Глава 9

— Ну, в чем дело, Аделаидка? — Он держал ее за плечи, он всматривался в лицо жены. И гадал: ну отчего ж оно так выходит? Почему любимое лицо ни с того ни с сего вдруг становится чужим и отрешенным? И не находил разумного объяснения. Не мог найти.

Новгородские беды остались позади, а в Пскове все складывается, как нельзя лучше. Народец здесь — после рейда Александра Ярославича и изгнания изменников-израдцев — притихший, покладистый. И под началом у Бурцева — полтыщи дружинников. И лучший дом на дружинном подворье достался воеводе и его молодой жене. Живи да радуйся. Ан нет!

Она отводила глаза — красные, воспаленные. Ночью плакала. Опять...

— Я ведь вижу — сама не своя ты, Аделаидка. Может, скажешь, наконец, что душу гложет-то?

И вновь нет ответа. Лишь взгляд, исполненный невысказанной муки. Лишь слабая выстраданная улыбка на дрожащих губах. Лишь слезы в уголках глаз.

— Слушай, может, нам пора с тобой бэбика завести? Нет, в самом деле, пора ведь?

— Кого? — Она озадаченно взмахнула ресницами.

— Ну, ребенка...

Аделаида молча мотнула головой. А по щекам — дорожки слез.

Бурцев вздохнул. Отпустил жену. Почти отбросил. Не нежно — грубо. А как с ней еще? Никакой, блин, нежности не хватит, если молчит, как партизанка.

Подошел к окну. Душно... Тошно... За мутным бычьим пузырем, уже натянутым к грядущим холодам в небольшом оконном проеме, трудно что-либо разглядеть.

Хотелось чистого свежего воздуха. Но эта закупорка... Бурцев сплюнул, рванул раму с пузырем на себя. Труха, пыль, сухой мох и утренний ветерок с ранней, почти осенней, прохладцей ворвались в горницу. И шум дружинного подворья посреди псковского Крома...

Неприступный Кром — древний детинец, кремль-первооснова наиважнейшего новгородского пригорода — жил своей обычной жизнью. Главная и единственная пока крепость Пскова, не обросшего еще Довмонтовой стеной и Середним градом, и градом Окольным, и Завеличьем. Крепость, стоящая на высоком скалистом мысу, промеж рек Великой и Псковой — там, где малая речка под острым углом впадает в большую.

Удобное место для цитадели... Над медлительными речными водами на мощном земляном валу — две деревянные стены. Стены образуют вытянутый, чуть изогнутый и удлиненный со стороны Псковы клин. А в основании треугольника-детинца — от реки до реки — непреодолимой дугой выгибается мощная стена из камня, обмазанного глиной.

«Пръступная» — так именовали ее сами псковичи. Ибо только здесь, в междуречье, можно идти на приступ, не потопив войска в реках. Было у каменной стены Крома и иное название — Перси... И нет тут ничего общего с женской грудью. Имеется в виду воин-крепость, каменной грудью встречающий ворога.

Под Персями прорыт ров — Гребля, соединивший две реки и превративший псковский Кром в солидных размеров островок. Через Греблю переброшены мосты. Два — по числу проездных городских ворот. Первые — самые старые, Смердьи ворота, расположены у Смердьей башни, что высится над рекой Великой. Вторые — новые Троицкие или Великие — не так давно прорублены под Троицкой башней возле Псковы-реки во славу князя и святого угодника Всеволода-Гавриила.

Обе башни грозно вздымаются по краям каменных Персей. Еще одна — башня Кутекрома — поставлена в устье Псковы, или «в куту Крома». Четвертая — Снетная башня, где хранится запас снеди, — тоже нависает над малой Псковой-речкой, дабы отпугивать недруга, мыслящего добраться до Крома вплавь. Помимо башен, над укреплениями псковского детинца возвышаются купола деревянного Троицкого собора. Там до сих пор псковичи оберегают как величайшие святыни раку с мощами Всеволода-Гавриила, а также щит и меч святого князя.

Внимание Бурцева привлекло оживление, возникшее на дружинном подворье. Что там еще? Люди суетились вокруг человека в монашеском одеянии с огромным, откинутым назад капюшоном. Никак, гость пожаловал? Хм, и не православный монах — католик. Это не то чтоб очень удивительно. Это в общем-то нормально для новгородских земель: вольная торговая республика издавна не притесняет иноверцев, но все же сейчас такие времена... Да и рейд Александра, распугавший всех латинян... А этот святой отец, видать, издалека пришел. Звона как заляпался — по самую тонзуру.

Черная грязная ряса пилигрима не радовала глаз. И черные грязные проплешины, размытые дождем в усохшей к осени траве на дружинном подворье, — тоже. Ранняя осень в этом году будет. Осень... Надо же, осень. Скоро совсем... До чего быстро время летит — никаких цайтпрыжков не надо!

Больше двух лет уж прошло после Ледового побоища. После разгрома ливонцев и эсэсовской цайт-команды. И после смерти несостоявшегося любовничка Аделаиды — штандартенфюрера Фридриха фон Берберга.

Бурцев оглянулся на супругу. Та стояла на прежнем месте, потупив взор. Теребила платье. Молчала в покорном ожидании мужниных слов. Да уж, домострой отдыхает... От прежней взбалмошности княжны не осталось и следа. И было в этом что-то... Что-то подозрительно неправильное было.

Это уж не первый их разговор. И — судя по упорному молчанию Аделаиды — далеко не последний. Да, чего-чего, а упрямства у польки не отнять. Но и упертость ее сейчас — иная совсем. Тихая какая-то, податливая, не противящаяся, а обволакивающая, если нажать. А оттого и вовсе непреодолимая.

Она молчала. И Бурцев чувствовал — тут не каприз, не мимолетная прихоть. Агделайда Краковская пережила прерванный цайтпрыжок в башне перехода Взгужевежи, и все ее детские капризы канули в Лету. Малопольская княжна после «просветления» стала серьезней, вдумчивей, мудрее, что ли. Но улыбаться-то не разучилась! Отнюдь! Веселилась всегда. До сих пор. До недавних пор. А сейчас... Нет, не башня ариев повинна в беззвучных ночных рыданиях дочери Лешко Белого. Что-то другое грызло изнутри и вытягивало радость жизни из Аделаидки.

Аделаида всхлипнула. Бурцев с ожесточением потер лоб. Ну что? Что не так?! Раньше этой отрешенности и тоски этой он за женой не замечал. Потом заметил. Но не придал значения. Потом придал. Но не заговорил. А когда заговорил — не добился ни-че-го. Ничегошеньки! Аделаида молчала. И, как водится, от недосказанности и неясности тревожные мысли лишь сильнее донимали Бурцева. Особенно по утрам, когда он видел заплаканные глаза супруги. В чем дело? Ностальгия по родной Польше? Болезнь какая? Или, может, снова кто в сердце княжны запал и смотреть она уже не может на законного супруга? Аделаида молчала...