Пролог

Они появились там, где их никто не ждал. Появились так, как не появляются люди из плоти и крови.

Посреди подвального этажа древней башни-донжона — в необычайно длинном и широком для замковых подземелий коридоре, что вел к запертой сокровищнице, из ниоткуда возникло призрачное свечение цвета разбавленной крови. Сияющий круг проступил вдруг на грубо сбитом столе, за которым коротала время ночная стража. И тяжеленный стол дрогнул. Затрещали, ломаясь, дубовые доски. Опустевшие кружки, нехитрая снедь и игральные кости посыпались на пол.

Два верных воина охраняли здесь разбойную добычу своего господина. Приставлены они были скорее для порядка — ни один обитатель замка не посмел бы покуситься на спрятанное хозяйское добро. Но вооружение стражей все же позволяло взять с незваных гостей дорогую цену за проход по просторному коридору.

Один — в изрубленной трофейной кольчуге явно с чужого плеча, в клепаном шлеме с сорванной бармицей и с коротким мечом на поясе — попытался выхватить из-под стола маленький круглый щит. Поздно… Щит был уже вне досягаемости. Сломанные доски погребли его под собой, а невиданная силища раздавила как яичную скорлупу. Щит хрустнул, пошел трещинами, развалился на куски.

Другой стражник — в кожаном панцире, обшитом металлическими бляхами, и железном колпаке, держал заряженный арбалет. У бедра воина висел колчан с дюжиной коротких толстых стрел. Опрокидывая лавки и испуганно крестясь, оба пятились к выходу.

А свечение становилось ярче. Кровавый цвет — гуще, насыщеннее. Круг ширился, увеличивался в размерах, подминал под себя остатки стола. Лишь коснувшись старинной кладки стен, сияющая окружность прекратила пожирать пространство. Затрепетал и погас, словно сдутый незримым выдохом великана, факельный огонь на стенах. Но темно не стало: холодный колдовской свет забытой магии бушевал все неистовей. Казалось, уже сам воздух пылает темно-багровым пламенем, а внутри кровавых всполохов…

Человеческая фигура, возникшая внутри, шевельнулась, шагнула к границам магического круга. За ней шла вторая, третья, четвертая…

— Сгиньте! — бледные губы мечника дрожали, рука потянула заточенную сталь.

Звякнула тетива: арбалетчик, не выдержав, пустил стрелу.

Оперенный болт вошел в материализующийся за кроваво-красной пеленой контур. Призрак пошатнулся, медленно осел. Так и не обретя четкости очертаний, замер на каменных плитах пола. Но за ним стояли уже две новые фигуры…

Мечник вырвал наконец клинок из ножен.

Арбалетчик, взвизгнув от ужаса, бросил оружие выскочил из подвала. Прав оказался стрелок — ему суждено было пережить своего товарища. Хоть и совсем ненадолго.

Подземелье содрогнулось от грохота. Страж, оставшийся на посту, рухнул замертво.

… Беглец несся вверх по широкой винтовой лестнице, перепрыгивал через две-три ступеньки зараз.

— Демоны! Демоны в подвале!

Его крик — крик человека, находящегося на грани помешательства, смертельно раненной птицей метался по древней башне. Но внутренние боевые площадки сейчас пустовали, а верхнюю — смотровую, где неусыпно дежурил ночной караул, от любого шума снизу ограждали многочисленные лестничные изгибы и тяжелая крышка люка. Люк был закрыт. Караул, высматривающий опасность извне, не слышал, что происходит внутри. Зато бегущий арбалетчик слышал все прекрасно. И громовые раскаты, и донесшийся затем из подвала топот чужих сапог.

Маленькую дверцу в пустующей трапезной он распахнул ударом ноги.

— Демоны!

И запер ее на засов. Какая-никакая, а преграда…

— Демоны!

Темное безлюдное пространство с непроглядной дырой огромного камина тоже отозвалось безучастным эхом. После отъезда союзников здесь, как и в донжоне, никто не жил. Только трапезничали. А глухая ночь — не время для трапез.

Несчастный беглец пронесся мимо столов и лавок гигантской залы, навалился на скрипучие ворота. И, вконец обезумев, завыл в чуткую морозную ночь. Прямо в круглое плоское лицо бесстрастной луны. Полной луны. Багровой луны.

— Де-мо-ны!

И его наконец услышали. Наверху, на смотровой площадке донжона, ударил сигнальный гонг.

— Тревога! Тревога! — засуетилась охрана внешних стен.

Топот, бряцанье железа… Люди выбегали на холод, на ходу хватая оружие и кое-как облачаясь в доспехи. Никто еще не понимал, что происходит, но каждый твердо знал, где его место и что ему следует делать в случае внезапного штурма.

Только один человек в замке позабыл обо всем на свете. Единственным его желанием было поскорее добраться до ворот и бежать… бежать без оглядки. Бежать по белому полю и дальше — сквозь заснеженный лес под глумливым ликом пухлощекого небесного наблюдателя с дымчатой багровой кожей.

Сбежать ему не дали. Рука в латной перчатке вцепилась в плечо.

— Стоять!

Рука развернула, крутанула, встряхнула так, что клацнули зубы.

Заиндевелые усы грозно встопорщились над бледным, сжавшимся в комок арбалетчиком. Пан Освальд Добжиньский хмуро смотрел на паникера, покинувшего пост. Сверху вниз смотрел. И взгляд этот казался более страшным, чем только что пережитый ужас.

— В чем дело? Что случилось? Говори!

Из доспехов на добжиньце были только перчатки и кольчуга. Из оружия — меч. Сверху наброшен теплый жупан и плащ на меху. На голове — меховая же шапка. На ногах — шерстяные штаны-шоссы и теплые зимние сапоги. Сзади перепуганный отрок держал в поводу оседланного коня господина. Рядом стояли два оруженосца, временно заменявшие Збыслава. У одного — ведрообразный шлем и треугольный щит с изображением серебристой башенки на синем фоне, у другого — поножи и шпоры.

— Де-де-де-мо-о-о…

Первая оплеуха сбила с несчастного стражника железный шишак. Вторая привела в чувство. Третья заставила говорить. Заикаясь и вздрагивая, он торопливо поведал о кошмаре, свидетелем которого стал в подвале Взгужевежи. А потом грянули выстрелы. Сигнальный гонг стих.

И снова стрельба…

Автоматные очереди били из трапезной. Били из бойниц донжона. Били с верхней смотровой площадки…

Все! Главная башня замка захвачена неведомым врагом. Захвачена вся — от основания и до каменных зубцов, царапающих полнолунную ночь. А это — почти поражение. Конечно, если бы были люди, готовые идти на штурм и отбить донжон, но… Но люди гибли, люди метались в панике, люди кричали, умирая. Хорошо простреливаемый внутренний двор замка превратился в смертельную ловушку. Кто-то, не дожидаясь приказа, уже отворял тесные ворота в частоколе, поставленном на месте разрушенной надвратной башни.

Стрельба не смолкала.

Отрок, державший повод горячего жеребца, пронзительно вскрикнул. На плече паренька расплывалось кровавое пятно. Освальд побледнел: невидимая стрела! Добжинец прекрасно помнил это оружие — год назад сам от него чуть не принял смерть.

Вырвался из ослабевших рук раненого парнишки рослый боевой конь. Понесся прочь. Ударил грудью в медлительные створки ворот, распахнул, пролетел по бревенчатым мосткам, брошенным через ров. Рванул через заснеженную пустошь к угрюмому лесу.

А из трапезной уже выходили они… Странная одежда с диковинными нашивками. Странные шлемы с маленькими рожками. И страшное оружие с незримыми стрелами… Сколько их там? Один… Два… пять… десять… пятнадцать… Больше. Ненамного, но как сдюжить с таким врагом?

— К воротам! — проревел добжинец. — Все к воротам!

Там, за грудами камней и временным частоколом, еще можно попытаться удержать оборону. Или хотя бы прийти в себя. Обдумать случившееся. Принять верное решение… А уж если не останется времени думать — тогда отступить. Тогда бежать к лесу… Читая молитвы и взывая к Господу, чтобы не быть заживо утянутым в ад.

До ворот добрались немногие. Драться не был способен никто. И все же Освальд попытался дать отпор:

— Щитоносцы — вперед. Арбалетчики и лучники — во вторую линию.

Сам он вышел в первую. И уцелел лишь чудом: верные оруженосцы прикрыли благородного шляхтича от автоматной очереди своими телами. Одного он успел придержать, оттащить за камни. Но для того лишь, чтобы увидеть ужас, изумление и боль в стекленеющих глазах. И с ног до головы измазаться в крови, хлеставшей из перебитого горла. Потом труп слуги сполз к ногам господина.

Им даже не дали как следует построиться. Проклятые самострелы без устали выхаркивали в ночь гром, огонь и невидимые стрелы и валили с ног любого, кто поднимался над укрытием. Раненые и умирающие молили о пощаде, но пощады не было. Вражеские воины наступали быстро, умело. В считанные минуты неведомые пришельцы заняли замковый двор и теперь по внешним стенам заходили в тыл. Больше ждать не имело смысла. Взгужевежа пала. Снова!

Паника, крики, давка, топот, толкотня, запах крови. Освальда увлекли к мосткам, переброшенным через ров. Но и там спасения не было.

Мелькнула в воздухе железная болванка, ударила о звонкое промерзшее дерево, покатилась по настилу. Взрыв… Бревна под ногами вздрогнули, разъехались, подломились. Взвизгнули осколки. Последние защитники замка посыпались, покатились в ров. А со стен уже летела вторая граната. И третья. Еще два взрыва… Да пара автоматных очередей. Больше не потребовалось.

Оглушенный, придавленный чужими телами, замотанный при падении в собственный широкий плащ, словно в саван, Освальд Добжиньский лежал неподвижно. Как в ров свысока заглядывала любопытная луна, он не видел. Не слышал, как ножами, штыками и прикладами — чтобы не тратить понапрасну патроны — новые хозяева замка добивали раненых. Не чувствовал, как сверху в ров падали трупы из замка.

Освальда сочли убитым. Кровь оруженосца, обильно перепачкавшая доспехи и одежду рыцаря, ввела чужих воинов в заблуждение. Он и в самом деле был почти мертв. Лишь когда лунный диск поблек, а небо на востоке посветлело, веки шляхтича дрогнули.

Холод и неимоверная тяжесть… От холода ныли кости, зудела кожа. Казалось, не было на нем сейчас ни жупана, ни шапки, ни плаща, ни теплых штанов и сапог, ни плотного стеганого поддоспешника. А от наваленных сверху стылых трупов было трудно, почти невозможно дышать. И все же он заставил себя… Сначала просто сжать и разжать окоченевшие пальцы. Впрочем, сейчас это оказалось совсем не просто. Сейчас это было самым трудным. Зато дальше пошло легче…

Освальд шевельнул плечами. Чье-то тело в одеревеневшей от крови рубахе чуть соскользнуло в сторону. Другое, в задубевшем кожаном панцире, нависло над ним ненадежным пещерным сводом. Освальд протиснулся дальше, еще дальше, еще… Замерзшие руки и ноги начинали повиноваться: обморозить конечности он не успел.

В обледеневшей куче покойников пришлось извиваться ужом. Освальд оставил мертвецам плащ, теплый жупан, перевязь с мечом и шапку. Но когда рыцарь выбрался наконец из братской могилы, холодно ему не было. Было жарко.

С жадностью он ел и глотал снег. И долго-долго не мог отдышаться. Потом тупо смотрел на чье-то обезображенное лицо у своих ног. Добжинец не сразу узнал беднягу, что поднял тревогу: стражнику из подвальной сокровищницы незримые стрелы разворотили полчерепа. А узнав, выплюнул снег, поднялся на ноги. Огляделся.

По дну рва уже тянулась протоптанная тропинка. К стежке с обоих склонов спускались вырубленные в снегу и мерзлой земле ступеньки. Вокруг вповалку лежали трупы. Из сугробов торчали руки, ноги, копейные древка, рукояти секир, острия мечей, оперения и наконечники разбросанных стрел… Странно. Победители даже не позаботились забрать у побежденных трофеи. Мертвецов бросали в ров как есть: в доспехах и с оружием. Да и то ведь верно: зачем нужен меч или арбалет тому, кто владеет громоподобным самострелом с невидимыми стрелами?

Чужие голоса заставили его затаить дыхание. Разговаривали наверху, где-то совсем рядом. Стараясь не шуметь, Освальд пополз на звук по утоптанному снегу. Взобрался по ступенькам на кручу. Осторожно выглянул изо рва…

Над распахнутыми воротами Взгужевежи реял незнакомый стяг. Черный крест с изломанными краями в белом круге. Под полотнищем чужого штандарта стояли четверо.

Двое — в касках, от которых, пожалуй, не так уж много будет проку в рукопашной схватке на мечах или копьях, и в странных длиннополых одеждах, что, возможно, спасают от холода, но никак не от вражеской стали. Сбоку у каждого висели короткие кинжалы. За спинами — плоские короба, вроде тех, что иногда таскают на плечах в походы по грибы-ягоды деревенские девки. В руках эта пара держала знакомые громометы с невидимыми стрелами.

Двое других носили еще более непрактичные наряды. По крайней мере, предназначение плоских шапок, похожих на одеревеневшие блины или береты с козырьками, Освальд постичь не смог. Не шлемы — это точно! Из оружия у этих, с блинами на головах, были только кинжалы. А в небольших футлярчиках на широких поясах вряд ли могло храниться что-либо пригодное для драки. Скорее всего, к поясам пристегнуты диковинные кошели.

«Благородные рыцари и оруженосцы», — догадался добжинец. Освальд прислушался. Речь звучала немецкая, но какая-то чудная, непривычная. Непонятные слова, необъяснимая чужеродность… На подобном языке разговаривал безумец, называвший себя «послом ненаступивших времен» — тот самый, с которым год назад беседовал в пыточной Конрад Тюрингский. Тот самый, что чуть не всадил в Освальда с полдюжины невидимых пуль. Добжиньца передернуло от неприятных воспоминаний.

— Надеюсь, никто не ушел, оберфюрер? — голос одного из рыцарей прозвучал сухо и требовательно. Так может говорить сеньор с вассалом.

— Никак нет, господин штандартенфюрер, — улыбнулся его собеседник. — Только лошадь.

— Лошадь?

— Без всадника.

Шутка не вызвала ожидаемой реакции.

— Плохо, Фишер. Был приказ не выпускать никого.

Улыбка моментально исчезла с лица «вассала». Рыцарь напрягся, вытянулся в струнку. Тягостное молчание длилось несколько секунд. Смущенные оруженосцы растерянно переминались с ноги на ногу. Наконец тот, кого называли штандартенфюрером, смилостивился, заговорил снова:

— Я выезжаю через два часа. Контрольные проверки связи, обмен оперативной информацией и возможные консультации — ежедневно, по графику. Когда поставлю «якорь» в Дерите — выйду в эфир вне графика. Может быть, совершу пробную телепортационную переброску и появлюсь здесь лично — пусть это не будет для вас неожиданностью. Также — вне графика — свяжусь с вами из Наревской платц-башни или из ее окрестностей. Потом — из Кульма.

Не забывайте, оберфюрер, первые транзитные десанты и все вспомогательные расчеты должны находиться в полной боевой готовности начиная с завтрашнего дня. Резервный взвод поддержки — тоже. Особое внимание уделите группе захвата папского легата Вильгельма Моденского. Я укажу позиции, которые ей надлежит занять за неделю, возможно, за две до начала кульмских турниров. Постарайтесь, чтобы с переправкой этой группы в Кульм проблем не возникло. Успех кульмской операции и заключение союза с ливонцами для нас сейчас важнее даже создания дерптского ударного плацдарма.

Еще одна непродолжительная пауза…

— Если контрольные сеансы связи прекратятся более чем на трое суток, принимайте командование на себя, оберфюрер. Но до тех пор вы остаетесь комендантом Взгужевежи и во всем подчиняетесь мне.

Короткий кивок. Стиснутые зубы. Отведенный чуть в сторону взгляд. Освальд усмехнулся: этот вассал не казался ему образцом верности. Может и предать — только дай повод. Правда, повод должен быть очень весомым: понапрасну такие люди не рискуют. Но зато уж если…

— С этого момента, — продолжал сюзерен, — и до тех пор, пока я не отдам иного приказа, вы обязаны уничтожать любого, кто приблизится к замку. Вместе с лошадьми, волами, коровами, собаками и кошками. Все ясно?

— Так точно, — сглотнул слюну рыцарь-вассал.

— Еще раз проверьте крепость. Кроме солдат и офицеров цайткоманды здесь не должно быть ни одной живой души. Потом расставите гарнизон для обороны Взгужевежи. Сразу после моего отъезда займетесь поиском и расчисткой нижнего яруса замковых подземелий. О ходе работ будете докладывать во время сеансов радиосвязи. Хайль Гитлер!

— Хайль Гитлер!

Два почти синхронных взмаха вытянутых рук — и рыцарь-вассал скрылся в воротах. Его собеседник повернулся к оруженосцам:

— Фриц, мы скоро выступаем. Через час все должно быть готово.

Один из оруженосцев — повыше и пожилистее — бегом бросился в замок.

— А ты, Рихтер, осмотри ров и наметь поле работы для саперов. Когда они закончат минировать подступы к замку, пусть заложат взрывчатку да засыплют наконец эту польскую шваль. К нашему отъезду дохлятины здесь быть не должно.

Тот, кого назвали Рихтером, обернулся на хруст снега за спиной слишком поздно. Освальд напал стремительно, яростно. Левой рукой зажал противнику рот. Правой — на ощупь — вырвал вражеский кинжал из ножен. Ударил под приподнятый заспинный короб — под лопатку.

Клинок в тело вошел легко: доспехов под одеждой не было. А кинжал был хорош… Рихтер дернулся, затих. Он оказался обычным смертным, а вовсе не демоном. Это радовало. И все же Освальд так и не смог заставить себя прикоснуться к проклятому оружию, снаряженному невидимыми стрелами. А вот кинжал взял. Добрую сталь добжиньский рыцарь ценил всегда. Подумав немного, стянул с пальца убитого и массивный серебряный перстень тонкой работы. Странное колечко и страшное: череп, скалящийся из дубовых листьев. Но серебро есть серебро — в дальней дороге пригодится.

Освальд надвинул на глаза чужой шлем со смешными маленькими рожками-пупырышками. Набросил поверх кольчуги плотную длиннополую верхнюю одежду Рихтера — что-то вроде шубы, только тоньше, легче и удобнее. Спрятал усы за поднятым воротником. Надел заплечный короб — не от жадности, а чтоб прикрыть прореху и кровавое пятно на спине. Потом потратил еще несколько секунд: присыпал убитого снегом. Чем позже его хватятся — тем лучше.

— Ну, теперь оборони, Господь!

Выбрался с противоположной стороны рва и — не таясь — зашагал через снежный пустырь к лесу. Только так — широко, открыто, по-хозяйски — и можно было сейчас идти. Добжинец держался следов своего сбежавшего коня. Даже самая норовистая и перепуганная коняга — животина домашняя, не дикий зверь. Покружит со страху по лесу, да и обратит морду в сторону родного стойла.

— Оборони, Господь! — неустанно бормотал сквозь зубы рыцарь-разбойник.

Господь оборонил. Снег за рвом был утоптан, изрыт, потревожен. Во Взгужевеже и вокруг замка копошились и сновали люди в таких же странных, как у Освальда, одеждах. То тут, то там звучали резкие отрывистые команды на немецком. Приказы выполнялись молниеносно — бегом. Каждый занимался своим делом, а потому на одинокого солдата в шинели и каске, посланного зачем-то к лесной окоемке, внимания не обращал никто.

Солдат шагнул меж деревьев. Отошел по следу подальше, свистнул негромким, но приметным протяжным посвистом. Хрустнула ветка. Скрипнул снежок. Высунулась из кустов настороженная лошадиная морда.