Накануне
— Смотри-ка ты, какое изобилие, — шевалье с усмешечкой взялся за стилет, вытащив из ножен, весело прищурился и взглядом знатока оценил клинок. — Шестнадцатый век, Италия, лучше не бывает. Обратите, князь, внимание на закалку. Сейчас так не делают. Да, как видно, папе очень надо, обычно он тяжелый на подъем. Ишь как разошелся.
Стол действительно ломился от оружия — кинжалы, шпаги, боевые ножи, панцири и даже нечто огнестрельное. Особенно были хороши необычайно гибкие, носимые вместо пояса клинки. Говорят, в таких ходила личная охрана Чингисхана.
— Ну и куда мы теперь? — Буров выбрал саксонскую дагу с раздваивающимся по желанию владельца клинком, покачал на руке, потрогал острие и одобрительно кивнул. — С этим вот всем?
После ударной ночи и плотного завтрака ему не хотелось никуда.
— Ну, первым делом, конечно же, в оперу, — шевалье отложил дивную, испанской работы бретту <Вид боевой рапиры, у которой чашеобразный гард полностью закрывает руку.>, и глаза его шаловливо заблестели. — Куда-нибудь подальше от ложи короля и поближе к сцене, в партер <Партер был стоячим и предназначался исключительно для мужчин.>. Полюбоваться на несравненную Камарго. Не знаю, в курсе ли вы, князь, но танцует она без панталон и бреет волосы, словно красотка из гарема. О, восхитительнейшее зрелище, крайне возбуждающее. Так что из театра, князь, будет нам прямая дорожка в “Трюм”.
— В трюм? — Буров ни к селу, ни к городу вспомнил ПКТ <Помещение камерного типа, по фене тоже называемое “трюмом”.>, каменную шубу тюремных стен, и в голосе его послышалась скука. — Мореход из меня паршивый, шевалье. При большой волне блевать тянет.
Да, веселиться нечего — взяли, как быка на веревочку, в ежовые рукавицы, за самые яйца. Давай вали по душу Скапена, подставляй башку, играй в войну. Вперед на мины. Неизвестно, во имя чего, с грудой малоэффективных, зато остро заточенных железок. Толку-то от них. Навалится с десяток молодцов, фехтующих, как шевалье, — и все, пишите письма. Тут и лопата не поможет. А от огнестрельных, с позволения сказать, стволов тоже проку мало. Вот оно, торжество инженерной мысли, новейшее достижение оружейного гения — дальнобойное винтовальное кремниевое ружье. Чертовски элегантное, с семью нарезами. Конечно, не такое дерьмо, как Шерливильский мушкет <Французский армейский гладкоствольный мушкет, стрелявший шаровыми пулями.>, из коего за сотню метров не попадешь и в дверь амбара. Нет, симпатичнейшая штучка, с богатой инкрустацией и тонкой гравировкой. Можно белку добыть за полсотни шагов. Только вот пока завернешь пулю в промасленный холст, дошлешь ее шомполом в ствол, натрусишь заправочного пороха — раз десять успеешь умереть. Скорострельности, а значит, и эффективности в бою — ноль. Хорошо еще, приклад крепкий, из ценных пород дерева, с вырезанной кабаньей головой. Только не вепрь это — писец, который подкрался незаметно. А скорее свинья, с ловкостью подложенная судьбой-злодейкой…
— Господи, князь, князь! Что за святая простота! — шевалье страшно удивился, дружески кивнул и с нежностью погладил маленький, острый, словно бритва, ножичек батардо <Его носили на одних ножнах с дагой.>. — Отправить ко всем угодникам мэтра Рошеро, расписать какого-то там Батиста с его красавцами и не знать, что в Париже есть “Трюм”? Ах, мон шер, это же непростительно. Неисповедимы пути господни, но все ведут они — нет, не в Рим, — в бордель. И “Трюм” не худший вариант. Девочки там на любой вкус. Мальчики, впрочем, тоже. Стоит только пожелать, и будет вам “птичка”, “галстук”, “лошадка” или “дилижанс” <Приемы профессиональных проституток.>. Сказка тысячи и одной ночи, настоящий “Кордон бле” <Изысканная кухарка, дословно “высший пилотаж” (фр. ).>.
В это время без стука отворилась дверь и пожаловал хозяин дома, бледное, словно бы меловое лицо его было решительно и серьезно.
— Ну как дела, господа, не скучаете?
— Готовимся, все в трудах, — шевалье пожал плечами, скромно вздохнул и как бы в продолжение прерванного разговора и нудно пробубнил: — И прошу вас, князь, по примеру испанской школы не забывать о плаще. Им можно обернуть свободную руку и парировать удары. Хорошо так же набросить его врагу на голову, с тем чтобы ослепить и лишить ориентировки. Не стоит ни на мгновение забывать, что нападение без обороны ничто.
— Да, да, главное это защита, — с живостью подхватил маркиз, подошел к столу и вытащил из-под клинков доспех в виде куцей кольчатой рубашки <Сразу следует оговориться, что по большому счету существует два вида кольчатых тельных доспехов: панцири и кольчуги. Первые делались из весьма мелких, плотно сплетенных колец и отличались значительной прочностью. На груди, спине и подоле иногда помещались круглые металлические бляхи или мишени. Кольчуга — доспех, подобный панцирю, но кольца ее крупнее, плетение реже, а соответственно, и защитные качества ниже.>. — Что, хороша? Арабской работы, из Солука <Город в Йемене, где производились лучшие кольчатые панцири.>. Лучший булат, харасан.
Рубашоночка и в самом деле была неплоха — легкая, с мелкими, не клепаными, а сварными звеньями. Такую ни шпагой, ни кинжалом не взять — без толку, только искры полетят. Разве что шилом, стилетом и заточкой. Да и против пули-дуры, пусть даже и мушкетной, особо не попрешь — дырку не пробьет, а все ребра поломает.
Это тебе не броник фирмы “Нортон” <Известная американская фирма по производству бронежилетов, снабженных многочисленными амортизирующими элементами, которые предохраняют от контузии внутренних органов.>. А впрочем, дареному коню в зубы не смотрят. Как-нибудь сгодится на колбасу.
— Да, дивная работа, замечательный булат, — Буров взялся за кольчужку, посмотрел на свет, пощупал, кивнул. — Мерси за заботу, маркиз. Вы прямо как отец родной.
Тот еще папа, гадский. Это ведь как пить дать с его подачи Лаурка сыпанула яду. Не от великой любви, переходящий в ревность.
— Спасибо, князь, на добром слове. Тронут, — маркиз фальшиво улыбнулся, с поспешностью отвел глаза и, как бы вспомнив о чем-то, вытащил из-за обшлага бумаги. — Кстати, князь, о родственных связях. Это рекомендательные письма графа де Бурга, моего троюродного брата. Возьмите, пригодятся. А то ведь по нынешним-то временам без бумажки ты букашка. Итак, со вступлением в нашу семью, граф. И не забудьте, что вы долго жили в Англии, — отсюда ваш чудовищный акцент и полное незнание некоторых нюансов. И уж будьте так добры по-простому, по-родственному оказать мне содействие в одном важном деле. — Он вытащил платок, быстро вытер пальцы и посмотрел на шевалье, пробующего на ноготь лезвие кинжала. — Надеюсь, вы извините нас. Кстати, заклинаю вас, больше никаких дуэлей. Скапен, только Скапен. — Лицо его вдруг исказилось от ненависти, и резко, не договорив, он повернулся к Бурову. — Прошу вас, граф, следовать за мной, дело спешное. Прошу. — Сделал приглашающий жест и повел Бурова под землю, только на этот раз не к себе, в роскошные апартаменты, в другой конец подвала, в просторный, ярко освещенный застенок. Здесь не было ни инкрустированной мебели, ни шпалер с бандеролями, да и пахло не галантными духами, возвышающими мысли и пробуждающими чувственность, — кровью, нечистотами, извергнутыми внутренностями. Живодерней.
— Проходите же, граф, не стойте в дверях, — радушно улыбнулся маркиз, приветливо кивнул Лауре Ватто и поманил Бурова в угол, к дыбе, на которой висел голый человек. — Скажите, это случаем не Скапен?
В голосе его звучало нетерпение. Сумрачный, похожий в длинном фартуке на мясника, Бернар медленно опустил кнут, Лаура затаила дыхание… Буров подошел, встретил взгляд, полный ненависти и муки, отрицательно мотнул головой.
— Нет. Тот посмазливее будет.
Морально-этический аспект его не волновал — на войне, как на войне. Идет нормальный процесс сбора информации. Как говорится, предупрежден — вооружен. Только вот, господи боже мой, сколько суеты — веревки, крючья, ремни, кнут этот трехметровый. А как прикажете быть в полевых условиях? Нет бы пассатижами зажать клиенту нос и затем мелким рашпилем по зубам, с толком, с чувством, с расстановкой. Эх, старина-матушка, никакого научного подхода. Плохо у этого Бернара с психологией, плохо. Такого красавца надо не кнутом по ребрам — клещами за яйца. Ишь какой гладкий, у баб небось имеет успех. Есть чего терять, сразу все расскажет. Так, так, так, а что это у него на животе, чуть пониже пупка? Никак крест наколот? Обвитый змеей? Неужто из блатных? Интересно, интересно. У наших зэков такого не бывает.
— Значит, посмазливее? — Лаура разочарованно вздохнула, уставилась на пленника и, как бы прочитав мысли Бурова, сказала: — Спереди попали, малым жаром.
Глаза ее нехорошо прищурились. Бернар тут же положил кнут, запалил толстый березовый веник и привычно, с каким-то убийственным спокойствием сунул факел подвешенному в пах. Выгнулось, судорожно забилось тело, страшные, душераздирающие крики метнулись к потолку. Запахло жареным. Наступала самая кульминация — или пациент сломается и расколется, или вырубится и будет никакой. Откачивай его потом. Почувствовав всю значимость момента, Лаура встрепенулась, подошла поближе, спросила что-то напористо, не повышая тона.
“Ишь ты, и по-испански может”, — позавидовал Буров, а пленник вдруг вскрикнул, дернулся, и голова его упала на грудь. И сколько ни старался Бернар, ни водил огненным языком ему по бедрам — ноль эффект. Только лопающаяся кожа, смрад паленых волос да разочарованное покашливание маркиза.
— Порка мадона путана <Грубое итальянское ругательство.>, — уже по-итальянски выругалась Лаура и состроила презрительную гримаску. — В обморок упал, слюнтяй. Ох уж мне эти красивые мужчины. — Повернулась к Бернару, властно повела подбородком. — Снять, отлить водой, вправить плечи <При поднятии на дыбу обычно выворачиваются плечевые суставы.>, намазать бальзамом. Чтобы к утру был, как огурчик. А на завтра приготовь шину <Пытка, заключающаяся в прижигании каленым железом.>. Так, давайте следующего…
Да, похоже, пыточное дело в доме у маркиза было поставлено с размахом.
— Мильпардон, — вежливо напомнил Буров о своем присутствии. — Не будете ли вы, Лаура, так любезны разъяснить, что это за крест у молодого человека на животе? Это что же, мода такая? Может, мне тоже наколоть?
— Крест? — Лаура быстро взглянула на маркиза, тот коротко кивнул, и она усмехнулась. — Да этой моде уже лет триста, если не больше. И следовать ей, князь, я вам не советую. Это же знак флореадориса <Атлет здоровяк (исп. ).>, а большей дряни представить себе трудно. И вообще, шли бы к Мадлене с вашими расспросами. Она у нас спец по Испании, уже, наверное, проспалась. С радостью удовлетворит все ваши интересы.
Чувствовалось, что Мадлену она не жалует. Более того…
— Да, да, князь, благодарю вас, — подхватил маркиз и растянул губы в улыбке. — Не смею более задерживать. К тому же у нас, знаете ли, накопились кое-какие домашние дела…
И Буров отправился на третий этаж к Мадлене. Та была бледна и не в настроении — простоволосая, босиком, пила крепчайший кофе с ромом. Пальцы ее дрожали, взгляд был снул, осунувшееся лицо выражало муку. Проклятье тебе, зеленый змий!
— А, это вы, князь, — мутно взглянула она на Бурова, икнула и со страдальческим видом указала на кресло. — Присаживайтесь. Наливайте сами. Чего хотите. Прислугу я послала за рассолом. Боюсь, французский на сегодня отменяется. Ну его в задницу. Надеюсь, вы извините меня. Дьявольски болит башка. А все это поганое, разрази его гром, шотландское пойло. Ах, князь, никогда не мешайте виски с шампанским. Я вас очень прошу. Заклинаю всеми святыми, черт бы побрал их со всеми потрохами! Ну что, скоро эти бестолочи принесут рассол?..
Сомнений нет, у лорда Болинброка было изрядное веселье.
— Да бог с ним, с французским, — Буров сел, плеснул себе кофе, с искренним участием посмотрел на Мадлену. — И так благодаря вам моя немота сменилась косноязычием. Поговорим лучше об Испании. Что означает крест, обвитый змеей? Наколотый на животе у одного красавца, висящего на дыбе в подвале? Нашем.
— А, вот вы о чем, князь, — Мадлена отпила, скривилась, неловко, так, что пострадала скатерть, поставила чашку. — Значит, уже все, с головой влезли в это дерьмо? Рыжая сиротка небось постаралась, как пить дать. Она у нас мастерица по мужской части. И по дерьму. Так, чтоб с головой. Не вы, князь, первый, не вы последний. Сука еще та.
Выразив свое отношение к Лауре, она вздохнула и вдруг сказала тихо, без всякого перехода:
— Этот человек из Гардуны, тайного органа испанской инквизиции. Если бы вы попали к ним в лапы, то вас сразу подвесили бы за член, — усмехнулась невесело, подлила себе рому и сжато, без эмоций, довела до его сведения информацию — профи, он и с похмелья профи.
Речь шла о детище Фердинанда Арагонского <Король Арагонии (1452-1516), ревностный католик.>и Изабеллы Кастильской <Королева Кастилии (1451-1504), отличалась ревностной, доходящей до фанатизма верой.>, решивших в свое время положить конец арабскому влиянию в Европе, с тем чтобы прибрать к рукам богатство мавров, проживающих в Испании <Иберия, древнее название Испании, была завоевана арабским полководцем Тариком.>. Именно с их подачи и появилась на авансцене Гардуна. Ее официально заявленной целью было уничтожение всех конфессий, кроме католической, причем именно физическое устранение инакомыслящих. Поначалу так оно и было, во славу короля, под чутким руководством святейшей инквизиции. Однако скоро Гардуна набрала силу и превратилась в практически никем не контролируемую организацию со своим уставом, жесткой иерархией, железной дисциплиной и штаб-квартирой в Севилье. Единственно, кого слушал Великий Магистр, известный еще под именем Мэра Хермано, был Верховный Инквизитор, представлявший, в свою очередь, интересы духовенства. Не торгаши, блудницы и мытари обосновались в храме, а бандиты. Мафия и в самом деле сделалась бессмертной, получая авансом отпущение грехов. Щупальца Гардуны опутали всю Испанию, ее люди назначались на должности судей, становились прокурорами, покупали дружбу придворных и высокопоставленных персон. К вящей славе Господней не возбранялось ни убивать, ни лжесвидетельствовать, ни похищать женщин, ни подделывать документы. Это был настоящий бич Божий, только вот держал его в своих руках Верховный Инквизитор. Огромная, отлично вымуштрованная преступная армия со своей, как было сказано выше, иерархической структурой, в которой насчитывалось девять ступеней. Неофиты назывались чиватос <Козы (исп. ).>, они прислуживали более высокопоставленным членам общества. Из их рядов набирались шпионы, разведчики и доносчики. Женщины легкого поведения назывались в Гардуне ковертас <Прикрытие (исп.).>. Они останавливали мужчин на дорогах, кокетничали, соблазняли, заманивали в ловушки. Для наиболее изощренных операций использовались “сирены” — молодые блестящие красавицы, выдававшие себя за представительниц высшего света, обычно они были любовницами гуапос <Вожаки (исп.).>и вели богатую беззаботную жизнь. Фуэллес <Меха (исп.).>называли солидных мужчин почтенного вида, которые занимались грабежами, завязывая дружеские отношения с будущими жертвами, и вели переговоры с инквизицией, когда у той возникали проблемы, требующие решений. Флореодарес составляли активную ударную силу Гардуны. Это были большей частью здоровяки, набираемые из бывших каторжан и способные на любую подлость. Руководили ими понтиадорес <Военные (исп.).>, люди, обладающие тактическим мышлением. Высшие религиозные начальники назывались магистры, они сосредоточивали в своих руках административные и клерикальные функции. Капатас <Командиры (исп.).>руководили местными организациями и обеспечивали выполнение приказов главы всей Гардуны — Старшего Брата, или Великого Магистра. Его слово являлось законом — дисциплина в организации была железной.
— И вот эти испанские канальи так и крутятся с некоторых пор у нас под ногами, — Мадлена, не поморщившись, хватанула рому. — Вернее, у их сиятельства Чесменского. Просто проходу не дают. Хорошо еще, ходить ему осталось недолго, — она вдруг поняла, что сморозила глупость, дернула плечом и пьяно рассмеялась. — О господи, святые угодники, дай бог ему здоровья. Я имею в виду — по Парижу.
Что ни говори, а с похмелья лучше бы рассолу, чем рому. Для головы полезней.
— Ну да, до затмения осталось совсем… — качал было Буров, но Мадлена тут же уколола его взглядом, приложила палец к губам и рассмеялась уже совсем развязно, по-дурацки:
— Ну да, парижские женщины затмевают красотой всех прочих. Вы уже были в Пале-Рояле <Парк резиденции герцога Орлеанского. В описываемый период времени место скопления проституток всех мастей.>, князь?
А сама быстро поднялась, с неожиданной легкостью подошла к бюро и, откинув крышку серебряной чернильницы, перышком поманила Бурова. На листке бумаги он прочел: “Silentium <Молчание (лат.).>. Иногда у стен бывают уши”, — и понял, что Мадлена не так пьяна, как кажется. И не так проста.
— Еще нет, мадемуазель, но тешу себя надеждой там побывать в ближайшее время, — ответил он, дружески кивнул и пошел к себе — проверять насчет ушей. И как это он раньше об этом не подумал? Вот она, инертность мышления в действии. Не обязательно же должен быть жучок — хороший акустический канал, и дело в шляпе. Болтун — находка для шпиона. Органы в соборах делают, а уж какую-то там резонирующую трубу…
“Ладно, будем посмотреть, — Буров отпер дверь, вошел в апартаменты и внимательно, словно впервые, огляделся. — Ну, лепота, кучеряво живем, по-буржуйски”. Потом задернул, чтобы никакого сквозняка, гардины, зажег свечу и подошел к шпалере, сразу показавшейся ему какой-то подозрительной, не вписывающейся в интерьер. Так и есть — точно напротив чресел наяды, которую томно облапил кентавр, пламя дрогнуло, затрепетало и отклонилось в сторону. В направлении гениталий, за которыми, как вскоре выяснилось, находилось потайное слуховое отверстие. Еще одну аналогичную дыру Буров обнаружил в спальне, и на душе у него сделалось гадостно — ну Лаурка и сука! Устроила кому-то развлекуху, ток-шоу под кроватный скрип. Вот уж действительно профи до мозга костей. Господи, а ведь жили же когда-то люди сами по себе, без слежки, без контроля всех этих долбанных спецслужб. Просто, как люди. Ни к селу ни к городу ему вспомнилась контора, занавес секретности, вонючее, пороху не нюхавшее дерьмо из первого отдела. Пропуски, допуски, нескончаемые проверки, атмосфера подозрительности, недосказанности, недозволенности. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Дышать только так, как считается нужным… Кем? И поди же ты, в восемнадцатом столетии, в эпоху Вольтера, Руссо, Дидро и прочих просветителей то же самое мерде. Стоило рвать когти в пещеру Духов, чтоб оказаться под колпаком у ушлой, не ведающей ничего святого рыжей потаскухи. Только хрен ей. И графу, и маркизу, и всей прочей сволочи. Попробуйте-ка посадить в клетку бабра, у которого помимо челюстей неплохо работает и голова. Вот ее-то Буров и задействовал в первую очередь…
“Так, плясать мы будем, пожалуй, от системы одинарного действия <Система револьвера, перед каждым выстрелом из которого нужно взводить курок.>, — сев к столу, он зашуршал бумагой, обмакнул в чернила очиненное перо. — Дай бог памяти”. И всевышний дал — Буров вспомнил старую бородатую историю о том, что когда Кольт ходил матросом на бриге “Корло”, он обратил внимание на механизм фиксации штурвала. Который и применил потом в своем “Кольте-Патерсоне”, огромном, неудобном, к тому же убийственно капсюльном <Первый револьвер Кольта имел барабан с пятью зарядными камерами, каждая из которых была снабжена затравочной бранд-трубкой. На них надевались капсюли, воспламенявшие пороховой заряд.>и тем не менее пробивающем насквозь быка. В общем-то, какой-либо гениальности у Кольта, по большому счету, не наблюдалось, и до него изобретали оружие барабанного типа — кремниевый ударный револьвер Кольера, например. Или туринское многозарядное фитильное ружье, изготовленное еще в шестнадцатом веке. Нет, как говорится, Сэмуэль Кольт был просто человеком, оказавшимся в нужном месте и в нужное время. Ведь были уже открыты инициирующие вещества — бертолетова соль и гремучая ртуть, из которых изготовляют патронные капсюли. А что необходимо стрелку для полного счастья? Унитарный патрон. Вставил, стрельнул, вынул. Не запыжил, не дослал шомполом, не натрусил пороха на огневую полку. Гильза, порох, пуля и капсюль — вот формула удачи в бою. Эх, интересно, открыл уже Бертолле свою чертову соль? А если нет, хрен с ним, нарушим ход истории, сами пропустим хлор через нагретую щелочь. У кого лучшая лаборатория в Париже? У Лавуазье? Вот к нему-то и наведаемся.
Долго, до самого обеда, сидел Буров — напрягал извилины, скрипел пером, ворошил свои познания в области химии и пиротехники. А где-то глубоко, на уровне подсознания ворочались, давили на психику мысли фармакологического плана — об ядах, антидотах, о легендарных отравителях. Вспомнились даже скифы, смазывавшие наконечники своих стрел желчью и кровью гадюк <“Скифы носят с собой самок гадюк, иногда совсем маленьких, и каждые несколько дней умерщвляют часть из них. Когда они достаточно перегниют, скифы наливают человеческую кровь в небольшой котелок и, накрыв его крышкой, помещают в навоз. Когда кровь также перегнивает, выделившуюся на поверхности жидкость смешивают с полученным гноищем гадюк, и таким образом получается смертельный яд” (Элиан. Книга 9, глава 15).>, и древние египтяне, расправлявшиеся с неугодными при посредстве персика <В косточках персика содержится синильная кислота.>. Ну, Лаурка, ну, падла! Вот ведь устроила головную боль! Только рано радуется, еще не вечер. На всякий хитрый сфинктер существует пенис с винтом. Кто сказал, что секрет Митридата <Понтийский царь Митридат Шестой Эвпатор (120-63 гг. до н. э. ), разработавший секрет универсального противоядия. Применяя его малыми дозами, он выработал у себя такой иммунитет к отравляющим веществам, что не смог покончить с собой при помощи яда. Так что пришлось ему броситься на меч.>утрачен? А хрестоматийные псиллы <Северо-африканское племя специалистов по ядам. Именно к ним обратился Октавиан, чтобы оживить Клеопатру. Но, как видно, поздно.>, не боящиеся ни укусов змей, ни отравленных стрел, ни растительных ядов? Специалисты такого плана, надо думать, и в Париже имеются, не одна же Лаурка такая умная. Так что надо искать, по крайней мере, недельная фора есть. И быть хорошим, примерным мальчиком, не злить раньше времени собак. В особенности ту лживую, продажную суку, самую опасную из своры. “И вообще надо перестать думать о ней. Об этой рыжей, гроша ломаного не стоящей, похотливой стерве, — мужественно решил Буров, глянул на часы, поднялся и через анфиладу комнат отправился на обед. — Слишком много чести”.
Стол был накрыт в Розовой гостиной, на двоих. Шевалье уже вовсю работал челюстями, налегал на артишоки, рыбу, устрицы, икру, массивные, чеканного серебра приборы в его руках казались игрушечными.
— А, князь, — на мгновение он остановился и по-фехтовальному отсалютовал вилкой с внушительным куском макрели. — Присаживайтесь. Лангусты нынче чудо. Рекомендую. И ветчина хороша-а-а <Слова из оперы Оффенбаха.>.
В предвкушении похода, опасности и приключений он прямо-таки лучился счастьем. Казалось, что в жилах у него циркулирует не кровь — стопроцентный адреналин.
— Ладно тебе, ладно, — Буров опередил слугу, сунувшегося помогать ему со стулом, сел, бросил на колени салфетку. — Так говорите, ветчина хороша?
Спросил просто для поддержания разговора — харч в доме у маркиза был повышенной жирности.
— Ну-ка, ну-ка, чтобы не быть голословным, — шевалье, шкрябнув серебром по севрскому фарфору, отрезал ветчины, трепетно положил в рот и с чувством стал жевать. — М-м, заявляю со всей ответственностью — она восхитительна, бесподобна, великолепна. Ну да бог с ней. Сейчас поедим, и я вам, князь, покажу секретную комбинацию. Что-то среднее между батманом <Удар по клинку.>и кроазе <Выбивание клинка путем контроля его слабой части.>с рипостом <Ответный удар.>в горло. Действует безотказно, проверено многократно. Главное, точно почувствовать темп. Ну же, князь, я вас прошу, просто умоляю, ешьте же быстрее эту чертову ветчину…
После обеда пошли готовиться. Шевалье показал свою тайную комбинацию и заставил Бурова раз триста повторить ее, остался им доволен, после чего подарил шикарную, с полудюжиной подвязок перевязь для шпаги, кожа коей была обтянута черной шелковой парчой с золотым галуном.
— Перевязь для мужчины, князь, это все равно что декольте для женщины. Носите на здоровье. Хотя ее бывший владелец умирал нелегко. Ха-ха-ха.
Сам Буров свои способности к фехтованию оценивал трезво, а потому еще с утра приказал сапожнику подковать ботфорты — по-особенному, с хитрецой, так, чтобы железо выступало за рант. Портному было велено вшить вставки в обшлага — стальные, полукругом, защищающие предплечья, таким не шпага — пуля нипочем. Жаль, что под парик такие не засунуть. В правом сапоге у Бурова лежала финочка что надо, в левом кармане шило лучше не придумаешь, в рукаве был заныкан зуб <Зуб или клык дьявола — цельнометаллический кинжал на гибком, прочном шнуре. Очень эффективен в бою, но требует длительных тренировок. Грозное оружие, скрываемое в одежде.>усовершенствованной конструкции. А кинжал на поясе, шпажонка на боку, арабская, хитросплетенная кольчуга под камзолом? В общем, к труду и обороне готов. Ура, вперед на мины.
Шевалье выглядел не хуже — огромный, мощный, шириною в шкаф, в пикантных, вызывающе розовых штанах бретера и волокиты, букли его парика завивались чертом, глаза горели, на длинной пателетте, итальянской перевязи, висели ножны с двойными шпагами <Мастера предпочитали работать обеими руками. Парная техника увеличивает эффективность фехтования не в два раза — по экспоненте, со всеми вытекающими последствиями.>. Ссориться, грубить да и вообще подходить к нему близко как-то не хотелось. Словом, что Буров, что шевалье были два сапога пара, совсем не подарки, отнюдь…
Вдоволь намахавшись всем колющим и режущим, они вышли в сад, наладили мишени и предались оглушительному рукоблудию — с пороховой вонью, немилосердной отдачей и свинцовыми, летящими неизвестно куда чушками. Натурально онанизму — шомполом в стволе туда-сюда, не столько стреляешь, сколько заряжаешь. А пистолеты-то аглицкой работы, с тонкой инкрустацией и резными прикладами, филигранной работы, цены немалой. Их бы в музей куда, за бабки, в частную коллекцию. Только не сейчас, лет эдак через двести. А нынче им дорога одна — на помойку. Ни скорострельности, ни точности, ни надежности. Крупнокалиберное, воняющее порохом дерьмо. Хотя все из них стреляют — и ничего, радуются. Потому как в руках “гюрзу” <Короткоствольный апофеоз российской оружейной мысли, пробивающий автомобильный двигатель.>не держали, вот уж воистину все познается в сравнении.
Наконец шумные экзертиции наскучили. Пистолеты отправили в поясные петли, ветер рассеял пороховую вонь, и Буров с шевалье двинули домой, ужинать. Какая может быть война на голодный желудок? Ели в ожидании бурной ночи не спеша, основательно, не отвлекаясь на разговоры. Особенно хороши были лосиные губы, разварные лапы медведя и жареные в меду кукушки, впрочем, как и заячий паштет, осетрина на шампанском и сетера <Так далее (лат. ).>, сетера, сетера… Но когда дошли до кофе, праздничного кренделя с шафраном и абрикосово-черешневого крема, всю эту гастрономическую симфонию испортил своим появлением маркиз.
— Господа, театр отменяется, — с порога сообщил он, уселся по-хозяйски и сам налил себе выдержанного фалернского. — Только что пришла секретная депеша от Орлова. Их сиятельство, как всегда, мыслит тонко, неординарно, с присущей одному ему изощренностью. Нам, господа, велено идти на бал. Дабы без разбору хватать и осматривать с возможным тщанием всех персон, скрывающихся под маской Скапена. А будут они шуметь, хоть в чем-то противодействовать, то и силу применять, беспощадно. В общем, господа, их сиятельство дает нам полный карт-бланш <Неограниченная свобода действий.>.
Маркиз вздохнул, отпил вина и принялся раскуривать резную трубку, мрачным своим видом как бы говоря: ну да, сиятельная сволочь, нам руки развязал, а свои-то умыл. Хорошо ему слать депеши издалека.
— М-да, — сразу запечалился шевалье, однако не забыл ни про крем, ни про кофе, ни про крендель. — Судьба, похоже, повернулась к нам задом. Не божественная Камарго.
Чем-то он сделался похож на обиженного ребенка, у которого забрали погремушку. А Бурову вспомнился дурацкий анекдот про пятизвездочного генсека, замышляющего экспедицию на солнце:
— Вы что, за дурака меня принимаете? Не изжаритесь ни хрена. Ночью полетите.
Неужели дебилизм — это неотъемлемая черта русского руководства?..
— Ну, полно, полно. Не будьте же вы так печальны, — маркиз ухмыльнулся, с шумом выпустил струйкой дым и по-отечески взглянул на шевалье. — Ваша божественная Камарго, говорят, подцепила дурную болезнь и теперь приносит жертвы богу Меркурию <То есть проходит курс лечения ртутью, которая в алхимии ассоциируется с Меркурием.>. Бросьте, хорошеньких задниц и без нее хватает. Уж чего-чего, а этого-то добра в Париже… — Хмыкнув, он замолчал, зацепил глазами Бурова, и в голосе его послышалась издевка. — Ведь верно, князь? Было бы только желание… — Тут же, не закончив мысли, он отвел глаза, сделался серьезен и вытащил из-за обшлага бумагу. — Шутки в сторону, господа. Итак, нынче ночью маскарадные балы будут в Королевской академии музыки, вход бесплатный, в городской ратуше — входная плата лотерейный билет, и в большой разговорной комнате монастыря Магдалины, вход туда, естественно, загораживает большая церковная кружка. Зато обещаны на венецианский манер застолье, музыка, галантность и веселье. В общем, действуйте, господа, со всей возможной дерзостью. И не бойтесь ничего, их сиятельство берет все на себя. А с их возможностями и связями это не пустые слова. Так что можете не думать о Бастилии, о всяких там мелочах вроде lettre de cachet <Ордер на арест (фр.).>. Главное, чтобы этот Скапен больше не жаловал нас своим вниманием. Убейте его, господа, открутите ему голову, и все ваши грехи простятся, ибо более богомерзкого, отвратного и дьявольского создания белый свет еще не видел. Действуйте же, господа, действуйте, я и отечество полагаемся на вас. С богом.
На него самого, судя по всему, надеяться можно было едва ли. В плане отечества было неясно.
