– Сполох!

Протяжный громкий крик вывел отца Григория из забытья.

Батюшка помотал головой, пытаясь понять, не померещилось ли ему, не является ли голос отзвуком какого-нибудь кошмара?

Крик повторился, и почти сразу где-то неподалеку скрипнула дверь, и с улицы послышался тревожный ответный голос.

На продолжение сна это явно не походило.

– Доминик! Сполох! – Григорий потряс оппонента, мирно расположившего голову на столе.

– А? – На этот раз монах выпрямился и открыл глаза.

Вид у него был помятый, даже толком протрезветь Доминик не успел, однако то, что он сумел вырваться из объятий сна, уже говорило о многом.

– Сполох! – Священник поднялся, прислушиваясь к происходящему снаружи.

Судя по звукам, там уже кипела жизнь. Отовсюду выскакивали казаки, старались уточнить причину, а кое-кто уже несся к конюшням, чтобы скорее оседлать скакуна.

– Что есть сполох? – вопросил на этом фоне Доминик.

– Ну, тревога, – пояснил Григорий.

– Почему тревога? – очумело переспросил монах.

– Пока не знаю. Но, может, нападение?

Батюшка не являлся казаком, однако долгая жизнь в станицах приучила его к самым разным оборотам жизни.

Станичная церковь еще не имела колоколов, и вместо их протяжного набата теперь звучало било от правления.

– Ох! – Доминик попытался встать и схватился за голову.

Но подобная болезнь была легко излечима.

Отец Григорий щедро плеснул в глиняные стаканы жидкости из заветной бутыли.

– Я не могу! – простонал Доминик.

– Надо, – сурово ответил Григорий.

– Но…

– Выпей, и все как рукой снимет!

Священник показал пример, опрокинув содержимое своего стакана в рот и нашаривая на столе какую-нибудь закуску.

Монах страдальчески сморщился, понюхал, а потом заткнул нос и все же выпил лекарство.

Дыхание у него перехватило, на глазах выступили слезы, но заботливая крепкая рука Григория уже протягивала конкуренту полную ложку квашеной капусты. И не столь важно было, что капуста явно была подпорченной, главное – она могла на какое-то время перебить суровый дух самогона, а там уже организм как-нибудь сам справится с двойной напастью. До тех пор, пока клин не будет вышиблен клином и не подействует суровое лекарство.

– Пошли.

Дожидаться излечения отец Григорий не стал. Он потянул Доминика на улицу, и последний не стал сопротивляться.

Сразу за плетнем священнослужители едва не поплатились за проявленное любопытство. Мимо них наметом промчался куда-то в степь казачий разъезд, и было чудом, что двое извечных спорщиков как-то сумели разминуться с конями. А вот окликнуть и спросить, в чем причина тревоги, не получилось.

Станица кипела. Вряд ли процесс улучшения самочувствия занял много времени. Просто казаки привыкли к беспокойной жизни настолько, что она давно стала их сущностью. Теперь все они с конями и при оружии спокойно ждали повелений атамана. Раз до нападения осталось какое-то время, лучше воспользоваться случаем и встретить врага организованно.

Подошедших священников немедленно ввели в курс дела. Ровно настолько, насколько знали сами. Иными словами, на уровне известия о неведомом отряде. Любому было понятно: ночью конные с добром не ходят, и оставалось лишь уточнить, желают неизвестные просочиться мимо, чтобы затем погулять по всей территории, или же избрали целью казачью станицу?

Каждый казак понимал: они здорово успели насолить обосновавшемуся в Североамериканских Штатах разнообразному ворью, привыкшему повсюду грабить как у себя дома, и те вполне могут попробовать отомстить за свой прерванный беспредел. Об этом же недавно предупреждал Сысоев. В той степени, в какой его подчиненные нуждались в предупреждениях.

На полном ходу откуда-то вылетел один из дозорных. Он резко остановил коня, бросил поводья оказавшемуся ближе всех товарищу и стремительно влетел на крыльцо правления.

Атаман вышел оттуда спустя минуту:

– По коням, казаки!

Объяснять подробнее Бакланов не стал. Все жители станицы были разбиты на десятки, знали своих начальников и ждали лишь указания, куда выступать.

– А мы? – спросил Доминик, явно почувствовавший собственную ненужность в этом военном лагере.

Отец Григорий вздохнул в ответ и горько сказал:

– А мы остаемся. Наше дело – молитвы.