276

Вообще-то отношения полковника Шванвича с семейством Орловых были сложны и противоречивы. В бытность свою лихим поручиком он бил морду в кровь любому из Орловых – даже Алехану, однако, будучи застигнут парой братцев, сам уползал домой не в лучшей форме, на карачках. А пересекались молодцы в основном в притонах, вертепах да в трактирах немца Юберкампфа и саксонца Неймана. Конфронтация сия продолжалась очень долго и наконец обеим сторонам зело прискучила. Был заключен пакт, скрепленный выпивкой, о том, что ежели Шванвич встретит кого из братцев в одиночку, то имеет право на все его финансовые и амурные ресурсы. Ну, а уж если Орловых двое – то все рубли и грации достаются им. И вот однажды Алехан вместе с братцем Федей застигли Шванвича в борделе у Калинкина моста и страшно этому обрадовались. «Ага, привет. Теперь все бабы и деньги наши. Как уговаривались». – «Хрен вам», – ответил пьяный Шванвич, за что был зверски избит, финансово облегчен и выкинут на улицу под проливной дождь. Это ему, естественно, очень не понравилось, а потому он высморкал сопли, вытащил палаш и принялся ждать. И вот когда датый Алехан вышел из трактира справить малую нужду, Шванвич размахнулся да и рубанул его с молодецким криком. Слава Богу, что был пьян до изумления, не убил, промазал, не взял греха на душу. Просто располовинил щеку от уха до губы, срезав при этом еще и кончик носа. Алехан выжил. Иноземный хирург Каав-Буэргаве с тщанием зашил ему щеку, даже мастерски подправил нос, однако страшный, через все лицо, рубец навсегда обезобразил красавца. Шрамы, конечно, красят лицо мужчины, но все же лучше без них. Так что Алехана с той поры стали за глаза звать «la balafre» – рубцованный (фр.). А Шванвич между тем устроил все дела, отдал долги, составил завещание и стал ждать Алехана. И тот заявился вскоре, едва оклемавшись, – нагрянул на ночь глядя вместе с братцем. «Никак убивать пришли? – осведомился Шванвич, обнажил клинок и выругался матерно. – Что ж вы, падлы, так вас растак? Все на одного?» – «Ну вот еще, – оскорбился Алехан, тоже выругался, и лицо его обезобразилось ухмылкой. – Ты, мать твою, уговор нарушил, и с тебя причитается. Шампанского давай, граций зови, а после на бильярде сыграем. По нашим правилам. Ха-ха-ха». На том дело и закончилось: должок со штрафника был получен, договор восстановлен, и снова воцарилось шаткое перемирие – Орловы, как и все мужественные люди, никогда не мстили. Однако вскоре перемирие сие снова было нарушено неугомонным Шванвичем – он в кровь, под настроение, избил Григория Орлова. «Гришенька, родной, кровинушка моя, – пустила слезу Екатерина при виде своего любимца. – Кто ж это тебя так?» – «Да это я, зоренька, опять со Шванвичем схлестнулся, – без всякой задней мысли ответствовал Орлов и горько шмыгнул вспухшим, повернутым набок носом. – Ух и здоров же, гад, драться. Никак мне его не одолеть». – «Да я ему, каналье, дам звону! („Дать звону“ – любимое выражение императрицы) – утерла слезу Екатерина, и ее алый пухлогубый рот превратился в маленькую вишенку. – К поморцам отправлю рядовым, к черкесцам, Сибирию поедет воевать… Лишу дворянства, сукиного сына!» – «Да что ты, матушка, такое говоришь! – ужасно удивился Орлов, и скорбные подбитые глаза его недоуменно округлились. – Да такие люди, как Шванвич, редкость. Это же кремень, исполин, надежда и опора. Зачем такого к черкесцам-то? Определи-ка ты его, матушка, в Кроншлот, комендантом. Прежний-то, граф Рысич, отдал намедни Богу душу. Ботвиньи переел, с хреном и с бабами. Вот и пусть вместо Рысича будет Шванвич. Опять-таки, Кроншлот хоть и не Сибирия, а все же таки не ближний свет. И потому особо часто он бить нам морды не сможет…» Так Шванвич сделался комендантом Кроншлота и если не лучшим другом Орлова, то по крайней мере благодарным собутыльником. Что-что, а уж гульнуть и выпить он умел…