Степан стоял на бережку и чувствовал, что вот-вот отправится в «путешествие». Эта сомнительная перспектива его, мягко говоря, не вдохновляла, и он из последних сил пытался собрать себя из разлетающихся осколков.

Степан вроде бы понимал, кто он, и что он, и где он. Белбородко Степан Васильевич, 1969 года рождения, уроженец города Одессы, русский, не судимый, не женатый, по всей вероятности, бездетный, почти не пьющий, психиатр и колдун-экстрасенс в анамнезе, ныне же черт знает кто, человек, в общем-то, неплохой, если зрить в корень, хоть и прохиндей, каких мало, авантюрист и любитель женского пола, проще говоря, бабник…

И местность тоже понятна – берег Днепра, разжаревший на солнце, а на берегу этом – колченогий клоун в блестящем бутафорском костюме. Клоун поскакивает на одной ноге и машет сабелькой. Чуть поодаль ворочается мерин, который еще совсем недавно был жеребцом, отходит от действия «наркоза». Двое недорослей плехаются в прохладной воде. Еще бы им не плехаться, он и сам бы в такую-то жару с превеликим удовольствием бултыхнулся…

По отдельности все вроде бы ясно и понятно, но как свести разрозненные картинки вместе? Сие для Степана было великой тайной.

Другой, не менее великой тайной было дикое желание оторвать кому-нибудь голову, причем в прямом смысле оторвать. Ему нестерпимо хотелось увидеть на этом мирном бережке корчащиеся тела, чтобы вокруг были кровавые лужи и шматы внутренностей плавали в них…

«Во мне два „я», два полюса планеты, два разных человека, два врага, – вспомнились стихи Владимира Высоцкого, – когда один стремится на балеты, другой стремится прямо на бега…»

И еще вспомнилось, что Зигмунд Фрейд утверждал: человек по своей природе зол – готов убить, изнасиловать и съесть… Прав, ох, прав был отец-основатель. Степан наблюдал за своим вторым «я» как бы со стороны, не переставая удивляться тому, сколь оно кровожадно.

За спиной послышалась возня. Степан упруго развернулся, изготовив палицу для смертоносного удара. Тело вдруг превратилось в послушную боевую машину. «Ух ты, – подумал он, – как это я так?»

Человек, который стоял перед Степаном, был ему хорошо знаком, кажется, этот человек даже спас ему жизнь или что-то в таком роде, но вот где и когда?!

– Ты это, Стяпан, – с опаской сказал бородач, – с дубиной-то поосторожней, зашибешь ненароком!

– Ы-ы-ы… – ответил Белбородко.

Бородач сокрушенно покачал головой:

– Переборщил я с порошком, похоже. Ты посиди, посиди маненько, а с этим, – он показал на хромого латника, – я и сам управлюсь, чай, не впервой…

О чем говорит этот странный человек?! Степан понял только, что это как-то относится к его, Степанову, недавнему прошлому. Порошок? Какой еще порошок?! Не было никакого порошка!

В глазах знакомого незнакомца темнела тревога. Белбородко хотел его успокоить, хотел даже поблагодарить, правда, хоть убей, не помнил за что, но вместо этого вдруг зарычал… Прямо напасть какая-то?!

– Ну что ты тут поделаешь? – донеслось до Степана. – Теперя мучайся с ним, проклятущим…

Вдруг в голове щелкнул какой-то тумблер, и Степан ВСПОМНИЛ. Ну конечно, как он мог забыть: бородатый мужик не кто иной, как Алатор. Они вышли по тайной тропе к песчаной круче, а теперь спустились вниз. Вспомнил он и историю с хазарскими «охотниками», и как его распяли меж берез… Однако та единственная причина, по которой он находился в столь непростом состоянии, – лютый корень – как это обычно бывает, затерялась в коридорах подсознания.

«Видимо, я перенес эмоциональный шок, – успокаивал себя Белбородко, – оттого и сумеречное состояние, и провалы в памяти, и непонятная агрессивность. Ну ничего, раз я осознал причину, значит, все уже позади». В этом Степан был не прав – неприятности только начинались. Тому подтверждением стали ближайшие события.

Он хотел сказать: «Я в порядке», но вместо этого издал какой-то странный свистяще-шипящий звук, выпучил глаза и понес околесицу. Вернее, думал-то он о вполне разумных вещах, а вот наружу вырывалось что-то непотребное, бессмысленный набор звуков:

– Сумырд ыхый гумбыр!

Обычно бесстрастное лицо Алатора исказилось гримасой страха. Вой опустился на колени и прошептал дрожащими губами:

– Прими мою покорность, могучий дух!

Степан хотел его поднять и протянул руку, но пальцы как-то сами собой собрались в кулак, а рука сама собой распрямилась…

Вой даже не попытался отклониться.

– Моя жизнь принадлежит тебе, великий дух, – шептал он, размазывая кровь по лицу, – ты возьмешь ее, когда пожелаешь…

«Ты что, сдурел? – хотел закричать Степан. – Встань немедленно!» Но тот, кто сидел внутри, видимо, имел свои взгляды на жизнь.

– Охма троп смуди, – рыкнул он и пнул бедного воя так, что тот упал на спину.

Да что тут будешь делать! Степан попытался обуздать взбесившееся тело. Как же! Оно продолжало действовать исключительно по собственному почину, ему же, Степану, оставалось только наблюдать будто со стороны за тем, что он же сам и вытворяет, да бояться уголовной ответственности… Она в этих допотопных временах нехитрая – секир башка, и вся тебе ответственность.

В глазах то темнело, то светлело. И когда темнело, Степан вдруг чувствовал, что он – и не он вовсе, а какое-то чудовище. Бил бедного Алатора дубиной, тот едва успевал закрываться окольчуженными руками; пинал в разные незащищенные места. Вой переносил издевательства стоически, с благоговением шептал: «Дух-медведь, выпусти свою ярость на врагов наших…» Краешком мозга Степан сильно удивлялся насчет духа-медведя, но удивление ничуть ему не мешало мутузить бедного Алатора.

Когда же в глазах светлело, Степан сильно страдал от стыда и раскаяния. Давали себя знать исконно русские корни – сперва понаворотить делов в бессознательном и темном состоянии, а потом каяться и поносить себя последними словами. Похмельное настроение души, но без головной боли.

В минуты просветления Белбородко пытался анализировать и рассуждать. А что еще ему оставалось?

«Конечно, никакой дух тут ни при чем, – думал он, борясь с сильнейшим желанием объясниться с Алатором (все равно язык не послушается), – виной всему сильнейший психоделик со свойствами транквилизатора. Что-то такое припоминаю… Может, для них это дело обычное, а для хилого человека третьего тысячелетия – как палкой по башке. Вот меня и пробрало…»

Вновь потемнело.

Белбородко хотел было накинуться на Алатора, но того поблизости не оказалось, вой карабкался по песчаной круче. Песок под ногами осыпался, в такие моменты вой затравленно косился вниз и что-то шептал, наверное, молитву.

«Вот она, жизнь человеческая, – промелькнуло у Степана, – живешь себе, живешь и вдруг на людей начинаешь кидаться».

Степан содрогнулся от жуткого рыка, прокатившегося над берегом. Кручу окутала загадочная желтоватая пелена. Из этой пелены вдруг вынырнула здоровенная пятерня и, поймав Алатора за ногу, швырнула на землю. Потом появился сапог. На секунду застыв в воздухе, сапог опустился на Алаторово горло… Вой захрипел. Схватился за голенище, безуспешно пытаясь освободиться. Лицо стало пунцовым, глаза выкатились из орбит…

«Я же так его убью, – вдруг подумал Степан. – Я?!»

Посветлело.

Степан убрал ногу. Алатор тяжело поднялся, принялся спешно копаться за пазухой, то и дело поглядывая на него. Вой вытянул ожерелье – нить, на которую были насажены зубы, когти и куски бурой шкуры, – трясущейся рукой приблизил к Степану:

– Брат-медведь дал мне защиту. Накажи наших врагов, великий дух!

Внутри у Степана что-то тяжело заворочалось, заворчало.

– Грррр, – сказал Степан и оборотил взор на хазарина, который уже уполз по бережку на изрядное расстояние.

– Правильно, правильно, – изрек Алатор, – вот им, голубчиком, и займись. Да у веси еще татей под сто будет. Авось подмогнешь.

«Неужто Иван был прав насчет медведя», – пронеслось у Степана в голове. Он вдруг почувствовал, как по всему телу вспучиваются буграми мышцы, как кожа обрастает шкурой, как безудержная животная сила заполняет каждую клетку.

«Был Степан, да весь вышел», – грустно подумал он напоследок и, неуклюже покачиваясь, медленно пошел на вражьего латника.

– Слышь, Чуек, чего это с ним?

– А я почем знаю.

Ноги у Гриди жутко застыли, но выходить из воды было боязно – на берегу творилось непонятное.

Перунов посланец сперва долго бил Алатора, а потом, зарычав как медведь, пошел на хазарина. Степняка было совсем не жалко, да и к Алатору, который не раз крутил Гриде уши, особой любви он не питал.

– Без нас разберутся, – веско сказал Гридя, – айда, проплывем с полкрика, тама и вылезем. А опосля по верхам обойдем весь да татей бить станем.

– Мало тебя хузарин потоптал? – клацая зубами от холода, отозвался Чуек.

– Ты как хошь, – насупился Гридя, – а я за чужими спинами прятаться не собираюсь. Ежели суждено помереть, так помру. А ты, коли перетусил, так и стынь здесь. Може, потом какой девке и сгодишься – водицы поднести али избу подмести.

Пристыженный Чуек засопел:

– А чем воевать-то?

– В бою добудем, – расхрабрился Гридя, – а на первый случай дубинами в лесу обзаведемся.

– Ладно, давай, – невесело согласился Чуек, – все одно пропадать.

Вспугнув утиный выводок, потянувшийся от ближних камышей, они поплыли вниз по течению могучей реки.