Было уже далеко за полночь. Во всех многочисленных разбросанных по степи хуторах станицы давно спали уставшие за день казаки и их семьи. Лишь в вытянувшихся вдоль линии заставах несли службу часовые. Привычное дело: граница – место беспокойное, и кто-то всегда должен охранять сон станичников.

И горело окошко в доме местного священника. Но на то были иные причины. Отец Григорий восседал за столом совместно с отцом Домиником – они вели свои нескончаемые споры.

– Нет, ты мне скажи, почему Дух Святой должон исходить не токмо от Отца, но и от Сына? – в невесть который раз вопросил Григорий, зачем-то поводя перед носом собеседника пальцем.

– Так как иначе… – Доминик попытался сфокусировать взгляд на персте Григория, но сделать это оказалось не столь просто.

Тогда монах переключил внимание на порядком разгромленный стол в надежде, что хоть закуска поможет стать чуть более трезвым и достойно ответить оппоненту. После нескольких попыток ему удалось нашарить кусок вареной курицы и кое-как сжевать остывшее птичье мясо.

Надежды обманули. Не в первый и не в последний раз. Окружающее упорно не желало приобрести положенную четкость, коварно расплывалось, и в полном соответствии с внешним миром никак не могли оформиться в нечто определенное мысли.

– Сын ведь, – наконец изрек Доминик.

Но не стоит все сваливать лишь на употребление определенных напитков. Спор на чужом языке – дело достаточно трудное. Вернее сказать – выпитое усугубило положение монаха, сделало его достаточно безнадежным.

– Ну, сын. – Григорий выглядел гораздо лучше. Кто не знал священника, мог бы решить, будто он вообще не пил. Если, конечно, исключить запах сивухи, исходящий от батюшки.

Доминик хотел что-то сказать, но на его беду стол вдруг качнулся и устремился навстречу лбу.

Звук получился такой, будто дерево ударилось о дерево. Только Доминик ничего не услышал. Он так и засопел, не отрывая головы от столешницы и даже не ведая, что промахнулся и не попал лицом в ближайшую миску.

– Эх, – пренебрежительно заметил Григорий, оставшись таким образом в полном одиночестве.

Он осторожно потормошил монаха за плечо. Потом проделал то же самое, но более энергично. Никакой реакции не последовало.

– Эх, как разморило человека! – вздохнул отец Григорий. – И с чего бы?

Последнее прозвучало на редкость простодушно. Сам-то Григорий чувствовал себя весьма бодро и действительно не мог понять: почему вдруг ослаб собеседник?

В углу стола стояла наполовину опорожненная четверть, и сохранившаяся часть ее содержимого звала к продолжению беседы. Только беседовать было не с кем.

Григорий посмотрел за окно. Нет ли кого проходящего мимо?

За окном царила такая плотная тьма, что разглядеть хоть что-нибудь оказалось невозможным. Да и кому там ходить, когда все вокруг ложатся с заходом солнца?

– Грехи наши тяжкие! – пробормотал батюшка, плавно соскальзывая в сон.