Глава 17

Ни его, ни Аделаиду лесные вайделоты добивать не стали. Пока… Третий святотатец, нарушивший запретную границу, привлек их внимание. Новый противник был один, но посерьезнее безоружного Бурцева.

Чужеверец на крупном боевом коне во весь опор несся к Священному дубу. Чуть привстав в стременах, прикрывшись щитом и выставив перед собой тяжелое рыцарское копье с небольшим щитком для правой руки и ярким вымпелом под массивным наконечником, он уже издали лаялся по-немецки.

Голос из-под ведрообразного рогатого шлема-топхельма звучал глухо и грозно. Звенела новенькая, словно только что из оружейной мастерской длиннорукавная кольчуга двойного плетения. Блестели на солнце стальные пластины поножей, наколенников и латных рукавиц.

Длинный прямой меч болтался на рыцарской перевязи слева. Справа — на поясе торчал граненый кинжал-мизерикордия. Тот самый «кинжал милосердия», которым у благородных господ принято добивать друг друга в смертельных поединках. За спиной развевался теплый походный плащ, подбитый мехом. Нагрудную котту и треугольный щит украшал не тевтонский крест, а вычурный роскошный герб: вставший на задние лапы золотой медведь на белом фоне. Кроме того, на груди всадника висела плоская деревянная коробочка. Ковчежец вроде тех, в которых монахи и особо набожные рыцари носят святые мощи.

Нападавший проскочил меж двух коней лесного мегалита, влетел в толпу пруссов. Первого вайделота опрокинул и истоптал конем, второго достал копьем. Жрец, попавший под тяжелый наконечник, так и отпрянул от удара к самому дубу. Ударился спиной, а затем копье буквально пригвоздило бездоспешное тело в балахоне к толстому стволу. Древко переломилось, рыцарь на коне пронесся мимо — к противоположному краю Круга Смерти, превратившегося сегодня в ристалище. Вайделот медленно сполз с куцего обломка на землю. Глубоко вбитый под кору наконечник и окровавленный банер остались торчать в дереве.

Пруссы взвыли — дико, отчаянно. Дерзость чужака, осмелившегося поднять руку на Священный дуб, ввергла жрецов в состояние буйного помешательства. А рыцарь уже разворачивался для новой атаки. Теперь в его руке сверкал обнаженный меч. Сломанное копье он, однако, не выкинул: укороченное почти по самый наручный щиток древко торчало за спиной всадника из специальных петель на высокой задней седельной луке. «Бережливый немчура, — отметил про себя Бурцев, — оружием так просто не разбрасывается!» Ни у кого и никогда прежде он не замечал столь трепетного отношения к собственному оружию во время боя. Ибо все-таки чревато подобное жмотство в скоротечной драке. Ох, как бы жадность не сгубила сегодня этого фраера.

Рыцарь снова всадил шпоры в конские бока. Заорал:

— Готт мит унс!

Снег и пепел погребального костра Глянды взметнулись из-под копыт.

Жрецы тоже что-то заголосили. Видимо, доказывали, что здесь боги все же на их стороне. Наверное, так оно и было — место-то располагало. Прусское капище как-никак…

Второй наскок оказался не столь удачным. Едва всадник приблизился, жрецы пустили в ход свои посохи. Действовали ими священнослужители леса весьма умело. Бить — не били, не особо надеясь сшибить закованного в латы противника на землю, но скакали зайцами вокруг, хитрили, финтили, путали рыцаря обманными выпадами, пугали лошадь. Конный немец успел зарубить лишь одного вайделота и затоптать второго, когда меж передних ног его скакуна какой-то пруссак вдруг ловко сунул свою крючковатую клюку.

Жеребец сбился с шага, споткнулся, грохнулся на колено, с трудом поднялся снова. Чтобы удержаться на коне, рыцарь вынужден был схватиться за повод обеими руками. Немец опустил и щит, и меч, открылся. Вот тут-то его и подловили. Кривая рукоять длинного посоха зацепила его сзади за шею, своротила набок шлем. Проворный вайделот сильным и резким движением выдернул всадника из седла, как выдергивают расшатанный зуб из десны.

Лопнул ремень топхельма. Железный горшок с рогами слетел с головы. Немец тяжело грохнулся на спину. Конь с перепугу ломанулся в чащу.

Секунду оглушенный падением всадник лежал без движения. А в следующую его рука дернулась к нагрудному ковчежцу. Что ж, самое время взывать к святым мощам: в воздухе уже мелькали жреческие дубинки и оброненный рыцарский меч. Beроятно, бесстрашный германец так и обрел бы вечное упокоение под Священным дубом пруссов, если бы в последний момент ему не помогли. Не нетленные мощи, нет, — Бурцев.

И дело тут даже не в благодарности. Просто он вовремя смекнул, что вместе с невесть откуда взявшимся помощником у него и Аделаиды больше шансов выбраться из этой поганой переделки живыми. Пусть хоть немец встанет рядом, раз больше некому. Мужику с медведем на груди тоже ведь здесь не на кого рассчитывать. Так что как-нибудь они уж придут к взаимопониманию. Пока не разберутся с пруссами, по крайней мере.

Бывший омоновец попер на языческую братию с яростью фанатика-крестоносца. Схватил посох пронзенного немецким копьем вайделота и принялся выписывать увесистым крючковатым концом над поверженным рыцарем такие кренделя и восьмерки, что сунуться под дубину не посмел никто.

Маневр «взбесившаяся оглобля» оказался не то чтобы успешным, но неожиданным. Прежде чем отпрянувшие жрецы сообразили, что к чему, рыцарь успел отползти к дубу. И подняться на ноги. И выхватить кинжал. Отступил назад и Бурцев. Махать дубьем в таком бешеном темпе, конечно, круто и эффектно, но выдыхаешься, блин, за считанные секунды.