Прошел целый месяц, прежде чем я попал в королевскую резиденцию в Шиноне. Граф Танги Дюшатель принял меня без особого радушия, историю погибшего в Англии отряда заставил пересказать трижды, при этом постоянно задавал уточняющие вопросы. Рассказ о штурме аббатства Сен-Венсан не произвел на него особого впечатления, выслушав его, начальник королевской охраны равнодушно кивнул, давая мне понять, что беседа закончена. На прощание граф хмуро заметил, чтобы я не болтал лишнего, пока меня прямо о чем-то не спросят. И уже на следующий день меня пожелал видеть король Франции.

Просторный зал почти пуст, сейчас в нем не более десятка человек. Через распахнутые настежь окна льется яркий солнечный свет, мягко колышутся развешанные по стенам гобелены со сценами битв и охот, со стороны дворцовой кухни ползут чарующие ароматы. Все присутствующие с явным интересом выслушивают мой рассказ о злоключениях, пережитых в Британии, наконец король прерывает меня властным жестом.

– Я так и знал, – заявляет он, – что освобождать нашего возлюбленного дядю герцога Карла Орлеанского силой – мысль глупая и весьма далекая от реальности. Что ж, теперь кое-кому придется поджать языки, тем более что мы уже приняли необходимые меры, которые помогут нашим недоброжелателям успокоиться!

Собравшиеся обмениваются тонкими улыбками, понимая, что речь идет о членах совета пэров, которые, собственно, и настояли на проведении спасательной операции. Я кланяюсь, кулаки стиснуты так, что ногти глубоко впились в ладони. «Необходимые меры» – это, наверное, предательство, совершенное по отношению к Жанне, после пленения которой у народа Франции не осталось вождя. Да, отныне вельможи могут спать спокойно!

– Теперь о тебе, Робер, – сегодня Карл VII прямо-таки лучится добродушием.

Лицо короля спокойно, морщины разгладились, мне непривычно видеть на его губах легкую улыбку. Такой уж сегодня выдался замечательный день, что все заговоры разоблачены, с лиц врагов сорваны маски, армия и народ горой стоят за любимого короля, и даже солнце светит ласково. Вдобавок экспедиция за любимым дядей, возможным претендентом на престол, провалилась с таким треском, что о новой еще лет десять никто не посмеет заговорить. Ну как тут не прийти в благодушное настроение?

– Ты славно послужил мне, – продолжает Карл VII. – Чуть было не погиб за нашу любимую родину, а потому с моей стороны было бы черной неблагодарностью не вознаградить тебя по-королевски. Итак, чего же ты хочешь в награду за услуги, оказанные тобой королевскому дому Валуа?

Я повторно кланяюсь. Вдоль стен неподвижными статуями застыли великаны гвардейцы из личной охраны, со стороны кажется, что они даже не дышат. Королева-мать о чем-то шепчется с канцлером, герцогом Ла Тремуайем. Жена Карла и его теща, вдовствующая королева Иоланта Арагонская, увлеченно вышивают на пяльцах. Личный секретарь короля граф де Плюсси и его светлость Жан, епископ Реймский молча потягивают вино из высоких золотых кубков. Словом, в зале присутствуют только свои, атмосфера самая семейная.

– Вы уже дали мне все, о чем я только мог мечтать, – ровным голосом заявляю я.

Король молчит, улыбка медленно покидает его уста, зрачки суживаются.

– Иными словами, ты хочешь сказать, что есть нечто, о чем мечтать ты не можешь, но именно в моих силах тебе это подарить? – четко выговаривая слова, спрашивает меня Карл VII.

Выпрямившись во весь рост, я гляжу прямо перед собой.

– И что же это? – голос короля тих, брови озадаченно сходятся к переносице.

Отложив пяльцы, на меня с интересом смотрят его жена и теща, да и королева-мать, Изабелла Баварская, косится с явным любопытством.

– Я хотел бы жениться, ваше величество, – голос мой холоден, в нем проскальзывают нотки иронии.

– Похвально, – тянет король. – И кто же эта счастливица? Дочка какого-нибудь задаваки-герцога, а то и одного из пэров Франции, который брезгует отдать ее за голодранца? Думаю, этот вопрос мы уладим. Итак, кто она?

Теперь я гляжу ему прямо в глаза. Медленно тянутся секунды, зрачки короля расширяются, наконец он отшатывается назад.

– Что? – потрясенный шепот эхом отражается от стен. – Да ты безумец!

Бесконечное изумление, прозвучавшее в его голосе, заставляет вельмож оторваться от дел, и теперь уже все присутствующие смотрят только на меня.

– Да, я имел в виду некую известную вам благородную девицу! – твердо заявляю я.

– Ты говоришь о Жанне д'Арк, известной как Opлеанская Дева? – на всякий случай уточняет Карл VII.

– Да, ваше величество, – мои слова падают, как пудовые гири.

Собравшиеся обмениваются быстрыми взглядами, все они, похоже, чувствуют определенную неловкость. После того как был раскрыт баварский заговор, Жанну держали под бдительным присмотром в Орлеане. Ну а когда король принял окончательное решение по поводу сводной сестры, упоминать о Жанне при дворе стало просто неприлично. И тут откуда ни возьмись вылезаю я, бестактный человек.

Карл сидит, грозно сдвинув брови, глаза горят мрачным пламенем, пальцы правой руки стиснуты в кулак.

Мне кажется, я знаю, о чем сейчас думает король. Выйдя замуж за худородного рыцаря, Жанна автоматически лишается права на трон, ее просто не примут ни пэры Франции, ни прочие дворяне. К тому же простой народ искренне верит: небесные покровители галлов помогают девушке потому лишь, что она девственна. Соблазнительно, что и говорить, к тому же не надо марать руки родной кровью. Но поможет ли неравный брак удержать Жанну от дальнейших попыток захватить трон, вот в чем вопрос? В наше беспокойное время так легко лишиться законного супруга!

– Глупец! – выносит окончательный вердикт король, откидываясь на спинку кресла.

Глаза его холодны, как кусочки льда, последние нотки дружелюбия начисто исчезли из голоса.

Даже неподвижные как статуи стражи неотрывно пялятся на меня, их тяжелые челюсти отвисли, глаза изумленно округлены. Да что я им, деревенский дурачок?

– Ваше величество, – проницательно замечает Изабелла Баварская. – Похоже, сьер Армуаз желает добавить что-то еще.

Король кривится, словно раскусил лимон. Через минуту, переборов себя, он нехотя кивает мне:

– Говори.

– Ваше королевское величество, – громко заявляю я. – Есть давний способ решить, достоин воин руки девушки или нет.

– И что же это за способ? – с трудом выдавливает из себя Карл, бросив по сторонам выразительный взгляд, мол, все видели, как я умею владеть собой? Любой другой давно выгнал бы дурака взашей, а я терпеливо слушаю его бредни.

– Голова дракона, – отвечаю я и тут же громко добавляю: – Если вы обещаете мне руку Жанны д'Арк, взамен я клянусь прекратить войну с Британией. Дело в том, что я знаю, как это сделать!

– Ты? – Карл VII смотрит на меня как на сумасшедшего.

Не дожидаясь, пока король потеряет к разговору всякий интерес, я быстро говорю:

– Если помните, в свое время я освободил вашу мать из английского плена, предупредил вас о нападении на Орлеан, единственный из посланного в Англию отряда вернулся живым. Просто выслушайте меня!

– Ну, хорошо, – сдается король. – И в чем же тут секрет?

– А вот это разрешите поведать вам наедине, – твердо заявляю я.

Фыркнув, король встает.

– Все, буквально все пользуются моей добротой, – сообщает он в пространство.

– Я горжусь вами, ваше величество, – тут же заявляет его супруга. – Вы живете для блага всего королевства!

– Что ж, – поджимает губы Карл VII. – Пройдем в мои покои.

Кабинет государя ничуть не изменился, в нем все та же резная мебель и дорогие гобелены, в камине пылают дрова, королевский секретарь, граф де Плюсси, непонятно каким образом нас опередивший, как приклеенный застыл у распахнутого настежь окна. Единственное различие в том, что на улице царит лето, а не зима, как в прошлое мое посещение замка Шинон.

– Итак? – в голосе графа Дюшателя я отчетливо различаю нетерпение. – Докладывай, о чем ты не мог нам поведать при канцлере Франции и членах королевской семьи.

– Заговор, – коротко говорю я, обращаясь к государю. – Заговор и предательство.

Я страшно не выспался, в глаза словно швырнули пригоршню песка. Король кивает, поторапливая, на лице его заметен вялый интерес.

– Английское королевство стало настоящей вотчиной тамплиеров, – начинаю я. – Местом, где они чувствуют себя полными хозяевами. Это они…

– Тоже мне новость! – перебивает меня граф де Плюсси скучающим голосом. – С тех самых пор, как Филипп Красивый запретил орден, тамплиеры рассеялись по всей Европе. Ну и что с того?

Король косится влево, на Танги Дюшателя, тот, поймав монарший взгляд, щурится насмешливо и с издевательской вежливостью заявляет:

– В Британии нам известно четыре общества тамплиеров. Это обычные бездельники, у которых нет ни денег, ни власти. Чтоб ты знал, мы постоянно за ними приглядываем, но как твои коллеги ни старались, никаких коварных замыслов им обнаружить не удалось!

Я коротко киваю. Будь я на месте графа, тоже внедрил бы агентов в те шайки старинных врагов французского королевства.

Поклонившись королю, руководитель его личной охраны вполголоса добавляет:

– Я ожидал от сьера де Армуаза более любопытных известий, ваше величество.

– И почему я не удивлен? – бормочет себе под нос граф де Плюсси.

В тишине, царящей в кабинете, я прекрасно различаю каждое его слово.

– Дело в том, – громко и четко произношу я, – что храмовники перехитрили вас. Даже странно, как вы купились на подобный ярмарочный фокус! Пока вы со смехом глазели на потомков тамплиеров, проклинающих Францию, настоящие враги прямо у вас под носом смогли, всего лишь сменив название, прибрать к рукам целую страну. И вот галлы уже сотню лет воюют, сами не зная с кем! Что дальше? Мы так и будем прятать голову в песок наподобие африканской птицы страуса?

Я перевожу взгляд с Карла VII на графа Дюшателя, оба глядят на меня неотрывно, даже граф де Плюсси оторвался от окна, стоит скрестив руки на груди.

– Повторюсь. В настоящий момент Англией управляют тамплиеры. Вам они известны под именем Ордена Золотых Розенкрейцеров, – я замолкаю, разглядев наконец, что в королевском кабинете присутствует еще один человек.

До этого момента громадные фигуры телохранителей скрывали его, но сейчас он отделился от стены и медленно идет вперед, по направлению ко мне. Я сглатываю, разглядев суровое лицо отца Бартимеуса.

– Предатель! – гневно рычу я и, только поймав предостерегающий взгляд начальника монаршей охраны, понимаю, что иногда лучше молчать, чем говорить.

– Да нет, Робер, – как бы с сожалением говорит граф Дюшатель. – Перед нами верный слуга короля Франции и новый настоятель аббатства Сен-Венсан. А вот ты – предатель и затаившийся враг!

Я так потрясен, что даже не обращаю внимания на его слова.

Ухватившись за самое главное, я растерянно бормочу:

– Новый аббат?

– А ты что же, всерьез надеялся обезглавить Третий орден францисканцев? – тихо спрашивает наставник.

С каждым произнесенным словом голос его становится все громче.

– Каким-то чудом брату Антуану удалось спастись, и он поведал о твоей измене! Только отъявленный мерзавец мог убить господина Гаспара де Ортона!

– Я знаю, кто убил аббата, – кричу я с яростью. – Ваш любимец, отец Антуан!

– Замолчи, – строго отвечает отец Бартимеус. – Наверное, ты не ожидал, что и телохранитель господина аббата останется жить? Он под присягой поведал, что убийца – ты!

Я стою, закусив губу. Король, повернув голову, властно кивает графу Дюшателю.

– Взять, – коротко командует тот.

Шестеро великанов, неподвижно стоящих у стен монаршего кабинета, мгновенно оживают, и на мои плечи опускаются тяжелые, словно из чугуна, руки королевских телохранителей. Оказывается, при необходимости эти воины могут двигаться с поистине нечеловеческой скоростью, а пальцы у них – словно дуги волчьих капканов.

Мой бывший наставник оборачивается к королю, который молча следит за происходящим.

– Это моя вина, ваше величество, – смиренно говорит отец Бартимеус. – Когда послушник Робер я одиночку прибыл из Англии с совершенно фантастическими россказнями, мне следовало сразу же посадить его в камеру для кающихся. К сожалению, я поверил лучшему своему ученику! – Отец Бартимеус покорно склоняет голову, как бы готовясь принять монарший гнев.

– Кто из нас непогрешим, господин аббат? – философски замечает Карл VII. – Наверное, один Господь.

– Заметьте, ваше величество, – подает голос королевский секретарь, – и Господь когда-то верил Сатане!

– По крайней мере, шевалье де Армуаз смог нас развлечь, как вы и обещали, – произносит король, обращаясь к новому аббату Сен-Венсана, тот с достоинством наклоняет голову.

– Разрешите мне взять этого грешника с собой, – произносит отец Бартимеус. – Послушнику Роберу известно многое из того, что ни в коем случае не должно покинуть наших стен!

Переглянувшись с графом Дюшателем, Карл милостиво кивает.

– Не верьте ему! – кричу я, когда меня выводят из королевского кабинета. – Отец Бартимеус все подстроил, он – настоящий изменник!

Сильный удар по уху, полученный от одного из телохранителей, прерывает мои разоблачения, у меня сразу начинают подгибаться ноги и пропадает всякое желание митинговать.

Вечером новый аббат Сен-Венсана заходит в камеру, где меня разместили.

– Пока у меня к тебе только один вопрос, Робер, – говорит он мирно.

Я молчу, меряя его неприязненным взглядом. Пусть руки и ноги у меня скованы, пожалуй, при некотором старании я мог бы убить предателя, особенно если бывший наставник сделает еще пару шагов вперед. Но аббат Бартимеус, похоже, умеет читать мысли, а потому близко не подходит, стережется.

– Куда ты дел Пламень? – вкрадчиво спрашивает бывший наставник.

Я вздрагиваю от неожиданности:

– О чем это вы говорите?

– Не прикидывайся глупее, чем ты есть, – в голосе аббата Бартимеуса я различаю укоризну. – Из отряда Девы, попавшего в засаду у Компьена, спаслись всего несколько человек, и все они тщательно нами допрошены. Двое показали, что Дочь Орлеана передала тебе Пламень. Трое стражников, стоявших на воротах Компьена, заметили у тебя меч, по описанию похожий на реликвию.

– Они не ошиблись, – глухо отвечаю я. – Увы, я потерял Пламень, убегая от бургундцев. Думаю, легендарный меч подобрал кто-нибудь из той шайки. Что я могу сказать, ищите!

– Не хочешь говорить, – укоризненно качает головой новый аббат Сен-Венсана. – Что ж, поверь, у меня имеется верный способ тебя разговорить.

– Будете пытать? – кривлю я губы.

– Ну что ты, что ты, Робер! – улыбается аббат Бартимеус, как бы полностью отметая подобную дикую возможность. – Сейчас мне абсолютно некогда, а поручить кому-нибудь другому… Кто знает, каких глупостей ты можешь наговорить? – заговорщически подмигнув, он с легкой ехидцей добавляет: – А вдруг ты завербуешь верного францисканца на службу англичанам? Когда надо, ты бываешь весьма убедителен.

Подумав немного, он предлагает:

– Обещаю, никаких пыток не будет. Только скажи, куда ты дел Пламень?

– Туда, откуда взял, – коротко отвечаю я.

Не потому, что испугался пыток, просто я до смерти устал от его общества.

Аббат Бартимеус хмурится и исчезает, унося с собой пылающий факел. Гулко хлопает железная дверь, с противным лязгом входит в пазы засов.

Я ложусь на охапку гнилой соломы и долго смотрю во тьму перед собой. Итак, что же дальше? Жанна в руках врагов, я, как предатель, брошен в королевскую тюрьму, а настоящий изменник получил власть над Третьим орденом францисканцев. Что нового принесет мне грядущий день, и услышу ли я хоть одну хорошую весть?

Следующим же утром меня вывезли из замка Шинон под усиленной охраной. Умный человек каждую неприятность старается обратить к собственной пользе, вот почему я утешал себя тем, что за жизненный опыт не переплатишь, сколько ни плати. Когда еще удастся ощутить, что именно испытывает человек в кандалах, которого перевозят на обычной телеге суроволицые монахи? М-да! Как передать безграничное презрение, с которым глядят на пойманного преступника крестьяне и ремесленники? К концу двухнедельного путешествия я был по горло сыт плевками в лицо и язвительными комментариями всех встречных-поперечных, но злоключения мои только начинались.

К моему изумлению, доставили «изменника Робера» в аббатство Сен-Венсан. Как и прежде, монастырь кишел людьми, здания были окружены строительными лесами, а стены усыпаны бдительной стражей. Заправлял всем аббат Бартимеус, в ближайших же помощниках у предателя состоял отец Антуан.

На второй день после прибытия меня привели в кабинет аббата. Сильно пахло свежей штукатуркой, разномастная мебель резала глаз, похоже, для нового аббата собрали лучшее из того, что избежало пламени. Я холодно оглядел бывшего наставника, тот выглядел бледным как смерть, под глазами мешки, плечи поникли. Нелегко восстанавливать то, что сам же разрушил.

– А вот и ты, Робер, – оживляется аббат.

Я молча наклоняю голову, тихо позвякивает железо, навешанное на руки и ноги.

– Признаюсь, давно хотел поговорить с тобой по душам, да все подходящего случая не подворачивалось, – негромко произносит он, на лице легкая улыбка.

– С чего бы это? – поднимаю я брови.

– Как оказалось, ты намного смышленее, чем я предполагал. Я ведь давно за тобой слежу, Робер, очень уж ты любопытная личность. К примеру, твои познания в медицине превосходят все, что известно современной науке.

– Я учился у бабки-травницы, – говорю я и тут же замираю на полуслове.

– Вот видишь! – укоризненно качает головой бывший наставник. – И что же ты замолчал, любимый мой ученик? Расскажи-ка подробнее, кто и когда тебя обучал, и мы расспросим ту травницу, – на лице аббата появляется скептическая ухмылка. – Если она умерла, то мы побеседуем с ее соседями. Или в той местности случился повальный мор, и твои слова некому подтвердить?

Ответить мне нечего, а потому я молчу, глядя в сторону.

– Вдобавок к этому ты невероятно осведомлен в области огнестрельного оружия. Взять хотя бы те кулеврины и ручные пушки, что изготовили для тебя наши оружейники, – вкрадчиво продолжает аббат Бартимеус. – И чертежи невиданных ранее орудий, которые мы нашли у братьев Бюро, начерчены твоей рукой, ученик. Этакие диковины неизвестны даже арабам, от которых Европа переняла порох!

В голосе его звучат грозные нотки, указательный палец направлен мне в грудь.

– Наконец самое главное: таинственный орден Девяти неизвестных, от имени которого ты действуешь!

– Это просто неудачная шутка, глупая выдумка, – хрипло отвечаю я, а в душе кляну себя за те неосторожные слова, которые некогда сболтнул братьям-оружейникам.

Надо было сначала подумать как следует, трижды все взвесить, а не прикладываться то и дело к чарке с вином. Жаль, что человек именно задним умом крепок!

– Шутка и даже выдумка, – тянет наставник, поджав сухие губы. – Такая же, полагаю, как твои необычные познания в артиллерийском деле и медицине.

Аббат Бартимеус с кряхтением встает из-за стола и начинает прохаживаться по кабинету взад-вперед.

– Самое интересное заключается в следующем. Был бы ты гениальным ученым, седобородым энтузиастом науки, никто бы и слова не сказал. Ну, придумал послушник новую форму орудийных стволов, догадался, как улучшить кулеврины и ручные пушки, так честь ему и хвала. Ан нет, ты знал все это заранее!

Я молчу.

Подождав немного, бывший мой наставник с легкой грустью замечает:

– Но сейчас все это неважно. Грядут события, на фоне которых и неизвестный тайный орден с загадочными знаниями, и уж тем более судьба простого послушника отходят на второй план. Ах, если бы ты только знал, Робер, что вскоре произойдет!

– Да тут и гадать не надо, – отзываюсь я с легким презрением, можно подумать, не видал я той единой Европы! – Тамплиеры, то бишь Золотые Розенкрейцеры, желают править всем, куда только могут дотянуться их загребущие ручки. А для этого им жизненно необходимо повсюду сместить королей и установить власть черни. На первый взгляд править миром будут парламенты, на деле же – храмовники. Тоже мне загадка!

– Браво, – аплодирует бывший наставник. – Я горжусь тобой! Как жаль, что нам придется расстаться!

– Расскажите, как вам удалось стать аббатом, – быстро прошу я.

Мне и в самом деле интересно, как это отец Бартимеус ухитрился прыгнуть так высоко.

– Очень просто, – пожимает тот плечами. – Так просто, что даже ты можешь догадаться. Ответ тривиален, но я разрешаю тебе подумать. Только недолго, у меня мало времени.

– Ответ тривиален, – бормочу я. – Логично было бы предположить, что у вас нашлось нечто, позарез необходимое королю, а уж в обмен на это сюзерен отдал вам аббатство. Но что же вы предложили Карлу VII? Набранное вами войско, тайные знания или нечто иное?

Мне кажется, или я и впрямь вижу в глазах наставника мгновенную вспышку?

– Деньги, – с недоверием говорю я. – Не может быть!

Аббат кивает, на лице его сияет торжествующая улыбка.

– Золото, отобранное мною у барона де Ре, позволило вам получить аббатство Сен-Венсан! – скриплю я зубами.

– Ты прав, мой мальчик, все устроилось благодаря Роберу де Армуазу. Я славно подготовил тебя!

– Но почему же Гаспар де Ортон сам не преподнес золото королю?

Бывший наставник долго глядит на меня с некоторым сожалением, кривя лицо.

– Я думал, ты смышленее, – заявляет он. – Тупых и храбрых у меня навалом, а вот умных не хватает.

Я переступаю с ноги на ногу, чертовы кандалы в кровь натерли руки и ноги, раны воспалились и постоянно зудят.

– Тут важно выбрать подходящий момент, – смилостивившись, поясняет аббат Бартимеус. – Отдать не вовремя – все равно что выбросить. Политика!

– Выходит, вы оказались проворнее, – киваю я. – И потому прежний аббат в могиле, а вы – в его кресле. Справитесь ли?

Пропустив издевку мимо ушей, аббат Бартимеус заявляет:

– Я решил оставить тебя в живых. Посидишь какое-то время в темнице, подождешь, пока у меня дойдут до тебя руки. Прощай, Робер!

– Погодите! – поспешно роняю я. – Неужели вы даже не попытаетесь предложить мне перейти на службу ордену розенкрейцеров? Мы можем договориться, я многое знаю и умею, я буду вам полезен!

– Ты и так прекрасно нам послужил, – серьезно говорит бывший наставник. – Никто и подумать не мог, что ты сможешь докопаться до правды. Достаточно редко, примерно раз в десятилетие, у кого-нибудь мелькает схожая мысль. В поисках истины эти люди вскрывают все слабые места нашей легенды, и мы пользуемся добытыми ими сведениями, чтобы укрыть наши секреты еще лучше. Так что спасибо и прощай!

– Клянусь, что верой и правдой буду служить вам!

– Робер, Робер, – смеется наставник. – Неужели ты думаешь, что я так плохо тебя знаю? Если я отпущу тебя, то рано или поздно ты доберешься до моего горла.

– Надеетесь жить вечно? – гляжу я ему в глаза.

– Сегодня я аббат Сен-Венсана, завтра – епископ в Блуа, а послезавтра – кардинал Франции, – заявляет наставник, и я с холодком понимаю, что так оно и будет.

– А затем – папа в Риме? – продолжаю я мысль аббата Бартимеуса.

– Ну вот видишь, мой мальчик, как ты смышлен! – холодно улыбается бывший наставник. – Посуди сам, ну разве можно оставить тебя в живых?

– Выходит, я никогда не выйду из темницы? – шепчу я. – А как же Жанна, что будет с ней?

Аббат звонит в серебряный колокольчик, тут же в его кабинет влетают монахи гренадерского роста. На мои плечи падают их тяжелые, как бревна, руки, и я даже не пытаюсь сопротивляться, ведь шансов у меня никаких. Последнее, что я вижу перед тем, как на голову мне натягивают темный мешок, – отстраненный взгляд аббата. Наставник уже вычеркнул меня не только из мыслей, но даже и из списка живых. А если до сих пор не приказал придушить меня где-нибудь в темном углу, так вовсе не из-за привязанности к бывшему ученику, а потому лишь, что я еще могу ему понадобиться.

Даже теоретически в подземном каменном мешке невозможно выжить более двух лет, не для того их вырубали. Постоянная сырость, тьма, полная тишина и грубая однообразная еда быстро сведут в могилу любого здоровяка. Добавьте к тому тяжелые кандалы на руках и ногах и полную невозможность узнать, сколько же времени ты здесь находишься. День ли сейчас, ночь ли, весна на дворе, а может быть, осень? У бессовестного графа Монте-Кристо, помнится, хватало наглости сетовать на судьбу, а ведь ему ежедневно давали похлебку! А еще он беседовал с тюремщиком и даже пару раз подавал жалобы! А червивый сухарь и изредка плошку протухшей воды не хотите? И что было хуже всего, неумолимо приближался день казни Орлеанской Девы, а я ничего, слышите, ничего не мог поделать, чтобы помочь ей!

В каменном гробу, прекрасно знакомом мне по далеким временам учебы, я провел больше года. Я был уверен, что меня давным-давно позабыли все, кто некогда знал шевалье де Армуаза. Решили, будто я мертв, а что еще можно подумать, если в разгар бушующей войны человек пропадает бесследно? Небрежно помолились о спасении моей души, быть может, зажгли свечу. Словом, поставили на мне крест. Вот вам горькая правда жизни! Ты нужен людям лишь до тех пор, пока можешь подставить плечо под их ношу. Стоит тебе оступиться, заболеть, умереть, о тебе никто и никогда больше не вспомнит.

Первое время я метался внутри камеры, с трудом удерживаясь от того, чтобы разбить голову о камень. Останавливало меня лишь одно – я нужен ей. Без меня Жанна пропадет, не будет у нее более верного друга, чем я. Ведь возможно же, что каким-то чудом я выберусь из темницы. Затем, по мере того как я начал слабеть, мною стала овладевать апатия. Судьбу не обмануть, понял я, и если Жанне д'Арк суждено погибнуть на костре, то так и случится, несмотря на все мои потуги. Время от времени подобные мысли вызывали у меня приступы бешенства, и тогда я дико выл, подобно волку, мечтая лишь об одном: добраться до врагов Девы и зубами перехватить им глотки.

Иногда тяжелый люк, ведущий в каменный мешок, с протяжным скрежетом приоткрывался, и чей-то грубый голос спрашивал, не передумал ли я и не желаю ли сообщить господину аббату то, что его интересует. Напрасно подождав ответа, человек захлопывал люк, и я вновь оставался наедине с самим собой.

Много раз я вспоминал безымянного конюха, из-за которого сорвался побег Жанны. Как рассказал дядюшка Огюст, желая хоть как-то развеселить меня, один из его «племянников» приколотил похищенную жену конюха к воротам их собственного дома, отчего несчастный сошел с ума и повесился. Тогда я выслушал все это внимательно и, равнодушно пожав плечами, заявил, что негодяй еще легко отделался, теперь же в цветах и красках представлял, какие вещи мог бы проделать с человеком, из-за предательства которого не сумел освободить Жанну. Не буду вдаваться в тошнотворные подробности, скажу лишь, что смерть стала бы для конюха долгожданным избавлением!

Но чаще всего я просто впадал в тупое оцепенение, безразлично ощущая, как медленно, но безостановочно из меня капля за каплей вытекает жизнь. Шершавый камень подземной темницы повидал немало смертей, ему не важна еще одна. Но Жанна до сих пор была жива, откуда-то я знал это, а потому не мог умереть.

Но однажды, впав в забытье, я словно наяву увидел просторную площадь, оцепленную угрюмыми воинами. Они стоят в десять рядов, опершись на тяжелые копья, и то и дело кидают по сторонам настороженные взгляды. Все улицы перекрыты отрядами конницы, на всадниках полная броня, забрала их шлемов опущены, на ветру развеваются стяги с британским леопардом. Крыши окрестных домов густо усыпаны лучниками, тетивы натянуты, перед каждым из стрелков выложен десяток стрел с бронебойными наконечниками. Посередине оцепленного квадрата высится гигантский деревянный столб, у подножия которого маленькой пирамидой сложена груда сухих поленьев, обильно политых маслом.

Я бреду сквозь оцепление, небрежно распихивая солдат плечом, а те и не замечают, что рядом посторонний. От моих толчков англичане испуганно шарахаются в сторону, а после натужно скалят гнилые зубы, как бы показывая, что все у них в порядке.

Справа от меня оцепление раздается в стороны, и на площадь медленно въезжает телега. На ней, прикованный за руки, стоит человек в желтом плаще еретика, капюшон накинут на лицо. Телега останавливается, человека снимают с повозки, двое дюжих кузнецов сноровисто приклепывают тяжелые цепи к толстым металлическим кольцам, вбитым в столб. Человек выпрямляется во весь рост, резко мотая головой, он пытается скинуть капюшон. Громкий вздох морской волной прокатывается по площади, англичане во все глаза уставились на приговоренного к смерти.

В их взглядах перемешаны ненависть и страх, некоторые украдкой плюют через плечо и крестятся, будто ожидая, что пленник вот-вот обернется птицей и взмоет ввысь. Толстые священники в длинных белых рясах гнусаво бормочут что-то себе под нос, не отрываясь от толстых книг в кожаных переплетах.

Я осторожно приподнимаю капюшон пленника, и сердце, замерев на пару секунд, начинает колотиться как бешеное. Женщина, прикованная к столбу, очень худа, лицо бледное и изможденное, под глазами синяки. Расширившиеся зрачки мечутся по толпе, ожидая найти сочувствие, но люди, собравшиеся на площади, готовы растерзать пленницу на месте.

– Жанна, – ошеломленно шепчу я, а затем кричу во весь голос, да так, что публика, явившаяся на казнь, испуганно вздрагивает: – Жанна!

Стоящий возле девушки упитанный священник с жестким, словно вырубленным из камня лицом властно вскидывает руку, поднявшийся вихрь тараном бьет меня в лицо, отбрасывая аж за край ограждения. С диким ревом я проламываюсь обратно к костру сквозь строй солдат, которые на этот раз встали непреодолимой стеной. Ноги двигаются так медленно, будто я иду под водой. Самый важный из святых отцов что-то спрашивает у Жанны, в ответ она трижды мотает головой, поначалу решительно, затем явно колеблясь, и наконец так твердо, будто ставит точку. Поджав тонкие губы, священник пожимает покатыми плечами, заплывшие жиром глазки пылают ненавистью. Отвернувшись от прикованной к столбу девушки, священник важно объявляет что-то собравшимся.

Да что тут происходит, почему я ничего не слышу? Нагнув голову, я подбираюсь все ближе, изо всех сил прошибая неподатливый воздух, а когда вскидываю глаза…

– Нет, – шепчу я сквозь слезы. – Не надо! – Вспугнутые вороны вспархивают с крыш, мой крик теряется в радостном вое англичан.

Они громко смеются, тыча пальцами в пылающий костер, где в разгорающемся пламени бьется Жанна. И только теперь я начинаю слышать ее.

– Крест! Дайте мне крест! – молит Дева.

Ее прекрасные зеленые глаза наполнены страхом, британцы верно все рассчитали: Жанна не боится смерти, но умереть вот так, без покаяния и даже без креста… Звери!

Я срываю с груди крест и что есть сил бегу к ней, но кто-то опережает меня. Один из английских солдат, отбросив копье, гигантскими прыжками летит к пылающему костру. Лучники на крышах шевелятся, вбивая в спину бегущего одну стрелу за другой, но он упорно переставляет ноги, приближаясь к Орлеанской Деве. Шаги его замедляются, но тетивы луков продолжают звонко щелкать, расцвечивая кольчугу все новыми и новыми перьями.

С отчаянным криком воин делает последний шаг и сует руку в пламя, огромная, как лопата, ладонь охватывает тонкие пальчики Жанны, с силой вкладывая в них простой кипарисовый крест. Жизнь оставляет воина в тот же момент, что и Деву, он грузно рушится навзничь, разбросав руки в стороны. Левая обгорела до локтя, огоньки продолжают весело кусать одежду, из рукава правой выглядывает культя.

Я подбегаю к павшему, ревущее пламя с силой бьет в лицо.

Опустившись на колени рядом с воином я тихо говорю:

– Спасибо, Пьер!

Баварский великан уставился в небо неподвижными глазами, нижняя челюсть выдвинута вперед, лицо покойно, он до конца исполнил свой долг.

– Вот ты и пригодился ей, брат, – говорю я мертвецу.

– Недаром ты дважды меня щадил, – молча отвечает Пьер де Ли.

Я закрываю ему глаза и оборачиваюсь к набегающей толпе. Враги только что увидели меня и готовы разорвать на части. Сорвав с пояса баварского рыцаря меч, я с бессвязным воплем ненависти кидаюсь им навстречу. Жить мне больше незачем, осталось достойно умереть.

Я очнулся, ощущая необычную слабость. Жанны больше нет, я знал это совершенно точно. Последние годы я жил только мыслью о ней, но теперь девушка умерла. Как там шепчут, соболезнуя: «Вам придется научиться обходиться без нее. Теперь она, несомненно, пребывает на небесах, в окружении сонма ангелов».

В царящей вокруг меня мертвой тишине что-то громко скрипнуло, я с трудом расцепил сведенные судорогой челюсти и судорожно вздохнул. Скорчившись в абсолютной тьме, в глухом каменном мешке глубоко под землей, я обхватил себя руками. Тело била сильная дрожь, словно окружающий камень решил высосать из меня жизнь не по капле, как прежде, а взять все сразу. Широко распахнутыми глазами я всматривался в темноту перед собой, с жадностью вспоминая наши недолгие встречи.

Вот я вижу Жанну в первый раз, еще в образе юного воина. С секирой в руке она бьется сразу против троих. А вот графиня Клод Баварская возмущенно разглядывает драного кота, что предпочел мою компанию обществу хозяйки. Надежда Франции Жанна д'Арк смеется и хмурится, задумчиво морщит лоб и надменно разглядывает столпившихся вокруг нее дворян. Плачет… нет, это для нее нетипично. А вот я всю ночь сижу у ее постели. Дочь Орлеана серьезно ранена и мечется в бреду, а я осторожно удерживаю девушку, когда она пытается вскочить. Дарит мне платок, кидает на меня прощальный взгляд, кричит и бьется в огне, умоляя дать ей крест…

Я рыдал, я выл, я бился о холодный камень темницы, но тюремщикам было все равно, и никто не пришел меня утешить. Да и было ли кому дело до забытого всеми послушника, которого заточили в подземном каменном мешке суроволицые францисканцы? А затем я осознал простую истину: лгут те, кто заверяет, будто каждый человек – центр собственной вселенной. Нет никаких личных мирков, есть лишь один, и он весьма жесток. И больше я ничего не хочу говорить о месяцах, проведенных мною в монастырской тюрьме, ни единого словечка. Люди, осужденные на пожизненное заключение, говорят, что наказание это гораздо хуже, чем смерть. Смею вас уверить, они врут. Трудно ли перехватить себе вены, проглотить язык, на худой конец, разбить голову о стену? Просто в душе каждый из них надеется рано или поздно освободиться, ведь надежда умирает последней.

Для меня она умерла, а потому я и сам не желал больше жить. Сверху что-то требовательно кричали, назойливо светили факелом, разжимали зубы лезвием ножа, пытаясь залить в рот воду, но я не реагировал ни на что. Я хотел умереть и, когда почувствовал, что жизнь наконец оставляет меня, удовлетворенно вздохнул. Смерть, прими меня в свои объятия. Мне ли, пришедшему из двадцать первого века, не знать, что нет никакой загробной жизни, и все же я приветствую тебя! Теплится в душе слабая надежда: а вдруг я ошибаюсь и смогу там встретить Жанну? Отсижу свое в чистилище, пока не отплачу за пролитую мной кровь собственными мучениями, но ведь когда-то же меня простят. И вот тогда я увижу Жанну, и мы никогда больше с ней не расстанемся!

Яркий свет режет глаза, и я кричу, чувствуя, как плоть стекает с костей. Оказывается, быть мертвым больно. Никогда бы не подумал, что это так, ведь я повидал изрядное количество покойников, и ни один из них не стонал. На глаза ложится влажная повязка, чьи-то руки подносят ко рту ледяную жидкость. Я пробую пить, но тут же выплевываю, вода горька, как хина. Назойливый голос требует, уговаривает и увещевает, и наконец я сдаюсь, покорно глотая эту гадость.

Когда я снова выныриваю из забытья, то вижу лицо Иохима Майера, бывшего моего ученика. Я не видел его несколько лет, Иохим заметно повзрослел, обзавелся куцей бородкой и парой морщин, но мне ли его не узнать.

Кстати говоря, откуда он взялся и где я нахожусь? В какой-то комнате, стены здесь обиты тканью, а потолок недавно побелен. Сквозь плотно запертые ставни пробиваются лучи солнца, и я опасливо щурюсь. После длительного заключения в полной темноте я отношусь к дневному свету с определенной опаской, словно какой-нибудь Дракула, повелитель вампиров. Снаружи доносится шум большого города, я без труда различаю разговоры и смех, стук подкованных копыт и громыхание повозок по мостовой, далекий звон колокола и протяжное мычание коров. Ладно, сейчас разберемся, что происходит. Надеюсь, перед глазами у меня не предсмертные галлюцинации, а самая что ни на есть суровая реальность.

– Как вы себя чувствуете, учитель? – Лицо парня необыкновенно серьезно, глаза встревожены, угол рта дрожит.

– Потянет, – заявляю я, а в груди все сипит и клокочет, словно у загнанной лошади.

– Вы можете шевелить ногами?

Я пробую.

– А руками?

Я с трудом поднимаю руку, которая весит целую тонну, со второй попытки ухватываю Иохима за рукав куртки и требовательно спрашиваю:

– Что за чертовщина происходит?

Без всякого усилия бывший ученик отцепляет мою руку и осторожно укладывает ее обратно.

– Слава Иисусу, обошлось, – бормочет он. – Я уже боялся паралича.

Я содрогаюсь всем телом. Паралич… Что может быть хуже, чем лежать неподвижно десятки лет, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой? К тому же окружающие тебя злодеи и кретины, искренне полагая, что лучше быть неподвижным полутрупом, чем покойником, ни за какие коврижки не соглашаются дать тебе яду или хотя бы придушить подушкой. В ответ на настойчивые просьбы эти добросердечные идиоты раз за разом приводят к тебе священника, и тот занудливо бубнит о грехе самоубийства.

– Постой-ка, – спохватываюсь я. – А при чем здесь паралич?

Иохим густо краснеет, взгляд его мечется по комнате, словно бывший ученик потерял нечто важное.

– Да и вообще, где я?

Не отвечая, Майер звонит в колокольчик, буквально через минуту дверь в комнату широко распахивается, и я с изумлением вижу еще одного старого знакомца. Вместо прежней рясы на нем добротный камзол, на поясе меч в простых ножнах, на лице – искренняя улыбка.

– Здравствуй, Робер, – приветливо говорит он.

– Здравствуйте, брат Иосиф, – говорю я с запинкой, судорожно пытаясь понять, что к чему.

– Думаю, вы можете возвращаться в аббатство Сен-Венсан, – заявляет монах Майеру, тот суетливо кивает и уже от дверей машет мне рукой.

– Объясните же, в чем дело! – требую я.

– Все очень просто, сьер Армуаз, – улыбается брат Иосиф. – Ты вновь понадобился Франции, вот мне и пришлось придумать, как вытащить тебя из подземной тюрьмы. К счастью, твой бывший ученик ныне является лекарем аббатства Сен-Венсан. Иохим смог дать тебе некое лекарство и, представив мертвым, вывез ко мне в Блуа.

– А что с Девой, с Жанной д'Арк? – нетерпеливо перебиваю я монаха, толком его не дослушав.

Сердце тревожно замирает, я жадно жду ответа, не веря, но изо всех сил надеясь на лучшее.

– Тридцатого мая, то есть почти месяц назад, по приговору суда Орлеанская Дева была сожжена англичанами на площади Старого рынка в Руане, – помедлив, нехотя отвечает брат Иосиф.

Я потерянно молчу, тело охватила страшная слабость. Выходит, чему суждено быть, того не миновать. Как я ни старался, как ни напрягал все силы и ум, все оказалось напрасно. Историю не обманешь, и Жанны больше нет.

Открываю рот, чтобы задать следующий вопрос, и с изумлением чувствую, что руки и ноги начинает бить мелкая дрожь. Интересно, что за дрянь подсунул мне бывший ученик? Помнится, ничего такого я им не объяснял, это он сам где-то поднабрался. Человек так устроен, что чему-то хорошему его научить трудно, а вот гадости он подхватывает просто на лету.

Я широко зеваю и незаметно для себя проваливаюсь в глубокий сон. К счастью, сегодня я сплю без кошмаров, и вместо пылающего костра мне снится что-то хорошее, но что именно, убей, не помню.

Проснулся я в уже в другой постели и долго лежал, наслаждаясь непривычной, немыслимой мягкостью матраца и свежестью простыней. Затем снял с глаз темную повязку, полуденное светило ударило в глаза с силой зенитного прожектора, и я тихонько вскрикнул, зажмурившись, а когда наконец проморгался и с трудом сел, ослепившее меня солнце оказалось горящей свечой. Тяжелый серебряный подсвечник на резном деревянном столике в углу комнаты, пяток искусно вытканных гобеленов на стенах, пара уютных кресел. Хозяин дома явно не бедствует, ну и куда же это я попал?

Спросим иначе: во что это я вляпался? Забытый всеми узник подземной тюрьмы аббатства Сен-Венсан позарез понадобился кому-то очень влиятельному, и меня тут же выкрали, явно не постояв за ценой. Похоже, брат Иосиф обладает весьма специфическим опытом и обширными связями, раз сумел меня освободить. Я уверен, что аббат Сен-Венсана не знает о происшедшем, бывший наставник скорее умрет, чем выпустит меня живым.

А потому возникает вопрос: на кого же работает брат Иосиф и к какому делу он собирается пристроить освобожденного узника? Ясно, что я, благодарный до слез, прямо-таки должен буду кинуться монаху на шею и сделать для него все, что тот ни попросит. Вот только вряд ли брату Иосифу понадобился чудо-лекарь. Готов поспорить на любую из своих почек, монаху срочно требуется обученный убийца, которому нечего терять.

Но вот беда, я не желаю играть в эти игры. Освободили – спасибо, желаю дальнейших успехов. Земля, она круглая, как-нибудь сочтемся. А пока что мне надо найти место, где я смогу отсидеться и восстановить форму. Дело в том, что я не хочу работать на государство. У меня завелась пара личных счетов к отдельным лицам как во Франции, так и за проливом, по которым я желаю незамедлительно расплатиться.

Я встал и попробовал пройтись. Колени ощутимо подгибались, но в целом тело вело себя намного лучше, чем я ожидал. В солидном дубовом комоде я нагнел подходящую по размеру одежду, с трудом двигая негнущимися руками, оделся. Суставы ощутимо поскрипывали, голова кружилась.

– Здравствуй, старость, – пробормотал я. – Вот и дожил, еще тридцати нет, а чувствую себя так, что впору выходить на пенсию.

Вдохнул полной грудью и тут же зашелся в приступе кашля. Перед глазами все поплыло, и я ухватился за гобелен, висящий на стене. Крепкая ткань затрещала, но выдержала, скачущий охотник и собаки, бегущие за оленем-трехлеткой, покосились на меня с укоризной.

– Нечего пялиться, – рявкнул я, сплюнув прямо на пол. – Видите, крови в мокроте нет, а значит, у меня не туберкулез. Хрен я вам тут зачахну, пока со всеми не посчитаюсь!

Даже удирающий олень глянул на меня с иронией. Мол, если это не ты только что захаркал нам весь паркет красными сгустками, то, значит, я – лось.

– Оклемаюсь, – зло буркнул я. – Сибиряки – люди крепкие. Здоровенные такие парни, широкие в плечах, лыжники и вообще спортсмены. Сгустки в мокроте – это даже хорошо, лишь бы не алая кровь!

Еле переступая по высоким ступеням, я спустился на первый этаж. Перила протестующе поскрипывали, но я так похудел за время заточения, что спуск прошел удачно. Внизу, к большой моей радости, среди прочей обуви нашлась пара подходящих по размеру сапог. Пусть не новых, кем-то изрядно поношенных, зато по ноге.

Я прокрался вдоль стены коридора до задней двери, еле слышно лязгнул откинутый засов, лица коснулся ночной ветер, приглашая поиграть. Подобной зябкой безлунной ночью хороню поджидать кого-нибудь в засаде, подкрадываться к нахохлившемуся часовому, примериваясь для короткого тычка кинжалом, скакать на горячем жеребце с пылающим факелом в руке.

Обычные люди такие ночи предпочитают коротать под кровом, у жарко пылающего очага. Что ж, они сделали выбор, точно так же, как и я. Вот почему холодный ночной ветер обдаст их презрением, высунь они наружу испуганные лица, меня же дружески хлопнет по плечу. «Где ты был, дружище, – спросит он. – Я рад, что ты вернулся!»

Я скользнул во тьму, на лицо сама собой наползла счастливая улыбка. Жизнь явно налаживалась, и пока что меня смущало лишь отсутствие чего-либо колюще-режущего, хотя бы даже плохонького столового ножа. Разумеется, я сам по себе оружие, но, что толку скрывать, изрядно проржавевшее. Что ж, мир таков, что мечей и кинжалов в нем в избытке, что-нибудь да подвернется.

Дойдя до середины двора, я внимательно огляделся. Слева над высоким забором возвышался храм, справа толпились двух – и трехэтажные дома. Окна их были темны, где-то поблизости вяло тявкали псы.

Как следует оглядевшись, я обнаружил конюшню и тут же решил, что брат Иосиф не станет возражать, если я позаимствую одну из его лошадей. А коли и станет, то меня это не смутит.

Я как раз седлал приглянувшегося жеребца, когда за спиной раздалось вежливое покашливание. Я повернулся на звук, движение выпело медленным и плавным. Не потому, что я опасался спровоцировать неизвестного на выстрел из арбалета или иную гадость, просто все сильнее кружилась голова, и мне очень хотелось лечь прямо на пол конюшни, чтобы как следует отдохнуть.

– Даже не пытайся меня остановить, – предупреждающе бросил я.

Надеюсь, мои слова прозвучали достаточно веско, и то, что в конце я зашелся в приступе кашля, не смазало впечатления. Брат Иосиф приподнял брови, пляшущее пламя факела никак не могло осветить его лица полностью, оттого я слегка нервничал.

– И не собираюсь, – отозвался он наконец. – Хочешь ехать – скатертью дорога. Правда, обидно немного, что ты меня даже не поблагодарил, а ведь я спас тебя от неминуемой смерти. Еще месяц в том каменном мешке…

– Спасибо, – пропыхтел я. Через пару минут наконец-то закончил с седлом, взял вороного под уздцы и повел на выход.

Проходя мимо монаха, я старался держать его в поле зрения, но тот не пошевелился, лишь буркнул ехидно:

– Что, забьешься в какую-нибудь дыру и даже не попытаешься отомстить врагам? Разве это по-рыцарски?

Я остановился как вкопанный. Конь нетерпеливо дернул головой, предлагая не дурить и вернуться в теплое стойло, я пихнул его кулаком.

– Не сдвинусь с места, пока не скажешь, кому ты служишь! – твердо заявил я.

– Зайдем в дом.

– Кому? – упрямо повторил я.

Брат Иосиф тяжело вздохнул, затем покачал головой.

– Мне говорили, что ты упрям и своеволен, – холодно улыбнулся он. – Как я вижу, не солгали. Разгадка проста, на самом деле меня зовут Жак Кёр, и я чиновник для особых поручений секретаря его величества графа де Плюсси. Скажу сразу, цистерцианец брат Иосиф – одна из моих личин, на самом деле я не имею никакого отношения ни к одному из орденов матери нашей святейшей церкви. – Он посмотрел на меня с вызовом и спросил: – Теперь поговорим?

– Поговорим, – согласился я, судорожно вспоминая все, что слышал о королевском любимце графе де Плюсси.

Человек, которого я всегда воспринимал как большого поклонника охот и балов, бабника и пустоцвета, содержит, оказывается, целую службу для каких-то особых поручений.

– Возьмите у него коня, – скомандовал Кёр.

Из темноты бесшумно выдвинулись две тени и аккуратно вынули уздечку из моих пальцев. Жак заботливо подхватил меня под локоток, повел в дом.

– А как относится к подобным забавам королевского секретаря граф Танги Дюшатель? – спросил я наконец.

– Без особого восторга, – отозвался господин Кёр. – Но кого это волнует? Короля забавляет соперничество личного секретаря и начальника охраны. Ну и, разумеется, Карл VII полагает полезным, чтобы особыми делами во Франции занимался не один из его людей, а сразу двое.

«Вот это как раз понятно, – мелькнуло у меня в голове. – Вон, в Америке спецслужб не перечесть, тут тебе и АНБ, и ЦРУ, и ФБР. Да и у нас в России то же самое творится».

В одной из комнат обнаружился накрытый к ужину стол. Жак жестом отослал слугу, сам налил мне вино. Я осторожно пригубил его и отставил кубок в сторону.

– Зачем я понадобился графу? Он ведь недолюбливает меня.

– Недолюбливает – слабо сказано, – хмыкнул собеседник. – Ну а с другой стороны, вы же не одна из придворных ветрениц, чтобы вас любить. Граф де Плюсси – человек дела. А реальность такова, что при королевском дворе в фавор входит новое лицо, прекрасно известный тебе аббат Бартимеус. Он пожертвовал на нужды монарха настолько значительную сумму, что вопрос о назначении его епископом Блуа уже решен.

Я взял с тарелки тонкий ломтик сыра, который сразу же растаял на языке.

– Дальше можно не объяснять, – сказал я. – Граф де Плюсси решил найти хоть какую-то малость, что могла бы скомпрометировать нового фаворита. И тут же вспомнил о моих обвинениях.

– Именно так, – согласился Жак Кёр.

Он откинулся на спинку кресла, руки скрестил на груди.

– Тебя задело, что ты ценен не сам по себе, а из-за информации, которой обладаешь?

Думаю, Жак понял мой взгляд, но глаз не отвел, тертый калач.

– Я рад, что хоть кто-то ознакомится с тем, что мне известно, – сказал я, немного подумав. – И если я смогу хоть в чем-то быть полезным графу де Плюсси, пусть только прикажет.

Если в моем голосе и недоставало энтузиазма, то Жак Кёр не обратил на это внимания. Он внимательно выслушал историю моих похождений в Англии и о последующих событиях во Франции, а затем начал задавать вопросы. Часа через два я стал заговариваться, веки налились свинцом и упорно не желали подниматься, в ушах появился тонкий звон.

– На сегодня достаточно, – решил мой собеседник. – Тебя проводят спать.

Он позвонил в серебряный колокольчик, дубовая дверь бесшумно распахнулась, вошедший слуга коротко поклонился, буравя меня тяжелым взглядом.

– Отведи нашего гостя в его комнату, – приказал господин Кёр. – А мне пусть подадут бумагу и чернила.

Я уже был в дверях, когда он добавил:

– С первой же нашей встречи я понял, что мы сработаемся. Рад, что не ошибся.

Следующие два дня я только и делал, что отсыпался и отъедался, затем Жак Кёр пригласил меня на ужин, плавно перешедший в беседу. Слушал я его очень внимательно, отчего не узнать, что может мне предложить человек, столь прекрасно разбирающийся в человеческой природе. Чиновник для особых поручений так замечательно разложил все по полочкам, так наглядно доказал, кто мои настоящие враги, а кто истинные друзья, что я чуть было не заплакал. Есть кому пригреть сиротинушку на груди, нашелся добрый человек, который не даст пропасть хорошо обученному телохранителю.

Вот только забота его мне без надобности!

Внешне я виду не подал, изобразил глубокую задумчивость, плавно перешедшую в невнятные, но искренние слова благодарности, а затем и в обморок. Кстати, последнее вышло само собой, все-таки изрядно укатало меня монастырское подземелье.

– В последнее время в Европе стало продаваться больше перца, прибыли французских купцов падают, налоги, идущие в казну, уменьшаются. Полиции удалось выйти на след контрабандистов, но никто из схваченных нами преступников так и не смог сказать ничего путного, все дружно кивают на Англию. Но вот что странно, перец, поставляемый оттуда, очень необычен. Внешне он не похож на ту пряность, к которой мы привыкли, но это, вне всякого сомнения, перец. Кроме того, нам удалось добыть кое-что еще.

Поджав губы, я разглядываю пару длинных стручковых перцев, выложенных на большой серебряный поднос, рядом с ними лежат сморщенные клубни картофеля, а вот и кукуруза, царица полей.

– А были там, где все это нашли, круглые плоды красного цвета? – в моем голосе звучат нотки надежды.

Жак Кёр медленно кивает, внешне он полностью спокоен, только в глазах время от времени начинают плясать огоньки, тогда чиновник прячет их за шторами век, боится меня спугнуть.

– Итак, что ты об этом знаешь?

И что ему ответить? Что кто-то из англичан открыл Америку и вовсю пользуется ее дарами? Нет, лучше сказать, что это все происки проклятых тамплиеров. А может быть, так…

– Есть мнение, что британцам известен новый путь в Индию, – прерывает Жак мои мысли.

– Во-первых, не британцам, а тамплиерам, которые скрываются под личиной Ордена Золотых Розенкрейцеров, – неохотно говорю я. – А во-вторых, это не Индия, а совершенно новые земли за океаном.

– Откуда ты знаешь?

– Сам догадался. Слышал в детстве моряцкие байки, что по ту сторону Атлантического океана непременно должна быть огромная земля, чисто для равновесия, – нахожусь я. – Подумай как следует, ведь иначе наш мир давным-давно съехал бы со спин слонов, которые топчут гигантскую черепаху. А мир ничего, держится. И потом, именно в новых землях должны произрастать необычные растения, которых никто еще не видел. А еще там должны водиться гигантские морские змеи, женщины-сирены и люди с песьими головами!

– Все они сирены, эти женщины! – неопределенно хмыкает господин Кёр.

Во взгляде его я ловлю острое сожаление о том, что как-то не принято у воспитанных людей допрашивать собственных сотрудников с помощью палача, дабы те без заминки выкладывали все, что знают, то, о чем догадываются, и даже то, что всего лишь предполагают. Не то поведал бы я Жаку все как на духу, и врать бы не пришлось.

– Ну да ладно, – заходит господин Кёр с другого бока. – Поделись-ка, что ты знаешь об ордене храмовников?

– Все, что знаю? – чешу я в затылке, подумав, начинаю рассказывать.

Сначала излагаю факты, а затем мысли и выводы. Выслушав меня, Жак Кёр ухмыляется.

– Негусто, – признает он. – Правда, о тамплиерах мало кто знает. В свое время инквизиция недаром засекретила материалы этого дела, очень уж силен был орден, еле-еле осилили всем миром. – Нахмурившись, он добавляет: – Ты, главное, усвой, что тамплиеры поклонялись дьяволу!

Поймав мой скептический взгляд, Жак сбивается на полуслове, но тут же поправляется:

– Ты, конечно же, прав, антихристу. Прости, оговорился.

– Послушай, – говорю я. – Розенкрейцеры – и твои и мои враги, и этого для меня вполне достаточно. Не надо ничего выдумывать и убеждать меня в их связях с дьяволом.

– Выдумывать? – скалит зубы Жак. – Вот еще! Невелика ты птица. Говорю, что знаю, я ведь еще успел застать дряхлых дедов, что брали тех, настоящих тамплиеров. Такое рассказывали!

– Деды тебе расскажут, – поджимаю я губы. – У тебя ум за разум зайдет от их откровений, после чарки любой из них семерых англичан завалит одной левой. Одно непонятно, отчего не мы Британию топчем, а они наши земли захватывают.

В конце концов мне все же приходится выслушать его откровения. Многое из того, что я узнаю, для меня внове. Например, то, что на груди тамплиеры носили кусок льняной веревки, что означало неразрывную их связь с неким существом Бафометом, странным созданием с женской грудью и головой козла. И была та веревка вроде как оселедец у казаков, за который Бог должен был выдернуть их из океана огня в конце мира, только вот спасать храмовников должен был вовсе не Господь. Многочисленные изваяния Бафомета инквизиторы обнаружили в сотнях тайных святилищ, многие из них были окроплены свежей человеческой кровью. И вообще, Бафомет – анаграмма слова «Мессия», то есть тот, кто явится в мир и подчинит его своей воле, преданных вознаградит, противников низринет.

– Не понял! – строго говорю я.

Что-то Жак совсем разволновался, брызжет слюной, машет руками.

– Если церковь и так открыто предсказывает приход Иисуса, можно сказать, ежедневно трубит об этом на всех перекрестках, то какого такого Мессию ожидали тамплиеры?

Жак криво улыбается:

– Доходит помаленьку?

– Антихриста?! Так ты хочешь сказать, что против них ничего не фабриковали?

– А зачем? – вскидывает тот брови. – Больше того, когда дворянин становился тамплиером, туда сразу же записывали и всю его семью. Вступившие получали такие льготы, что никто и не думал протестовать, все дружно хлопали в ладоши. А затем так же беспрекословно топтали распятие, лили человеческую кровь на тайные алтари, предавали и убивали. Когда инквизиторы начали разбираться, запачканными в грязи оказались такие имена, что по личному приказу короля Франции Филиппа Красивого материалы судебного процесса пришлось засекретить!

Две следующие недели я только и делал, что ел, спал и гулял, еще через неделю начал совершать короткие конные прогулки, день ото дня они становились все длиннее. Тогда же я попросил и получил оружие: меч и привычные мне метательные ножи. Когда же я счел, что достаточно уже окреп, то попросту не вернулся. С кривой ухмылкой я вспоминал обещания Кёра о непременном моем помиловании, едва лишь я сотворю чудо и справлюсь с врагами Франции.

Да пошли вы к черту вместе с подаренным мне поместьем в Нормандии, да и мои дворянские права засуньте куда поглубже! Так далеко, чтобы лишь опытный проктолог смог разглядеть. Ничего мне от вас не надо, и делать я для вас ничего не собираюсь!

В кошеле позвякивали полсотни золотых монет, позаимствованных у Жака Кёра, путь же мой лежал в славный город Руан, где английские прихвостни два месяца назад сожгли одну юную девушку.

Низкое небо затянуто тучами, второй день подряд не переставая моросит холодный дождь, улицы вечернего Руана словно вымерли. Я медленно бреду вперед, старательно огибая глубокие лужи и кучи гниющего мусора, край рясы заботливо придерживаю. Ненавижу, когда одежда пачкается всякой дрянью. Мне не требуется факел или лампа, я и так прекрасно вижу в темноте, спасибо бывшему наставнику за год, проведенный в подземном каменном мешке. А еще, как говорится в одном детском стишке, «теперь я нюхаю и слышу хорошо».

Нужный мне дом стоит в самом конце улицы Кожевенников, позади него находится небольшой пустырь, по колено заваленный мусором. Я громко стучу, затем еще и еще раз. Скрипят половицы, входная дверь с силой распахивается, в мой живот упирается арбалет. Я поднимаю глаза от острого наконечника стрелы, давящего мне прямо в солнечное сплетение, на широкоплечего детину с опухшим лицом, владельца арбалета. Когда мой кроткий взгляд встречается с его глазами, налитыми кровью, я приятственно улыбаюсь.

– Кого там принес нечистый? – рявкает он басом. Изо рта моего собеседника воняет едким запахом какого-то пойла и гнилыми зубами, в густой бороде полно крошек, волосы не чесаны, грязная одежда благоухает застарелым потом.

Незаметно поморщившись, я елейно говорю:

– Я мирный служитель Господа нашего, брат Робер. А вы, если не ошибаюсь, городской палач Руана, мэтр Фуго?

Отпихнув меня в сторону крепким плечом, палач выглядывает наружу и, не обнаружив там никого живого, успокаивается.

– Проходите, святой отец, – говорит он. Короткий коридор тут же переходит в небольшую комнату, обставленную без изысков: обеденный стол, три стула с деревянными спинками и комод. Судя по обилию пустых кувшинов и полному отсутствию закуски, палач в запое. Мэтр Фуго молча наполняет два деревянных кубка, один пихает ко мне, второй осушает одним глотком. Я подношу было кубок к губам, но тут же отставляю его в сторону. Пить подобное барахло может только горький пьяница.

– Ну, чего надо? – переходит к делу палач.

– Я послан храмом Святой Екатерины, что в Фьербуа, – признаюсь я. – Братию интересует, правда ли, что это вы сожгли ведьму Жанну? И хотелось бы из первых уст узнать, присутствовали ли при казни черти, хохотали ли они, утаскивая заблудшую душу в ад, ну, вы понимаете?

Палач вновь наливает себе кубок, на сей раз позабыв про гостя. Выпив, он коротко приказывает:

– Выметайся вон.

– Как это? – хмурю я брови.

– А так! – гневно заявляет палач, а затем вскакивает и, потрясая перед моим лицом литыми кулаками, кричит: – Мне стыдно, понимаешь? Я ночей не сплю, вспоминаю, как она умирала. Я даже в церковь каждое воскресенье стал ходить, а на деньги, что мне заплатили за казнь Девы, купил книгу с молитвами! – Мэтр Фуго машет рукой куда-то за спину, в голосе его крепнет негодование. – А вы все ходите, все расспрашиваете!

Палач крепко хватает меня за грудки и быстро шепчет, брызжа слюной:

– Это все ошибка, понимаешь? Никакая она не ведьма! – Лицо его темно, в глазах страх и раскаяние, толстые губы дрожат. – Дева так страшно кричала, а когда она наконец замолчала, из пламени костра вылетела белая голубка и полетела прочь.

Мэтр Фуго разжимает руки и, повернувшись ко мне спиной, глухо, еле слышно бормочет:

– Тогда-то я и понял, что это ошибка. Ошибка! Проклятая чертова ошибка! Она и в самом деле была святой, а я – проклят!

Вот и развеялась последняя надежда на то, что каким-то чудом Жанне удалось остаться в живых. В мое время существовала легенда, будто бы Орлеанской Деве удалось спастись, и она вновь воевала против англичан. Увы, это оказалось всего лишь сказкой, уж палачу-то виднее, кого он казнил на самом деле! Я бесшумно встаю, голос мой холоден как лед:

– Вижу, ты раскаиваешься, братец Фуго.

– Да! – стонет тот, закрыв лицо руками.

– Это хорошо, – рассудительно говорю я. – Тогда умри без мучений, сволочь!

Два быстрых шага, точный удар в висок, и я укладываю бесчувственное тело на пол. В сундуке, стоящем в углу, отыскивается подходящая веревка, уже с петлей, все как полагается. А что еще, спрашивается, взять с работы палачу? Я перекидываю веревку через стропила и с натугой приподнимаю тело. Когда разжимаю руки, палач на мгновение приходит в себя, но бьется в петле недолго и вскоре замирает. Я опрокидываю табурет, нахожу купленный им требник и кладу его прямо на стол.

– Похоже, тебя замучили угрызения совести, дружок, – говорю я на прощание. – Желаю вечно гореть в аду! – затем я выхожу, аккуратно притворяя за собой дверь.

А что, не самая плохая эпитафия, как вы считаете? Жаль, что я не могу разделаться с обоими подручными мэтра Фуго, боюсь, эпидемия смертей, разразившаяся в одном маленьком коллективе, может вызвать подозрения. Но ничего, со временем дойдет очередь и до них!

До своей гостиницы я добрался в облике обнищавшего дворянина, рясу выбрасывать не стал, аккуратно уложил в седельную сумку. Жизнь – штука сложная, кто знает, когда ряса вновь мне пригодится? В комнате я не раздеваясь рухнул на кровать, та жалобно заскрипела. До самого утра я лежал без сна, вспоминая Жанну, а в ушах все звучал предсмертный хрип мэтра Фуго.

Не верьте тем, кто заявляет, будто палач вовсе не виновен в том, что творит, он, мол, просто орудие. Сущие глупости, право слово, и мне непонятно, как взрослые люди могут их повторять! В очень старом анекдоте говорится, что теоретиков у нас много, а вот исполнителей не хватает. Брезгуют нормальные люди убивать, вот и находятся всякие подлецы, казнящие за деньги! Так что мало ли кто приговорил, первым должен ответить тот, кто исполнил!

Но, странная вещь, воздав палачу по заслугам, я не почувствовал облегчения. Да, я все сделал правильно, по старому закону, когда зуб за зуб, а жизнь за жизнь. И тем не менее…

Порозовели верхушки деревьев, требовательно замычали коровы, исполнил арию петух, и лишь тогда я ощутил, как медленно спадает напряжение, а веки наливаются тяжестью. Громко затопали слуги, загрохотали рассыпанные дрова, с улицы донеслись пронзительные голоса торговцев всякой мелочью, и я наконец-то провалился в сон. Что снилось, не помню, хоть убей, но к полудню я проснулся с твердым ощущением, что мне все встало поперек горла. Во Франции, Англии и Баварии я объявлен вне закона, потерял любимую девушку и работу, в которой преуспевал. До самого вечера я сидел, тупо уставившись в стену, и лишь когда понял, что мысли в сотый раз скользят по одному и тому же кругу, резко встал.

– Что ж, – с горечью пробормотал я. – Мечтаем мы об одном, но жизнь вносит коррективы. Так я и поступлю!

В книжную лавку я успел перед самым закрытием. Продавец, седовласый мужчина с острыми глазами лучника, вручил мне лист желтоватой бумаги и пузырек чернил, а мальчишка при гостинице осчастливил добрым десятком гусиных перьев. Закрывшись, я долго чиркал по бумаге, а уже с утра лучший кузнец Руана задумчиво чесал затылок, с сомнением вглядываясь в чертежи.

– Что это такое? – буркнул он наконец.

– Кое-какие инструменты, необходимые в работе лекаря, – пояснил я. – Ну что, справишься?

– За все – пару золотых ливров, – решил наконец мастер. – Через три дня приходи за своими загогулинами.

Я молча кивнул, прощаясь не столько с кузнецом, сколько с теми годами моей жизни, когда я оберегал царственных особ, проникал в охраняемые крепости и спасал принцесс. Хватит, навоевался, сейчас я как никогда остро понимал смысл выражения «штыки в землю».

Я в очередной раз полностью сменил облик, превратившись из дворянина в мелкого торговца, и уже через неделю отправился в восточную часть королевства, вместе с купеческим караваном. Так не только безопаснее, но и веселее. Я долго выбирал место, где можно было бы осесть, пока не обнаружил городок Морто. Ему не исполнилось и века, вокруг раскинулись обширные густые леса, пара болот и уйма озер. Чего еще надо человеку, по самое не хочу наигравшемуся в войну, чтобы перевести дух и попробовать в себе разобраться?

Я приобрел небольшой дом на самой окраине городка и с разрешения магистрата вновь занялся медициной. Постепенно мое бурное прошлое начало забываться. Я уже не вскакивал по ночам от малейшего шороха за окном и по уши углубился в лечение больных, благо практики хватало с избытком. Так я встретил свое тридцатилетие, вновь вернувшись к тому, с чего начал. Я и забыл, как это приятно, когда не надо убивать, взрывать и поджигать. Приготовление лекарств, перевязки, накладывание шин при переломах и ушивание ран заняли все мое время.

Я принимал роды, лечил пневмонии и артриты и всерьез подумывал, не пора ли заняться противооспенными прививками. Я много гулял по окрестностям, общался с соседями и лишь в одном вопросе проявлял полнейшее равнодушие: смотреть не мог на женщин. По сравнению с покойной Жанной все они казались мне блеклыми и неживыми. Моя несчастная погибшая любовь была настоящей женщиной, сгустком яркого огня, остальные же все словно куклы, сделанные из картона.

Чем сильнее местные девицы и мамаши проявляли ко мне интерес, тем больше сил я тратил на то, чтобы отбиться от ненужного внимания. Наконец я сообразил, как надо поступить, и на воскресных посиделках в таверне «Сом и улитка» под большим секретом поведал одному из завсегдатаев о своей беде. Якобы три года назад я был ранен таким пикантным образом, что после того ничего уже и не можется. Военная хитрость помогла, и женщины мигом переключились на поиск иной добычи.

В подобных заботах прошел почти год, а затем мирная жизнь подошла к концу, и началось все, как ни странно, со сбора лекарственных растений.

Все-таки травы – страшная сила, порой достаточно одной затяжки, чтобы жизнь твоя изменилась полностью и бесповоротно. А иногда не требуется даже и такой малости.