Глава пятая
Весеннее солнышко пригревало. Птицы носились высоко в небе, ловя мошек, — не иначе, к хорошей погоде. Ветер чуть рябил широкие волжские воды, по которым к устью медленно плыла арба с дюжиной человек на борту. Оглобли для впряжения быка оставляли за ней две расходящиеся пенные дорожки. Колеса, выполняющие роль килей, медленно вращались, будто катились по воде.
Афанасий дремал на носу, прикрыв глаза. Михаил по третьему или четвертому разу рассказывал историю их спасения, каждый раз приукрашивая ее новыми подробностями. То Афанасий бежал к берегу с двумя телегами в руках, да выронил одну. То он, Михаил, заступил дорогу несметному полчищу и саблей порубил многие сотни. То десятки татар бросались за ними вплавь и тонули в стремнине. Другие купцы слушали, затаив дыхание. Не перебивая, не подначивая и не ловя на неточностях, — просто наслаждались хорошим рассказом. Маленькая палуба то и дело оглашалась взрывами смеха.
Хитрован с одним из своих племянников рылся в куче тряпья. Умыкнутая Афанасием арба принадлежала мужу какой-то богатой и скаредной татарки. Модница собирала в свою юрту самое разнообразное тряпье — от платьев из тонкого шелка до тяжелых шуб из крашеных собак да линялых зайцев. Но особой чистоплотностью не отличалась, потому все было скомкано, смято, покрыто пятнами застывшего жира и довольно сильно воняло.
Хитрован извлек из груды расписанную огромными розами по белому сукну сорочку. Растянул на руках, разглядывая. Подивился размеру:
— Что ж за напасть? Такое платье разве что гиппопотаме заморской впору будет. Или на Андрея, вон, напялить, да и то подвязать придется.
— Это у нас на Руси женщина ценится тонкостью стана да величием груди, — разъяснил Михаил, отрываясь от очередной версии сказки про чудесное спасение. — А здесь неохватность стана ценится, и чем он неохватнее, тем, значится, и красивее. Да на нос еще и ноги смотрят.
— А что нос и ноги? — заинтересовался Хитрован, в этих краях почти не бывавший и с местными обычаями не знакомый.
— Нос должен быть маленький и курносый, как пуговица. Такой примерно. — Михаил приподнял пальцем кончик своего носа, показывая, как должно быть. — А ноги колесом. Чем кривее, тем лучше. — Он изогнул свои в коленях. — От так. Это чтоб удобнее за бока лошадиные цепляться было.
— Да то не гиппопотама, то целая крокодила получается, — ужаснулся Хитрован. — Как с такой уродиной жить?
— Да ничего, живут не тужат, — ответил Михаил. — Детей, вон, рожают табунами. Ты подумай, может, и тебе кочевницу присмотреть, вы б хорошо вместе смотрелись.
— Я-то «может быть», а ты, похоже, уже, коли столько о бабьих кривоногостях знаешь. Ведь чтоб это узреть, надо ее того…
— Да иди ты… — Михаил выудил из горы тряпок какой-то платок, скатал его комом и швырнул в обидчика. — В штанах они ходят под кафтанами длинными, оттого и видно.
Хитрован со смехом увернулся.
«Вот ведь, — подумал Афанасий, наблюдая за ними, еще прошлой ночью под смертью ходили. Злые, напуганные, голодные. А опасность миновала, солнышко пригрело — и расцвели. Зубоскалят».
— Корабль, корабль! — закричали с кормы.
Купцы враз замолчали, подобрались, вглядываясь в серый росчерк под белым пятнышком паруса. Михаил положил руку на рукоять сабли. Добрые люди или разбойники опять? Или местный князек, запросто способный покуражиться над беззащитными купцами? Или иная напасть?
— Варяги? — брякнул один из крестников.
При этом слове всем на плоту стало не по себе.
Историями о набегах витязей в рогатых шлемах до сих пор пугали непослушных детей.
— С чего это ты взял? — спросил Андрей, задремавший было в теньке, но теперь вскочивший на ноги и вместе со всеми оглядывающий корабль.
— Да вишь, фигура какая у него на носу, — ответил тот. — Змеюка, пасть раззявившая. От нее название их гадостное и пошло.
— Не похоже. Вишь, щитов по бортам нет, что воинов от стрел прикрывать должны. И вымпела на мачте нету. Это купцы новгородские. У самих, небось, поджилки трясутся по морям ходить, вот и строят корабли, с драккаров слизанные, чтоб таких олухов, как ты, отвадить.
— Хотелось бы верить, — буркнул Михаил.
Андрей посмотрел на него с прищуром: мол, зелен еще мне не верить.
Корабль меж тем приближался. Уже стали различимы резная голова со вставленными вместо глаз кусочками слюды, выплевывающая символический огонь, фигурки людей, копошащихся у мачты, и крест на парусе. Слава богу, православный.
Стремительно разрезая темные воды, корабль поравнялся с плотом. Вся его команда столпилась у одного борта, разглядывая плывущее по воде сооружение.
— Чего вылупились-то? — подбоченясь, вопросил их Хитрован. От пережитого испуга он стал злым и петушливым.
— Как тут не вылупиться, — ответил с корабля дородный плечистый мужик, по всему, владелец или главный наниматель. — Сколько лет с товаром хожу по землям разным, отродясь такого чуда чудного, дива дивного не видел.
— Ну, смотри, — разрешил Хитрован. — За просмотр денег не берут.
Мужик хмыкнул и пожал плечами, отойдя от борта.
— Э… погоди, — окликнул его Афанасий.
Тот замер, глядя на него через плечо.
— Прости друга нашего. Не ел давно, не спал две ночи, с татарами зарубался. Видать, умом со страху чуть повредился. Кидается на всех. — С этими словами Афанасий так наступил на ногу Хитровану, что тот скрючился от боли, забыв мерзкие слова, готовые вырваться из его горла.
Заслышав вежливое обращение, мужик повернулся к Афанасию, вопросительно поднял бровь.
— Купцы мы из Твери, в Ширван направлялись, да стали жертвой разбоя. Товар у нас покрали, вот идем к шаху ихнему Фарруху. Вызволять.
— Дело святое. Удачи вам желаю купеческой.
— А сам куда идешь?
— В Ширван, вестимо. Сейчас все туда идут.
— А может, возьмешь нас на борт да подвезешь хотя бы до Тарки?
— И рад бы, да не могу. Все товаром завалено, людей сажать некуда. Да и деньжат, — он внимательно осмотрел купцов, — судя по всему, у вас нету. Чем платить будете?
— Деньжат нету, то верно. А может, платьями возьмешь?
— Некуда мне платья девать, православные. Ничем помочь не могу.
— А может, на веревку нас подцепишь? — спросил Михаил.
— Это как?
— Сбросишь веревку за борт, привяжешь к корме, а мы ее тут у себя зацепим и пойдем за тобой, как плуг за лошадью. Ну, а когда придем, отдадим тебе все тряпки в благодарность. Вон у нас их сколько.
Афанасий вырвал из рук хитровановского племянника огромных размеров рубаху и показал на растяг.
— Эва!
Мужик хмыкнул, почесал бороду, покачал головой, усмехнулся и махнул рукой: а давайте, мол. К корме привязали канат, сбросили в воду. Один из племянников его выловил и закрепил за прочную доску. Поплыли.
Новгородский купец не удержался от проказы, велел-таки спустить весла. Корабль рванул вперед, увлекая за собой тверских купцов. Поначалу было боязно, на набегающей волне нос плота задирало вверх. Колеса арбы крутились со скрипом. Все на ней ходило ходуном. Но постепенно привыкли. Успокоились, разлеглись на палубе. Даже умудрились поспать ночью, хотя многим было не по себе.
К тому времени, как дошли до моря, в эту пору удивительно спокойного, успели перезнакомиться. С купцом, прозывавшимся Василий сын Александров, и племянником его, угрюмым мужиком, бывшим десятником городской дружины, тверичи как-то не сошлись. Потому старшие держались особняком. А вот племянники и крестники сбились на носу, перекрикиваясь с такими же юнцами с корабля о житье-бытье.
От них тверские купцы узнали, что на границах с княжеством Московским опять неспокойно. Иван Васильевич, князь московский, окончательно подминает под себя Новгород и Ярославль, мутит удельных князей и бояр, переманивает их на свою сторону. А Михаил ищет союза с польским королем Казимиром.
— Не к добру это, — горько покачал головой Андрей. — Если Михаил с Казимиром задружатся, не простит его Иван. Война будет. Сеча великая.
— Да обойдется авось, — потянулся Хитрован с деланной ленцой. — Сколько уже козней да войн открытых случалось, а стоит Тверь-матушка.
— Раньше-то войны были один на один. Князь на князя, дружина на дружину. А теперь, вон, гляди, как объединяются все. Дружат друг супротив друга. Ежели не одна Москва, а еще и Ярославль с Новгородом Великим навалятся, да Ростов им подмогнет, не устоять.
— Возвращаться надо скорее, к жене, к детушкам. А то мало ли…
— То-то ты за них один перед войском Ивана встанешь?
— И встану, чего терять? А ты не встанешь?
— А я думаю, может, продать все да уехать в Ширван, пока все не успокоилось, а то и насовсем. Или в Ливонию. Или в другое место, потише.
— Потише? Да где ты его возьмешь, потише-то? — спросил Афанасий. — Куда ни плюнь, война кругом. С Ордой по всем границам того и гляди полыхнет. Гишпанцы с маврами рубятся. Бритты с франками сто лет воевали, не так давно закончили. Теперь у Ганзейского союза с бриттами неприятности выходят, скоро воевать начнут, тогда плакала твоя Ливония. Османы Константинополь взяли, оплот веры православной, и столицу там устроили. У персов вообще не пойми что творится, кто кого завоевал, кто где хан. Разве что Индия… Да и то, хорасанцы половину уже к рукам прибрали, говорят, и дальше движутся.
При словах об Индии Михаил, пребывавший в задумчивости, вскинулся. Хотел что-то сказать, да передумал. Снова затих, ковыряя пальцем доски, из которых был сколочен настил. Афанасий хотел было расспросить друга о кручине, да не успел.
— Земля! Земля! — донеслось сверху.
Впередсмотрящий горностаем соскользнул с мачты и побежал по кораблю, размахивая шапкой:
— Земля!
Событие было действительно великое. Это по реке, когда берега видно, плавать сподручно, а в море открытом, когда вода кругом, боязно. Вдруг заплутаешь и будешь кружить, пока запасы не выйдут. Или прибьет к землям неведомым, где не то что люди дикие — чудовища водятся.
Постепенно из морской глади выступили пики заснеженных гор с шапками облаков на них. Узкая полоска берега. Тонкие, как иглы, минареты, пузатые купола мечетей, городские стены и причалы с множеством кораблей.
— Батюшки, да это ж мы до самого Дербенту дошли! — ахнул кто-то из молодых.
— Купцу Василию Александрову благодарными надо быть, да и Богу поклониться, что так все обустроил, — наставительно поднял палец Андрей. — Но прав ты, Дербент.
— Эй, на телеге! — донеслось с корабля. — Вас к главному причалу подвозить али на бережку в кустиках высадить?
— Не тати мы ночные, чтоб по кустикам прятаться, — со смехом ответил Михаил.
— Но лучше все-таки не к самому причалу, а туда, вон, где лодки на берег вытащены, — сказал Афанасий. — А то тяжеленько будет нам телегу из воды тянуть.
— Как знаете! — улыбнулся Василий. — Ну, счастливо вам!
— Эй, а тряпки-то?
— Себе оставьте, — донеслось с корабля. — Вам нужнее будут.
— Спасибо, люди добрые, — прокричал Афанасий вслед удаляющемуся кораблю.
Корабль вошел в дербентскую гавань. Сбросив парус, на веслах вырулил к причалу и, гася набранную скорость, впритирку к другим бортам встал на свободное место.
Тверичи же своим ходом погребли. Окрестные жители и купцы с других судов высыпали на пристань смотреть, как дюжина оборванных, грязных, заросших бородами мужиков выталкивает из воды на берег полную женского тряпья арбу. Шуточкам и подначкам не было конца.
— А хорошо, Афоня, что ты эту телегу увел, а не другую, потяжелее, — прохрипел Михаил, плечом упираясь в огромное колесо.
— Да как ты ее вообще с места сдвинул? — подивился Хитрован, мотая головой, чтоб вытрясти попавшую в уши воду.
— Катить там было под гору. Но на самом деле это я со страху, — ответил Афанасий, подседая под задок, чтоб арба не съехала обратно и не отобрала с трудом отвоеванные у моря аршины. — Я, как за оглобли взялся, так такая волна на меня накатила, что мог бы и самую большую, о шести колесах, уволочь.
— Слава богу, не уволок, а то полегли б тут под ней все, — усмехнулся Михаил. — Уф, тяжелая, зараза!
Наконец они вытянули арбу на сухое место и в первый раз за несколько дней присели на твердую землю. Закрепили арбу оглоблями на земле, расселись вокруг, отдыхая. Солнце жарило так, что одежда высыхала прямо на глазах, спекаясь в каменной твердости корку поверх кожи.
Поразмыслив, решили, прежде чем приступать к делам, откатить арбу на базар, благо первые ряды начинались сразу за портовыми сараями. Продать татарскую рухлядь за сколько можно и справить себе новую одежку. Пусть недорогую, зато чистую да целую. Нехорошо в гости ходить, когда срам наружу.
Местный люд подивился на впрягшихся в большую арбу оборванцев, но недолго. Дербент — город из древнейших в мире, его улицы повидали и не такое. Стражники хотели подойти, разобраться, кто, откуда, но, увидев бедственный вид путников, отстали. Блюсти порядок было жарко и лень, а мзды с таких нищебродов не получишь.
Одежда татарская, разномастная да запачканная, была никому не нужна, зато на арбу спрос оказался немалым.
Не знавший местных языков Хитрован через доку Михаила стал с упоением торговаться и поднял такую цену, о которой другие и помыслить не могли. Сбыв арбу и дав в придачу все тряпки черноглазому, судя по повадкам, купчику-армянину, они отправились в одежный ряд. Дабы не тратить лишнего, купили все в одной лавке, на окраине. Получилось без особого разнообразия: местной выделки сандалии, серые штаны из некрашеной холстины да белые рубахи до колен, с ременным под вязом. Различались они только вышитым рисунком по вороту и рукавам.
Купцы взяли себе с рисунками погуще да побольше. Крестникам и племянникам выделили с тоненьким, в одну нить, или совсем без оного. Пусть с младых ногтей учатся старших уважать. Чтоб не ходить с босой головой, каждому приобрели по дешевой тюбетейке с татарским узором, на большее тратиться пожалели. Кое-как запихали под них отросшие патлы.
На оставшееся зашли в ближайшую чайхану. Рассевшись на ковриках, заказали казан плова, фруктов заморских, среди коих виноград, который в Твери днем с огнем сыскать было трудно, да чаю зеленого. До него Михаил оказался большой охотник, а остальным было все равно.
Вина и сластей решили не брать. Первое было кислое, а вторые настолько сладкие, что после них долго хотелось плеваться. Чтоб не лазать пальцами в общий котел, попросили тарелок и ложек. Хозяин покачал головой и, отгоняя от потного загривка мух, ушел за ширму. Вернувшись, принес деревянные кругляшки и гладко обструганные дощечки.
Набрав себе чуть риса и выкопав из-под него большие куски баранины, оголодавшие купцы принялись поглощать их, почти не жуя. Наконец, томные, со вздувшимися от сытости животами, отвалились на подушки, держа в руках пиалы с зеленым чаем, с непривычки противным, но очень помогающим на местной жаре.
— Ну, что? — спросил Андрей, когда мясо в казане закончилось, а последнее волокно было выковыряно из зубов, рассмотрено и отправлено обратно в рот. — Пора в Шемаху собираться, к шаху?
— Не надо в Шемаху, — сказал Михаил, с хлюпаньем втягивая в себя горячий чай.
— Как не надо? — удивился Хитрован.
— А так, — улыбнулся Михаил, довольный произведенным впечатлением. — Пока вы по базару шлялись, я нужных людей порасспросил. И знаете, что выведал?
— Да говори уж, не томи! — сказал Афанасий, которого еще в детстве сильно раздражала таинственность, которую иногда напускал на себя Михаил.
— Здесь Ширван-шах. Приезжал по нужде да остался. И Василий Панин тут. Чего ему в Шемаху с посольством тащиться, ежели шах сам приехал?
— Так что, прямо к шаху пойдем? — спросил кто-то из племянников, сыто рыгнув.
— Мал ты еще прямо к шаху ходить, — щелкнул его по носу Хитрован. — Сначала надо бы к послу московскому наведаться.
— Ох, не нравится мне это, — покачал головой Андрей. — Слыхали, что люди с корабля сказывали? Чуть не война скоро.
— Мало ли что купцы говорят? Вон Михаила послушать… — усмехнулся Хитрован.
— Не надо напраслину возводить, — ответил тот, обиженно сжав губы в ниточку. — Я если и присочиняю чего, так безобидно, чтоб другим веселее было. А про побоище сочинять не стану.
— Ладно, Мишка, — положил ему на плечо руку Афанасий. — Не про тебя он, а как бы вообще.
— Ну и пусть говорит вообще, а не мое имя поминает.
— Извини, Михаил, если обидел, — склонил голову Хитрован, было видно, что повинная далась ему с трудом. — Не со зла я.
— Да ладно, — махнул рукой тут же остывший Михаил. — Пустое.
— А про дело что скажешь?
— Мыслю я, к послу наперво. Подарков шаху у нас нет, одежа простая, от сохи. Не будет к нам уважения. А если мы за послом придем, который уже и золота, и парчи, и кречетов хану вручал, да в шубе собольей ходит, примут не так. У них тут все просто — чем пузо больше наел и чем гуще золотом увешался, тем шибче тебя уважают.
Афанасий кивнул, соглашаясь.
— Можно подумать, у нас не так, — сварливо заметил Хитрован, которого часто корили за худобу.
— Ладно, не о том мы сейчас. Чего заедаться по каждому поводу? Давайте лучше с челобитной дело решать. Денег-то на один раз поесть осталось, — взял бразды правления в свои руки Афанасий. — Так к послу или к шаху?
— К послу. К послу хотим! — раздались голоса.
Оно и понятно, людям было боязно. О шахах сказывали разное, но хорошее редко. Истории о том, как отрубают головы, варят и бросают диким зверям на растерзание, частенько рассказывались на купеческих стругах.
— Что ж, пойдемте к послу, — подытожил Афанасий.
— Только вот что. Давайте не будем говорить, что тверичи мы, — предложил Хитрован. — Кто его, посла Василия, знает, как он к нам отнесется теперь?
— Хорошо, давайте так — станем говорить, что из разных мест Руси-матушки, а то и умолчим о городе своем, если не спросят.
Они поднялись. Хитрован отсчитал чайханщику медяков из общей казны, горько вздохнув, затянул потуже опустевшую мошну, и они тронулись.
Дербент вырос на месте старинной деревушки, и его история читалась на стенах, как в открытой книге. Сначала на месте землянок построили глинобитные дома, иногда просто обкладывая смешанной с соломой глиной старый каркас. От этого фасады многих домов получались скругленными, выпирая на улицы сытыми животами. А над образовавшимися нишами были сделаны соломенные навесы от солнца, в тени которых мог передохнуть каждый.
Ближе к центру, где жили горожане побогаче, над домами надстраивали верхние этажи из песчаника, а кое-где и из дерева, что в этих безлесных краях считалось особым шиком. Окон же в стенах не делали, чтоб солнце не нагревало внутренние помещения до печного жара. Если какие окна все же имелись, то выходили они в узкие дворы-колодцы, в которые солнце не могло проникнуть никак. Еще ближе к центру дома возносились уже на высоту трех-четырех этажей, сохраняя слепоту фасадов. Растительности практически не было, чахлые стебельки, сумевшие пробиться сквозь утоптанную в камень землю улиц, сгорали на жаре.
Мастерских почти не было. Редкие ремесленники делали на продажу какие-то местные талисманы и обереги. Зато торговли было хоть отбавляй. Находящийся на перекрестке торговых путей, город ею даже не жил, а дышал.
Многочисленные лавки показывали свой товар сквозь окна без стекол. На каждом перекрестке к купцам приставали зазывалы, хватая за рукава и подолы. Муравьи-носильщики тащили из порта и в порт разномастные тюки, бочки и короба. Водоносы и продавцы пахлавы нахваливали свой товар. Босоногие мальчишки пытались втюхать какую-то ерунду. Один малец лет пяти или шести несколько кварталов тащился за купцами, умоляя их купить дохлую крысу, которую он волок за собой на веревке. Сердобольному Андрею пришлось отвесить мальчонке подзатыльник, чтоб не вводил в искушение расстаться с последними грошами. Гвалт стоял невообразимый.
В центре города, венчая нищету и великолепие старого города, высился дворец — резиденция шаха — с высокой белокаменной стеной, с узкими высокими башнями, похожими на минареты, и собственно минаретами, держащими на своих высоких иглах голубое небо. Но купцов пока интересовал не дворец, а небольшой двухэтажный особняк рядом за высоким каменным забором, отведенный московскому посланцу Василию Панину.
Вытянувшаяся гуськом процессия купцов сбилась в кучку перед высокими деревянными воротами, обитыми бронзой. Михаил подошел, поводил пальцем по квадратным шляпкам гвоздей, коими были приколочены металлические полоски, и решительно взялся за кольцо. Ударил им в бронзовую дощечку. Подождал. Никакого ответа. Он снова взялся за кольцо и ударил еще несколько раз, сильнее. Молчание. Тогда он загрохотал снова, с барабанной скоростью, подкрепляя грохот ударами ног. Правда, сандалия — не сапог с окованным железом носом, но выходило все равно довольно громко. Ответом на его стук была гробовая тишина за воротами.
В головы купцам полезли нехорошие мысли. А вдруг Василий уехал? А вдруг Михаил перепутал дом, а вдруг… А вдруг… Иные стали косо поглядывать на Михаила. Тот поежился под их хмурыми взглядами, снова приступил к воротам и замолотил с новой силой. Остальные бросились ему помогать.
Наконец за воротами послышалось какое-то движение. Купцы с замиранием сердца слушали непонятные стуки и скрипы. Наконец над стеной появилось румяное чистое лицо с пухлыми щеками. Щеки эти двигались, свидетельствуя, что лицо энергично жевало какую-то еду. Дожевав, поковырявшись пальцем в зубах и рыгнув, лицо наконец заговорило:
— Ну, чего грохочем?
— Так не открывает никто, вот и грохочем, — ответил за всех Михаил.
— Русские никак? — без удивления произнесло лицо. — Из какого княжества будете?
— Из разных, — выступил вперед Хитрован, отстраняя Михаила. — Кто из Ростова, кто из Ярославля… Как есть из разных.
— А приперлись чего?
— Хотим Василию-послу челом ударить, чтоб за нас постоял, — Михаил снова выступил вперед.
— С чего б ему за интересы всяких ободранцев стоять? — спросило лицо.
— Про то мы ему сами доложим, — не выдержал Афанасий, распознав в допросителе мелкую привратную вошь, сполна наслаждающуюся неожиданно свалившейся возможностью показать власть. — Ворота открывай.
— Не велено никого пускать. — Самодовольная улыбка сползла с розового лица. — Сначала доложить надобно.
— Так иди докладывай.
Лицо исчезло. За воротами снова послышались шум и скрипение, словно оттаскивали лестницу.
— Зря ты с ним так, Афоня, — покачал головой Михаил. — Он теперь полчаса ходить будет.
— Ладно хоть пошел, а то замучил бы нас вопросами, ирод, — вздохнул Афанасий, поискал глазами, куда бы присесть, и не нашел.
Купцам пришлось минут двадцать переминаться на ногах под палящим солнцем, прежде чем за воротами грохнул, выходя из ушка, кованый запор и со скрипом поехала в сторону тяжелая створка.
Торговые люди по одному протиснулись в узкую щель и предстали пред круглощеким детиной. Как и предполагал Афанасий, он оказался всего-навсего стражником. Пухлым, дряблым, с развязными манерами, в кафтане, надетом прямо на голое тело. Сытый живот качался при ходьбе и в светелку входил задолго до своего владельца. Жирная рука вяло сжимала топорик, казавшийся в ней маленьким и совсем не грозным.
По всему видать, из дворянских детей, коим не нашлось теплого местечка на родине. Или начудил чего и богатые родители отправили с посольством в дальние края, от мести обиженных.
Двор посольства был небольшой, шагов двадцать на двадцать. Ровно пополам его пересекала дорога, ведущая прямо к крыльцу. По сторонам две клумбы под чахлыми деревцами. А посреди, в выложенной плиткой чаше, веселый ключ, вода из которого не давала умереть ни растительности, ни жившим в тереме людям. «Тут, за высокой стеной да с собственной водой, нешуточную осаду можно выдержать», — подумалось Афанасию. Наверное, когда-то это имение знатному боярину принадлежало, да проштрафился он перед шахом, головы лишился. Вот и отдали дом под посольство, чтоб зря не пустовал…
Размышления его прервал человек, появившийся на крыльце. Маленький, пухлый, в дорогом халате на покатых плечах и алых шароварах. Борода по ветру, стрижка под горшок. Набухшие жиром щечки, румяные как яблоки. А глаза маленькие и колючие, будто сверлят.
Человек раскинул руки, словно намереваясь обнять всех купцов разом, и засеменил к ним на коротких ножках. За его спиной незаметной мышью возник востроносый дьяк.
— Ай, здравствуйте, гости дорогие! Долго ли, коротко добирались? С чем пожаловали? — закричал он издалека, прямо-таки излучая радушие.
— Вишь, как гостей надо встречать, — сказал Афанасий, щелкнув оторопевшего привратника по лбу. — А ты — не велено, не велено.
Парень пошатнулся, щелчок у кузнеца получился знатный.
— Здравствуй и ты, добрый человек. Кто сам будешь? Не Василий ли Панин, посол московский? — спросил Михаил, больше для проформы.
— Он самый, — ответил коротконогий человек. — А вы откель?
Купцы, не сговариваясь, отвесили поясной поклон.
— Люди мы торговые, из разных мест, — начал Михаил, за его спиной Хитрован одобрительно хмыкнул. — Претерпели…
— Да погодите, чего на дороге стоять? В палаты проходите. Сейчас вам поесть соберем, — спохватился посол, — да ладком все обсудим.
Через темные сени с высоким потолком они прошли в горницу с узкими окнами. Чинно расселись за столом, на котором, словно по мановению волшебной палочки, появились разные заморские блюда, коим и названия-то никто не знал.
— Эх, зря чайханщику денег отвалили, — прошептал на ухо Афанасию Михаил.
— Так знать бы, что так привечать будут.
— Хитровану спасибо скажи. Это он нас против Панина настраивал.
— Да чего уж, — махнул рукой отходчивый Афанасий. — Новая еда лишней не будет.
— Точно не будет, — расслышал его посол Василий. — Угощайтесь, гости дорогие, чем Бог послал.
Купцы были сыты, но многолетняя привычка к лишениям не позволяла запросто отказаться от еды. В горнице послышались хруст, чавканье и сочное прихлебывание из чашек. Молодежь же все больше налегала на сладкое, которого было тут в изобилии. Пахлава, шербет, асфур, кольушкор, мабрума, муссаляс… Посол и сам, видать, был сладкоежкой.
Подождав, пока гости немного насытятся, он перешел к делу.
— Ну, наелись, гости дорогие? — спросил посол.
Купцы закивали с набитыми ртами.
— Теперича рассказывайте, что случилось.
Речь повел Михаил:
— Шли мы с товаром в Ширван. Да напали на нас по дороге татаре…
— Татаре? — удивленно поднял вверх брови Василий.
— Татаре, да. На суденышках утлых на наш корабль как поперли! Но мы их перетопили легко, хотя и запас пороховой растратили весь, и нескольких человек убитыми потеряли.
— Богатырский поступок, — заметил Василий.
Михаил зарделся, как девица, и продолжил:
— И тут увидали мы галеру венецианскую…
— Галеру? Венецианскую? — Брови посла снова взлетели на лоб.
— Да, только не италийцы в ней были, а кайтаки, земли коих под рукой Ширван-шаха находятся.
— Откуда ж они галеру взяли, горцы сухопутные?
— То нам неведомо, — ответил Михаил. — Только галерой той они нам пробили борт да весь товар повытаскали. Да людей наших, которые за борт упали, забрали в полон.
— И чего ж вы хотите от Ширван-шаха? — спросил Василий.
— Хотим, чтоб подданным своим он распоряжение дал товар наш вернуть да деньгой струг оплатил и товар, коего недосчитаемся.
— И с этим пришли вы ко мне?
— А к кому ж нам еще идти? Людей православных тут раз-два и обчелся. А таких, чтоб вес имели, почитай, только ты, — польстил Михаил.
На этот раз девицей зарделся посол.
— Непроста задача, ох непроста. Но что делать? Пойду собираться, тем более, что шах меня к себе все равно звал отужинать. Вот как раз к ужину и поспею. За столом-то такие дела обсуждать сподручнее. Я шаха подготовлю, обскажу ему все, как есть, а вы уж с утра заявитесь да расскажете ему о своих бедах жалостливо. Авось смилостивится. О ночлеге не волнуйтесь. Ежели я дотемна не вернусь, то устроят вам и где лечь, и чем укрыться. А вернусь — сам помогу.
Он открыл скрипкую дверь и вышел в сени. Под ноги послу серой тенью кинулся дьяк. Зашептал на ухо:
— Ох, врут они, Васенька. Ох, врут.
— То мне ведомо. Тверские они все до одного. И лазутчики мне о том докладывали, и по выговору чую. Непонятно только, прикидываются зачем, — вполголоса ответил Василий.
— Погубить тебя хотят, — горячо зашептал дьяк. — Не иначе.
— Погубить?
— Убивать, конечно, не станут, не то самим им головы не сносить, не здесь, в Ширване, так там, но не с добром они пришли точно. И байки плетут зачем-то про галеру эту…
— Про ту галеру я сам слыхивал. То не байки. Но вот чтоб от татар на Волге отбиться одинокому кораблю, то вряд ли. Ох, нехорошее грядет. А может, они по тайному поручению? От Василия Холмского али Данилы Щени? Вдруг они тех купцов к ширванскому шаху с заданием послали каким.
— Может, тебя в его глазах хотят опорочить? — спросил дьяк.
— Не так просто меня в глазах шаха опорочить — задружились мы крепко.
— Не лукавь, Василий. Хотя бы себе. Знаешь сам, как человек на напраслину о других падок.
— То верно, — нахмурился посол. — Ну да ладно, напраслину и мы возводить умеем. Пожалеют еще, что с Василием Паниным связались. — Он поднес к носу дьяка костистый, волосатый кулак, совсем не вязавшийся с его немного дурашливым обликом.
— Ту уж побереги себя, батюшка, а то как же мы без тебя…
— Ладно, не причитай, — оборвал его Василий. — Не из таких передряг выбирались.
— Дай Бог, — поклонился дьяк и перекрестился. — Дай Бог!
— Все, поеду я. А ты в горницу иди да разговоры послушай, авось выпьют винца да сболтнут чего. Потом доложишь.
Дьяк кивнул и скрылся за дверью.
Купцы окончательно разомлели от жары и сытости. Разговор тянулся вяло и все больше сводился к добродушным нападкам на Хитрована.
— Эх, Митроха, чуть ты нам всю малину не изгадил, — пробасил Андрей. — На такого хорошего человека напраслину возвел.
— Да я чего, я ж ничего… — отмахнулся Хитрован.
— Да он вообще идти не хотел, — припомнил Михаил.
— А еще сказывал: надо таиться. Не открываться, кто и откеда, — добавил Афанасий.
— Ну сказывал. Ну с кем не бывает? — бурчал Хитрован. — Кто в жизни ошибок не допускал? Ну-ка покажите?
— Могла твоя ошибка нам и ночлега, и крова, и товара стоить, — пробасил Андрей.
— Ты погоди, мы товара обратно еще не получили, — урезонил его Афанасий.
— Не доверяешь Василию-послу? — напрягся и посуровел лицом Михаил.
— Да как московскому доверять, — снова заиграл в свою дуду Хитрован.
— Хватит вам уже! — Афанасий громыхнул по столу чеканным кубком так, что кто-то из племянников поперхнулся и закашлялся. — Развели тут бабьи разговоры. Дождемся возвращения посла, тогда и посмотрим, кто прав был, а кто в людях ничего не понимает.
Василий меж тем чинно и торжественно направлялся в дворец шаха. На плечах его был парчовый халат, расшитый золотом. На голове — шапка с жемчугами по ободу. Норовистый арабский скакун гарцевал под неумелым наездником, едва достающим ногой до стремени. Два оруженосца в посольских кафтанах, надетых прямо на голое тело и застегнутых наглухо, то и дело повисали на недоуздке. По правде говоря, Василию проще было б дойти до шаха пешком, не надевая богатых одежд, в которых он потел нещадно, но надо было держать лицо.
Ворота дворца распахнулись еще до того, как посол к ним подъехал. Дорогого гостя, успевшего сильно сдружиться с шахом, здесь знали и привечали особо. Быстрые в движениях служители приняли повод, помогли грузному Василию сползти с седла и, обмахивая перьевыми веерами, повели в шахские покои. Оруженосцам дали испить воды и проводили в тень, стараясь не смотреть, как они почесываются под кафтанами. Отвели в тень и коня. Поддерживаемый под локти, Василий поднялся по крутой лестнице и оказался в большом зале без окон. Солнечные лучи проникали сюда через небольшие отверстия в потолке и упирались в пол, образуя на нем странный, но осмысленный рисунок. Василий прошел через зал, стараясь не наступать на солнечных зайчиков, чтоб не нарушить световой гармонии.
Тут большая часть сопровождавших его отстала. Последовали за ним только широкоплечий юноша, перетянутый в талии поясом так, что напоминал песочные часы, и престарелый слуга, меланхолично помахивавший опахалом. Юноша распахнул дверь и пропустил посла. Тот вошел в короткий коридор, свод которого подпирали колонны. Возле каждой был расстелен коврик, на котором сидел воин в легкой кольчуге. Все одинаково одетые, с одинаковыми ниточками усов над верхней губой. С обнаженными саблями на коленях. Позы их были расслабленны, но то была расслабленность тигра, а не улитки. Тут его оставил и юноша.
Обмахиваемый веером Василий миновал двух дюжих стражников в чалмах и безрукавках на голое тело, с обнаженными персидскими саблями на плечах. Сквозь целиком откованные из меди, начищенные до золотого блеска двери он попал в большой зал, центр которого занимал длинный стол, покрытый скатертью, некогда белоснежной, но уже несшей на себе следы грязных пальцев — так для утирания и была постелена. Некоторые из сидевших за столом визирей, правда, утирались по старинке о чалму и одежду, но за это можно было сурово поплатиться — Ширван-шах железной рукой прививал в своем государстве чистоту и порядок.
На скатерти громоздились яства, коих в своей жизни видал мало кто из подданных шаха, не говоря уж о том, чтоб попробовать.
Сам шах, стройный, не старый еще мужчина с ухоженной бородкой и жгучим взглядом черных глаз, восседал во главе стола. Лениво развалясь в мягком кресле, он тонкими пальцами изредка отщипывал виноградину от большой грозди. Внимательно осмотрев со всех сторон, отправлял янтарную ягоду в рот и долго, с наслаждением ее пережевывал. Пышность дворца научила его ценить простые житейские радости.
Василий к пирам с сильными мира сего был привычен, поэтому вошел в зал тихонько и скромно втиснулся между двумя визирями. Напустив на себя грустный вид, потянулся за наливным яблочком. Надкусил. Не доев, положил на стол. Серебряной вилкой с затупленными концами подцепил ломтик бастурмы, пожевал с отсутствующим видом, проглотил.
Меж тем слуги начали разносить бешбармак, который подавался по частям и в строгой последовательности. Сначала жаш шорпо — крепкий бульон, приправленный горным луком, затем куйрук-боор — печень и курдючное сало, нарезанные небольшими ломтиками и приправленные специальным соусом, затем кабырга — ребра с толстым слоем мяса и сала. Затем каждому гостю поднесли устукан, имеющий свое значение и распределяемый в зависимости от возраста гостя, богатства и степени почетности. Наконец на большом блюде принесли сам бешбармак — мелко накрошенное мясо, смешанное с лапшой и луковым соусом.
Василий, отщипнув от каждого блюда по маленькому кусочку, незаметно для окружающих сглотнул слюни. Он был большим любителем кабырги. Но ради дела пришлось терпеть, и терпение его было вознаграждено.
Шах заметил его кручину и спросил на фарси:
— Что невесел, посол? Что не ешь? Или наше угощение не по вкусу?
— Стол твой роскошен, шах, — ответил Василий. — А грущу я оттого, что единоверцы мои пришли. — Посол деланно вздохнул.
— Так почему ж ты печалишься? Радоваться надо, — приподнял тщательно выщипанную и напомаженную бровь шах.
— Нет для радости повода, — снова вздохнул Василий. — Худые то люди, недобрые.
— Так выгони их, — предложил шах.
— Не могу, они в отместку сочинят на меня моему правителю лестное письмо. А он тогда сильно осерчает и может даже голову мне отсечь.
— Так хочешь, я им отсеку? — предложил шах.
— Тогда слух пойдет, что я не заступился за соплеменников, опять меня виноватить будут. Пропал я совсем. — Василий схватился за голову и чуть не треснулся ею об стол.
Шах был разумным и трезвым человеком, но в то же время кровь от крови, плоть от плоти Востока, где изъясняться было принято вычурно, а досаду и радость выставлять напоказ.
— Иди сюда. — Шах поманил Василия пальцем. — Садись рядом. Расскажи, что за люди и зачем в наши края пожаловали?
— Хитрые они люди, мошенники. Придумали дело такое: сказываются купцами, коих ограбили от города вдалеке, на самой границе владения, чтоб проверить было тяжелее. Потом приходят к правителю и челом бьют, мол, напали люди твои на нас, покрали товар да лодку утопили или верблюдов забрали. Возмести, мол, убыток.
— И что, многие попадаются на их уловки? — спросил шах, меж бровей которого залегла суровая складка.
— Не все, но самые добрые, мягкосердечные и великодушные правители, отзывчивые к горю людскому, — запричитал посол.
— Пользуются, значит, доверием?
— Ой пользуются.
— Тогда тем более следует головы отрубить, или сварить в масле, или содрать с живых кожу и… — Голос шаха, набирая силу, птицей взлетел к потолку.
Визири за столом испуганно втянули головы в плечи.
— Что ты, что ты, батюшка, не губи! — замахал руками Василий. Он с удовольствием избавился бы от нежданных гостей, но брать на душу грех убийства тоже не хотел. — Не надо их убивать. Спровадь только подальше от своих земель, хоть куда. И повелитель мой, — добавил Василий, видя колебания шаха, — будет восхищен твоим милосердием и справедливостью.
— Что ж, ладно, скажу людям своим, чтоб их погнали взашей из Ширвана.
Василий облегченно выдохнул и украдкой перекрестил под скатертью пуп.
— Хотя нет. Хочу взглянуть на этих мошенников. Пришли их ко мне.
Посол глубоко, насколько позволяло пространство за столом, поклонился, дабы никто не увидел, как гримаса разочарования исказила его лицо. Когда же Василий выпрямился, он вновь выглядел как сама любезность. Многие принимали эту маску за чистую монету, а потом оканчивали свои дни на дыбе или плахе.
— Что ж, хорошо. Когда прикажешь прислать их, шах?
— Сегодня… Нет, лучше завтра. Не хочу портить столь прекрасный день. Эй! — крикнул шах слугам. — Пригласите сюда музыкантов. — И снова повернулся к Василию: — А не хочешь ли сыграть партию в шахматы?
Василию совсем не хотелось играть, но разве можно отказывать шаху в такой невинной просьбе?
Купцы покончили с обедом и, не вставая из-за стола, принялись за ужин. Покончили и с ним. Наелись так, что и пуза из-за стола было не достать. Испросили у посольских кадок с водой, чтоб обмыться, но целиком не стали, ограничились обтиранием до пояса, справедливо предположив, что ночью все равно вспотеют по такой жаре. Устроились на веранде, в теньке, разморенные зноем и сытостью так, что даже разговаривать не хотелось.
Как-то сразу опустилась непроглядная южная ночь с яркими проколами звезд в бархатном небе. Застрекотали в опаленных солнцем кустах кузнечики. Вылезли на прогретую землю мыши, пауки, змеи и прочие гады. Посол так и не вернулся из шахского дворца, а спать хотелось неимоверно.
— Добрый человек, — окликнул Афанасий крутившегося неподалеку дьяка, — а поспать бы нам где…
— Так вон и комнату вам справили, — показал дьяк на дверь, ведущую в заднюю часть дома. — Ковры там. Подушек набросали. Окна без рам, но мы туда тончайший шелк повесили, чтоб мошка не летела. Ложитесь спать, гости дорогие, утро вечера мудренее.
— А посол что? — спросил Афанасий.
— Не вернулся еще, — пожал плечами дьяк. — Он у шаха часто подолгу засиживается. В шашки-шахматы, дорогие тавлеи золоченые с ним играет.
— Сдружились, значит?
— Да не то чтоб… Местные вельможи боятся у шаха выигрывать, нравом-то он крут, еще велит головы лишить. А Василий наш ничего, не боится. Соколом глядит. Оттого шах его и уважает, и с интересом относится.
— Понятно, — пробормотал Афанасий, которому не давало покоя какое-то нехорошее чувство.
«С обжорства, наверное, — подумал он, — авось пройдет к утру».
Он открыл дверь и вошел в комнату, где уже храпели его спутники, разметавшись на дорогих коврах. Стараясь не наступить им на руки и ноги, Афанасий лег и утонул в глубоком ворсе. Подтащил под голову набитую тончайшим пухом подушку, хотел подумать о чем-то, но забылся тяжелым сытым сном.
Разбудил его громкий голос Василия-посла, ворвавшийся в комнату с лучами рассветного солнца:
— Вставайте, вставайте, гости дорогие!
— Что, что такое? — спрашивали купцы сиплыми голосами, протирая кулаками слипшиеся очи.
— Умываться будем, причесываться — и к шаху. Выпросил я для вас времени, чтоб жалобку подать.
— Ай спасибо, Василий, радетель наш, — поклонился Андрей.
Другие купцы тоже закланялись, закрестились на иконы.
Послу отчего-то стало тревожно. А вдруг зря он вчера настроил шаха против этих людей, умеющих быть благодарными и безобидных на вид? Хотя так ли уж они безобидны? Часто так бывает, что злодеи да убийцы подсыльные выглядят сущими ангелами. А чуть зазеваешься — нож в спину.
«Все, — оборвал он поток темных дум. — Если эти купцы обычными прохожими или впрямь пострадавшими окажутся, отмолит он этот грех, а ну как нет? Второй жизни не будет, а расположения княжеского еще когда нового сыщешь? А своя рубашка ближе к телу, как ни крути».
Лицо посла отнюдь не выдавало его переживаний. Он был бодр и весел. Поторапливал купцов, отпуская на их счет безобидные шуточки и получая в ответ добродушные улыбки. Тверичи долго плескались в деревянных тазиках с прохладной водицей, набранной тут же в источнике. Детина, что не пускал их за ворота, принес одну большую тряпку, которой утерлись все, по старшинству. Дьяк, оказавшийся еще и брадобреем, бронзовыми ножницами подровнял отросшие за путешествие лохмы. Вычесал костяным гребнем особо крупные колтуны. Отступил на пару шагов, глядя на дело своих рук. Нахмурился. Крикнул детине:
— Эй, ты, сбегай-ка на кухню за горшком.
— Это зачем еще? — спросил Василий, жестом останавливая стражника.
— Как зачем? Смотри, заросли, аки лешаки. А мы сейчас им горшок на голову наденем и сострижем все, что оттуда вытарчивает. Лепые будут да красные.
— Хватит ужо, остынь, — оборвал его Василий. — К шаху пора, его ждать заставлять негоже.
Купцы, которым эти дела тоже поднадоели, согласно закивали головами. Разряженный в пух и прах Василий влез на коня и, тронув коленями его бока, поехал из растворившихся ворот. За ним, как утята малые, потянулись тверичи, а следом пристроились двое посольских, запахнув плотнее нагольные кафтаны.
Пройдя саженей тридцать, они достигли ворот шахского дворца. Предупрежденные заранее привратники распахнули створки. Караван чинно проследовал в ханский двор. Купцы старались вести себя сдержанно и головами не крутить, рты на бродивших вокруг павлинов не разевать. Но величие и богатство шахского двора изумляло. Ровно подстриженные кусты, увитые розами беседки, мраморные фонтаны, золотые статуи, мозаика бассейнов, в которых плескались диковинные рыбы.
— Богато живут, — пробормотал Хитрован. — Золотища-то сколько!
— Ты в палаты кремлевские бы сходил, что в Кремле московском, там этого золотища в разы поболе, — назидательно ответил ему Андрей.
— Тише вы, православные, — вполголоса урезонил их Афанасий. — Не на базаре.
Притихшие, вошли они в шахский дворец под бдительным оком стражей с обнаженными саблями. Похожий на песочные часы распорядитель провел их в узкую боковую дверь и растворился в царившем под сводами полумраке.
Купцы оказались в небольшой комнате. Вдоль стен на лавках устроились визири, чуть поодаль стояли воины, держа наготове опасно поблескивающие в темноте кинжалы.
А в дальнем конце возвышался трон с резной спинкой. На троне, чуть развалясь, сидел шах. Длинными тонкими пальцами он перебирал сушеные финики на золотом подносе, но в рот их не клал.
Купцы оглянулись, ища глазами посла Василия, но поняли, что тот незаметно отстал. Значит, надеяться придется лишь на самих себя. Афанасий, тряхнув расчесанными кудрями, вышел вперед.
— Здрав будь, шах Ширванский, — поклонился он в пояс. Никто, кроме Михаила, его слов не понял, но поклон повторили все. — Хотим просить у тебя…
— Почему не по титулу обращаешься? — прервал его шах.
— Прости, не знаю я титула твоего, из далеких мы земель…
— С просьбой пришел к владыке и даже титул его не узнал? — В голосе шаха послышались одновременно и насмешка, и угроза.
— Не было…
— Понял я, понял, — отмахнулся шах от оправданий, как от назойливой мухи. — Короче.
Афанасий смешался. Ему хотелось послать куда подальше спесивого шаха, что так неласково встречает путников, да еще и без всяких причин, но это означало бы подписать смертный приговор, причем не только себе, но и своим спутникам. Михаил, почувствовав его напряжение, подошел и встал с другом плечом к плечу.
— Пришли мы к тебе, шах, просить о милосердии, — с трудом подбирая слова, продолжил Афанасий.
— О милосердии? — Шах покачал головой. — Что же у вас случилось? Неужели заболел кто?
— Нет, все здоровы, слава богу, другая беда у нас. Неподалеку от Хаджи-Тархана подданные твои, что в кайтакских землях живут, корабль наш порушили и товар забрали. Коль в твоих землях разбой произошел, то кажется нам справедливым, если прикажешь товар вернуть да деньгу отдать за корабль потопленный. За постой денег просить не будем. Потом Василию спасибо скажем.
Шах вскочил на ноги, сел обратно. Лицо у него пошло красными пятнами, рот перекосился, а руки скрючились, как когти хищной птицы. Купцы в испуге отпрянули, визири вжались в стены.
Наконец шах взял себя в руки и смог говорить.
— Если никто не заболел и не умер, то беда поправимая, — процедил он сквозь зубы. — Но не я буду ее поправлять. То даже не моя земля была, к тамошнему хану вам нужно идти.
— Но ведь то кайтаки были.
— А на них написано было, что они кайтаки? — Шах успокоился, на тонких его губах вновь заиграла улыбка. — Совсем вы от горя обезумели.
Купцы понурились, им и без толмача стало ясно: правды они тут не доищутся.
— Шах, может, хоть денег на обратную дорогу дашь, а то мы, пока шли, поиздержались, — сказал Михаил.
— Я вас сюда не звал, сами пришли — сами и уходите. — Шах кинул в рот сладкий финик и отвернулся, давая понять, что разговор окончен.
Купцы взроптали. Стражники с обнаженными саблями придвинулись ближе.
