1428–1429 годы, Бавария – Франция: ограниченный контингент дружественных войск.

Одной из важных причин полыхающей войны являлась Гасконь, древнее английское владение на континенте. Сами французы упорно именовали ее Гиенью, особо упирая на то, что спорные земли являются неотъемлемой частью исконно галльских земель. Счастье никогда не бывает полным, а потому провинция в конце концов досталась французам, но под английским названием. Да-да, та самая Гасконь, откуда вышел Генрих Наваррский, коренастый бородач с живыми черными глазами, громогласно заявивший, что Париж стоит мессы.

Но что такое Генрих IV для российского человека, всего лишь еще один в нескончаемо длинном ряду французских королей, не более. Есть, есть человек и ближе, и роднее, некий господин д’Артаньян! А ведь победи Англия, как миленький отправился бы наш гасконец в поисках счастья не в Париж, а в Лондон. Какая великая книга могла погибнуть!

Только представьте, что вместо бешеной скачки за бриллиантовыми подвесками легкомысленной королевы, смертельной борьбы с кардиналом и дух захватывающей охоты на миледи, д’Артаньян с унылым видом стоит в почетном карауле у Букингемского дворца. А сверху, поминутно съезжая на уши, греет макушку медвежья папаха. Нет, из этого не то что книгу, даже крохотный рассказ не слепишь, разве что эссе о жестоко загубленной юности на службе британской короне. И нисколько не меняет дело то, что, по сообщениям мировых СМИ, британские принцессы отличаются крайне низкой нравственностью, то и дело одаряя обслуживающий персонал чувственными ласками.

Интересно, думал ли кардинал Ришелье, что он, истинный владыка Франции, останется в народной памяти неудачливым противником некого начинающего мушкетера? Даже не чистокровного француза, прошу заметить, а всего лишь полудикого варвара из глухого медвежьего угла!

В коридоре довольно прохладно, по ногам ощутимо дует. Вечная беда каменных замков – сквозняки, какие в зимнюю погоду способны моментально выстудить помещение. Оттого гигантские камины пылают круглосуточно, а ложась в постель, каждый сует в ноги бутыль с горячей водой. Тщательно кутаюсь в тяжелый плащ, что-то быстро я привык к жаркой французской погоде, а ведь совсем недавно едко насмехался над теплыми зимами, требовал бодрящего морозца!

Стоявшие в почетном карауле у дверей кабинета его королевского величества дофина Карла гасконцы разом вытягиваются во фрунт, вмиг построжевшие лица светятся яростной решимостью и отвагой. Уж они-то варварами не выглядят, явно пообтесались при дворе, приобрели некоторый лоск. Лишь строгие глаза выдают людей чести и слова, вот почему короли так любят гасконцев: купить можно, подкупить – никогда!

Железные шлемы и кирасы начищены до зеркального блеска, лезвия алебард празднично вызолочены. Выглянувший из богато украшенных дверей секретарь дофина граф де Плюсси повелительным взмахом руки приказывает мне войти.

Столкнись я с ним в темноте, по шелесту кружев и атласных лент, изысканному запаху духов и благовоний мог бы принять господина графа за одну из доступных дворцовых красоток. Стоит хоть раз взглянуть в суровое волевое лицо, оценить волчью грацию движений, как подобные мысли мигом испаряются из головы. Мода здесь такая, вот и все.

Я с поклоном подаю дофину письмо от матери, отступаю на пару шагов назад, как принято при дворе, как раз поближе к жаровне, от которой тянет живительным теплом, а затем преспокойно начинаю осматриваться. Понятно, что делаю я это незаметно, разевать рот и тыкать пальцем не в моем обычае. Сидящий напротив высокий мужчина рассматривает меня ничуть не скрываясь, да и кого стесняться будущему королю Франции?

Что ж, дофин мне сразу понравился: у Карла решительное лицо и твердый взгляд, широкие плечи воина и лоб мыслителя, а сам он чуть младше меня. Длинные белокурые волосы достались дофину от матери, серые глаза – от отца. Судя по тому, что я о нем слышал, характером и складом ума Карл явно пошел в Изабеллу. Для страны это большая удача, ведь второго безумца на троне Франция просто не выдержала бы. Карл внимательно осматривает поданное письмо, несколько долгих секунд изучает наложенные печати, ровным голосом любопытствует:

– Ты знаешь, что в нем?

– Нет, ваше величество, – отвечаю я.

– Я еще не король Франции, говори мне «ваша светлость».

– Будете, ваше величество, – уверенно заявляю я.

Дофин, безразлично пожав плечами, распечатывает письмо, трижды проглядывает текст, надолго задерживается на одном месте, теребя тонкий ус.

– Значит, это ты спас мою мать? – Карл испытующе смотрит мне в глаза. – Любопытно, ведь ее охраняло никак не меньше сотни англичан.

– Не стоит упоминания, – небрежно отмахиваюсь я. – Если дело идет о жизни и чести королевы, я справлюсь и с двумя сотнями. Хотя, если честно, их было никак не больше дюжины.

– Что ж, – кивает каким-то своим мыслям дофин, – так и поступим. – Пружинисто поднявшись из-за стола, его королевское величество подходит ко мне. – На колени!

От резкого тона я невольно вздрагиваю, лицо Карла заметно изменилось. Из прежнего, добродушно-расслабленного, оно стало жестким. Глаза сузились, рот сжат в одну линию, на лбу – глубокие складки. Охрана дофина насторожилась, стоит сейчас сделать хоть одно резкое движение, и уже не спастись. Пальцы, которые раньше просто лежали на рукоятях мечей, ныне угрожающе сжались. Вокруг – самые лучшие бойцы королевства, где ж им еще быть? На плечи ложатся тяжелые, как бревна, руки. Не дожидаясь, пока заставят силой, я становлюсь на одно колено. Дофин медленно вытаскивает лязгнувший меч, плавно касается правого плеча.

– Ты предан, честен и отважен, Робер де Могуле, – произносит он торжественно. – Во имя Божие и святого Михаила я, дофин Карл де Валуа, посвящаю тебя в рыцари! Будь благочестив, смел и благороден. За преданную службу жалую замок Армуаз в Нормандии, отныне ты будешь зваться Робер де Армуаз. Встаньте, шевалье.

Потрясенный, я поднимаюсь с колен, растерянно пялюсь то на дофина, то на графа де Плюсси. Карл довольно улыбается:

– Что, сьер Армуаз, умею ли я награждать преданных мне людей?

– Нет слов, ваше величество, – признаюсь я, – аж дух захватывает.

Секретарь подает Карлу расшитый пояс и золотые рыцарские шпоры, я с поклоном принимаю символы рыцарства из рук дофина. Рыцарство – обособленный, замкнутый мир, по принятым в нем негласным законам отныне дофин является для меня вторым отцом.

– К сожалению, Робер, – говорит Карл, – я не могу закатить пир, как положено, когда в семейство рыцарей вливается новый член. И я объясню почему.

Я пытаюсь было сказать, что ничего не надо объяснять, но Карл прерывает меня решительным взмахом руки.

– Оставьте нас, – бросает он страже.

Коротко поклонившись, четверо гвардейцев выходят в коридор, мы остаемся втроем.

– В письме, которое ты привез, мать предостерегает меня от подобного шага, хотя и дает тебе чрезвычайно лестную характеристику. Изабелла Баварская считает, что в прежнем качестве ты был бы более полезен. Я думаю иначе, у меня на тебя особые планы.

– Какие именно? – осторожно интересуюсь я.

Кто их знает, этих дофинов: что ему стукнет в голову? Еще решит, что мне пора повоевать, набраться воинского опыта. А то зашлет куда-нибудь к сарацинам, чтобы подучиться у местных врачевателей. По широко распространенным среди французов слухам, тамошние лекари буквально творят чудеса! Толченый рог носорога вперемешку с пряностями, ну, вы уже поняли, да? К счастью, Карл еще молод, а потому думает только о деле.

– Мой великий предок Франциск Первый, как тебе, конечно, известно, основал для борьбы с Англией рыцарский орден «Звезда», – продолжает Карл. Я почтительно молчу, как воды в рот набрал. – Туда принимают самых отважных и достойных рыцарей Франции. Но внутри этого ордена есть еще один – орден «Пурпурной Звезды».

Если дофин ждет, что я страшно удивлюсь и засыплю его кучей вопросов, он сильно ошибается. Для человека двадцать первого века нет ничего удивительного в том, что за фасадом одного учреждения прячется нечто совершенно иное. Потому, коротко кивнув, я продолжаю слушать с непроницаемым лицом. Некоторое время дофин наблюдает за мной, затем интересуется:

– Скажите, шевалье, что вы поняли из моего рассказа?

Куртуазно поклонившись (а то, я же теперь рыцарь, был бы здесь троллейбус, постоянно бы уступал места женщинам и инвалидам), задумчиво отвечаю:

– Орден «Пурпурной Звезды». Слово «пурпур» с древности связывалось с царствующими домами, думаю, этот обычай возник еще до Византии. Пурпур или багрянец – цвет властителя, а стало быть, орден подчиняется лично королю. Далее, если вы рассказали мне о существовании некой тайной организации, стало быть, желаете принять меня в ее члены. И наконец, третье: очевидно, вы желаете доверить мне важный государственный секрет, поручить миссию настолько тайную, что… я даже не знаю, с чем ее сравнить. Нечто чрезвычайно важное лично для вас.

– Довольно. – Дофин прерывает меня властным взмахом руки. – Мать не обманула, ты и в самом деле очень умен. Учился в Сорбонне?

– Что вы, ваше величество, – честно отвечаю я. – Нахватался тут и там, все больше по верхушкам.

– Может, это и к лучшему, – с некоторой грустью замечает дофин.

Надо полагать, ведь главный парижский, а стало быть, и французский университет ныне в руках англичан, кует кадры для нужд колониальной администрации. Профессура куплена на корню, все как один поддерживают новую власть. Возможно ли воспитать в таких условиях преданных сынов Франции из студентов, большинство которых принадлежит к благородным семьям, я вас спрашиваю?

– Отвечу по порядку, – начинает Карл. – Орденом и впрямь руководит король Франции ну или лицо, его замещающее.

Понятливо киваю, с Карла Великого повелось, что все французские короли коронуются в готическом соборе города Реймс. Обойти древнюю традицию никак нельзя, страна не примет подобного властителя. Ныне древний город в руках англичан, а потому, пока их оттуда не выбьют, короноваться невозможно.

– Пурпурный – не только цвет власти, это вдобавок цвет Марса, стало быть орден – военный. Я и впрямь предлагаю тебе вступить в ряды ордена, ведь дело, что будет тебе поручено, имеет громадное значение как для Франции, так и для меня лично.

Меня вдруг осеняет, я замираю на месте как вкопанный. С открытым ртом гляжу на Карла несколько секунд, затем с огромным уважением говорю:

– Вы гений, ваше величество! Это самая сильная вещь, какую я только слышал!

– Какая? – теряется дофин.

– Тайно проникнуть в Реймс маленькими группками, захватить город изнутри и, заперев ворота, короновать вас под самым носом у англичан. Да герцог Бедфорд с досады сгрызет все ногти на ногах!

Граф де Плюсси коротко хмыкает, по холодному лицу блуждает неопределенная улыбка.

– Нет, нет, ты не понял, – прерывает меня дофин. – Хотя мысль оригинальная, молодец, хвалю. Все несколько проще.

Карл оглядывается на секретаря; поймав вопрошающий взгляд сеньора, граф скептически поджимает губы, левую бровь выгибает домиком.

Раздраженно дернув плечом, дофин продолжает:

– Тебе придется послужить дому Валуа, как никогда. Франция ныне разобщена. У меня есть войска, но нет лидера, который смог бы поднять дух воинов, сплотить и повести за собой. Тут нужен человек незапятнанный, преданный лично мне, какой смог бы объединить страну под моими знаменами, повести в бой и сбросить англичан в море. С этими задачами сможет справиться только непорочная девушка из древнего пророчества. Королевству срочно нужно чудо, она нам его явит!

Я внимательно слушаю, чтобы второй раз не попасть впросак. Отвечать буду только тогда, когда дофин сам меня спросит. И он спрашивает, разумеется, но совсем не то, что я ожидал услышать.

– Итак, назови членов моей семьи, – требует принц.

– Ваша мать, – тут же начинаю я, – сестра Елизавета, вдова Генриха Пятого, сестра Маргарита и вы. Ваш сын…

– Довольно, – прерывает меня дофин. – Ты пропустил одного человека.

– Простите, ваше величество? – теряюсь я.

Помолчав мгновение, Карл вновь оглядывается на графа де Плюсси, тот чуть не до пояса высунулся в окно, откуда мигом потянуло холодным влажным воздухом, увлеченно рассматривает, что же там во дворе изменилось за последние пять минут. Так он весь кабинет выстудит, мерзавец! Пряча глаза, сдавленным голосом дофин признается:

– У меня есть еще одна сестра. Мать родила ее от связи с герцогом Карлом Орлеанским. Девочка воспитывалась при дворе моего дяди, герцога Баварского.

– Графиня Клод? – Я мигом припоминаю, как сияет лицо девушки каждый раз, когда та встречает Изабеллу. – Не может быть!

– Может, и если я так говорю, значит, так оно и есть! – жестко заключает Карл. – Ты должен знать правду, потому что отныне ты – ее тайный охранитель и лекарь!

Поистине, сегодня удивительный день, даже в голове все путается. Меня произвели в рыцари, пожаловали замок, посвятили в государственные тайны, вдобавок приставили охранителем к незаконнорожденной принцессе!

– Таким образом, у нас есть девушка, которой суждено совершить пророчество Мерлина, – решительно бросает дофин. – Вскоре она вступит во Францию во главе небольшого отряда. Разумеется, ее будет сопровождать собственная охрана, но нужен один человек и с моей стороны. Буду откровенен, герцог Баварский не всегда поддерживал династию Валуа, пару раз он посылал вооруженные отряды в составе сил англичан и бургундцев. Сейчас герцог на нашей стороне, но все течет, все меняется… Ясно?

Я понятливо киваю, что ж тут неясного? Обязательно надо присмотреть за ее свитой, уточнить настроения, разведать планы. Всем известно, что в герцогстве Баварском существует рыцарский орден Святого Губерта, мало кто знает, что в стране также имеются иные тайные рыцарские ордена, всецело послушные воле герцога. Кто знает, какой фортель может прийти в голову Людовику Баварскому?

– Ты будешь официально назначен лекарем графини Клод, благо тебя при моем дворе не знают, а значит, не поползут слухи, что все подстроено, – заканчивает мысль дофин.

Ну, слухи поползут все равно, есть такая порода людей, что просто не могут хранить в тайне доверенные им сведения. Чисто женский склад ума, я полагаю. На всякий случай уточняю:

– Есть одна тонкость в происходящем, ваше величество. До сих пор я подчинялся указаниям господина Гаспара де Ортона, настоятеля аббатства Сен-Венсан.

– Я улажу эту проблему, – хмыкает дофин, – ибо твой аббат состоит в совете ордена «Пурпурной Звезды».

– Разрешите последний вопрос, ваше величество, – бесстрастно произношу я.

Дофин милостиво кивает.

– Под каким именем вы решили представить героиню из народа?

– Жанна Трюшо, – небрежно роняет тот, явно уже потерявший интерес к разговору.

Почтительно поклонившись, я выхожу из королевского кабинета, еле сдерживая ликование, отчего-то мне хочется петь и смеяться. Она – не та Жанна! Графиня Клод, чудный ангел во плоти, не погибнет на костре, как случилось с известной французской героиней. Наверное, настоящая Орлеанская Дева уже начала свой собственный путь, удивительно яркий, но, к сожалению, короткий. Или, может быть, в этом мире ее заменит графиня Клод Баварская, что возьмет на себя миссию спасительницы Франции? А уж я пригляжу, чтобы для нее все закончилось благополучно.

После обеда начинается заседание Королевского совета. Я, как лицо обласканное, допущенное к тайнам и находящееся на взлете карьеры, присутствую только в качестве молчаливого наблюдателя. Слишком уж значительные фигуры присутствуют в зале, чтобы новоявленный рыцарь подавал голос. За столом находятся пятеро: во главе восседает дофин Карл, слева его супруга королева Мария Анжуйская, очень привлекательная брюнетка с безупречным овалом лица и удивительно прозрачной кожей, коей так славятся француженки.

Справа от наследника престола еще одна благородная дама с гордо выпрямленной спиной, надменно воздетым подбородком. Это теща дофина, королева Иоланта Арагонская, весьма влиятельное лицо в партии дофина и, добавлю, союзница Изабеллы Баварской. Канцлер Ла Тремуай, который осуществляет общее руководство операцией, и герцог Алансон, избранный Карлом для командования освободительной экспедицией к осажденному Орлеану, в основном молчат, лишь изредка вставляя словечко-другое.

– Сегодня же, – напористо говорит дофин, – подготовьте текст и представьте мне на утверждение. Я хочу, чтобы все, вы слышите, буквально все придворные говорили в один голос о том, что произойдет на торжественном приеме в честь святой из…

– Из Шампани, ваше величество, – почтительно подсказывает герцог Ла Тремуай.

– Да, спасибо, – кивает дофин, – вот именно.

– А что именно они должны повторять? – сухим, как шорох падающих листьев, голосом уточняет Иоланта.

– Ну, что над головой Девы Жанны заблистал нимб, а статуи святых заплакали, и воздух наполнился чудесными ароматами… – Уставившись на тещу, дофин в затруднении морщит лоб.

Будто соткавшись из воздуха, перед дивно изукрашенным резным столом возникает ничем не примечательный человек среднего роста. Седые волосы, живые черные глаза, надменное лицо – среди придворных таких полным-полно. Слегка поклонившись, глубоким басом он бросает:

– Королевская власть во Франции – от Бога. Недаром символ Иисуса – петух, что возвещает приход солнца, это и наш родовой знак. Мы, галлы, – предвестники Господа, первыми в Европе приняли крещение не по подлому арианскому обычаю, а как учит нас наша мать, Римско-католическая церковь!

– Ну-ну, продолжай, – заинтересованно роняет дофин.

– Так вот, ваше величество, истинного властелина Франции предсказанная Дева должна различить в любом облике. Я представляю себе вашу с ней встречу так: вы специально переоденетесь в обычного придворного, чтобы проверить, узнает ли «пастушка» настоящего короля, а на трон посадите дофина поддельного, одного из ваших… – говорящий спотыкается, очевидно, подыскивая приличное слово, – …безалаберных друзей.

– А Дева тут же разоблачает обман! – с восторгом подхватывает Карл, победно оглядываясь по сторонам.

Присутствующие за столом переглядываются с кислыми улыбками, явно досадуя на то, что удачная мысль первой пришла в голову не им. Лишь господин государственный канцлер легонько похлопывает пальцами правой руки по левой ладони. Коротко поклонившись, придворный отступает в тень. Я бесстыдно пялюсь на него во все глаза, ведь это – начальник личной охраны дофина, граф Танги Дюшатель!

Девять лет назад на мосту у города Монтеро дядя дофина, бургундский герцог Иоанн Бесстрашный, встретился с последним из оставшихся в живых племянником, якобы желая присягнуть ему на верность. Заявленная как переговоры о мире и дружбе встреча должна была закончиться смертью Карла, сам Иоанн уже видел себя на троне Франции. Коварный герцог почтительно поклонился, а затем нежно обнял и расцеловал дофина, но стоило охране расслабиться, как коварный изменник цепко ухватил Карла за ворот и выхватил меч. Единственный, кто успел среагировать, – Танги Дюшатель.

Пинком ноги воин выбросил герцога из палатки наружу, а затем выхватил у кого-то алебарду и обезглавил ошеломленного ударом Иоанна. Пока свита заговорщика в растерянности таращилась на труп герцога, не понимая, сдаться им или все же напасть на дофина, стража под командованием будущего графа набросилась на изменников и почти всех перебила.

Впоследствии случались и иные покушения, но благодаря Дюшателю ни одно так и не достигло успеха. Легендарный человек этот граф; кстати сказать, отец Бартимеус лично с ним знаком.

Вскоре совет заканчивается, а еще через три часа, заинструктированный до слез графом де Плюсси, я вываливаюсь во двор замка Шинон с ошарашенным видом. Пояс оттягивает увесистый кошелек, запыхавшийся паж бегом подводит отдохнувшего коня. Пятеро широкоплечих воинов в тяжелой броне неподвижно восседают на крепких булонских жеребцах, крепкие плечи распирают доспех, толстые руки бугрятся мускулами.

В глазах плещет спокойная уверенность в своих силах, да ведь и задача не из самых сложных: доставить меня в целости и сохранности до границы с Германской Империей. Кроме того, при неотложной надобности по пути я смогу обратиться к трем доверенным людям в разных городах. Адреса и пароли я накрепко запомнил, записывают пусть неудачники из шпионских фильмов, кто вечно прячет зашифрованные сведения то в сигареты, то под пломбу зуба.

Вот так ранним зимним утром я въехал в замок Шинон простым лекарем, а на закате выехал рыцарем, посвященным в сокровенные тайны королевства. На ночь останавливаюсь в пяти лье от королевской резиденции, в большом шумном трактире на перекрестке дорог. Я должен спешить, ведь всего через три недели из Баварии выступит предсказанная Дева, чтобы спасти Францию и унять Англию. Жду не дождусь, когда это произойдет, ведь поместье Армуаз, которым любезно наградил меня дофин, пока что находится в руках британцев.

Ночью я долго не могу уснуть, мешают не звуки пьяной драки под окнами во дворе, а мысли, что никак не угомонятся. Уютно потрескивают дрова в пылающем камине, оттуда по комнате разливается живительное тепло. Я пытаюсь всесторонне обдумать сложившуюся ситуацию, разложить полученные сведения по полочкам. Итак, королевская семья разрастается прямо на глазах.

Вообще-то во Франции отношение к бастардам довольно уважительное. К примеру, граф Дюнуа, побочный сын покойного герцога Людовика Орлеанского, официально признан членом семьи. Пока брат Карл томится в английском плену, его тесть, престарелый граф Арманьяк, официально поручил графу Дюнуа заниматься делами семьи. Подобных примеров просто не счесть.

Другое дело – королевское семейство. Надо быть очень осторожным, никто ни в коем случае не должен узнать, что Клод – внебрачная дочь Изабеллы Баварской. Отчего? Да потому что, если пойдут слухи, все тут же начнут сомневаться и в дофине, вот почему! Мол, если одну нагуляла на стороне, может, и этот – не королевских кровей, а так, найденыш безродный? Гаврош из Баварии!

А между тем обстановка в стране на грани и без подобных слухов. Герцог Бедфорд, властолюбивый опекун и дядя юного короля Англии Генриха, решил окончательно захватить Францию, изгнать дофина Карла в Шотландию. Единственная сильная крепость, остающаяся в руках французов, – осажденный англичанами Орлеан, Жемчужина-на-Луаре, ключ к югу Франции. Если англичане захватят город, война за Францию будет окончательно проиграна.

Потому жизненно необходимо поднять дух французов, сплотить нацию вокруг королевского дома. Задачка не из легких, люди-то не дураки, прекрасно понимают, что страна наполовину оккупирована только из-за грызни принцев, те никак власть не поделят. Все чаще французы поговаривают, что необходимо сменить королевскую династию. Когда-то правили Капетинги, затем к власти пришли Валуа; не пора ли избрать на царство кого-нибудь нового, пока Франция не сгинула окончательно?

Династии Валуа позарез необходим новый, независимый и незапятнанный лидер, который сплотит страну вокруг королевского дома. И желательно – человек из народа, никак не связанный не только с правящей семьей, но даже и с благородным сословием. За таким валом повалят не только горожане и буржуа, но даже крестьяне.

Кто-то в окружении дофина вовремя вспомнил старую легенду о пророчестве Мерлина: «В трудный год невинная девушка спасет страну». Вот уже несколько месяцев преданные люди ловко разносят слухи по стране, пророчат появление предсказанной спасительницы.

На роль Девы выбрана Клод, внебрачная дочь королевы Изабеллы Баварской и герцога Карла Орлеанского. Насколько я понимаю, девушка не только умна и красива, вдобавок она храбра и решительна. Ее воспитанием занимались при дворе баварского герцога, известном во всей Европе строгостью и приверженностью старым традициям, а потому во Франции Клод не знают. А главное – она безоговорочно верит матери, то есть ею чертовски удобно манипулировать. Под именем Жанна Трюшо девушка явится как бы из ниоткуда и сплотит вокруг себя народ.

Во Франции ее будет сопровождать личная охрана из «трех старших братьев», доверенных рыцарей герцога, которые знают Клод с детства. Определено и место, откуда на глаза народа явится героиня, это дотла сожженная весной бургундцами деревня Домреми в провинции Шампань. Дело за малым – доставить «героиню из народа» через полстраны ко двору дофина. Все должно быть сделано так, чтобы девушку увидело как можно больше народа, а слухи о простой крестьянке разошлись по всей Франции, всколыхнули людей и сплотили вокруг трона.

Хм, мне уже жарко, я переворачиваюсь на другой бок, в раздражении скидываю одеяло на пол. Драчуны давно угомонились, постоялый двор затих, погрузился в сон. Лишь раскатисто храпит кто-то в соседней комнате, да негромко переговариваются сидящие за дверью воины, которые всерьез охраняют мою персону. Я скептически оглядываю маленькую уютную комнату, аккуратно, чтобы не скрипнуть, поднимаюсь с неуютного ложа.

Сбоку подхожу к закрытому на ночь окну, легким толчком распахиваю ставни, в комнату равнодушно заглядывает похудевшая луна, что ей в бедном шевалье, у которого и замка пока нет. Налюбовавшись яркими звездами, я подкидываю дрова в камин, укладываюсь обратно на ложе. В комнате сильно посвежело, но то не беда, воздух быстро нагреется.

Что-то настораживает меня в данном поручении, чудится некое второе дно. Давайте-ка пройдемся еще раз. Итак, что мы имеем?

Прежние полководцы французов наглядно доказали полную свою никчемность, ныне доходит до того, что воины отказываются идти в битвы. Народ ропщет все сильнее. Если раньше волнения захватывали ограниченные местности, как то было в недавнюю Жакерию, то теперь бурлит весь север страны. Если вовремя не оседлать волну народного гнева, того и гляди она снесет все и вся.

Основные игроки на поле: с нашей стороны это дофин Карл и королева-мать, с той стороны – герцоги Бедфорд и Филипп Бургундский. На их шах, осаду Орлеана, наши делают ход конем: девушка из пророчества! Неожиданный и сильный ход, особенно в эпоху царящих суеверий и предрассудков.

Народ не доверяет дворянам? Поверит простой девушке-крестьянке! Благо такая девушка в загашнике у королевы-матери есть. И имеется подходящее по смыслу пророчество Мерлина, что юная невинная девушка спасет Францию в последнюю минуту. А счет уже на секунды идет, тянуть некогда. Точно, народу это понравится, скушают за милую душу! А еще говорят, что политтехнологи появились в двадцатом веке. Ага, вынырнули из ниоткуда с отработанными до блеска технологиями. Тоже мне, восьмое чудо света.

Пожалуй, самый сильный из игроков все же королева-мать. У Изабеллы как таковой нет собственных войск, если не считать стоящего за спиной брата, герцога Баварского. Зато в избытке интеллекта, а виртуозному владению интригами королева-мать может поучить и ветеранов Мадридского двора.

Изабо стала королевой, когда власть ее супруга не простиралась дальше собственного двора. Ведь в наследственном домене у короля лишь Париж с прилегающими по Луаре землями, то есть Нейстрия. Юная королева сумела стравить между собой две крупнейшие в стране фракции, каждая из которых намного сильнее короля, бургундцев и орлеанцев. А всего-то и делов, что поигралась в любовь с двумя всемогущими герцогами, отчаянно храбрыми, но отнюдь не мыслителями.

Ныне, когда в братоубийственной войне обе партии потеряли сильнейших из сторонников, самый сильный в стране феодал – это дофин. Карл Валуа жалует направо и налево освободившиеся феоды бедным, но воинственным рыцарям и дворянам, активно вербует сторонников. Вместо двух прежних партий, арманьяков и бургундцев, их во Франции уже три: прибавились дофинцы. Казалось бы, арманьяки – то же самое, но это лишь на первый, невнимательный взгляд.

Сейчас именно дофинцы – самая могущественная политическая сила в стране, беспрекословно повинующаяся Карлу Валуа. Это со стороны кажется, будто Изабелла Баварская творит, что ее левая нога восхочет. Каждая затеянная ею интрига, каждое столкновение между соперничающими партиями ослабляет их, заодно укрепляя короля. Приз в этой опасной игре – единовластие! Не я один понимаю происходящее, громче всех о предательнице-королеве вопят теряющие власть и независимость сеньоры, крайне недовольные подобным оборотом дела.

Королева-мать не оглядываясь идет к намеченной цели. Пусть тысячами гибнут члены древних феодальных родов, какие по старинке все еще считают короля только первым среди равных, туда им и дорога; тем с большей готовностью склонят головы остальные. Франция велика, ее народ могуч и независим. Сильная королевская власть может быть востребована в такой стране лишь в годину бедствий, в мирное время вполне можно обойтись и без нее. Не потому ли война никак не утихнет, что выгодна кое-кому из стоящих у руля?

Я рывком сажусь, так вот какая мысль тревожит меня весь день, не давая заснуть. Изабелла Баварская ради вожделенной цели не раздумывая жертвует мужем и детьми, принцами крови и самыми знатными вельможами королевства. Двадцать лет назад молодая мать без тени сомнений отказалась от младенца, безжалостно отправила новорожденную крохотулю с глаз долой. Как королева поступит со взрослой Клод, если та покажется ей потом не нужной, лишней? А что, если история повторится и Жанне Трюшо грозит та же скорбная участь, что и Жанне д’Арк?

Дверь в комнату бесшумно распахивается, только что мирно сидевшие в коридоре воины влетают внутрь с обнаженными мечами.

– Вы целы? – встревоженно спрашивает один. Второй уже у окна, обшаривает цепким взглядом пустой двор.

– Что, что-то случилось? – отрываюсь я от размышлений.

– Грохот, – виновато объясняет воин, черные брови медленно ползут вверх по загорелому лицу, взгляд прикован к расщепленной деревянной ножке, зажатой в моем кулаке.

Я опускаю взгляд на пол, по которому разбросаны куски стула, недовольно морщусь.

– Кошмар, – безучастно отзываюсь я, – всего лишь ночной кошмар.

Оглядываясь на каждом шагу, озадаченные воины выходят из комнаты. Входную дверь осторожно прикрывают, из оставленной для наблюдения щели по темной комнате протянулась тонкая полоска света. Я осторожно кладу ножку на пол, вновь ложусь, тяжелый вздох колышет тонкие занавески.

Вывод неутешителен: со временем, когда Клод станет более не нужна, от нее постараются избавиться. И сделать это попытаются, скорее всего, моими руками.

– Познакомься, Клоди, – приветливо говорит королева, пока я почтительно кланяюсь, – это – твой новый врач, Робер де Армуаз. Несмотря на молодость, он весьма опытен, а его преданность королевскому дому Валуа находится вне всяких сомнений.

Девушка некоторое время рассматривает меня холодными зелеными глазами, резко поворачивается к матери.

– Зачем мне нужен новый врач? – недоумевает она. – Герр Штюбфе лечит меня с детства, он самый опытный врач во всей Баварии. Он сидел у моей постели всякий раз, когда я болела, поил горькими микстурами и отварами, делал порошки и мази. Нельзя так поступать с людьми, это нехорошо, он же может обидеться!

– Милая моя, – ласково воркует Изабелла, – во-первых, герр Штюбфе слишком стар, чтобы сопровождать тебя в дальнюю поездку. Во-вторых, было бы жестоко оставлять моего брата без опытного доктора, и затем, мы же договорились, что ты будешь представлять наш дом во французском королевстве инкогнито. А герр Штюбфе – европейская знаменитость, его обязательно узнают и удивятся, почему он сопровождает простую крестьянскую девушку. Понимаешь?

Ну и так далее и тому подобное. Разумеется, взрослый опытный человек всегда сможет переубедить подростка.

Наконец обе красавицы поворачиваются ко мне: на протяжении разговора я молча следую за закутанными в меха дамами по занесенным снегом аллеям дворцового парка на расстоянии десяти шагов. Слышать ничего не слышу, зато прекрасно их вижу. Обе на редкость хороши собой. Если мать, Изабелла Баварская, – это роскошная роза, которая вскоре начнет увядать, то дочь – нераскрывшийся бутон, обещающий стать дивной красоты цветком. Темно-каштановые волосы уложены в высокую прическу, открывая миру чистый лоб, огромные глаза и чарующий овал лица. Но есть между ними и различие.

Мать на каждого статного мужчину глядит кокетливо, а дочь на них вообще не обращает внимания. Если мать уже в шестнадцать стала королевой, а в семнадцать завела первого любовника, то Клод не позволяет себе подобных шалостей. При дворе баварского герцога, что по всей Империи славится строгостью нравов, о ней отзываются очень высоко. Почему-то меня радуют эти похвалы, хотя, казалось бы, какое мне дело до ее поведения?

«Может, потому, что чем меньше контактов, тем легче ее охранять?» – с готовностью подсказывает внутренний голос, но мне в этих словах чудится некая фальшь.

– Хорошо, мама, – наконец заявляет Клод. – Я приму герра Армуаза в качестве своего доктора. – И с язвительной усмешкой добавляет: – Хотя такой представительный господин принес бы гораздо больше пользы на поле боя, с оружием в руках выступив против англичан. Возможно, он слишком робок?

Я молчу с каменным лицом, не хватало еще вступать в перепалки со вздорной девицей на глазах у королевы. Та лукаво улыбается, успокаивающе говорит:

– Не волнуйся, Клод. Франция – страна, где проживает огромное количество храбрых мужчин. Надо только собрать их вместе и указать, куда им идти. Остальное они сделают сами.

Тем же вечером разряженный как павлин лакей передает мне приказ госпожи графини немедленно прибыть к дворцовой церкви. В задумчивости я прогуливаюсь перед входом, когда высокие двери медленно распахиваются и из них выскальзывает знакомая стройная фигура. Легким кивком графиня приветствует меня, я пристраиваюсь рядом, медленным шагом мы идем через парк по направлению к дворцу.

– Как вы стали доктором, Робер? – наконец любопытствует Клод. – Я всегда считала, что доктор – это почтенный пожилой человек, который двигается неторопливо, говорит хорошо подумав, сам вид его внушает доверие и почтение. А вы, несмотря на внушительную фигуру, всего лишь мальчишка. Вам еще учиться и учиться. Вот у герра Штюбфе есть ученик, так он старше вас лет на пять.

«Ишь пригрелся на теплом месте, – с осуждением думаю я. – Тебя бы на пару лет на „скорую“, живо бы набрался необходимого опыта. А то торчат до седых волос в учениках, дискредитируют профессию».

– С детства мечтал лечить людей, – терпеливо говорю я, – а мечты обязательно сбываются, хоть и не так, как ты себе представлял.

Клод произносит какую-то длинную фразу на певучем языке, я в растерянности молчу. Девушка переходит на другой язык, третий. Тонкие брови ползут все выше и выше, наконец графиня презрительно улыбается:

– Да что вы за доктор такой?

– Дипломированный, – сухо заявляю я.

А что, мой фельдшерский диплом вполне может быть засчитан здесь в качестве докторского. Вот освободим Париж, открою там лучшую врачебную клинику, стану доктором медицинских наук и почетным академиком Сорбонны. Так уж случилось, что на данный конкретный момент я самый компетентный медицинский специалист во всем мире. Но не будешь же это объяснять самоуверенной девчонке, что, спесиво задрав хорошенький носик, плавно вышагивает рядом? Та или поймет не так, или примет за сумасшедшего, есть и худший вариант – за колдуна.

В принципе, здесь смотрят на алхимиков, астрологов, гадалок и магов сквозь пальцы, иногда пытаясь извлечь некую пользу из тайных знаний. Уточнить счастливый день для свадьбы, узнать, когда отправляться в дальнее и опасное путешествие, да мало ли что захочет узнать человек? Но стоит проползти гадкому слушку, что ты якшаешься с темными силами, как недремлющая инквизиция мигом берет тебя на заметку. Святые отцы не так просты, как о них рассказывают. Они не будут тут же вламываться в дом и устраивать обыск, сначала присмотрятся и понаблюдают, а потом уж решат, имеется в слухах рациональное зерно или нет.

Чтобы раз и навсегда закрыть тему, с металлом в голосе я добавляю:

– Врачебная коллегия Тулузы признала меня полноправным лекарем, разрешив оказывать медицинскую помощь на всей территории Французского королевства, а буде его границы раздвинутся, так и в новых пределах.

Разумеется, я говорю чистую правду. Меня вполне официально произвели во врачи, «легенду» готовили францисканцы, настоящие мастера своего дела. Я с изумлением узнал, что прошел семилетний курс обучения в гильдии врачевателей Тулузы, о чем имеется соответствующая запись в местном муниципалитете.

– Если вы настоящий врач, как вы можете не знать испанский, немецкий или латынь? Чему же вас там учили?

Вот ехидна! Не успеваю я открыть рот, чтобы достойно ответить на злобные происки, как та продолжает:

– Я, кажется, догадалась: из-за бушующей войны был набор на обучение по сокращенной программе, на военных ветеринаров! Гребли всех подряд, невзирая на желание и способности. Вот вы и не успели ничему научиться, бедняжка. Ничего, я попрошу герра Штюбфе, он подучит вас хоть чему-то за оставшееся время.

«Ах так, – стискиваю я зубы, – ну ладно».

– Говорят ли вашей образованной светлости что-нибудь следующие слова: «хинди руси пхай-пхай» или «харе Кришна, харе Рама»? – холодно любопытствую я и тут же поясняю: – Это на хинди, главном языке Индии. Есть такая страна на Востоке, сама не очень большая, размером примерно как вся Европа. Зато народу там проживает раза в три-четыре больше, чем во всей Франции.

Клод недоверчиво сдвигает тонкие брови.

– Если желаете, могу изъясниться на языке Великого княжества Литовского или Золотой Орды, – радушно предлагаю я. – Вместе эти две страны по площади намного больше всей Европы. Вторую еще иногда называют царством пресвитера Иоанна.

Если на ломаном хинди я бросил пару фраз из чистого баловства, то ведущий язык остальных двух держав – русский. Да и население там процентов на девяносто – восточные славяне.

Презрительно фыркнув, Клод спасается бегством: высоко задрав точеный носик, она отворачивается и, подобрав пышные юбки, гордо выступает к выходу из дворцового парка. Почему-то мне кажется, что она впечатлилась моими познаниями. Некое тревожное ощущение беспокоит меня: непонятно, отчего я не могу спокойно сносить ее шпильки?

Подумаешь, да она на десять лет меня моложе, а по жизненному опыту – на пятьсот. Ей и в жизни не представить, что такое самолет или подводная лодка, телевизор или Интернет. А если бы Клод хоть раз увидела широкоформатный фильм на экране размером с пятиэтажку, то язык проглотила бы точно. Я, помню, чуть не проглотил.

Следующим утром меня вызывают к герцогу. Людовику Баварскому на днях исполнилось шестьдесят два, в пятнадцатом веке более чем преклонный возраст. Но владыка Баварии, полжизни проведший в военных походах, и не думает собираться на пенсию. Пока я скромно стою у замерзшего окна, напротив трофейных доспехов, герцог, подобно гигантскому шмелю, безостановочно кружит по кабинету. От зычного рева дребезжат стекла, я незаметно морщусь, а личный секретарь герцога даже глазом не моргнет, записывает за хозяином как проклятый.

Как и прочие покои в замке, кабинет прямо кричит, что здесь обитают властители, повелители и прочие сатрапы. Все позолочено, в парчовых тканях, трофейных сарацинских коврах и дорогущем фарфоре. Даже огромный камин облицован итальянской плиткой, что вывезена из раскопанного римского поселения. Правда, в кабинете герцога эта мишура отодвинута на задний план дорогим оружием, в изобилии развешанным по всем стенам чуть ли не до потолка.

Самая любопытная часть декора – это трофейные доспехи, добытые потом и кровью на войнах и рыцарских турнирах. За бурную жизнь герцог успел поучаствовать в двухстах с лишним турнирах и тридцати двух военных кампаниях. Разумеется, если бы в кабинете присутствовали все трофейные доспехи, под него пришлось бы отвести дворец целиком. Здесь же оставили железную шкуру восьмеро герцогов, два короля, три восточных полководца с трудными именами и, внимание, архиепископ Туринский, гордость коллекции Людовика.

Сразу замечу, что под захваченные знамена, штандарты, знаки и стяги в замке отведено специальное просторное помещение.

– Да, вот еще, – добавляет герцог требовательно. – Раз уж деревня Домреми дотла разорена бургундцами, необходимо вновь ее заселить. Подберите пять десятков бывших воинов. Из тех, что вышли в отставку, но ввиду недостаточного жалованья так и не смогли купить себе дом, а потому ютятся у детей и родных. Всем предоставить деньги на постройку домов и обзаведение хозяйством… Найти приличный дом для семьи Трюшо, там будет постоянно проживать… – Герцог делает паузу, поднимает голову и спрашивает деловито: – А кстати, кто будет там проживать, хранить память о народной героине и отвечать на вопросы любопытствующих? Имейте в виду, в деревню обязательно потянутся паломники.

– Слушаюсь, ваша светлость, – почтительно отвечает секретарь, лихорадочно перебирая исписанные листы. – У нас имеются родители самого почтенного вида, вы их уже видели, а также подобрана двоюродная сестра нашей… э-э… Жанны.

Невысокий худощавый человек решительно кивает сам себе, старательно продолжает:

– Девушки дружат с детства, ваша светлость, ну прямо не разлей вода! Кузина выучила назубок дюжину утвержденных лично королевой Изабеллой историй о мелких забавных и печальных, но весьма поучительных происшествиях, что произошли с девочками в детстве. Тем не менее рассказы рисуют облик очень привлекательный, светлый и даже, не побоюсь этого слова, одухотворенный.

– Ну-ну, прохвост, – рыкает герцог, – лично проследи, чтобы девка вконец не завралась! Никаких там ангелов, что вились как мухи вокруг хижины при ее рождении, и тому подобной ерунды. Все должно быть просто и элегантно, как… – Он поискал подходящее слово, тут же нашел, для убедительности ткнув пальцем: – Как вот этот клинок! Не то не получит от меня не только мужа, но и обещанного приданого!

– Слушаюсь, мой господин, – низко кланяется секретарь.

– Затем, – уверенно продолжил инструктаж герцог, – проследи, чтобы все переселенцы могли на Библии поклясться, что знают семью Трюшо на протяжении долгих лет. Кто там священником?

– Старый кюре недавно умер, от возраста…

– Нового чтобы прислали из францисканцев.

– Будет сделано.

– Ну вот, вроде бы и все, – неуверенно тянет герцог, сосредоточенно морща высокий лоб. – Если что вспомню, вызову. Теперь ступай.

С почтительным поклоном секретарь герцога выходит, оставляя нас наедине. Людовик Баварский медленно поворачивается ко мне, пару минут пристально изучает выпуклыми синими глазами, что с возрастом несколько потускнели, напоминая нынче осеннее небо.

– Теперь о вас, господин де Могуле, – начинает он.

– Шевалье де Армуаз, – деликатно поправляю я властелина Баварии.

– Да, извините, ведь и вправду… – Герцог машинально чешет левую бровь, хищно улыбается, отчего-то сразу напомнив большую белую акулу из передач «Дискавери». – Как с человеком благородного происхождения, да к тому же рыцарем, я не буду долго рассусоливать. Отечество в опасности и так далее, понимаете?

– Родина-мать зовет, – подсказываю я с самым серьезным видом.

– Как? – удивляется герцог. Немного подумав, мотает головой: – Нет, лучше не надо. Не знаю, как там у сарацин, но у баварцев, как и у французов, родня считается по отцу. Родство по матери сейчас непопулярно, их недавно опять отовсюду изгнали.

Я коротко киваю, помню со школы, что первые гетто появились именно в средневековых городах.

– Разумеется, нам больше пригодились бы рыцари на поле брани, – с серьезным видом заявляет герцог, – но сестра убедила меня, что вы с вашими талантами больше сгодитесь в роли… – Герцог мнется, подыскивая подходящее слово.

– Доктора и опекуна, – подсказываю я.

– Вот-вот, – с облегчением кивает Людовик, – и присматривайте там за ней как следует!

Забавное время эта эпоха рыцарства, отчего-то представители почетных в будущем профессий тут вызывают лишь брезгливые полуулыбки. Если в двадцать первом веке шпион звучит гордо, а киллер – так и вообще круто, чуть ли не круче банкира, что по сути тот же ростовщик, то в пятнадцатом веке за брошенные в лицо неосторожные слова могут и на дуэль вызвать. Понятно, что не с моим рылом соваться с грязными ногами в калашный ряд, там своих таких навалом, к тому же герцог вовсе не хочет меня обидеть. Но все-таки одно дело – бросить резкое слово в лицо простому человеку, совсем другое – рыцарю. Шевалье – это намного выше, чем просто дворянин, это как подтянутый и загорелый косметический хирург на фоне обычных неряшливых санитаров в засаленных халатах.

– У Клод будет при себе личная охрана, лучшие представители семьи, которая вот уже семь поколений защищает нашу династию.

– Ее «братья», – киваю в ответ.

– Дофин якобы возведет их в дворянство, двоих вообще решено принять в орден «Звезды», так им проще будет общаться с другими рыцарями в собранном войске, – продолжает герцог. – Вы же…

Разумеется, я прекрасно знаю, что надо делать, тем не менее Людовик Баварский инструктирует меня не менее двух часов. Он растил девушку с младенческих лет и ныне вполне обоснованно считает дочерью, а не племянницей. Родных сыновей у герцога трое, бастардов – добрый десяток, все удались в отца. Высокие, с налитыми силой плечами, стальные челюсти, прямой взгляд…

Но дочь только одна; хоть и приемная, Людовику она дороже родных сыновей. Последние недели герцог постоянно хмурится, часто вскипает, кажется, еще чуть-чуть и начнет рубить головы направо и налево. Он предпочел бы отправить на войну всех сыновей скопом, лишь бы Клод осталась с ним. Увы, это невозможно. Все в замке знают, что Людовик бесится оттого, что куда-то отсылает приемную дочь. Перепуганные слуги стараются поменьше показываться на глаза, шныряют по коридорам как привидения, такие же бесшумные и молчаливые.

Если и есть на свете человек, абсолютно равнодушный к кошачьему племени, так это я. В далеком детстве я страстно хотел иметь собаку. Как только я ни упрашивал черствых родителей, те ни за что не разрешали мне завести четырехлапого друга. А ведь судьба моя могла сложиться иначе. К примеру, вдохновившись общением с овчаром или доберманом (в то время иных пород я рядом с собой просто не видел), Роберт Смирнов мог стать ветеринаром или пограничником. И сейчас бы я, как дурак, мирно жил-поживал в двадцать первом веке, пользуясь всеми чудесами цивилизации – от Интернета до теплого клозета с мягкой туалетной бумагой!

Только повзрослев, наконец понимаешь, как глубоко правы бывают родители, даже если сами они о том и не подозревают! Ведь я мог и не повстречать Клод, самую чудесную девушку на свете! Она умерла бы в родном пятнадцатом веке, а я бы состарился в двадцать первом, одинокий и неприкаянный. Не это ли имел в виду тот чертов пенсионер, отправивший меня сюда, или то был ангел Божий?

Через два дня после последней ссоры мы мирно прогуливаемся по аллеям замкового парка. Ночью резко потеплело, оттого под ногами вместо белого снега хлюпает какая-то серая слякоть. Завтра Рождество, уже через неделю мы отправляемся в путь, оттого Клод желает поближе познакомиться с новым лекарем, какого подарила ей мать. Хочет поближе узнать человека, которому доверяет свое здоровье.

Неспешно беседуем о том о сем, когда я замечаю, что рядом с нами важно вышагивает худющий кот вороной масти, вид у него самый бандитский. Зверь свысока посматривает на окружающих, на шее шерсть смята, будто кот ухитрился стащить ошейник в последний момент, совсем как неверный муж обручальное кольцо. Сделав с нами пару кругов по парку, кот безропотно заходит на третий.

– Какая прелесть, – восхищается Клод, – какое похвальное упорство!

– Ни разу не видел, чтобы коты так себя вели, – в растерянности признаюсь я. – Думал, такое поведение присуще собакам.

– О, вы любите животных? – с непонятной интонацией восклицает Клод.

– Вообще-то да, – признаюсь я.

– Внимание, поставим опыт, – поднимает она тонкий пальчик. – Сейчас расходимся в разные стороны, я хочу знать, за кем из нас следует это забавное создание.

У развилки Клод поворачивает направо, я иду налево. К моему немалому изумлению, кот держится рядом, как привязанный, зато девушка сверлит мою спину сердитыми глазами. Поймав недоуменный взгляд, Клод тут же отворачивается, продолжив прогулку с задранным носом. Любопытно, отчего она так сердится? Я останавливаюсь, холодно изучаю кота. Тот, выгнув спину, трется о мою ногу и хрипло мяучит. Мяуканье у него какое-то вульгарное, будто кот по-простецки предлагает: «Ну что, парень, пропустим по маленькой и к бабам?»

Я гляжу в задранную кверху морду и теряюсь. Несколько секунд проходит, прежде чем узнаю это лицо, ведь я не раз видал его прежде. Круглая, растянутая в стороны физиономия, сплющенный нос, широко расставленные наглые, слегка навыкате глаза. Общее выражение страшно далеко от слова «интеллигентность». Именно эта морда блестяще изображена художником в книге «Ходжа Насреддин»; был там один Багдадский вор, какой в конце концов перевоспитался. Это что, реинкарнация?

– Ну и чего надо? – интересуюсь я без всякой любезности. – Я не могу взять тебя с собой, не проси, не та у меня жизнь. Так что вали от меня подобру-поздорову!

Кот внимательно выслушивает, независимо отворачивается и начинает вылизывать шерсть. Надо ли говорить, что следующий круг по парку зверь бандитской наружности вновь вышагивает рядом с нами? Наконец я прощаюсь с девушкой, галантно поцеловав на прощанье руку. Я аккуратно касаюсь губами нежной кожи, слабый цветочный аромат пьянит не хуже вина. Все-таки и в дворянстве есть своя прелесть, не так ли, шевалье Робер?

– До свидания, – звенит серебряный голос.

– До завтра, – улыбаюсь я: девушки любят веселых и находчивых.

– А как мы поступим с котом?

– Я все ему доходчиво объяснил. Уверен, зверек вернется в семью.

Я долго смотрю вслед удаляющейся Клод, а когда поворачиваюсь, кот с некоторой усталостью разглядывает мои сапоги.

– Ну и что с тобой делать? – размышляю я вслух: подобная настойчивость не может не тронуть самое черствое сердце самого завзятого собачника.

– Вот он, – азартно верещит пронзительный детский голос, – держи его!

Из-за поворота аллеи вылетают трое детей. Самому старшему – года четыре и ростом он вдвое больше кота, остальные поменьше, самому мелкому года два. С интересом оглядываюсь на зверя, но тот не так глуп, чтобы покорно ждать мучителей. Паническими скачками зверь мчится прямиком к густым кустам, надеясь обрести там спасение. В считанные секунды и охотники, и жертва скрываются из виду. Философски пожимаю плечами, значит, дружба не сложилась.

Через восемь дней небольшой отряд выезжает из Мюнхена. Прощание выходит недолгим, все наставления даны уже по сто раз, седельные сумки проверены и перепроверены, а потому герцог молча стоит на первой ступени лестницы, что ведет к парадному входу во дворец. Тоскующий взгляд его прикован к племяннице, которая и сама еле скрывает слезы, отворачивает застывшее лицо. Отъехав немного, я оглядываюсь, герцог стоит все так же неподвижно, плечи по-стариковски опущены, тусклые блеклые глаза уставлены в землю.

Отчего-то я и сам чувствую, как холодная игла вонзается в самое сердце. Да ну, чепуха все это! Не существует никакой судьбы, рок – выдумка слабых и безвольных, мы сами вершим свой путь. Пусть и вообще не появится никакой крестьянки д’Арк, мне ясно одно – с Клод ничего подобного не случится! Отчего же так ноет сердце, неужели старею?

Путь наш лежит не на запад, где почти по прямой расположен Бурж, та дорога для гонцов. Мы движемся на север, по многочисленным германским королевствам, княжествам и баронствам. Некоторые столь малы, что, едва въехав, мы тут же выезжаем. Вообразите мое удивление, когда на первом же привале Клод достает из клетки смутно знакомого мне кота и начинает кормить с рук. Тот довольно мурлычет, в желтых бандитских глазах плещется нескрываемое обожание. Поймав недоумевающий взгляд, графиня независимо фыркает, нехотя признается:

– Не бросать же такого симпатичного зверя.

Я хмыкаю про себя, все мы, мужчины, одинаковы. Нам лишь бы прибиться к женщине, что кормит, поит, чешет и гладит. Коту здорово повезло, кто-то сильно ему ворожит!

– Как назвали?

– Кусакой. – На обычно строгом лице расцветает улыбка. Клод так хороша, что я невольно задерживаю дыхание.

Услышав знакомое имя, кот хрипло мяучит, настойчиво требуя добавки. Вот нахал!

– Ишь устроился, – улыбаюсь я, – дармоед.

В бок пихает младший из «братьев», Пьер де Ли. Малыш на голову выше меня, косая сажень в плечах, а рукояти двуручного меча едва достаточно для его широкой ладони.

– Слышал, тебя тоже проверяли? – подмигивает он заговорщицки.

– Проверяли?

– Ну да. Малышка Клод не так проста, как кажется на первый взгляд. Кусака достался ей незрячим котенком, а потому почитает нашу графиню за маму и вообще единственный свет в окошке. А Клод верит, что тот за версту чует негодяев и мерзавцев и ни за что не пойдет к ним на руки. Всех новых людей в своем окружении она проверяет Кусакой.

Ну и ну, вот хитрюга! «Первый раз его вижу… посмотрим, с кем он пойдет…» Я подмигиваю Кусаке сквозь прутья клетки, тот равнодушно зевает, сворачивается клубком.

Если бы знал тогда, что котяра жизнь отдаст за Клод, я бы отнесся к нему повнимательнее, добыл бы сливок хоть из-под земли, купил свежей рыбы, почесал за ухом. А так… ну кот и кот, женская игрушка и пустая забава. Да, по правде сказать, кто из нас не отдал бы жизнь ради этой девушки?

Через две недели мы прибываем на место. Лотар, старший сын и наследник герцога Баварского, неуверенно басит:

– Дальше я не могу вас провожать, отец настрого запретил въезжать во Францию. Вот за этой речушкой она, собственно, и начинается. Жан де Ли!

– Я здесь, ваша светлость. – «Старший брат» Жанны, ловко управляя мощным рыжим жеребцом одними коленями, подъезжает к Лотару.

– На том берегу командование отрядом переходит к тебе. Помните, что все вы – французы. За жизнь Клод… то есть Жанны, отвечаете головой! Вопросы?

Какие уж тут вопросы? Все по сто раз обговорено, утверждено и заучено. Мы осторожно въезжаем в холодную прозрачную воду, кони недоверчиво фыркают и дергают ушами, ноги ставят с осторожностью. Со стороны наш маленький отряд из пятерых всадников ничем не отличается от многих сотен подобных отрядов, с легкостью пересекающих неохраняемые границы некогда самой сильной европейской державы.

Поднявшись на высокий холм, откуда прекрасные долины Шампани просматриваются на добрых пять миль, мы оглядываемся в последний раз. На том берегу рыцарский отряд стоит неподвижно, щедро разбрасывая солнечные зайчики от сияющей брони. Преданный сын не может нарушить строгий запрет отца, но и оставить нас одних он не в силах. Наконец стальной кулак медленно вытягивается в длинную ленту; извиваясь, подобно удаву, отряд сопровождения исчезает в густом германском лесу. Отныне мы предоставлены сами себе. Пять человек, от которых зависит будущее всей страны.

Деревня Домреми, «родина» нашей Жанны, лежит в десяти лье от границы. Верный союзник англичан, бургундцы сожгли ее дотла месяцев десять назад, не пощадив ни старого ни малого. Аккуратные баварцы восстановили деревню целиком. Зря я беспокоился: через час после того, как мы пересекли границу, мы повстречались с патрулем ветеранов. Германцы отличаются не только воинственностью, но и крайней дисциплинированностью. Вряд ли бургундцам вновь удастся спалить деревню, бывшие воины герцога Баварского начеку.

На следующий день мы прибыли в город Вокулер, редкий островок безопасности среди захваченных англичанами земель. Комендант, шевалье Робер де Бодрикур, давний сторонник партии арманьяков, устроил долгожданной гостье пышную встречу. Слухи о прибытии предсказанной спасительницы широко разнеслись по всей округе, целыми деревнями люди побросали дома и хозяйство, съехались в Вокулер.

Встреча похожа на бразильский карнавал, именно так я себе его и представляю. Улицы города увешаны знаменами, вымпелами и транспарантами, на центральную площадь выкачены бочки с вином. Тут же пылают громадные костры, на которых целиком жарят быков, баранов и здоровенных клыкастых кабанов. Горожане и крестьяне окрестных деревень, ремесленники и купцы, дворяне и прислуга – все в лучших одеждах, причесанные и надушенные. Женщины в нарядных разноцветных платьях с пышными юбками, дворянки надели модные остроконечные шапки с привязанными кисейными шарфами, остальные в чепцах.

На руках держат детей, азартно тычут пальцами в проезжающую процессию. Я еду в самом хвосте, уже расслабившись, весело машу в ответ; уставший конь еле переставляет копыта. За три мили до города я выехал вперед, чтобы проверить дорогу и предупредить о нашем прибытии. Все вышло как нельзя лучше, Клод доехала до Вокулера живой и здоровой. Понятно, это лишь первая ступенька, а лестница ой как крута, ну так жизнь и состоит вся из маленьких шажков.

Рядом худой мужчина с серым лицом – от изрядно потертой одежды за три метра воняет свежей краской – поднимает девочку лет пяти:

– Смотри внимательней, Мишель, вот та красавица и есть святая Дева.

– Жанна? – требовательно уточняет ребенок.

– Да, Дева Жанна из семьи Арков, – торжественно отвечает ремесленник.

Я благостно киваю, пока до меня не доходит. Пошатнувшись, я еле успеваю ухватиться за луку седла, яростно мотаю головой, разгоняя подступающую темноту. Уши сверлит комариный звон, будто целая сотня крылатых кровопийц забралась под череп. Это что, ночной кошмар или все наяву? Еле справившись с накатившей слабостью, соскакиваю на мостовую, цепко хватаю мужчину за рукав.

– Я здесь проездом, добрый человек, – искательно улыбаюсь ему, – что вы сегодня празднуете?

Глянув свысока, тот охотно объясняет, что сегодня в Вокулер пожаловала во плоти сама святая Катерина, приняв облик простой крестьянской девушки. Зовут пастушку Жанной. Святые говорили с ней с детства, возлюбив девушку за безгрешный образ мыслей и истовую веру. Все эти подробности я пропускаю мимо ушей, дождавшись наконец главного:

– А родом она из маленькой деревушки, что вероломно сожгли англичане и их прихвостни, но Жанна д’Арк призвала на них гнев Господень, те убоялись и сбежали!

Перекрестившись, красильщик с глубоким убеждением добавляет:

– Дадена ей великая сила, Дева сия поскачет впереди всей французской армии и поразит проклятых англичан громом и молнией, как и сказано в пророчестве Мерлина!

– Дурень ты дурень! – вмешивается стоящая рядом полная женщина, с гладким лицом и быстрыми глазами. Насмешливо подбоченясь, она громко заявляет: – И вся твоя семья такая же, с придурью. Виданое ли дело: девице молниями пулять; она тебе что, Никола Чудотворец?

Собравшиеся вокруг начинают яростно спорить, сходясь в одном: если войско возглавит Жанна д’Арк, победа французскому воинству обеспечена. С Мерлином не поспоришь: сказал – победим, значит – победим! Тем временем я тихо отхожу в сторону, таща за уздечку покорную лошадь. Как же так, ведь Деву-победу должны были звать Жанной Трюшо? Да, это звучит не так звонко, не так красиво, как новое имя… Очевидно, изменили в последний момент. Вот и рухнули все надежды на то, что пронесет. Не с моим счастьем, как говорится. Шалунья-жизнь подхватила меня и со всего размаху мордой о камень, да так, чтобы зубы веером, кровь ручьем… Я рву тугой ворот куртки, непослушные пальцы мелко дрожат, оттого застежка никак не поддается.

Остановившимися глазами я смотрю прямо перед собой. Как и любой, окончивший среднюю школу, я в упор не помню никаких дат, но кто не знает, что великую французскую героиню Жанну д’Арк вероломно захватили и сожгли живьем англичане? Ну, от этих негодяев я иного и не ожидал. Уже все наслышаны про британское вероломство и систему двойных стандартов.

Английское джентльменство и пресловутая fair play – не более чем ловкий фокус, искусная обманка для простофиль. Но то, что Клод Баварская, этот нежный, хрупкий цветок должен, даже обречен погибнуть в пламени костра, как то крупными буквами прописано в школьных учебниках, оглушает меня как тяжелой дубиной.

Приветственные крики затихают, праздничная процессия уже у центральной ратуши города. Какое-то время я просто стою, тупо разглядывая стену дома, наконец с силой луплю в шершавый камень кулаком. Раз, другой, пока волна ярости не исчезает, унесенная болью в до крови разбитых пальцах.

– Говорите, сожгут? – шепчу я, злобно усмехаясь.

Выглянувший с балкончика владелец дома робко исчезает, разглядев перекошенное от ярости лицо. Уже не сдерживаясь, я кричу на всю улицу, задрав лицо вверх, чтобы до бородатого шутника, который всерьез считает страдание чувством облагораживающим, наконец дошло:

– Не выйдет!