, едва они вышли из Священного леса. Видимо, утомленные кони с тяжелой поклажей не могли поспеть за защитником сирых и убогих фон Бербергом, так что слуга вестфальца остался охранять рыцарское добро. Оно и к лучшему: еще одним святотатцем больше не стало.

— Фриц! — заорал Фридрих фон Берберг.

Надо же, тоже Фриц! А эти двое, оказывается, тезки…

Оруженосец бросил вьючных лошадей, поскакал к господину. Фрицы негромко перекинулись парой фраз на немецком.

Бурцев разобрал лишь берберговское «гуд». Ну, конечно, почему бы и нет? Окропил языческое капище кровью идолопоклонников — «гуд». Выбрался живым из опасного леса — «гуд». Запал в сердце чужой красавице-жене — «зер гуд»!

Рыцарь вновь заговорил по-польски:

— Дальше вам ехать опасно, прекрасная Агделайда. Мой оруженосец говорит, что неподалеку идет битва: большой отряд рыцарей ордена Святой Марии штурмует селение язычников.

— Пся крев! — Бурцев выругался на польский манер. — Там же, кроме моих ребят, и сражаться-то некому! Вайделоты согнали в лес всех мужиков! За тыном только бабы с детишками остались.

Дядька Адам все понял с полуслова.

— Луки к бою! — распорядился он. — Богдан — бегом к дубу. Расскажешь, что случилось, и веди подмогу.

Самый молодой стрелок из волчьешкурой ватаги опрометью помчался обратно в Священный лес. Пруссы нагнали их уже возле самого селения. Запыхавшиеся, плохонько вооруженные мужики рвались в бой. Вот только вайделотов среди них не было. Видимо, жрецы машут посохами, лишь обороняя святые места или выясняя отношения между собой. Во всех остальных случаях — молятся. Что ж, очень жаль. Сейчас ведь на счету каждая пара рук. Хорошо хоть Сыма Цзян здесь, с ними. Одно присутствие Кривайто способно вдохновить пруссов на подвиги. Впрочем, когда гибнут дети и жены, дополнительного стимула для пробуждения боевой ярости и не требуется. А прусские бабы и ребятишки действительно гибли.

Ворота лесного поселения были заперты. И правильно — открывать их сейчас, в царящем вокруг хаосе — полнейшее безрассудство. Эх, окажись за защитной оградой вся татаро-монголо-новгородская дружина Бурцева, отбить атаку тевтонов не составило бы труда. Но из-за недостатка места пришлым русичам и кочевникам-степнякам пришлось селиться под тыном, и в момент нападения они оказались за пределами частокола. Сейчас это выходило боком. И гостям, и хозяевам Гляндова городища.

Пока новгородцы и степняки рубились с рыцарями у запертых ворот, тевтонские кнехты обошли укрепления с тыла, топорами повалили несколько бревен частокола, ворвались внутрь. В поселке началась резня.

С дикими воплями прусские мужики ринулись к пролому. Стрелки дядьки Адама заняли позицию неподалеку. Добрые рыцарские доспехи стрелы волчьешкурых лучников пробивали не ахти как — все-таки не из мощных степных луков пущены, — а вот кнехтов в черных одеждах валили славно. Брони у тех были послабее — кожаные рубахи, толстые стеганые куртки, нагрудные стальные бляхи с «Т»-образными крестами да широкополые каски-шапели, похожие на железные панамы. К тому же и выцеливать чернодоспешную пехоту оказалось проще. В отличие от рыцарей, уже смешавшихся в плотной рукопашной схватке с новгородцами и кочевниками, кнехты бегали по опустевшему селению между хижин и землянок в поисках попрятавшихся женщин с детьми и сами подставлялись под стрелы.

Да, пожалуй, с кнехтами совладать можно. Но с рыцарской конницей… Для борьбы с святотатцами-чужеверцами идиоты-вайделоты призвали в свой Священный лес даже дозорных. И вот, пожалуйста… Тевтоны напали неожиданно. Русичи и степняки не успели даже подседлать лошадей. Теперь уже поздно: бойцы отсечены от коновязей, лагерные шатры повалены, сбруя втоптана в снег. Теперь против конных бились пешие. Монгольские нукеры-панцирники из личной гвардии Кхайду-хана еще держались, сбившись в кучку. Новгородцы — тоже, но легковооруженные лучники Бурангула гибли десятками. И прикрыть их в этой суматохе не представлялось возможным. Так ведь все и полягут!

Дмитрий, Бурангул, новгородские, монгольские и татарские десятники что-то кричали, стараясь дать организованный отпор орденским рыцарям. Но крики эти не приносили ощутимого результата. Разрозненные разноязыкие группки не видели и плохо понимали друг друга. Кочевники терялись в пешем строю. Русичи, теснимые вражескими конниками, не могли развернуться в полную силу. Каждый боец слышал и слушался только ближайшего командира. А черные тевтонские кресты на белых плащах — отличительные признаки полноправных братьев ордена Святой Марии — и серые одежды с усеченными «Т»-образными крестами сержантов и полубратьев мелькали уже повсюду. Многочисленные оруженосцы оберегали рыцарей с флангов и тыла. И вся эта масса напирала, давила рассеянных пешцев. Спасти положение могло сейчас только единое командование. Стоять в стороне Бурцев больше не имел права.

— Аделаидка, милая, мне сейчас нужно быть там. Ты обожди здесь, только, ради Бога, никуда не уходи. Это безопасное место.

Полячка не ответила. Лишь дернула плечиком да недовольно отвернулась к своему новому дружку. Бурцев тоже глянул на немецкого рыцаря:

— Ты как, Фридрих?

Рыцарь поджал губы:

— Я не желаю биться за язычников и без крайней нужды не подниму меч против своих собратьев по вере.

— Ясно.

Вообще-то иного ответа Бурцев не ждал. После стычки с прусскими жрецами в трусости фон Берберга не упрекнешь, но немец не пойдет супротив немца ради защиты поселения «богопротивных идолопоклонников».

— А если твои собратья по вере захотят причинить вред ей?

Бурцев кивнул на полячку.

— Этого я не позволю никому! — твердо заявил вестфалец. Рука его легла на эфес меча.

— Тогда, будь добр, присмотри, пожалуйста, за моей супругой.

Бурцев сделал акцент на «моей супруге». У фон Берберга дернулась щека.

— П-почту за честь.

Что ж, по крайней мере, у Аделаиды будет надежная охрана. Вряд ли в столь укромном месте полячке потребуются услуги секьюрити, но уж ежели что, этот немец за княжну перегрызет глотку даже тевтону. Благородный поединок из-за прекрасной дамы — все-таки не бой на стороне прусских язычников, чьи жены и дети гибнут сейчас под немецкой сталью. Тут, надо полагать, рыцарская честь фон Берберга останется незапятнанной, даже если ему придется пролить драгоценную германскую кровь.

А если поединка не будет? Если немчура вздумает без боя сдать Аделаиду своим или, чего доброго, умыкнуть ее под шумок?

— Сыма Цзян, — окликнул Бурцев по-татарски китайца, — тут такое дело…

Старик, не дослушав, воинственно взмахнул боевым посохом:

— Моя пойдет с твоя, Васлав.

— Спасибо, отец, не нужно. Пригляди лучше за девушкой. И за рыцарем этим тоже. За рыцарем особенно. А то душа у меня неспокойна.

Китаец понимающе кивнул:

— Не волновайся, Васлав. Рысаря и его слуга не обижай твоя красависа. Моя все делай, как надо.

Ну, вот и славно! Имеется теперь защита и от защитника. Сыма Цзян будет начеку. И даже двум Фрицам нипочем не провести одного хитрого китайца. А уж коли дело дойдет до схватки, обоюдоострая палка мастера восточных единоборств быстро успокоит обоих. Такая палка и в таких руках дорогого стоит. В этом Бурцев имел возможность убедиться под Священным дубом.