6
Вождь народа

На следующее утро с Шерманом Мак-Коем случилось то, чего за восемь лет работы в «Пирс-и-Пирсе» не было до сих пор ни разу: он не смог сосредоточиться. Обычно, как только он входил в зал ценных бумаг и в глаза ему ударял свет из окна во всю стену, а в уши обрушивался рев легиона молодых мужчин, воспламененных алчностью и жаждой успеха, — тотчас вся остальная его жизнь отодвигалась на задний план и мир сжимался до зеленых светящихся символов, бегущих по темным экранам компьютеров. Даже после того глупейшего телефонного звонка, когда утром он проснулся с мыслью, что жена теперь еще, пожалуй, оставит его и заберет с собой главное сокровище его жизни, дочурку Кэмпбелл, даже тогда он едва переступил порог зала операций с ценными бумагами, как словно по волшебству — рраз! и все существование свелось к французскому золотому займу и двадцатилетним облигациям федерального правительства. А сегодня у него в мозгу будто крутилась магнитофонная лента с двумя дорожками и механизм без конца перескакивал с одной на другую, а он ничего не мог с этим поделать.

«Ю. Фрэг. 10'1 96 102» Упали на целый пункт! Вчера тринадцатилетние облигации компании "Юнайтед Фрэгранососрокомв 1996 году упали со 103 до 102,5. А теперь до 102, и это дает 9,75% — а Шерман думает вот о чем.

Разве так уж несомненно, что «мерседес», когда она подала назад, задел человека? Ведь это могла быть та старая покрышка, или один из мусорных баков, или вообще что-нибудь еще. Он постарался припомнить, что он тогда ощутил. Чпок… Слабенький такой толчок. Тряхнуло совсем чуть-чуть. Могло быть что угодно. Но тут же он снова пал духом. Чему же еще быть, как не тому долговязому, щуплому юнцу? Шерман ясно представил себе молодое темнокожее лицо, приоткрытый в страхе рот… Еще не поздно заявить в полицию! Через тридцать шесть часов — сейчас уже все сорок… А что он им скажет? Мне кажется, что мы — то есть моя знакомая миссис Раскин и я — возможно… Возьми себя в руки, приятель, слышишь? Через сорок часов это уже будет не заявление о происшествии, а явка с повинной! Ты же Властитель Вселенной. И на пятидесятый этаж «Пирс-и-Пирса» попал не потому, что слаб в коленках. Эта счастливая мысль укрепила его дух, и он смог сконцентрировать внимание на экране.

По экрану бегут строчки цифр, словно выписываемые ядовито-зеленой кисточкой, бегут уже давно и преображаются на бегу прямо у него перед глазами, не доходя до сознания. Теперь он встрепенулся. "Юнайтед Фрэграно упали до 101 7/8, что означало прибыль почти в 10%.

Что-то не так? Но он только вчера проверял в Аналитическом отделе, «Юнайтед Фрэгранс» были в полном порядке, твердо шли по первому разряду. Сейчас ему надо узнать только одно: нет ли сообщения в «Сити лайт»?

Газета лежит и тлеет у его ног. В утренних — ни в «Таймс», ни в «Пост», ни в «Дейли ньюс» — ничего не было, он их просмотрел в такси по дороге. Но первый выпуск «Сити лайт» появляется после 10 часов, эта газета дневная. Поэтому двадцать минут назад он дал чистильщику сапог Феликсу пять долларов, чтобы он спустился и принес ему номер «Сити лайт». А прочитать все равно нельзя. Нельзя даже, чтобы кто-нибудь увидел газету, пусть и сложенную, у него на столе. У кого-нибудь, но только не у него. Тем более после того как он отчитал молодого сеньора Аргуэльо. Вот почему газета лежит под столом, на полу, и тлеет у его ног. Она тлеет, а он полыхает. Сгорает от желания развернуть и удостовериться… прямо сейчас… и наплевать, пусть видят… Но это, конечно, бессмыслица. И вообще, какая разница, прочтет ли он ее сейчас или шестью часами позже? Что изменится? Почти ничего, можно сказать. Почти ничего. Но он все сгорал и сгорал, покуда это не стало уже совершенно невыносимо.

Дьявол! Все-таки что происходит с тринадцатилетними облигациями «Юнайтед Фрэгранс»? Опять поднялись до 102! Другие покупщики углядели открывающиеся возможности. Действовать немедленно! Он набрал номер Оскара Сьюдера в Кливленде, ответил его правая рука Фрэнк… Фрэнк.. Как его фамилия?.. Фрэнк-бублик…

— Фрэнк? Шерман Мак-Кой из «Пирс-и-Пирса». Передайте Оскару, что я могу предложить, если его интересует, десятипроцентные «Юнайтед Фрэгранс» до девяносто шестого с прибылью в 9,75. Но они идут вверх.

— Минутку.

Очень скоро электронный бублик снова ожил:

— Оскар возьмет три.

— О'кей. Заметано. Три миллиона десятипроцентных «Юнайтед Фрэгранс» до девяносто шестого.

— Точно так.

— Спасибо, Фрэнк, и мои наилучшие Оскару. Да, и скажите ему, я скоро с ним снова свяжусь насчет «жискара». Франк низковато стоит, но это несложно хеджировать. Словом, я с ним поговорю.

— Передам, — отвечает электронный бублик в Кливленде.

Но еще до того как Шерман кончил выписывать заявку на ордер и отнес своей помощнице Мюриел для оформления, он уже думал: может, посоветоваться с адвокатом? Позвонить Фредди Баттону? Но Фредди слишком близкий знакомый, он ведь работает в «Данинг-Спонджете». Когда-то Шермана свел с Фредди Баттоном отец — что если он проболтается Льву? Ну уж нет. А вдруг? Фредди считает себя другом семьи. Знаком с Джуди, всегда справляется про Кэмпбелл, когда случается болтать с Шерманом, хотя он, по-видимому, гомосексуал. Ну и что? Гомосексуалисты вполне могут любить детей. У него и свои дети есть. Хотя, конечно, это еще ничего не доказывает… Господи! Ну какая разница? При чем тут Фредди Баттон и его сексуальные наклонности? Нашел о чем думать. Фредди Баттон. Хорош он будет, если выложит все Фредди и окажется, что это ложная тревога… А так оно, по всей вероятности, и есть. Два молодчика попытались ограбить его и Марию и получили по заслугам. Схватка в джунглях по законам джунглей — вот и все, что там произошло. На короткое время он снова ощутил прилив самоуважения: закон джунглей! Властитель Вселенной!

И тут же от его самодовольства отвалилось дно. Они же ничем ему прямо не угрожали. «Йо! Помощь не нужна?» А Мария сбила его автомобилем. Да, конечно, это сделала Мария. Не я сидел за рулем. Машину вела она. Но снимает ли это с него ответственность в глазах закона? И потом…

Это еще что? На экране десятипроцентные облигации «Юнайтед Фрэгранс» сроком до 96-го года сделали подскок до 102 1/8. Ага, это значит, что благодаря немедленным действиям он выгадал четверть процента на трех миллионах, купленных для Оскара Сьюдера. Сообщить ему это завтра утром, чтобы подсахарить дело с «Жискаром»… Но если что-нибудь случится с этим… чпок!.. долговязым, хилым подростком…

Зеленые символы радиоактивно светились на экране. Уже целую минуту никаких изменений. Он больше не в состоянии ждать. Можно пойти в уборную. Законами не возбраняется. Шерман взял со стола коричневый конверт большого формата с веревочной петелькой на клапане, которая застегивается под бумажным кружком. В таких конвертах доставляются документы из одного отдела в другой. Шерман обвел взглядом зал ценных бумаг, никто не смотрит. Он наклонился под стол, затолкал «Сити лайт» в конверт и пошел в уборную.

Там были четыре кабинки, два писсуара и большая раковина. В кабинке он вытащил из конверта газету, безумно боясь бумажного шелеста. Как переворачивать страницы? Шелест, шорох, хруст будут громче грома выдавать присутствие нерадивого читалыцика газет. Он подтянул ноги к самому основанию унитаза. Так, по крайней мере, никто не увидит в просвете под дверью его дорогие туфли «Нью и Лингвуд» и не поймет, что там находится Шерман Мак-Кой.

Укрывшись за дверью туалета, Властитель Вселенной стал лихорадочно, страницу за грязной страницей просматривать газету.

Ничего. Никаких упоминаний о подростке, сбитом машиной в Бронксе на подъеме к шоссе. Какое облегчение! Прошло уже почти двое суток — и ничего. Черт, ну и жарища же тут. Он вдруг страшно вспотел. Разве можно так распускаться? Мария совершенно права. Негодяи на них напали, но он от них отбился, и они с Марией спаслись, только и всего. Он один победил их двоих голыми руками!

А что, если все-таки парнишку они сбили и полиция разыскивает машину, но газетчики считают, что это случай заурядный и нечего о нем писать?

Снова стало жарко. Ну а если что-то все же просочится в газеты… даже малейший намек… Как же он осуществит задуманную операцию с «Жискаром», когда на него упадет тень? Нет, тогда конец!.. Тогда он пропал… Но даже обмирая при мысли о подобном бедствии, он одновременно отдает себе отчет, что предается дурным предчувствиям отчасти из суеверия. Если нарочно вообразить себе какой-то особенно неприятный оборот будущих событий, то как раз этого и не произойдет… Не допустит же Господь Бог — или фатум, — чтобы простой смертный предугадал Его решение… Ему непременно нужно, чтобы удары, которые Он обрушивает, сохраняли всю чистоту неожиданности. Хотя… хотя есть такие беды, как бы сказать — очевидные, от которых этим способом не уклониться, это факт. Малейший намек на скандал.

Он совсем упал духом. Малейший намек на скандал — и не только операция с «Жискаром» провалится, но и вся его карьера рухнет. И что тогда? Я и так, имея миллион в год доходу, можно сказать — несостоятельный должник! В голову так и лезли устрашающие цифры. За прошлый год его доход составил 980000 долларов. Но надо было выплачивать 21000 в месяц в счет процентов по ссуде в 1,8 миллиона, которая была им взята на покупку квартиры. Казалось бы, что такое 21000 в месяц для того, кто получает в год миллион? Вот и он так думал, когда брал ссуду. А оказалось, что это тяжелейшее, сокрушительное бремя, ни больше ни меньше! В год это составляет 252000, и ничего не вычитается из налогов, потому что взято не под залог, а в качестве личной ссуды. (Правления жилищных кооперативов на Парк авеню не разрешали своим членам оформлять закладные на квартиры.) Так что вместе с налогами выходило на практике, что отдаешь 420000, чтобы выплатить 252000. Из оставшихся 560000 дохода за прошлый год 44400 ежемесячно требовало содержание квартиры; 116000 уходило на виллу в Саутгемптоне (84000 — плата по закладной и проценты, 18000 — отопление, коммунальные услуги, страховка и ремонт, 6000 — за стрижку газона и живой изгороди, 8000 — налоги). Приемы гостей дома и в ресторанах обошлись в 37000. И это еще очень скромная цифра в сравнении с тем, что тратят некоторые другие, например при праздновании дня рождения Кэмпбелл в Саутгемптоне дело ограничилось только одним карнавальным поездом (плюс, конечно, обязательные пони и фокусник), и стоило это меньше 4000. За школу «Талъяферро», включая автобус, он платит в год 9400. На одежду и мебель ушло около 65000, и что эта статья расходов в будущем сократится, надеяться не приходится. Ведь Джуди все-таки дизайнер, должна держать марку высоко. Слуги (Бонита, мисс Лайонс, уборщица Люсиль и Хоби, смотритель дома в Саутгемптоне) обходятся в 62000 в год. И остается всего 226200, или 18850 в месяц, на дополнительные налоги, на то да се, включая страховые взносы (набегает около тысячи в месяц, если брать в среднем), оплату гаража на две машины (840 в месяц), домашнюю еду (1500 в месяц), взносы в клуб (около 250 в месяц) — убийственная правда состоит в том, что в минувшем году он потратил больше, чем 980000. Да, конечно, кое-какие траты можно слегка подсократить — но этого вовсе не достаточно, если дойдет до худшего! От долга в 1,8 миллиона долларов, оборачивающегося 21000 непосильных ежемесячных процентов, не избавиться иначе, как вернув всю сумму, или же можно продать квартиру и переехать в другую, поменьше и поскромнее, — но об этом и помыслить невозможно! Обратно ходу нет. Тот, кто жил на Парк авеню в квартире ценой в 2 миллиона 600 тысяч, не может переселиться в квартиру, которая стоит 1 миллион! И никому этого не объяснишь. Даже и выговорить и то не рискнешь, если, понятно, ты не полный кретин. Тем не менее — факт. Такая вещь совершенно невозможна.

Кооперативный дом, в котором они живут, был одним из первых построен еще до первой мировой войны. Тогда не совсем принято было приличным семьям селиться в многоквартирном доме (а не в особняке), и поэтому квартиры строились наподобие особняков — с высокими, в одиннадцать, двенадцать, тринадцать футов, потолками, просторными холлами, лестницами, помещениями для слуг, с паркетными полами в елочку, с внутренними перегородками в фут толщиной, а наружными стенами потолще крепостных, и повсюду — камины, камины, камины, хотя здания возводились с центральным отоплением. Особняк, да и только. Правда, в парадную дверь попадают не с улицы, а из лифта, который открывается в ваш личный отдельный вестибюль. Вот что ты имеешь за свои 2600000, и всякий, кто переступает порог двухэтажной квартиры Мак-Коев на десятом этаже, сразу чувствует, что попал в сказочные чертоги, по которым обмирает весь мир, tout le mond! А за миллион что можно сегодня иметь? Самое большее, самое лучшее — квартирку на три спальни в башне из белого кирпича, которые возводили в 60-е годы к востоку от Парк авеню: ни помещения для прислуги, ни запасных спален для гостей, не говоря о солярии и гардеробной, потолки не выше восьми с половиной футов, столовая есть, а библиотеки нет, холл размерами с чулан, ни одного камина, лепнина грубая, топорная, а то и вовсе никакой, перегородки из сухой штукатурки, пропускают любой шепот, и лифт прямо в квартире не останавливается — вместо этого жалкая площадка без окон, на которую выходит по меньшей мере пять ядовито-бежевых, голых, унылых дверей, обитых железом и украшенных двумя или более замками каждая, одна из которых — твоя.

Так что совершенно очевидно: это невозможно.

Он сидел, поджав свои ботинки «Нью и Лингвуд» за 650 долларов к холодному белому основанию унитаза, шурша зажатой в дрожащих руках газетой и воображая, как его Кэмпбелл, с глазами, полными слез, в последний раз выходит из мраморного холла их квартиры на десятом этаже… чтобы начать спуск вниз.

Раз я эту беду предугадал, о Господи, Ты ее не допустишь, ведь правда же?

«Жискар»!.. Надо действовать немедленно. Только бы уж получить отпечатанный текст… Когда совершается крупная сделка вроде той, что задумана с «Жискаром», заключается окончательно и бесповоротно, тогда составляют контракт и отпечатывают типографским способом. Хоть бы уже получить отпечатанный текст!

Шерман сидит верхом на белом фарфоровом унитазе и молит Господа о контракте.

А в Гарлеме в шикарном особняке сидели два белых молодых человека лицом к лицу с пожилым негром. Младший из двух, тот, что вел разговор, был потрясен тем, что ему открылось. Он словно вынесся из собственного тела в поднебесье и оттуда как посторонний слушал собственную речь.

— Одним словом, как бы это выразиться, Преподобный Бэкон, я уж и не знаю, дело в том, что мы, то есть епархия… англиканская церковь… мы вам выделили триста пятьдесят тысяч долларов… в качестве затравки для создания фонда детского центра «Маленький пастырь», а вчера нам позвонил один репортер и сообщил, что ваша заявка на организацию такого центра отклонена Ассоциацией Взаимопомощи еще два месяца назад, даже с гаком, и мы, ну, то есть, понимаете, мы не могли поверить, и поэтому…

Слова продолжают вылетать у него изо рта, но сам молодой посетитель, который, кстати, носит имя Эднард Фиск III, уже мысленно от них отвлекся. Речь его идет в автоматическом режиме, а ум старается осознать, что, собственно, здесь происходит. Помещение, в котором они находятся, представляет собой просторный зал в стиле модерн: непременные темные балки и карнизы из мореного дуба, вызолоченные гипсовые розетки, и гирлянды, и лепные бордюры по верху стен, и фигурные плинтусы по низу. Все тщательно отреставрировано, всему возвращен исходный вид начала века. Такие замки возводили себе текстильные бароны в Нью-Йорке перед первой мировой войной. Но теперешний барон этого замка, сидящий за массивным столом красного дерева, — негр.

Он сидит во вращающемся кресле с высокой спинкой, обитом кожей цвета бычьей крови. Лицо его совершенно невозмутимо. Это крупный, крепкий мужчина, из таких, которые производят впечатление мускульной силы, даже не обладая особой мускулатурой. У него лысый до самого темени лоб, а дальше идут гладко зачесанные волосы и только за ушами взрываются мелким завитком. На нем черный двубортный пиджак с острыми лацканами, белая рубашка с высоким, туго накрахмаленным воротничком и черный галстук в косую белую полоску. На левом запястье — часы, такие массивные, ослепительно золотые, что светят, как электрический фонарик.

Фиск снова отчетливо услышал свой голос:

— …мы позвонили — собственно, это я позвонил — в Ассоциацию, со мной говорил некий мистер Любидов, и он сказал, я только повторяю его слова, он сказал, что несколько — он даже точно сказал: семь — членов дирекции детского центра «Маленький пастырь» подвергались тюремному заключению, а трое и в настоящее время отпущены условно, то есть формально с точки зрения закона, — Фиск оглянулся на своего товарища Моуди, адвоката, — должны считаться, рассматриваться как заключенные.

Фиск вытаращил глаза, выжидательно вздернул брови и вперился в Преподобного Бэкона. Это была попытка, явно безнадежная, втянуть барона в вакуум разговора. Спрашивать, требовать объяснений он, конечно, не смел. Самое большее — предъявить кое-какие факты, чтобы сама логика положения вынудила того на ответ.

Но у Преподобного Бэкона на лице не дрогнул ни один мускул. Он смотрел на молодого человека с отвлеченным интересом, словно перед ним клетка с тушканчиком, скачущим в колесе. Узенькая ленточка усов по краю верхней губы осталась неподвижной. Потом Преподобный забарабанил по столу указательным и средним пальцами левой руки, как бы спрашивая этим: «Ну и что же дальше?»

В конце концов не выдержал и ринулся в вакуум не Преподобный Бэкон, а Фиск:

— И значит… ну, то есть по мнению Ассоциации Взаимопомощи… как они на это дело смотрят… ведь они — инстанция, оформляющая лицензии на организацию детских центров, и вы можете себе представить, какое впечатление… Они так заботятся, чтобы все было безупречно… это дело важное, политическое… а тут трое из директоров детского центра «Маленький пастырь», те, что выпущены условно, они на самом деле отбывают в настоящее время срок тюремного заключения, поэтому на них распространяется все, что… ну, в общем, все ограничения… И остальные четверо — это люди с уголовным прошлым, что само по себе уже дает основание… Словом, правилами запрещается…

Неловкие обрывки фраз продолжают вырываться у него изо рта, а мысли мечутся в поисках выхода. Фиск относился к тем замечательно здоровым людям с белой кожей, которые сохраняют нежный персиковый цвет лица с тринадцатилетнего возраста и чуть ли не до тридцати. Сейчас его свежее лицо начинает заливать краска. Он испытывает смущение. Вернее даже, страх. Через несколько секунд ему предстоит заговорить на щекотливую тему о 350000 долларов, если, конечно, разговор не возьмет теперь на себя его напарник-адвокат. Боже Всемогущий! Как он до этого докатился?! После Йейля Фиск еще окончил уортонскую «Школу бизнеса», защитил там магистерскую диссертацию на тему «Количественные аспекты нравственного поведения в капиталоемкой корпорации». А последние три года заведовал внешними связями Нью-Йоркского англиканского прихода, и через него осуществлялась та основательная моральная и финансовая поддержка, которую приход оказывал Преподобному Бэкону и его деятельности. Однако уже в те светлые многообещающие дни два года назад как-то не по душе ему были поездки в этот огромный особняк в Гарлеме. С самого начала его глубокий интеллигентский либерализм стал спотыкаться о тысячу разных мелочей. Взять, например, само это словосочетание «Преподобный Бэкон». Всякому выпускнику Йейля, по крайней мере если он англиканского вероисповедания, очевидно, что «преподобный» — это титул, а вовсе не имя. Как титул «достопочтенный» у судьи или конгрессмена. Можно сказать «достопочтенный Вильям Ренквист», но нельзя просто «Достопочтенный Ренквист». Точно так же можно говорить «преподобный Реджинальд Бэкон», или «преподобный мистер Бэкон», но «Преподобный Бэкон» — невозможно. Невозможно всюду, кроме этого особняка и этой части города Нью-Йорка, где этого человека называли так, как он хотел, а Йейль можно было выбросить из головы. Правду говоря, Преподобный Бэкон производил на Фиска отталкивающее впечатление уже тогда, в первые дни, когда он только и знал, что улыбался. Тогда меж ними царило полное согласие по всем философским и политическим вопросам. И все-таки они были люди принципиально разные. Это — в первые дни. А теперь и подавно. Теперь дни уж скорее, можно сказать, последние.

— …Поэтому, как вы понимаете, Преподобный Бэкон, имеются серьезные сложности, — очень жаль, кстати, что мы о них узнали только теперь, а не тогда же, когда они возникли, — и пока дело с лицензией не уладится… Словом, я не вижу в настоящее время возможности заниматься созданием центра. Я не говорю, что это окончательно, но надо… прежде всего, я полагаю, надо проявить реализм в связи с упомянутыми тремястами пятьюдесятью тысячами долларов. Естественно, ваш совет директоров, в нынешнем его составе, не вправе ничего тратить из этих средств, сначала совет должен быть реорганизован, а это, как я понимаю, приведет в конечном счете к реорганизации всего фонда, на что потребуется время. Возможно, что не так уж и много времени, но какое-то время все же потребуется, и…

Продолжая сражаться с фразами, Фиск покосился на своего спутника, но тот и ухом не вел. Сидел себе в кресле как ни в чем не бывало, голова набок, с таким выражением, будто видит Преподобного Бэкона насквозь и потихоньку, вчуже, про себя, забавляется. Моуди был самый младший сотрудник фирмы «Даннинг-Спонджет и Лич», и его, как новенького, сплавили на работу в епархии, с одной стороны, престижную, а с другой — «непыльную». По пути, в автомобиле, молодой адвокат рассказал Фиску, что тоже учился в Йейле. Играл защитником в футбольной команде. Эти сведения о себе он умудрился сообщить собеседнику по меньшей мере пять раз, пока ехали. В штаб Преподобного Бэкона он вошел вразвалку. Устроился в кресле, откинулся, расслабился. И помалкивает…

— …А пока что, Преподобный Бэкон, — продолжал Эд Фиск, — мы сочли целесообразным, мы обсуждали в совете епархии, и таково общее мнение, не только мое, мы решили, что правильнее всего будет… то есть исключительно в интересах будущего детского центра… потому что мы по-прежнему на все сто процентов — за, в этом отношении совершенно ничего не изменилось… мы сочли, что правильнее всего поместить эти триста пятьдесят тысяч — разумеется, за вычетом суммы, которая истрачена на аренду здания на Сто двадцать девятой улице, — но остальные… сколько?., триста сорок тысяч или меньше?., поместить пока в банк, условно депонировать до того времени, когда вы уладите дело с составом директоров и получите лицензию от Ассоциации, и больше не будет бюрократических препон… а тогда эти средства будут переданы вам и вашему совету директоров, и… ну, в общем, вот и все.

Фиск опять расширил глаза и поднял брови и даже сделал попытку дружески улыбнуться, как бы говоря: «Мы же все заодно, в одной лодке сидим». Оглянулся на Моуди, который по-прежнему молча, незаинтересованно взирал на Преподобного Бэкона. А Преподобный Бэкон и глазом не моргнул, и что-то в его твердом взгляде подсказало Фиску, что лучше с ним больше в гляделки не играть. Он перевел глаза на пальцы Преподобного Бэкона, отбивающие чечетку по столу. Ни слова ответа. Тогда Фиск стал разглядывать предметы на столе. Роскошный кожаный бювар; письменный прибор «Данхилл»: золотые ручка с карандашом на ониксовой подставке; набор пресс-папье и медалей в плексигласовых футлярах, иные — с гравировкой: Преподобному Бэкону от разных общественных организаций; стопка бумаг, придавленная бронзовым грузом в виде вензеля «Эн-би-си ти-ви»; панель селектора с клавишами и огромная пепельница-коробка, кожаная в обрамлении из меди, и медная решетка сверху…

Фиск сидел не поднимая глаз. В вакуум просачивались разные звуки. Над головой, приглушенный толстыми стенами и перекрытиями, играл рояль… Сидящий рядом Моуди, похоже, даже не обратил внимания. Но Фиск мысленно запел под эти полнозвучные аккорды: «Тысячелетнее царство вечности // Будет царством добра и человечности…»

Несколько широких аккордов.

О, Господь наш Всевышний И святое воинство Его!

Еще аккорды. Целый океан созвучий. Она сейчас там, наверху. Поначалу, когда Фиск стал работать в совете епархии и сотрудничать с Преподобным Бэконом, он часто заводил по вечерам у себя в квартире пластинки его матери и подпевал во всю глотку, охваченный восторгом: «Тысячелетнее царррсство вечности!»… спиричуэл, который стал знаменит в исполнении Шерли Сизер. Да, уж он-то разбирался в духовных песнопениях, он, Эдвард Фиск III, выпускник Йейля 80 года. Потом он получил законный доступ к миру черного богатства… Имя Аделы-Бэкон до сих пор еще на слуху. Изо всех организаций, вывески которых прибиты в вестибюле Бэконовского особняка: «Всенародная солидарность», «Церковь Врат Царства», "Коалиция по трудоустройству «Открытые двери», «Стража материнства», «Крестовый поход детей против наркомании», «Антидиффамационная лига Третьего мира», детский центр «Маленький пастырь» и так далее, и тому подобное, — только «Музыкальная корпорация Тысячелетнее Царство Аделы Бэкон» представляет собой нормальное деловое предприятие. Жаль, что ему так и не пришлось толком с ней познакомиться. Она основала «Церковь Врат Царства», во главе которой формально стоит Преподобный Бэкон, но которая теперь уже почти не существует. А сначала руководила ею она, вела службы, вдохновляла пасхальную паству своим потрясающим контральто и бегучими волнами своих широких аккордов — и она же, единолично, была той церковной инстанцией, которая посвятила ее сына Реджи в сан Преподобного. Когда Фиск об этом узнал, он сначала был неприятно поражен. Но впоследствии понял одну великую социологическую истину: на самом деле все религиозные авторитеты — самозванного происхождения. Кто сформулировал догматы веры, по которым был посвящен в сан его шеф, англиканский епископ Нью-Йорка? Моисей, что ли, принес их, высеченные на камне с горы Синайской? Вовсе нет, они несколько столетий назад пригрезились одному англичанину, и множество длиннолицых белокожих мужей согласились считать их священными и неоспоримыми. Просто англиканская вера более старая и окостенелая, чем бэконианская, и пользуется большим уважением в белых кругах.

Но сейчас не до теологии и церковной истории. Сейчас надо выцарапать обратно 350000 долларов.

Стало слышно, как где-то льется вода, открылась и захлопнулась дверца холодильника, засвистела вскипевшая кофеварка. Это означает, что дверь в кухню рядом с приемной приоткрыта. И действительно, из двери выглянул высокий негр в синей рабочей блузе. У этого человека длинная, могучая шея и большая золотая серьга в одном ухе, как у пирата из детской книжки. Вот это — тоже местная особенность: тут всегда поблизости оказываются эти… эти… молодчики. Фиску они уже больше не кажутся романтическими революционерами. Они скорее похожи на… При мысли о том, кто они на самом деле такие, он прячет глаза… Теперь он смотрит в окно за спиной у Бэкона. Окно выходит на задний двор. Еще день в разгаре, но во дворе — зеленоватый полусумрак, это здания, поднявшиеся на окрестных улицах, загораживают свет. Фиску видны стволы трех старых, могучих кленов. Это все, что осталось от некогда вполне зеленого пейзажа, по нью-йоркским меркам, конечно.

Опять приглушенные аккорды. В воображении Фиск слышит прекрасный голос Аделы Бэкон:

Волны приглушенных аккордов.

Океан созвучий.

Преподобный Бэкон перестал барабанить по столу. Концами всех десяти пальцев уперся в край столешницы. Вздернул подбородок и произнес:

— Здесь Гарлем.

Мягко. Негромко. Фиск нервничает, а он абсолютно спокоен. Фиск вообще ни разу не слышал, чтобы этот человек повысил голос. Лицо Преподобного Бэкона словно окаменело, руки застыли, вся сила выражения ушла в слова.

— Здесь, — еще раз повторяет он, — Гарлем. Да…

И, помолчав, заговорил:

— Вы приходите спустя столько времени и сообщаете мне, что в правлении детского центра «Маленький пастырь» есть люди с уголовным прошлым. Вы уведомляете об этом меня.

— Не я уведомляю вас, Преподобный Бэкон, — возразил Фиск. — Это Ассоциация Взаимопомощи уведомляет нас обоих.

— Но я хочу кое-что сказать вам. Хочу напомнить, что вы же мне говорили. Кто должен, по-вашему, распоряжаться детским центром «Маленький пастырь»? Помните? Хотим ли мы призвать для этой цели барышень из Уэлели-колледжа или Вассара, чтобы они смотрели за детьми Гарлема? Хотим ли воспользоваться помощью частных благотворителей? Или дипломированных бюрократов социального обеспечения? Или бессменных членов городского муниципалитета? Разве этого мы хотим? Разве этого?

Фиск почувствовал, что обязан ответить. И послушно, как первоклассник, отвечает:

— Нет.

— Правильно, нет, — поощряя, повторяет Преподобный Бэкон. — Не этого мы хотим. Чего же, в таком случае? Мы хотим, чтобы за детьми Гарлема смотрели жители Гарлема. Нам силу дает наш народ, люди с наших улиц. Я объяснил вам это еще давно, в самом начале. Помните? Вы помните это?

— Да, — отвечает Фиск, чувствуя себя под его твердым взглядом с каждой минутой все более малолетним и беспомощным.

— Да. С наших улиц. А если человек рос на улицах Гарлема, на него, вполне вероятно, имеются в полиции протоколы приводов. Вам это понятно? Полицейские протоколы. И вот вам, пожалуйста, уголовное прошлое. Так что если вы каждому, кто сидел в тюрьме, и кто освобожден, и кто отпущен условно, заявите: «Ты не можешь участвовать в возрождении Гарлема, потому как на тебя в полиции есть дело и мы махнули на тебя рукой», тогда, значит, вы говорите о чем угодно, но не о возрождении Гарлема. Вы говорите о каком-то вымышленном месте, о сказочном королевстве. Вы обманываете сами себя. А не ищете радикального решения. По-вашему, лучше играть в прежние старые игры и видеть прежние старые лица. Сохранить, как было, прежний колониализм. Вам понятно? Понятно, что я вам говорю?

Фиск уже готов утвердительно кивнуть, как вдруг в разговор все-таки встревает Моуди:

— Послушайте, Преподобный Бэкон, это все понятно. Но сейчас речь о другом. Перед нами сейчас стоит четкая и недвусмысленная юридическая проблема. По закону, Ассоциация при данных обстоятельствах не имеет права выдавать лицензию, вот и все. Так что вот этим давайте и займемся, уладим дело с тремястами пятьюдесятью тысячами, а там можно будет обратиться и к более общим вопросам.

Фиск не поверил своим ушам. Он непроизвольно съежился в кресле и опасливо взглянул на Преподобного Бэкона. Тот без всякого выражения рассматривает Моуди. Молчание тянется. Вдруг Преподобный Бэкон, не разжимая губ, изнутри упер язык в щеку, щека взбухла, словно у него там теннисный мяч. Потом он негромко спросил, обратившись к Фиску:

— Как вы сюда добирались?

— На… на машине, — пролепетал Фиск.

— Где она? Какой марки?

Фиск замялся в недоумении. Потом ответил:

— Надо было мне раньше сказать, — заметил Преподобный Бэкон. — Здесь много преступного элемента. — И позвал:

— Эй, Красавчик!

Из кухни вышел верзила с золотой серьгой. Рукава его рабочей блузы были закатаны, обнажились колоссальные локти. Преподобный Бэкон поманил его, он приблизился и пригнулся, уперев ладони в колени, а локти полусогнутых рук выставив в стороны под каким-то немыслимым углом. Хозяин что-то сказал ему шепотом. Он распрямился, мрачно кивнул и пошел вон.

— И вот еще что, Красавчик, — окликнул его Преподобный Бэкон.

Тот остановился и обернулся.

— Пригляди за машиной.

Красавчик опять кивнул и вышел. Преподобный Бэкон сказал Фиску:

— Надеюсь, уличные мальчишки… ну, да с Красавчиком, они знают, шутки плохи. Да, так что я говорил?

Он разговаривал с одним Фиском. А Моуди словно вообще не существовало в комнате.

— Преподобный Бэкон, — произнес Фиск, — я считаю, что…

Зажужжал селектор.

— Да?

Женский голос объявил:

— Ирв Стоун с Первого телеканала на проводе.

Преподобный Бэкон повернулся вместе с креслом к стоящей рядом тумбочке и снял телефонную трубку.

— Алло, Ирв… Спасибо. Отлично!.. Нет-нет, почти одна только «Всенародная солидарность». Нам ведь еще нужно в ноябре свалить мэра… Нет, Ирв, пока еще нет, пока нет. Этот человек, его нужно только еще чуть-чуть подтолкнуть, и все. Но я не об этом вам звонил. Я насчет Коалиции по трудоустройству «Открытые двери». Я говорю: Коалиция по трудоустройству «Открытые двери». Как давно? Да уж порядком, порядком. Вы что, газет не читаете?.. Ну ладно, бывает. Я вот об этом вам и звонил. Знаете манхэттенские рестораны, где люди выкладывают по сотне за обед и по две сотни за ужин и даже не почешутся?.. Что-что?.. Ну да, так я вам и поверил, Ирв. А то я вас, телевизионщиков не знаю! Ведь вы там каждый день обедаете. « La Boue d'Argent», да? — Фиск обратил внимание, что Преподобный Бэкон без всякого труда произнес французское название одного из самых дорогих и модных ресторанов Нью-Йорка. — Хе-хе! Так я слышал. Или путаю, вы ходите в «Лестер»? — «Лестер» он тоже произносит правильно, на британский манер, а не Лесестер. И, довольный, посмеивается. Слава богу, что довольный, думает Фиск, а чем — не важно. — Да, ну так вот, видели ли когда-нибудь в этих ресторанах черных официантов? Вы, например, видели? Хотя бы одного черного официанта… Вот именно, никогда. Ни в одном. А почему?.. Именно, именно. И профсоюзы тоже. Поняли, что я хочу сказать?.. Вот именно. Ну так вот. Этого так оставить нельзя. Да… Нельзя так оставить. Во вторник на той неделе. Коалиция начнет пикетирование ресторана «Лестер», а управимся там, следующий пункт « La Boue d'Argent», потом на очереди «Макака», " La Grise ", «Три пташки» и так далее… Как? Любыми средствами, какие потребуются. Вы все время толкуете об эфирном времени, Ирв. Так вот, могу вам обещать, что эфирное время вы получите. Вы меня поняли?.. Позвонить в «Лестер»? Валяйте, звоните… Нет, нет, я в самом деле возражений не имею.

Положив трубку, он сказал, словно бы про себя:

— Будем надеяться, что позвонят.

И обернулся к своим посетителям.

— Итак, — произнес он бодрым голосом, словно настало время подвести итоги и отправить всех по домам. — Как вы сами видите, ребята, у меня забот выше головы. Я веду борьбу. Это дело всей моей жизни. Дело… всей… жизни. «Всенародная солидарность». Мы должны в ноябре скинуть самого расистского мэра за всю историю Соединенных Штатов. С Коалицией по трудоустройству «Открытые двери» будем рушить стену апартеида на рынке рабочих мест. А с «Антидиффамационной лигой Третьего мира» ведем наступление на эксплуататорскую кинокомпанию, которая ставит стопроцентно расистский фильм «Гарлемские ангелы»: одни бандиты, торговцы наркотиками, алкоголики, наркоманы, обычный набор расистских штампов. Думают, раз у них там один черный парень приводит группу молодежи к Иисусу, значит, это уже не расизм. На самом деле картина все равно расистская, на сто процентов, и надо, чтобы никто на этот счет не заблуждался. Так что в Нью-Йорке близится день. Наступает заветный час. Решительный бой, можно сказать. Войско Гедеоново… А вы?., вы являетесь сюда со всяким дерь… дерзким разговором насчет правления детского центра «Маленький пастырь»!

В голос барона закралась гневная нота. Он едва не сказал «дерьмовым», а Фиск, сколько его знает, еще ни разу не слышал, чтобы он произнес хоть одно грубое слово или хотя бы чертыхнулся. Фиска раздирают противоречивые желания: с одной стороны, ему хочется бежать из этого дома, пока не разразился решительный бой и стрелы адовы не посыпались на их головы, а с другой — жалко потерять работу, пусть и не ахти какую. Триста пятьдесят тысяч долларов отдал Преподобному Бэкону не кто-нибудь, а именно он. Ему их и выручать.

— Может быть, вы и правы, Преподобный Бэкон, — говорит он, пробуя занять промежуточную позицию. — Мы, епархия, вовсе не хотим усложнять положение. Честно говоря, мы, наоборот, хотим вас обезопасить и обезопасить средства, которые мы в вас вложили. Мы выдали вам триста пятьдесят тысяч под условие лицензии на детский центр. Теперь верните нам эти триста пятьдесят тысяч, или триста сорок тысяч, или сколько там осталось на балансе, чтобы мы могли пока депонировать их в банк, и мы тогда вам поможем. Встанем за вас горой.

Преподобный Бэкон задумчиво посмотрел на него, словно взвешивая важное решение.

— Это не так-то просто, — произнес он.

— Но почему же?

— Большая часть этих денег уже… связана.

— Связана?

— Предназначена подрядчикам.

— Каким таким подрядчикам?

— Ну, как каким? Да, господи, оборудование, компьютеры, телефоны, ковер, кондиционеры, вентиляция — вентиляция особенно важна, когда имеются дети, — безопасные игрушки. Всего не упомнишь.

— Но, Преподобный Бэкон, — голос Фиска слегка зазвенел, — все, что у вас есть на данный момент, это пустой старый склад! Я только что оттуда! Никакие работы не ведутся! Архитектор не приглашен! У вас даже чертежей нет!

— Это все мелочи. В таком предприятии главное — общая координация.

— Координация? Но я не понимаю.. Ну ладно, допустим, но если вы уже наняли подрядчиков, по-моему, им придется объяснить, что теперь предстоит некоторая неизбежная задержка. — Внезапно Фиск испытывает опасение, не слишком ли строгий тон он взял. — Если вы не возражаете — сколько именно этих денег у вас осталось на руках, Преподобный Бэкон, связанных и несвязанных?

— Ничего, — последовал ответ.

— Ничего?! Как это может быть?

— Эти деньги были предназначены на затравку, на семена. И мы эти семена посеяли. Некоторые упали на неплодородную почву.

— Посеяли? Преподобный Бэкон, неужели вы всем этим людям заплатили вперед, до того, как сделана работа?

— Это фирмы национальных меньшинств. Местные люди. Мы же так и хотели. Или я ошибаюсь?

— Нет. Но вы ведь не выплатили им все вперед?

— У этих фирм нет в распоряжении «линий кредита», и «компьютеризованных каталогов», и «перераспределения наличных поступлений», и «системы конвертируемых активов», и «чувствительных ликвидных расчетов», и прочих благ. Они не могут обратиться за деньгами к спонсорам, как делают производители готового платья, когда случаются тяжелые времена вроде этих ваших неизбежных задержек… Вот так. Это все фирмы, принадлежащие здешнему люду. Нежные ростки тех семян, что посеяны нами — мною, вами, англиканской церковью, церковью «Врата Царства». Нежные ростки… а вы говорите, неизбежная задержка. Это не просто выражение такое, не просто ваш белый бюрократизм — это смертный приговор. Смертный приговор. Все равно как сказать: «Будьте любезны подохнуть». Так что не говорите мне, что я должен им это объяснить. Неизбежная задержка… Неизбежная гибель, вот что это такое.

— Но послушайте, Преподобный Бэкон! Речь идет о трехстах пятидесяти тысячах! Ведь нельзя же…

Фиск оглянулся на Моуди. Моуди весь подобрался, утратил безразлично-высокомерный вид. Но молчал.

— Совет епархии будет вынужден… Придется назначить ревизию, — сказал Фиск. — Безотлагательно.

— О да, — отозвался Преподобный Бэкон. — Давайте. Давайте устроим ревизию. Безотлагательно. Я вам покажу вашу ревизию. Вы у меня услышите кое-какие истины о капитализме к северу от Девяносто шестой улицы. Вы думаете, вы зачем даете нам деньги? Зачем вкладываете эти свои триста пятьдесят тысяч в детский центр Гарлема? Ну, зачем?

Фиск молчал. Сократические диалоги Преподобного Бэкона привели его в состояние детской беспомощности.

Но Бэкон не отступался:

— Нет, нет, вы ответьте. Я хочу услышать, что вы скажете. Как вот вы сказали: назначим ревизию. Ревизию, понимаете ли. Я хочу услышать из ваших собственных уст, почему вы вкладываете капитал в Гарлемский детский центр? Для чего?

Фиск не смог больше сопротивляться и послушно, как шестилетний мальчик, ответил:

— Потому что центры, где днем можно оставлять детей, очень нужны в Гарлеме.

— Нет, друг мой, — покачал головой Бэкон, — не поэтому. Если бы вас так заботили интересы детей, вы бы сами понастроили детских центров и наняли туда профессионалов, имеющих необходимый опыт. Вы бы и мысли не допустили о том, чтобы нанимать людей с улицы. Разве они знают, как должен работать детский центр? Нет, друг мой, вы вкладываете деньги в другое. Вы вкладываете деньги в предохранительный клапан. И получаете за свои деньги то, что вам надо. Получаете то, что вам надо.

— Предохранительный клапан?

— Он самый. Отличное помещение капитала. А вы знаете, что такое капитал? Думаете, это собственность, которая принадлежит вам, так? Заводы, машины, здания, товары, ценные бумаги, деньги, банки, корпорации. Вы думаете, это ваша собственность, потому что так было раньше. Вам принадлежит здесь вся земля. — Он махнул рукой в сторону окна, за которым виднелся сумрачный двор и три могучих клена. — Здесь… и там… в Канзасе… в Оклахоме… все люди выстраивались в ряд: на старт! приготовились! марш! — и все белые люди пускались бегом, и была вся эта свободная земля, кто первый добежит и станет на участке, тому он в собственность и достался, а белая кожа подтверждала их право собственности… вот так. Мешали краснокожие, их устранили. Люди с желтой кожей, эти годились, чтобы прокладывать рельсы по земле, их потом заперли в Чайнатаун. Ну, а чернокожие так и так оставались в оковах. Вот все и оказалось ваше, оно ваше и есть, и вы вообразили, что капитал — это собственность. Но вы ошибаетесь. Капитал — это не владение, а контроль. Власть. Хотите иметь земельный участок в Канзасе? Хотите воспользоваться своим белым правом собственности? Сначала вы должны иметь контроль над Канзасом… Да. Главное — не владеть, а контролировать. Вам, я думаю, не приходилось работать в котельной? Котлы кому-то принадлежат, но это совершенно ничего не значит, главное надо уметь регулировать давление… Да. Если вы неспособны регулировать давление… пара, то вы рано или поздно взлетите на воздух со всеми своими подручными. Когда паровой котел выходит из-под контроля, люди бегут от него во все стороны, спасая жизнь. И они тогда не думают о том, что котел этот — их собственность, не думают про возмещение затрат, про депонентский счет, про ревизии и прочие разумные действия… Да. Они тогда говорят себе: «Господи Всемогущий! Я утратил контроль!» и бегут, спасая жизнь. Только бы ноги унести. Посмотрите на этот дом, — он вскинул руку к потолку. — Его построил в тысяча девятьсот шестом году человек по имени Стэнли Лайтфут Боуман. Оптовый торговец турецкими банными полотенцами и камчатными скатертями Стэнли Лайтфут Боуман. Продавал полотенца и скатерти большими партиями. Он потратил на этот дом в одна тысяча девятьсот шестом году без малого полмиллиона долларов… Да… Его инициалы «С.Л.Б.», отлитые в бронзе, стоят вдоль лестницы вместо стоек перил. Неплохой был особнячок в одна тысяча девятьсот шестом году. Тогда такие строили по всему Вест-Сайду, начиная с Семьдесят второй улицы и дальше на север, до самых этих мест. Да. А в одна тысяча девятьсот семьдесят восьмом я купил его у… у одного еврея за шестьдесят две тысячи долларов, и он еще рад был, что выручил такие деньги. Облизывался, поди, и говорил себе: «Вот нашел дурака, который дал мне за этот дом шестьдесят две тысячи!» Ну, а что сталось со всеми здешними стэнли лаитфутами боуманами? Утратили они, что ли, свои богатства? Нет, они утратили контроль… вот так. Утратили контроль к северу от Девяносто второй улицы, а утратив контроль, утратили капитал. Вам понятно? Весь ихний капитал сгинул с лица земли. Дом стоит, а капитал сгинул… Да. И вот что я вам говорю: проснитесь, пора! Вы хотите жить в капитализме будущего, а не знаете, что это. Вы вкладываете средства не в детский центр для детей Гарлема, а в души людей… в души людей, которые слишком давно живут в Гарлеме и которые уже больше не дети, они выросли с праведным гневом в сердце, их сердца полны, переполнены, еще немного — и взрыв. Праведное давление копится, растет!.. Праведное давление… Да. Вы, когда начнетесь сюда с разговорами про подрядчиков из национальных меньшинств и про обслугу из национальных меньшинств, про детские центры для людей улицы, чтоб они были ихние, ими и создавались ни народа, для народа, руками народа, — это вы поете на верный мотив, только пока еще слова у вас не правильные. Вы не хотите честно сказать: «Господи Боже Всемогущий! Пусть они делают с этими деньгами что хотят, лишь бы через это спускались пары… пока еще не поздно»… Ну, идите, устраивайте ревизии, объясняйтесь с Ассоциацией Взаимопомощи, реорганизуйте совет директоров, ставьте все точки над i. Но я дал вам возможность правильно поместить капитал, и благодаря мне вы сейчас застрахованы… Да ради бога, устраивайте ваши ревизии! Но близится время, когда вы скажете: «Ошва Тебе, Господи, что мы распорядились деньгами так, как рекомендовал Преподобный Бэкон!» Потому что я консерватор, хоть вам, может, и невдомек. Вы просто не знаете, что там за люди, на голодных, беззаконных улицах. Я — ваш умный брокер Судного дня. Взорвутся Гарлем, Бронкс и Бруклин, вот тогда-то, друг мой, вы будете рады, что у вас есть умный брокер… Да. Умный брокер… который знает, как контролировать давление пара… Да-да! В тот день владельцы капиталов — они будут рады отдать все, что имеют… отдать даже свое первородство за контроль над этим голодным, беззаконным паром. Нет, уезжайте обратно и скажите там: «Епископ, я был в Гарлеме и вернулся сообщить вам, что мы хорошо поместили капитал. Мы нашли умного брокера. И когда все обрушится, мы окажемся на возвышенном месте».

Тут снова зажужжал селектор, и голос секретарши произнес:

— Звонит мистер Симпсон из «Общества взаимного гражданского страхования», хочет говорить с президентом компании «Гарантированные инвестиции».

Преподобный Бэкон снял трубку.

— Реджинальд Бэкон слушает… Да. верно, президент и главный управляющий… Верно, верно… Да, ценю ваш интерес, мистер Симпсон, но этот выпуск мы уже передали на продажу… Именно так, весь выпуск… Ну, конечно, мистер Симпсон, эти облигации пользуются широкой популярностью. Разумеется, знать рынок очень полезно, как раз для этого и существует компания «Гарантированные инвестиции». Мы хотим вовлечь в рынок наш Гарлем… Да. Не выставлять, как испокон веку, на продажу, а чтобы он сам принимал участие в продажах… Спасибо, спасибо… Почему бы вам не обратиться к нашим партнерам на Уолл-стрит? Знаете такую фирму «Пирс-и-Пирс»?.. Да, да, они самые. Через них был реализован большой пакет этих облигаций, даже очень большой пакет. Я уверен, они будут рады делать с вами дела.

«Гарантированные инвестиции»? «Пирс-и-Пирс»?

«Пирс-и-Пирс» — это одна из самых крупных и активных банковско-инвестиционных фирм на Уолл-стрит.

Страшное подозрение закралось в душу Фиска, от природы такую доброжелательную. Он покосился на Моуди — Моуди смотрел на него и явно думал о том же. Не употребил ли Бэкон их 350000 на операцию с ценными бумагами, о которой он сейчас в неопределенных выражениях упоминал? Если деньги утекли на рынок ценных бумаг, то теперь уж и следов не сыщешь.

Не успел Преподобный Бэкон положить трубку, как Фиск сразу же забормотал:

— Я не знал, что вы… Впервые слышу, что у вас… Так, может быть, вы… Но я не думаю… Что такое… Я поневоле услышал… Что такое «Гарантированные инвестиции»?

— А, мы немного занимаемся бизнесом, если можем помочь, гарантируем размещение бумаг, знаете ли, — ответил Преподобный Бэкон. — Почему Гарлем обязательно должен покупать в розницу, а продавать оптом? Почему бы Гарлему самому не быть брокером?

По понятиям Фиска, это был совершеннейший вздор.

— Но где вы берете… Каким образом вы финансируете… Ведь такая деятельность… — Выпустить последнюю словесную петарду он оказался не в силах. А подходящие эвфемизмы, как на грех, не приходили в голову.

И тут неожиданно опять заговорил Моуди:

— Я немного разбираюсь в инвестиционном деле, Преподобный Бэкон, и знаю, что оно требует изрядных капиталовложений. — Тут он сделал паузу, и Фиск догадался, что он тоже тонет в волнах околичностей. — То есть, я хочу сказать, нужен капитал, капитал в обычном смысле. Вы тут… мы тут сейчас вели разговор о капитале к северу от Девяносто шестой улицы, который должен, э-э-э, регулировать давление, как вы выразились… Но тут, на мой взгляд, речь о простом капитализме, о капитализме в классическом смысле, если вы меня понимаете.

Преподобный Бэкон бросил на него желчный взгляд и недобро ухмыльнулся.

— Нам капитал не требуется. Мы только даем гарантии, предлагаем для продажи облигации, если они — на благо общества… Да. Школы, знаете ли, больницы…

— Да, но…

— Как было известно Павлу, много дорог ведет в Дамаск, мой друг. Много дорог.

Слова «много дорог» повисли в воздухе, насыщенные смыслом.

— Да, я знаю, но…

— Будь я на вашем месте, — произнес Преподобный Бэкон, — я бы не беспокоился о «Гарантированных инвестициях». А, как говорили старые люди, занимался бы своим вязанием.

— Именно это я и делаю, — сказал Моуди. — Триста пятьдесят тысяч долларов — вот оно, мое вязание.

Фиск снова вобрал голову в плечи. Моуди как расхрабрился! Сдуру, конечно, по невежеству. Сейчас Бэкон ему покажет почем фунт лиха. В эту минуту опять загудел селектор.

Секретаршин голос объявил:

— На проводе Энни Лэмб. Говорит, ей надо вам что-то сообщить.

— Энни Лэмб?

— Да, Преподобный.

Глубокий вздох.

— Хорошо. Я возьму трубку… Энни?.. Энни, подожди минуту. Не так быстро… Что ты сказала? Генри?.. Какой ужас, Энни… И серьезно?.. О-ох, Энни, горе-то какое… Ах, все-таки? — Преподобный Бэкон долго слушает, понуря взор. — Что говорят в полиции?.. Ихние штрафные талоны?! Но это же… Это же не… Я говорю, это не… Вот что, Энни, слушай. Давай прямо сейчас приезжай сюда и все мне подробно расскажешь… Я пока позвоню в клинику. Да. Они не сделали, что положено, Энни. Так, по-моему. Не сделали, что положено… Что-что?.. Вот именно. Ты совершенно права. Они не сделали, что положено. И я этого так не оставлю… Не беспокойся. Давай прямо сюда.

Преподобный Бэкон положил трубку, повернулся вместе с креслом к Фиску и Моуди и посмотрел на них с мрачным прищуром.

— Джентльмены, у меня тут произошел несчастный случай. Одна из моих самых верных сотрудниц, наш народный вожак… ее сына сбила машина. Сбила и даже не остановилась… «Мерседес-бенц»… Да, «мерседес-бенц». Юноша на пороге смерти, а эта добрая женщина боится обратиться в полицию, и знаете почему? Из-за штрафных талонов. Из-за их штрафных талонов выписали ордер на ее арест. Это женщина, которая работает. Ездит на службу в Городской совет, на Ратушную площадь, ей машина нужна, а они выписали ордер на арест из-за штрафных талонов. Конечно, вас бы такие осложнения не остановили, если б это с вашим сыном случилось, но вы никогда не жили в гетто. Если б это было с вашим сыном, разве они бы так сделали? Забинтовали руку и отправили домой, когда у человека сотрясение мозга, и он теперь на пороге смерти… Да. Но в гетто это самое обычное дело. Наплевательское отношение к человеку… Наплевательское отношение — в этом суть гетто… Да. Джентльмены, наши переговоры откладываются. Меня ждут серьезные дела.

В машине по дороге из Гарлема молодые питомцы Йейля чуть не до самой Девяносто шестой улицы хранили молчание. Фиск радовался, что нашел машину там, где оставил, с непроколотыми баллонами и неразбитым лобовым стеклом. А Моуди — Моуди проехал двадцать кварталов, ни разу больше не пикнув о том, что стоял защитником в Йейльской футбольной команде.

В конце пути он предложил:

— Может, поедем пообедаем в «Лестере»? У меня там метрдотель знакомый, здоровенный такой черный верзила с золотой серьгой в ухе.

Фиск только слегка улыбнулся и ничего не ответил. Шутка Моуди дала ему повод почувствовать свое превосходство. Юмор отчасти состоял в допущении, что они могут пойти в «Лестер», самый модный нью-йоркский ресторан сезона. Так вот, Фиск как раз должен вечером быть в «Лестере». Кроме того, Моуди не знает, что «Лестер», хоть и самый модный, не относится к классическим вечерним ресторанам с шеренгами крахмальных мэтров и официантов. Он скорее в духе лондонских бистро, и потому его облюбовало английское землячество в Нью-Йорке, а Фиск со многими англичанами на дружеской ноге, и вообще, этого не втолкуешь такому парню, как Моуди, англичане удивительно владеют искусством застольной беседы. Фиск считает себя в главном англичанином, и по происхождению и по… врожденному аристократическому пониманию, как надо жить, — аристократическому не в смысле «самый богатый», а в смысле «самый лучший».

Он вроде великого лорда Филбэнка — а что, разве нет? Вроде Филбэнка, который был столпом англиканской церкви и использовал свои связи и финансовые познания, чтобы помогать бедным в Лондонском Ист-Энде.

— Я, кстати, действительно не встречал черных официантов в нью-йоркских ресторанах, — говорит Моуди. — Только в закусочных. Думаете, Бэкону это дело удастся?

— Смотря что по-вашему значит «удастся».

— А чем все-таки кончится?

— Не знаю, — пожимает плечами Фиск. — Им так же хочется работать официантами в «Лестере», как вам или мне. Скорее всего, получат от «Лестера» отступной взнос на бэконовскую благотворительность в Гарлеме и перенесут пикет к следующему ресторану.

— Значит, это просто вымогательство?

— Понимаете ли, самое смешное, что перемены все равно наступают. Преподобному Бэкону они, может быть, и не нужны, но перемены наступают. Заведения, о которых он и слыхом не слыхал, а слыхал бы — ухом не повел, начнут нанимать черных официантов, чем дожидаться, пока появится на пороге такой вот Красавчик с товарищами.

— Спускают пары, — сказал Моуди.

— Наверно, так. Понравились вам эти его рассуждения про котельную? Он сроду не работал ни в каких котельных. Но он отыскал в обществе новые ресурсы, так, пожалуй, можно это назвать. Или, может быть, открыл особую форму капитала, если определить капитал как средство для приращения богатства. Кто его знает, этого Бэкона, может, он ничем не отличается от Рокфеллера или Карнеги. Открываешь новые ресурсы и гребешь денежки, пока молод, и за это в старости тебе присуждают премии и называют твоим именем разные учреждения, и ты остаешься в истории как вождь народа.

— Хорошо, а «Гарантированные инвестиции»? На новый ресурс они что-то не похожи, по-моему.

— Трудно сказать. Я не знаю, что это за штука, но выясню. За одно могу ручаться: чем бы эта фирма на самом деле ни занималась, какая-нибудь злодейская закавыка в ее деятельности наверняка есть, и они в конце концов сведут меня, к чертовой матери, с ума.

Фиск прикусил губу. Он был вполне набожным приверженцем англиканской церкви и редко прибегал к бранным выражениям, он считал их не только грешными, но и вульгарными. В этом вопросе, в частности, он даже и теперь был одного мнения с Преподобным Бэконом.

Они пересекли Семьдесят девятую улицу и вновь очутились в безопасных пределах белого Манхэттена. Фиск ехал и думал: а ведь Бэкон и в этом тоже прав. Они действительно не в детский центр вкладывают средства, они делают попытку купить души людей. Усмирить праведно негодующую душу Гарлема.

Да, надо смотреть правде в лицо!

Но тут он как бы очнулся. Болван ты, Фиск. Если ты не выцарапаешь обратно эти триста пятьдесят тысяч или хотя бы какую-то их часть, значит, тебя, со всей твоей праведностью, оставили в дураках.