Глава 5
Зима прошла так, как обычно проходят зимы в чужих, но гостеприимных краях. Прежде Хильдрид никогда не жила в Вике, но ей здесь понравилось. В этой части огромного полуострова было теплее, чем в Трандхейме, земля охотнее одаривала людей урожаем — ненамного, но все же.
Ярлам Хакона, большинство из которых либо родились в Англии, либо за свою жизнь поскитались немало, и привыкли слышать вокруг чужую речь, было уютно в Вике, как дома. Люди здесь оказались гостеприимными, вежливыми, и, поскольку юный конунг не скупился на обещания, очень радушными. Хотя у некоторых вызывало сомнения — а станет ли правитель держать свои столь щедрые обещания?
Воспитанник Адальстейна нисколько не кривил душой, уверяя, что будет так, а не иначе. Он был еще слишком молод, чтоб научиться жалеть добро, особенно если оно не было накоплено им самим, и превыше богатства ценил успех. Но чтобы добиться успеха, нужно было завоевать симпатии своих потенциальных помощников. И для этого богатства годились как нельзя лучше.
Впрочем, у Воспитанника Адальстейна скоро появился шанс доказать, что он всерьез примеряет на себя обязанности правителя всей страны. Зимовка получилась не такой уж мирной. Да это, в общем-то, было закономерно. Если уж где-то в области появляется большое войско, то ему и предстоит разбираться с разбойниками, отрядами объявленных вне закона викингов, с «вольными ярлами», которых за пять лет правления Эйрика развелось немало. Юному конунгу даже в голову не пришло обрушиваться на каждого из преступников всей мощью своей армии. Пять тысяч воинов против сотни или двух? Смешно.
Кто-то из его далеких-далеких потомков, наверное, сказал бы «неспортивно».
Конунг просто разбил армию на десяток отрядов, ненадолго отдал их под командование каждому из своих ярлов, и вскоре Эстфольд, а заодно и Ранрике с Вестфольдом избавились от всех тех головорезов, которые донимали фюльки уже несколько лет.
Хильдрид получила в свое распоряжение целых три корабля — и обязанность выкурить викингов из поместья, которое с немалой претензией именовалось Равнереде, то есть «Воронье гнездо», и сидел там некий Скаги по прозвищу Дроворуб. Стояла поздняя осень, ветра с севера были пронизывающе-ледяными, они часто меняли направление — «капризничали», как говорил Гуннар. Но его дочь лишь поплотнее завернулась в плащ, усаживаясь на скамье кормчего. В глазах ее вспыхнул озорной огонек, и она велела поставить парус. Любая трудная задача вызывала у нее азарт.
Заметив блеск ее взгляда, Хольгер, вызвавшийся быть кормчим на втором корабле, крикнул:
— Хей, Равнемерк, только не надо головоломных прыжков через рифы, договорились? Я за тобой не угонюсь.
— Тем лучше, — ответила она. — Мы нападем на поместье первыми, завяжем бой. Враги решат, что нас мало, выскочат из поместья, и тут-то подоспеет второй корабль.
— Это что — твой план? — уточнил хмурый кормчий.
— Это шутка. Всем ты хорош, Двубородый, только шуток не понимаешь.
Двубородым Хольгера называли за то, что его подбородок был точно посередине рассечен давно зарубцевавшимся шрамом, и потому борода росла двумя половинами, густыми и пышными. Еще один шрам красовался на лбу, последний, самый маленький — на щеке, и все это «богатство» добавляло викингу мрачности. Он и в самом деле не понимал шуток, воспринимая всерьез абсолютно все, что ему говорили. Но по натуре был человеком добродушным, никогда не спешил ссориться с кем-то или отвечать на оскорбление. И, кстати, отлично управлялся с рулевым веслом любого корабля, хоть тяжелого, торгового, хоть легкого, хоть боевого, хоть рыбачьего. Он считал Хильдрид неплохим вождем, признавал, что она стоит того, чтоб за ней идти, но женщину именовал не иначе, как Равнемерк. Или Хильдиром.
— Каков есть, таков есть, — ответил он ей.
Торстейн предложил напасть на Воронье гнездо ночью. Окружить дом и подпалить, а там уж смотреть, что получится. Он знал Гуннарсдоттер много лет, ходил еще под началом Регнвальда, а после его смерти счел, что вдова Бедварсона достаточно удачлива и разумна, чтоб слушаться ее на боевом корабле. В противоположность Хольгеру Торстейн носил прозвище Веселый и вполне его оправдывал. Он любил хорошую шутку.
Впрочем, эти двое, несмотря на различия характеров, отлично ладили, считались друзьями, даже подумывали о побратимстве. Уже лет шесть подумывали, но пока ничего не решили.
Хильдрид предложение Торстейна отвергла. Ей вообще не нравилось подобное — палить поместья вместе с людьми. Во-первых, в пожаре гибло множество добра, а во-вторых, множество непричастных. Кроме того, хоть Гуннарсдоттер выросла не в крестьянской семье, а в воинской, она вполне представляла себе, сколько труда нужно, чтоб построить длинный дом и все хозяйственные постройки. У нее не поднималась рука обрекать все это на гибель в огне, если уж без этого можно обойтись.
— Ты больше думаешь о добыче, — упрекнул ее Торстейн.
— А тебе не стыдно кидаться на полторы сотни головорезов с тремя сотнями, да еще и с огнем?
— Чего мне стыдиться? Они — вне закона, их как бешеных псов уничтожать надо. Выжигать каленым железом.
— Равнемерк правильно говорит, и так справимся, — возразил еще кто-то. — Добыча никогда не бывает лишней. А если тебе твоя доля не нужна, Веселый, отдай ее мне.
— Ага, как же, — под общий хохот возмутился Торстейн. — Тебе палец в рот не клади.
До поместья добрались через несколько дней. Хильдрид не решилась ждать вблизи имения до утра, чтоб напасть на рассвете, когда особенно хочется спать, когда не выдерживают даже дозорные, и не рискнула ночью идти на корабле по незнакомому фарватеру. Ее чутье и знание моря с годами стали только глубже, но одновременно пришло понимание того, что в жизни бывает всякое. И лучше не рисковать, если есть такая возможность. Смирившись с тем, что внезапного нападения, скорее всего, не получится, она решила — пусть все идет, как идет.
Равнереде располагалось между двух невысоких скал, защищавших поместье от ветра и штормов. В широкой ложбине, достаточно высокой, чтоб ее не затопляли соленые морские волны. Должно быть, земля здесь была весьма плодородна. В полусвете сумрачного, ненастного дня, под легким дождиком, моросящим с неба, таким слабым, что он казался скорее туманом, деревья, теснящиеся на узких полосах скальных подножий, казались темно-серыми.
На пологом берегу не было ни одного корабля. Хильдрид нисколько не удивилась. Праздник Зимней Ночи уже миновал, в это время мало кто решался пускаться в путь. Да и была ли в том необходимость? Временем войны считалось лето, торговли — тоже. Зимой все прятались по своим теплым домам и подсчитывали прибыль, да готовились к следующему году. Должно быть, корабли местного «вольного ярла» уже давно в корабельном сарае. Вот и он, кстати, едва выглядывает — приземистое, но широкое строение, на крыше — черная от времени дранка. Чуть дальше был виден и длинный дом — солидное строение, окруженное сараюшками и лофтами. На севере Ранрике зима не так уж и сурова, даже в лютые холода вполне можно ночевать в неотапливаемых кладовых, особенно если одеяло взять потеплее.
Хильдрид махнула рукой. Еще утром она велела надеть доспехи и вооружиться, а теперь по ее жесту викинги натянули шлемы, подняли оружие, подхватили щиты. Ветер был переменчивый, и другой кормчий из осторожности мог бы посадить всех на весла. Но дочь Гуннара прекрасно понимала — всегда лучше, если воины вступают в бой отдохнувшими и полными сил. Она верила в себя. И «Лосось» повиновался ей с охотой, будто живое существо. Распустив парус, будто крылья, он летел по волнам, словно чайка, высматривающая рыбу. Кормчие оставшихся двух драккаров не решились подражать Хильдрид — рифов и подводных камней здесь было множество, это сразу заметно опытному глазу. А кораблем, который идет под парусом, куда труднее управлять, чем во время гребли, особенно если ветер меняется.
«Лосось» ткнулся носом в гальку, и с борта сразу посыпались викинги. Они прыгали в воду и выскакивали на берег в молчании, слышен был лишь звон металла о металл, скрежет выхватываемого из ножен оружия, хруст гальки под сапогами и скрип корабельного дерева. Катящаяся на врага молчаливая лавина, пожалуй, пугает даже больше, чем боевые вопли и грохот.
Впрочем, в имении Равнереде жили не робкие крестьяне (таких и вовсе-то не бывало в Скандинавии). Еще когда первый драккар был в воде, на берегу кто-то предостерегающе закричал. Когда же викинги Хильдрид выбрались из воды, со стороны поместья уже бежали первые вооруженные мужчины. В большинстве они похватали, что попало — топоры, часто не боевые, дубинки, копья — и ни на одном не было доспеха. Оно и понятно, чтоб натянуть пусть даже самую обычную кольчугу, пусть даже на первую попавшуюся куртку или рубашку (ткань после этого, само собой, придет в негодность, но под угрозой жизни о рубашке думать не станешь), нужно время. С кожаной броней еще больше возни — надо затянуть все многочисленные ремешки по бокам и на плечах.
Некоторые бежавшие, заметив, что нападающих много, и они прекрасно вооружены, тут же повернули и побежали обратно. Не в трусости, конечно, дело, просто решили прихватить оружие посолиднее, или раздобыть доспех и щит, но это зрелище подбодрило воинов конунга. Они бросились вперед с удвоенным пылом.
Дочь Гуннара выдернула меч, подхватила щит и спрыгнула с корабля. Волны захлестнули ее колени, обожгли холодом, но скоро женщина забыла об этом — на бегу становится тепло даже тому, кто вымок с ног до головы. Рядом с ней Альв гулко топтал землю сапогами. Прежде Хильдрид почти не принимала участие в схватках, потом, став старше и опытнее, решила, что хватит ей держаться за спинами. Тем более тогда, когда викинги назвали ее херсиром, это стало и вовсе неприлично. К тому же, за долгие годы женщина научилась неплохо владеть мечом.
Но рядом с ней все равно неизменно находился Альв. Очень редко ей случалось вступать в схватку с врагом в одиночку, потому что викинг, когда-то оберегавший ее по приказу Регнвальда, а теперь по собственному почину, уже не мыслил иного положения дел. Иногда он даже пенял ей — почему, мол, неосторожно влезла в бой, когда его рядом не было? Гуннарсдоттер лишь улыбалась в ответ. Она привыкла терпимо относиться к слабостям окружающих. Пусть Альву нравится заботиться о ней — в этом нет ничего плохого.
Равнереде, казалось, не предвещало никаких неожиданностей. Большой дом был один, хозяйственные постройки располагались кучно вокруг него, а дальше начинались обрабатываемые земли. Местные викинги, сообразив, что одним кораблем, набитым воинами, все не заканчивается — к берегу как раз пристал еще один драккар, а потом и третий — попытались закрыться в доме. Хильдрид это удивило — ничего не стоило подпалить постройку, и тогда все, кто спрятался внутри, сгорели бы заживо.
Впрочем, за дверь успели вскочить не все. Между строениями вовсю кипел бой, один из викингов — в овчинной куртке и круглой шапке — налетел даже на Хильдрид. Она отразила удар секиры умбоном щита, но не успела даже отмахнуться в ответ — сбоку выскочил вездесущий Альв и ударил мечом. У чужака не было щита, не было и шлема. Клинок расколол его голову, засел в черепе. Злые глаза неудачливого викинга обратились на Альва, и смертельно раненый попытался ткнуть врага секирой. Жизни в его теле хватило ровно настолько, чтоб огреть противника по кольчуге — спутник Хильдрид даже не поморщился — но от удивления перед упрямством врага, никак не желающего умирать, Альв даже ухнул.
— Во дает...
А слева юноша — не старше Хакона — попытался отбиваться от троих викингов Гуннарсдоттер, но тяжелый топор быстро вылетел из его рук. Парень схватился за рассеченную руку, и женщина поняла, что он совсем еще неопытный — в такой ситуации думать о ранах и тем более хвататься за них некогда. Один из викингов размахнулся снести ему голову, но замешкался — враг выглядел сущим мальчишкой, казалось, угрозы-то от него никакой не может быть.
— Эй, не надо, — слабо сказал юноша, нянча руку. Хильдрид обернулась и посмотрела на него. — Я вам расскажу, что где есть в окрестностях. Тут еще имеются богатые поместья.
Викинг, уже размахнувшийся было прикончить незадачливого противника, опустил оружие. Покосился на Хильдрид.
— Эти поместья тоже принадлежат «вольным ярлам» вроде Скаги? — спросила она.
— Да нет. Обычным бондам. Но богатым.
— А ты кто?
— Я? — юноша дернул плечом. — Даг. Трел.
— Тогда зачем за топор взялся?
— Откуда я знал, кто вы такие?
— А кто бы ни был — тебе-то что? — проворчал Альв. — Болван. Погеройствовать захотелось? Что, погеройствовал?
— Альв, хватит, — оборвала Хильдрид. — Ты мне вот что скажи — почему местные ребята набились в дом и засели там, вместо того, чтоб наоборот, выскочить? Этот дом, что, не горит?
— Горит, конечно, — Даг усмехнулся. Сквозь грязь, покрывающую его лицо, стало заметно, как побледнели его щеки и лоб. — Понятно, почему набились. Там же ярдхус.
— Ах, ты! — гаркнул Альв. — Чтоб их...
— Где выход из ярдхуса — знаешь?
— Ну... Догадываюсь.
— Бери его, Торстейн, — сказала Гуннарсдоттер, заметив рядом Веселого. — Пусть покажет. Пол-отряда возьми с собой. Парень, если не соврал — будешь жить.
— Да я и сам...
— Хольгер, Сигурд, ломайте дверь, — Двубородый, услышав ее окрик, примерился высаживать дверь плечом. — Эй, стой! Вон, бревна лежат. Зачем плечи разбивать?
Когда двери наконец вылетели, дом оказался почти пуст. Вход в ярдхус был прикрыт, но любой скандинав мог догадаться, где его искать. Подобными подземными кладовыми и ходами были снабжены немногие поместья — все-таки, это слишком большая роскошь. Викинги расшвыряли скарб и мебель, отыскали обмазанный глиной деревянный щит, плотно прилегающий к земляному полу и почти на нем не заметный, открыли его. Начали прыгать вниз.
— Ты представляешь, что там сейчас начнется? — улыбаясь, спросила Хильдрид Альва. — Резня под землей.
— Наши их разделают, как кроликов.
— Ой, сомневаюсь. Думаешь, головорезами их называли за умение красиво соврать?
Альв фыркнул.
Гуннарсдоттер под землю не полезла. Она обошла дом, задумчиво скользя взглядом по сваленным кое-как пожиткам. Домище оказался огромный, под этой крышей, похоже, могли удобно устроиться все сто пятьдесят викингов, которые ходили под рукой Скаги. В середине пола были вырыты и выложены камнем три больших очага, а вот столы не были поставлены. Гуннарсдоттер разглядела у одной из стен составленные вместе козлы и деревянные щиты — похоже, столы ставились перед началом трапезы и разбирались потом. Так они не занимали лишнего места, когда были не нужны.
Выбравшись из дома, она прошлась и по лофтам. Ее сопровождали викинги, они и выволакивали из кладовых тех рабов и рабынь, которые прятались там от греха подальше. Сундуков по кладовым оказалось немало. Фыркнув, женщина махнула спутникам на добро.
— Собрать бы его куда-нибудь. Одной грудой.
— Соберем, — флегматично отозвался Хольгер. — Почему нет? Только ты, кажется, делишь шкуру неубитого медведя. Скаги еще не приволокли.
— Какая разница? Добро он бросил, оно уже не его. А что не его — то наше.
— Конунг говорил, кому он отдает это поместье?
— Кому-то отдает.
— Мог бы и тебе отдать, — сказал Торстейн.
— Зачем оно мне нужно? Я лучше поселюсь в Ферверке. Старость встречать, — улыбнулась она.
— Ну вот, а то бы тебе очень соответствовало это поместье. Крылу ворона самое место в гнезде.
Общий хохот ответил ему. Хильдрид и не думала обижаться, она тоже улыбнулась и махнула рукой, мол, не болтай ерунды.
— Правильно, — проворчал Альв. — Зачем Равнемерк эта дыра? Неуютно тут как-то...
Викинги Скаги не ожидали, что лаз в ярдхус будет найден так быстро, и никак не ожидали, что там, в лесу, их атакуют сразу с двух сторон. Схватка была короткой, хоть и яростной. Скаги не сдался. Не сдались и ближайшие его сподвижники. Кто-то из воинов, правда, предпочел жизнь, пусть даже и в плену — их не стали убивать, повязали. В конце концов, кого-то же должен конунг покарать при всем честном народе. С пленных стащили доспехи, обыскали и поволокли в поместье — показывать Хильдрид. Пока конунг далеко, его ярл все решает за него.
К тому времени дочь Гуннара уже успела снять шлем, убедившись, что больше никакой опасности закутки имения не представляют. К длинному дому согнали трелов: женщин и мужчин — и, глядя в их серые от усталости и опаски лица, женщина объяснила, что пока они будут жить здесь и работать, ухаживать за стадами и землями, а потом у поместья появится новый хозяин. Скорей всего, тот, кто владел поместьем раньше.
— Нашего бывшего хозяина убили, — хмуро сказал один из трелов — высокий, даже на вид очень сильный мужчина с клочковатой, кое-где подпаленной бородой. Одного лишь взгляда на его бороду Хильдрид хватило, чтоб понять — перед ней кузнец.
— У вашего бывшего хозяина, сдается мне, есть наследники, — равнодушно возразила она.
— Прямых — нет.
— Какие бы они ни были — прямые, кривые — права у них есть. Конунг провозгласил, что древний закон, по которому земля принадлежит потомкам того, кто первым расчистил ее и обработал, он будет защищать, как собственный.
— Знаю я его наследника, — не слушая, продолжал кузнец. — Муж его младшей сестры, Кленг Финнарсон.
— Чем он тебе плох? — бросил Альв. — Хозяин плохой?
— Хозяин-то он хороший. Да только не по нраву нам.
— С каких это пор трелы решают судьбу имения? — расхохотался викинг. Это предположение развеселило всех воинов Хильдрид, даже некоторые рабы заулыбались. И в самом деле, бредовое предположение — где это видано, чтоб невольники выбирали себе хозяина, а не наоборот?
— Бог бы с ним, с имением, — ответил кузнец и повернулся к Хильдрид. — Мне на имение наплевать и на его хозяина тоже. Возьми меня с собой, ярл. Я буду хорошо тебе служить.
— Ты не похож на искусного воина, — лениво ответила женщина. — Хотя, наверное, и силен. Или хочешь доказать мне, что я ошибаюсь.
— Хе... Даже при всей моей силе я вряд ли справлюсь с воином, пусть даже молодым. Если, конечно, не возьмемся врукопашную, — и растопырил ручищи, больше напоминающие огромные лопаты.
Викинги, которые в отличие от местных трелов прекрасно знали, с кем разговаривает кузнец, стали поглядывать на Альва. О его связи с предводительницей отряда знали все. Альв слегка побагровел.
— Я тебе дам рукопашную, — сказал он, пытаясь оттереть Хильдрид от трела. Дочь Гуннара, а за ней и все викинги, залились хохотом.
— Что, Альв, боишься, что кузнец поразит воображение Равнемерк? — крикнул Харальд, один из давних спутников сперва Регнвальда, а теперь и женщины-кормчего. К Бедварсону он присоединился еще двадцать пять лет назад, и был на четыре года моложе предводительницы отряда. Он и прежде любил пошутить, но с годами его шутки начали становиться все более и более пошлыми. Теперь Хильдрид не нашла ничего лучше, чем наступить ему на ногу всем своим весом. Харальд охнул и умолк.
— Я не дерусь врукопашную. Не люблю. Да и умение владеть мечом, наверное, не главное. Что еще ты умеешь? Ковать?
— Да. Ковать умею.
— И хорошо?
— Пока никто не жаловался.
Она рассмеялась. Кузнец смотрел на нее мрачно.
— Я вот что скажу, Равнемерк, — произнес он решительно. — Так ведь тебя называют, верно?
— Да, верно.
— Может, я и трел, но если меня освободить, от меня будет толку не меньше, чем от свободного. А может, и побольше, чем от иных прочих? — и зло покосился на Альва.
— Тебе надоело трудиться в кузне? Ты хочешь повоевать?
— Да уж...
Хильдрид пожала плечами.
— Мне всегда казалось, что трудиться — не менее почетно, чем сражаться. Может, и почетнее.
— Но ты-то сражаешься.
— Так уж повернулась жизнь. И потом — ты уверен, что хочешь ходить под началом у женщины?
Кузнец сощурился с подозрением.
— Это у какой-такой женщины?
— У меня.
— А ты что — женщина? — мужчина смерил ее взглядом.
Общий хохот обрушился на поместье «Гнездо ворона». Даже те, кто стоял далековато, смеялись все равно, а когда стоящие чуть ближе передали им суть беседы, смех зазвучал с новой силой.
— Увы, — перекрыв гогот и всхлипы веселящихся викингов своим довольно высоким и, вроде, мягким, но звучным голосом, сказала она. — Я женщина. Надеюсь, ты не станешь требовать, чтоб я это доказывала, и поверишь на слово.
— Так, а... Почему ж ты при мече, и отряд водишь? Или я не так понял? — кузнец оглядел окруживших его викингов. — Кто ярл?
— Не сомневайся, я, — заверила Хильдрид. — Ну, что скажешь теперь?
— Да пусть и у женщины под началом. Что я, лучше, чем они? — и трел обвел рукой конунговых воинов. Ответ все тот же — шумное веселье.
— Что-то вы увлеклись, — улыбнулась она, глядя на своих людей. — Вроде, и пива еще не выкатывали. Ну-ка, хватит. Кто будет следить за рабынями, достаточно ли угощения они наготовят?
В тот же вечер викинги спустились в ярдхус и вытащили оттуда целую груду сокровищ, накопленных Скаги и его людьми. Там было золото и серебро, привезенное из Валланда, Галицуланда, Лангбардаланда и многих других стран, стеклянные и казенные тонкостенные сосуды, украшения и посуда, множество крестиков, как гладких, так и с цветными камушками, окладов от священных книг, даже дорогих тканей и других ценностей. Хильдрид приказала все это погрузить на корабли и сказала, что сперва добыча будет показана конунгу, а уж потом поделена, как полагается. Множество ценностей нашли и в лофтах поместья — их присоединили к прочему. Под тяжестью добычи корабли изрядно осели на воде, но путешествие предстояло короткое и сравнительно спокойное.
— Только не надо, в самом деле, пытаться показать, какой ты умелый кормчий, — сказал Хольгер. — И так все знают, что ты умеешь.
— Обещаю — я поберегу твои чувства.
Путешествие назад и в самом деле получилось спокойное.
Перед наступлением холодов боевые корабли, как всегда, вытащили на берег, привели в порядок и поставили в корабельные сараи Вика, в которых оставалось место. Тридцать драккаров и аск — не так уж мало. Поместья по берегам моря были такие же, как и в Трандхейме, в каждом имелся корабельный сарай, но, конечно, не рассчитанный на столько кораблей сразу. Вместе с кораблями по поместьям разобрали и воинов. Конунг Хакон с шестью десятками своих ярлов и викингов поселился в огромном поместье Трюггви и Гудреда, которым управлял их опекун, а армия рассеялась чуть ли не по всему Вику.
Правда, ее можно было собрать снова меньше, чем за неделю. Местные мальчишки бегали на лыжах и коньках с такой скоростью, что даже очень осторожный Воспитанник Адальстейна успокоился на этот счет.
Хильдрид, Альв и Хольгер поселились в поместье братьев Олафсонов, там же, где и юный конунг. Олафсонам же она преподнесла и бойкого кузнеца, который действительно оказался прекрасным мастером. Сказать по правде, женщина предпочла бы зазимовать рядом со своим кораблем и большей частью своих людей, но Хакон распорядился именно так. Он, казалось, не выделял женщину из своих ближайших сподвижников, редко заговаривал (она с ним не заговаривала и вовсе), но зато внимательно слушал все, что она говорила.
Советы она предпочитала давать наедине.
В такие минуты его особое отношение к Гуннарсдоттер становилось заметно. Он обращался с ней не столько как со своим верным ярлом, сколько как с опытной женщиной, может, даже матерью — свою он почти не помнил. Как это обычно бывает с юношами, готовыми вот-вот превратиться в мужчин, он демонстрировал свое уважение, но под плотным покровом этого почтения угадывалась решимость всегда и всюду поступать по своему разумению.
Обычно расспросы юного конунга незаметно переходили в какой-то коротенький рассказ. Хакон рассказывал о том, какая отличная охота в Британии, и как там приятно охотиться с соколами, и как быстроноги кони. Хильдрид узнала и кое-что об Адальстейне, и о том, почему у короля Британии нет детей. И даже о христианстве.
— Жаль, что ты не христианка, — как-то сказал ей Хакон. Это прозвучало уже не в первый раз, и дочь Гуннара решила ответить, хотя раньше пропускала подобные высказывания мимо ушей.
— Это имеет в твоих глазах такое большое значение?
— Конечно.
— Лишь потому, что ты — христианин? Но разве не важнее, чтоб человек был доблестным воином и достойным уважения... э-э... достойной уважения, если говорить обо мне.
— Ты знаешь, взгляды на жизнь христиан отличны от остальных. По-настоящему добродетелен может быть только человек, исповедующий истинную веру.
Хильдрид пожала плечами, не скрывая своего недоумения.
— Кто тебе это сказал?
— Мой бывший духовник.
— А он, что же, никогда не видел добродетельных нехристиан?
— Полагаю, что ему не попадались. Иначе б он так не сказал.
— Христианину не везло, вот и все. Сдается мне, его однажды ограбили викинги. И, может, даже побили.
Несмотря на то, что Воспитанник Адальстейна никогда не позволял себе шутить над тем, что считал слишком священным, то есть над христианской религией, он не удержался от смеха. А женщина тем временем продолжила:
— Как же ты собираешься править народом, если так считаешь? За свою жизнь я поняла вот что — человек, который стоит того, чтоб его уважать, останется достойным, во что бы он ни верил.
— Да. Но мой духовник говорил, что лишь истинная вера может воспитать в человеке те качества, которые смогут должным образом вести его по жизни.
— И так говорит человек, который с радостью называет себя чьим-то там рабом?
— Рабом Божьим.
— Какая разница, — Хильдрид фыркнула. — Это тот самый, который готовит на берегу палатку?
— Нет. Тогда у меня был другой духовник, — Хакон вдруг рассмеялся. — Ты не слишком-то любишь христиан.
— Мне нет дела до христиан.
— Рад, по крайней мере, что ты не испытываешь ненависти к христианам, как некоторые, — Хакон махнул рукой. — Иначе и мне не стала бы служить.
— Я служу конунгу, а не его вере... — женщина расхохоталась. — Хорош разговор между конунгом и его ярлом — о вере!
— Ну, так и что же? Все равно делать нечего.
И действительно, делать было совершенно нечего. Воины изнывали от безделья. Некоторые, самые молодые, еще и беспокоились — какой-то выйдет стычка с Эйриком, и что будет потом. Наверное, им было бы проще, если б бой случился осенью, и всю зиму выжившим юнцам пришлось бы проваляться на постели, не зная, увидят ли они весну, или прежде времени отправятся в Вальхаллу. Те, кто постарше, держались спокойнее, уж они-то знали, что никакой разницы между битвой раньше и битвой позже нет — одинаковое смертоубийство. Их больше занимала возможность добыть в бою богатство, но с Эйрика и его отряда особой выгоды ждать не приходилось.
К Йолю, к ночи Зимнего Солнцестояния, в Вик вернулись все отряды, отправленные «наводить порядок». Ценности привозил каждый драккар, вернувшийся с победой над очередным «вольным ярлом», но конунг не спешил делить сокровища — он объявил, что поделит ценности лишь тогда, когда под одну крышу соберутся все его воины. Никто из них не спорил, да и куда торопиться, если все собранное богатство давно уложено в огромную кладовую поместья братьев Олафсонов.
Так и было решено, что Йоль армия конунга справит вместе со своим вождем. Мороз был мягкий, и костры, на которых жарилось мясо, разложили у ворот поместья. Чуть дальше расставили палатки для тех, кто не поместился в дом, лофты, кладовые, на сеновал или в окрестных имениях. Хакон вместе с племянниками и ярлами, а также самыми ближайшими сподвижниками — теми воинами, которые пришли с ним в Нордвегр еще из Англии — устроился за столом в длинном доме, над огромными блюдами жареного мяса, сладкого, с медом, печева и большими бочонками зимнего эля.
Веселились на славу, как всегда. На этом пиру викинги чествовали богов, и конунг не мешал им славить Одина и Тора — лишь слегка морщился, но молчал. Когда внесли огромные пироги с рыбой и притащили живого лося — показать пирующим прежде, чем резать и затем печь мясо над угольями, на огромных вертелах, он вдруг вспомнил, как собирался повернуть веселье от языческих обрядов к делам государственным, и встал со своего кресла. В зале быстро замолчали даже те, кто уже успел хлебнуть и прежде времени развеселился.
— Все вы называете меня своим конунгом, — сказал Хакон звучно, и ему ответили согласным гулом. — Что ж, самое время тех, кто верно служит мне, кто заслужил высокое положение, назвать ярлами — самое время, я прав? — он с улыбкой взглянул на Сигурда трандхеймского.
Сидящий рядом Халль, опекун братьев Олафсонов, подал Воспитаннику Адальстейна огромный рог, окованный серебром. Никого не удивило, что именно на празднике Зимнего Солнцестояния конунг вдруг решил раздать своим людям высокий сан ярла. В такие ночи, как верили люди, боги смотрят на землю с небес, они все видят и слышат. Клятва, принесенная по такому случаю и в должное время охотнее доходит до их ушей, и там, в таинственной дали священного мира Асгарда, закрепляется печатью высшего суда. И отступить от нее уже нельзя.
Кроме того, пиры, как и тинги, были не только поводами повеселиться или почтить богов своей благодарностью, обратиться к ним с просьбами — это еще и многолюдные собрания, где клятву услышит больше людей, и большее их число потом сможет ее подтвердить.
Конунгу поднесли первый рог, полный до краев. Хакон покосился на Сигурда, и ярл поднял с лавки меч.
— Подойди, Вороново Крыло, — позвал Воспитанник Адальстейна.
Хильдрид не гналась за почетным местом, потому села за южным столом, ближе к выходу, вместе с Альбом, Торстейном и Хольгером.
Поэтому, чтоб подойти к конунгу, ей пришлось обойти стол, а затем и длинный продольный очаг, обложенный большими камнями. Пока она шла, в огромной зале царила полная тишина. Едва ли не единственная женщина в длинном доме, на празднике (никто из присутствующих здесь, в Вике, не привез с собой жен, а всех рабынь отослали, здесь не просто праздник, но еще и конунгов совет), она чувствовала себя мишенью множества глаз, и все лишь потому, что Хакон решил почтить ее первой. У Гутхорма, сидевшего за северным столом, ближе к конунгу, даже усы дрогнули от обиды. Он следил за всеми движениями Хильдрид с особенной пристальностью.
— Возьми, — сказал Хакон, протягивая Гуннарсдоттер рог с пивом. По традиции его положено было осушить до дна. Женщина едва заметно улыбнулась и выдохнула — пива здесь было много, и куда более крепкого, чем обычного. Одно слово — зимний напиток.
За тем, как дочь Гуннара осушает рог, мужчины следили с особенным любопытством, и когда она протянула его обратно, даже не покачнувшись — захлопали в ладони и одобрительно закричали. Хакон спокойно улыбнулся и протянул женщине меч.
— Возьми и будь мне верным воином, верным ярлом, как была и раньше. Пусть этот меч не подводит тебя в бою, как и твоя рука.
Женщина приняла меч и неторопливо вынула из ножен. Металл матово поблескивал в свете очага, он ловил и отбрасывал блики, но даже теперь легко было разглядеть, что клинок булатный. Конечно, причудливо изгибающиеся полосы на отглаженной и отшлифованной поверхности выделялись не так ярко, как на мече конунга, Жернорезе, но и это оружие было выше всяких похвал и, уж конечно, очень дорогое.
— Этот меч в моей руке будет служить тебе, конунг, пока я дышу, — сказала Хильдрид глухо, без особого душевного трепета, но раз уж полагалось говорить именно такие слова, то их она и произнесла.
Хакон кивнул ей и показал рукой на место поблизости от себя. Пришлось подчиниться — Хильдрид взглянула на Альва, пожала плечами и села.
Следующим был Гутхорм, а потом и все остальные.
Гуннарсдоттер никогда не была слишком прожорлива, и пиво предпочитала пить умеренно, потому вскоре блюда с угощениями и бочонки, откуда трелы и молодые воины наполняли для сидящих кубки, стали для нее не так интересны. Женщина поглядывала на огромные пироги с сельдью и поросят, запеченных целиком на вертеле, с равнодушием сытого человека, хотя эти угощения считались в Вике самыми лакомыми. Лишь лосятины — все-таки ритуальное блюдо — она попробовала.
А потом все потянулись во двор — плясать. Музыканты устраивались поближе к дверям, откуда туманными клубами вырывался теплый воздух и не давал окоченеть пальцам, которые сжимали инструменты. Кому-то из подвыпивших викингов даже и музыка-то была не нужна — когда она смолкала, они продолжали плясать, топоча, будто табун жеребцов. К Хильдрид подскочил Альв, потянул ее плясать, но она выдернула руку, помотала головой. Откуда-то появились и другие женщины — видно, наработавшимся рабыням, как только воины утолили голод и жажду и позволили им вздохнуть посвободнее, тоже захотелось повеселиться. Их, даже самых некрасивых и старых, разобрали мигом, и все равно на всех желающих потанцевать не хватило.
А потом рядом с Гуннарсдоттер вырос Гутхорм. Он уже изрядно набрался, но на ногах стоял твердо, смотрел ясно.
— Слушай, а давай-ка сразимся, — предложил он.
Женщина покосилась на него сумрачно.
— Прекрати, — отмахнулась она. — На праздниках не дерутся. Да и с чего бы тебе на меня злиться?
— Я не злюсь. Но должен же я понимать, почему ты оказалась первой среди ярлов конунга.
— Неужели ты думаешь, он отнесся ко мне с доверием только потому, что я дерусь хорошо? — фыркнула Хильдрид. — Успокойся, Гутхорм, я дерусь плохо. Но это к делу не относится.
— Ты думаешь, я потому предлагаю тебе поединок, кто хочу тебя посрамить? — возмутился викинг. — Мне просто интересно. Давай не на празднике. Давай позже.
— Ладно, ладно, — отмахнулась она.