Глава 34

Тевтоны стояли, опустив головы и потупив взор. Видимо, где-то в глубине души рыцари ордена Святой Марии еще опасались гнева Господня за деяния своих рук. И сейчас страх этот так и лез наружу из смотровых щелей ведрообразных топхельмов.

— Восстаньте, братья! Сбросьте чары диаволовы! Избавьте сердце свое от страха перед слугами ада, овладевшими Гробом Господним. И заполните сердца верою истинной! Ибо неустрашим тот воин, кто облекает тело броней железа, а душу — броней веры. А посему не убоится он ни беса, ни человека, ни самой смерти, поскольку смерть ему желанна. Воин сей стоит за Христа и жаждет умереть, дабы скорее оказаться при Христе. Славно претерпеть смерть за Христа и не преступно убивать за Него. Христовый рыцарь убивает безгрешно и умирает спокойно. Умирая, он трудится для своего блага, убивая — во славу Христа. И воистину — для того лишь он носит меч… Так говорил благочестивый Бернар Клервоский

Безумного старца в веригах несло. И заносило. Паломник, кажется, начинал заговариваться. Но глаза его пылали, а голос звенел похлеще дамасской стали. И люди внимали ему, разинув рты.

— О, выньте из ножен мечи свои, братья! Обрушьте клинки на головы тех, кто смеет именовать себя…

— Заткнись, старик! — прошипел оберштурмфюрер.

Какое там! С таким же успехом эсэсовец мог взывать к камню Иерусалимских башен. Его не слышали. А вот к словам сумасшедшего проповедника прислушивались все внимательнее. Все. И тевтоны тоже.

— …Хранителями Святого Гроба. Братья! Вспомните, зачем призвал вас Господь в Святую землю! Вспомните, ради чего был создан ваш славный орден полвека назад! Вспомните основателя братства Святой Марии милосердного и благородного Фридриха, герцога Швабского!

— Вспомните и помыслите, чье царство строите вы сейчас — царство Божие или злейшего врага Его?!

Опасная проповедь затягивалась. Оберштурмфюрер СС что-то зло и коротко выкрикнул. На паломника спустили овчарку. Одну. Пока.

С утробным рычанием пес бросился к жертве. Безумец повернул голову, спокойно глянул в оскал лютой смерти и… И рассмеялся — страшно, дико. Как могут смеяться только сумасшедшие. И блаженные.

Неизвестно, что там увидела псина в глазах пилигрима, но зверь почуял силу человека и собственную слабость. Зверь отступил. Скуля, вздыбливая шерсть, бессильно клацая зубами.

Толпа взволновалась. К веригоносцу, как к живому знамени, потянулись паломники и рыцари. Даже из потока сарацин выступило несколько человек.

— Чудо! Чудо! Чудо! — неслось отовсюду на разных языках и наречиях.

Дело начинало попахивать открытым неповиновением и бунтом. Бурцев заметил, как засуетились на стенах немцы, как шевельнулся пулеметный ствол в надвратной башне. Блин, выбрали же они времечко для проникновения в город! Не вовремя, ох не вовремя появился этот проповедник с веригами…

Оберштурмфюрер тем временем приказал спустить второго пса — более крупного и свирепого. Спасовала бы эта овчарка перед взглядом безумца или нет, так и осталось тайной. В воздухе сверкнула сталь. Длинный клинок подсек серую тень в прыжке. Мундир оберштурмфюрера забрызгало собачьей кровью.

Пес с перебитым хребтом скреб лапами сухую иемлю в двух шагах от сумасшедшего пилигрима. В трех — стоял тевтонский рыцарь. Меч наголо. На лезвии красные разводы и шерсть.

Ахнули все. Бурцев тоже. Такого оборота он никак не ожидал.

— В чем дело?! – оберштурмфюрер не кричал даже — хрипел, подобно издыхающему псу. Только вот глаза эсэсовца не стекленели. Глаза метали молнии.

Брат ордена Святой Марии не спрятал клинок.

— Этого человека трогать нельзя, сэр Хранитель, — пророкотал рыцарь из-под шлема. — Его Устами речет истина. И звучит она во спасение наших грешных душ.

И — ни капли сомнения в голосе.

— Что за бред?! – прошипел эсэсовец, сатанея. — Спрячь меч, брат Конрад, вернись к воротам и выполняй, что тебе велено комтуром.

Закрытый шлем-топхельм качнулся. Белый плащ с черным крестом на плече дернулся.

— Нет! Отныне я буду выполнять лишь волю Божию. Ни у вас, ни у комтура нет более власти надо мной, ибо глаза мои открылись. Господь милосердный даровал мне прозрение, когда пес алчущий отступил в страхе от праведника. Десница Всевышнего уберегла блаженного странника, входящего в Святой Город. И все видели это чудо…

И снова:

— Чудо! Чудо! Чудо! — шелестело со всех сторон.

Еще одним опасным проповедником становилось больше.

— Ах, чудо?! – Лицо оберштурмфюрера исказила недобрая гримаса. Рука потянулась к кобуре. — Что ж, брат Конрад, у меня тоже найдется для тебя одно чудо. Неотразимое и убедительное!

«Вальтер» против меча! Результат противостояния предугадать было нетрудно.

Грянул выстрел. Пуля ударила чуть выше смотровой щели. А боевые ведра не спасают от «невидимых стрел».

Меч, измазанный в песьей крови, выпал из латной рукавицы. Брат Конрад рухнул навзничь. Толпа замерла. Носитель вериг, потрясая кулаками и обливаясь слезами, выл что-то невнятное, нечленораздельное.

— Этого — вздернуть, — указал на старика офицер цайткоманды.

Пнул застреленного тевтона. Добавил:

— И этого тоже. В назидание другим. Всех, кто станет мешать, убить.

Преградить путь эсэсовцам осмелились только трое свидетелей «чуда». Два паломника из группы веригоносца и какой-то впечатлительный рыцарь. Короткие «шмайссеровские» очереди уложили всю троицу. В тесноте и давке под пули угодили еще с полдюжины человек — и христиане, и мусульмане.

А сумасшедший пилигрим смеялся и плакал, пока его тащили к виселице. И грозил сквозь смех и слезы карой небесной. Угрозы старика оборвались на полуслове: горло пророка захлестнула тугая петля, земля ушла из-под ног.

В этот раз чуда не произошло. Странник похрипел, подергался. Затих, вывалив язык и выпучив безумные глаза.

Мертвого рыцаря вешали в мертвой же тишине. Эти двое так и остались покачиваться друг подле друга на одной перекладине. Один — в цепях для умерщвления плоти. Другой — в доспехах. Палачи спешили выполнить приказ, а потому не потрудились снять с орденского брата ни кольчугу, ни тевтонский плащ, ни перевязь с пустыми ножнами. Только сорвали простреленный топхельм — шлем мешал затягивать петлю. Брат Конрад оказался совсем еще молодым парнем. Светлые волосы, удивленные голубые глаза. И дырка во лбу…

— Собак — заменить, — приказал оберштурмфюрер.

Выстрел «вальтера» — и овчарка, что стушевалась перед юродивым, залилась визгом, забилась в конвульсиях возле разрубленного пса. И еще выстрел — добивающий.

Мертвых людей и собак растаскивали тевтонские кнехты и арабские полицаи.