Глава 40
Глядя в эти карие заплаканные глаза, Бурцев чувствовал себя крайне неловко. Беседа не клеилась. В конце концов он спросил напрямую:
— Синьора Дездемона, я вижу, вы чем-то расстроены. Мы можем вам помочь?
— Помочь? Мне?
Щеки ее горели. Глаза блестели от слез. Но стыд заставлял стискивать зубы. Хм, кажется, дело тут касалось весьма интимных вещей.
— Ну да. Помочь вам. Вы избавили нас от крупных неприятностей, и теперь мы просто обязаны хоть чем-то отблагодарить вас. Если это в наших силах... Не стесняйтесь, синьора...
И вот тут она не выдержала. Дездемона рухнула на низенькую табуретку, разрыдалась.
Вообще-то Бурцев не выносил женских слез. Он попросту терялся и понятия не имел, что следует делать, когда барышни и дамы бьются в истерике. Так в свое время было с Аделаидой. Так было и сейчас. Гаврила тоже пребывал в замешательстве. Здоровяк-новгородец лишь неловко гладил огромной лапищей пышные волосы венецианки и растерянно лупал глазами на воеводу. Приказа ждал, что ли...
— Синьора, перестаньте, прошу вас! — Бурцев присел возле рыдающей женщины. — Объясните, наконец, в чем дело?
— Джузеппе! Джузеппе! Джузеппе! — с ненавистью выплюнула она сквозь слезы.
Однако! Венецианскому купцу нужно было здорово потрудиться, чтоб довести женушку до такого состояния.
— Ваш муж вам изменяет?
— О, нет! Он не способен на это. Его мужская сила давным-давно заплыла жиром. Единственное, что интересует моего супруга, — это деньги. Прибыль! Барыш! Он старается извлечь его отовсюду, он ищет его во всем. Даже... — слезы теперь лились градом, — даже в собственной жене.
— Не понимаю, — честно признался Бурцев. — Ничего не понимаю!
Дездемона взяла себя в руки. Плечи венецианки еще нервно подергивались, но плакать купеческая супруга перестала:
— Это, в самом деле, трудно понять, синьоры! Джузеппе сделал и преумножает свое состояние за счет торговли венецианским стеклом. А все потому, что моему мужу благоволит член Большого и Малого Советов республики, Глава гильдии стеклодувов синьор Моро.
— Это плохо?
— Беда в том, что у синьора Моро есть сынок. Отвратительнейший тип по имени Бенвенутто. И он вознамерился во что бы то ни стало залезть ко мне в постель. Вы видели зеркало в моей спальне? Так вот это дорогая, очень дорогая вещица — подарок Бенвенутто.
— Ну, это, наверное, не так страшно. Неприятно, конечно, но если он ограничивается презентами и не преступает известных границ...
— Преступает, еще как преступает, синьоры! Этот юнец днем и ночью горланит серенады под моим балконом и сутки напролет умоляет о свидании!
Ага... Бурцев припомнил лишенного музыкального слуха лютниста из гондолы. Да, «горланит» тут, пожалуй, самое подходящее словечко.
— А что же ваш муж? Почему он не набьет морду наглецу?
— Мой супруг не желает портить отношения с семейством Моро. Выгодные коммерческие связи для него превыше всего. К тому же синьора Моро прочат в дожи, если с синьором Типоло вдруг что-то случится. Ну, знаете, как это бывает...
Бурцев знал. По крайней мере, догадывался. О грызне венецианского дожа и сенаторов за власть он был наслышан.
— ...А уж ссориться с сыном будущего дожа Венеции мой Джузеппе и вовсе не намерен, — продолжала несчастная.
— Так значит, ваш Джузеппе спокойно терпит молокососа, который вьется вокруг его жены?
— Более того, он рад всячески услужить синьору Моро и его сыночку.
— То есть как услужить? В каком смысле?
Венецианка пылала от стыда и гнева.
— Посмотрите вокруг, синьор Базилио! Вы видите рядом моего мужа или хотя бы одного слугу? Я осталась одна в этом доме! Слабая, беззащитная женщина! Вот уже третью ночь подряд Джузеппе уходит, как он выражается, по неотложным делам и отсылает всех слуг. Не догадываетесь почему?
— Чтобы никто не помешал вашему свиданию с Бенвенутто?! — поразился Бурцев.
— Вот именно! Вчера ночью этот юнец уже порывался проникнуть в дом — закидывал с гондолы на балкон веревочную лестницу. Я окатила его помоями. Он страшно ругался. А утром был жуткий скандал с Джузеппе. Представляете, мой муж требовал, чтобы я не противилась Бенвенутто, какие бы действия тот не предпринимал! Кричал, что сын синьора Моро — желанный гость в его доме. Когда я пыталась возразить, Джузеппе едва не убил меня. Не расцарапай я ему его наглую жирную морду... Да вот полюбуйтесь сами!
Шаль слетела с плеч и шеи венецианки. Синеватые пятна на смуглой коже — отчетливые следы чьих-то грубых пальцев — не оставляли сомнений: женщину душили. Неумело, но сильно.
Ох, неправильный какой-то у тебя Отелло, Дездемоночка... Совсем неправильный. Бурцев неодобрительно покачал головой. Шекспир, блин, отдыхает. Такие страсти, небось, и не снились старине Уильяму.
— Почему вы не уйдете от мужа?
— Куда? Я сирота из Пьемонте. Здесь, в Венеции, у меня нет ни родных, ни близких. Я уж думала броситься с балкона в канал. Но ведь самоубийство — великий грех! А Джузеппе, уходя прошлым вечером, наказал, чтобы сегодня я непременно впустила Бенвенутто в дом и позволила ему по своему усмотрению пользоваться всем... Понимаете, поль-зо-вать-ся! Понимаете, все-е-ем!
Несчастная брюнетка всхлипнула.
— И что вы ответили мужу?
— Послала его ко всем чертям!
— А Джузеппе?
— Он заявил, что разрешил Бенвенутто выломать дверь, если я вздумаю противиться. А еще сказал, что сам вернется лишь под вечер, и никто из слуг не появится здесь раньше.
«Ну, и урод же этот Джузеппе! — подумал Бурцев — Превесьма неприятная личность!» Дикая история Дездемоны напомнила давнюю беду Агделайды Краковской. Малопольскую княжну тоже в свое время силком отдавали Казимиру Куявскому. Правда, замуж...
— Вот ведь злыдень! — пробормотал Гаврила. Сотник достаточно хорошо знал немецкий, чтобы уловить суть разговора.
— Бенвенутто приплыл под утро, — продолжала Дездемона. — Орал серенады, пока его не отпугнула похоронная процессия. Потом на нашей рии появились летящие гондолы Хранителей Гроба. Потом грохотали их смертоносные громы. Потом кто-то с кем-то дрался. И снова гремел гром смерти...
Ну да... Бурцев пощупал за пазухой «вальтер». Пистолет — на месте.
— В любое другое время я бы перепугалась не на шутку, но сегодня только радовалась этому шуму. А сейчас, когда все стихло, мне страшно. Опять. Боюсь, Бенвенутто вернется. И сын синьора Моро будет зол, как бешеная свинья. Наступает утро, и время серенад закончилось.
— Поэтому вы открыли нам дверь?
Она промолчала, опустив глаза. Ответа и не требовалось.
— Синьора, но мы ведь могли оказаться бандитами похлеще Бенвенутто. Или вы не поняли, что нас разыскивала городская стража?
— А мне уже все рав-но! — отчеканила она. — Синьоры, я вас умоляю только об одном: сделайте так, чтобы Бенвенутто забыл дорогу к этому дому.
— Но ваш муж? — Бурцев взглянул на синяки под подбородком Дездемоны, — Что скажет он? Как он поступит?
Глазки венецианки прищурились. Дездемона оскалилась, сделавшись похожей на дикую кошку:
— Со своим увальнем Джузеппе я как-нибудь справлюсь сама. А вот с Бенвенутто и его слугой, боюсь, не смогу.
— Ясно, — Бурцев принял решение. — Синьора, если Бенвенутто действительно пожалует сюда...
Стук в дверь возвестил, что «если» уже не уместно.
Стучали громко, по-хозяйски. О дерево били железом. Дверь ходила ходуном.
— Ну, дружище Габриэло, — Бурцев повернулся к Алексичу, — пришло время расплачиваться за гостеприимство.
Новгородец вразвалку направился к спальне Дездемоны.
— Э-э, ты куда это, Алексич?
— Так это... под кровать. За оружием.
— Погоди-погоди, — Бурцев остановил сотника. — На свиданья толпой не ходят. Там, за дверью, всего один молокосос. Ну, может быть, двое, если слуга-лодочник сопровождает господина. Давай-ка обойдемся без пролития крови. Все-таки парень принадлежит к знатному семейству, и смерть оболтуса может осложнить жизнь этой синьоре. От нас ведь что требуется? Просто вышвырнуть щенка и убедить его больше сюда не соваться.
— А как это сделать без крови-то и увечий? — искренне изумился новгородский богатырь.
— Да есть у меня одна мыслишка. — Бурцев повернулся к венецианке. — Синьора Дездемона, Бенвенутто знает немецкий?
— Да, конечно. В Венеции многие говорят по-немецки. Торговое подворье купцов из Германии — самое крупное в городе. А уж после появления здесь Хранителей Гроба и рыцарей ордена Святой Марии немецкий и вовсе становится вторым языком республики.
— Отлично. Идем, Алексич. А вы, дорогая синьора, ждите нас здесь и не высовывайтесь.
