4
Владыка джунглей

«Тах-татах-татах-татах-татах-татах-татах!» Грохот взлетающих авиалайнеров больно бьет по барабанным перепонкам. В воздухе густо намешаны запахи самолетных выхлопов. От вони спазмы под ложечкой. По пандусу одна за другой въезжают машины и пробираются среди людей, которые ищут в полутьме вход на эскалатор, или свои машины, или чужие машины — обворовать! обчистить! Его «мерседес», конечно, обворуют в первую очередь. Шерман стоял и держался за дверцу, не решаясь бросить свой черный двухместный спортивный «мерседес» стоимостью в 48000 долларов — или 120000, зависит от того, как взглянуть. Шерман, будучи Властителем Вселенной, относится к той категории налогоплательщиков, которым надо заработать 120000, чтобы после расчетов с федеральным правительством, властями штата и города Нью-Йорка у него осталось 48000 на автомобиль. И как он объяснит Джуди, если эту дорогую игрушку у него угонят с крыши терминала прибытия в аэропорту Кеннеди?

Хотя — почему он вообще обязан ей что-то объяснять? Он целую неделю подряд каждый вечер как проклятый обедал дома — впервые, кажется, за все годы, что он работает в «Пирс-и-Пирсе». Уделял внимание Кэмпбелл, один раз просидел с ней чуть не 45 минут, что было уж и вовсе редкостью, хотя, скажи ему это кто-нибудь, он бы удивился и даже обиделся. Не кряхтя и не злясь, подсоединил новый шнур к торшеру в библиотеке. На четвертые сутки его образцового поведения Джуди покинула кушетку в гардеробной и перешла спать обратно в спальню. Правда, теперь супружескую кровать строго разделила надвое Берлинская стена, и он по-прежнему не удостаивался от жены ни слова на сон грядущий. Но при Кэмпбелл она соблюдала вежливость. А это — самое главное.

Два часа назад, когда он позвонил Джуди и предупредил, что задержится на работе, она отнеслась к этому спокойно. Что ж. Он ли не заслужил? Шерман бросил последний взгляд на «мерседес» и пошел в зал прибытия международных линий.

Зал находится внизу, в недрах аэровокзала, первоначально предназначенных, видимо, под багажное отделение. Длинные светильники дневного света на потолке были не в силах развеять подвальный сумрак. Встречающие теснились за металлическим барьером в ожидании, пока прибывшие из-за границы пассажиры не пройдут таможенный досмотр. Что, если среди этих людей окажется кто-нибудь знакомый? Шерман стал разглядывать толпу. Шорты, кроссовки, джинсы, спортивные свитера — господи, что это за публика? Авиапассажиры поодиночке выходили от таможенников. В трикотажных тренировочных костюмах, теннисках, ветровках, цветных гетрах, комбинезонах, теплых куртках, бейсбольных кепках, майках-безрукавках — только что из Рима, Милана, Парижа, Брюсселя, Мюнхена, Лондона; скитальцы по белу свету; граждане мира… Стоя в людском потоке, Шерман независимо вздернул свой йейльский подбородок.

Когда наконец появилась Мария, не заметить ее было бы трудно — среди этой шушеры она казалась пришелицей из другой галактики. На ней был ярко-синий костюм — юбка и жакет с огромными подложенными по парижской моде плечами, шелковая блуза в сине-белую полоску и туфли-лодочки из крокодильей кожи цвета электрик с белыми замшевыми мысками. Одни только туфли и блуза стоили не меньше, чем одежда любых двадцати женщин в этой толпе. Мария шла задрав нос и переставляя ноги «от бедра» — походкой манекенщицы, рассчитанной на то, чтобы вызывать жгучую зависть и злобу. И на нее смотрели. Идя рядом с ней, носильщик катил алюминиевую тележку, доверху загруженную поклажей: грудой набитых чемоданов и чемоданчиков, все — из одинаковой светлой кожи с шоколадной отделкой. Вульгарно, конечно, подумал Шерман, но бывает и вульгарнее. Летала в Италию всего на неделю, чтобы снять на лето виллу на озере Комо, — к чему столько вещей, непонятно. (Подсознательно Шерман относил такое барство на счет дурного воспитания). Еще войдут ли все пожитки в его двухместный «мерседес»?

Он обошел барьер и шагнул ей навстречу, мужественно расправив плечи.

— Привет, крошка, — сказал он.

— Крошка? — переспросила Мария. К вопросу она добавила улыбку в знак того, что нисколько не задета таким обращением, но на самом деле оно ее задело.

Конечно, до сих пор он никогда не называл ее крошкой, но хотелось, чтобы приветствие прозвучало самоуверенно и невзначай: Властитель Вселенной повстречал в аэропорте знакомую.

Он взял ее под руку и пошел рядом. Решил сделать еще одну попытку:

— Ну, как летелось?

— Отлично, — ответила Мария, — если не считать, что один бритт шесть часов подряд наводил тыщщу своими разговорами (Шерман не сразу догадался, что она сказала тощищу). — И посмотрела вдаль, словно снова переживая выпавшее на ее долю испытание.

«Мерседес» оказался на месте, убереженный судьбой от грабительской толпы. В маленький спортивный багажник все чемоданы, конечно, не вошли, носильщик свалил половину на заднее сиденье, представлявшее собой всего лишь узкий уступ. Очаровательно, подумал Шерман, если резко затормозить, то как раз получишь по затылку какой-нибудь кремовой сумочкой с шоколадным рантом.

К тому времени когда они выбрались из аэропорта на скоростное шоссе Ван-Вик и поехали по направлению к Манхэттену, остатки дневного света уже быстро тускнели между домами и за деревьями Южного Озонового парка. Был тот миг сумерек, когда зажигаются фары и фонари, но света не добавляют. Впереди несся рой красных задних огней. Проезжая Рокэвей-бульвар, Шерман увидел на той стороне шоссе стоящий у самой стенки ограждения большой автомобиль «седан» с двумя дверцами, какие выпускали в 70-е годы. А рядом на проезжей части лежит человек… Но нет, подъехали ближе, и это оказался вовсе не человек, а автомобильный капот. Он был снят с машины целиком и брошен на дорогу. А у самой машины нет ни колес, ни сидений, ни руля… Одна громоздкая развалина, ставшая частью городского пейзажа… Шерман, Мария, чемоданы и «мерседес» проехали мимо.

Он решил попытаться зайти с другого бока:

— Ну, как там в Милане? Что слышно на озере Комо?

— Шерман, кто такой Кристофер Марло? Кристофер Марло?

— Не знаю. Я разве с ним знаком?

— Этот, о ком я тебя спрашиваю, был писатель.

— Драматург, что ли?

— Может быть. Он кто?

Мария глядела прямо перед собой и говорила так сокрушенно, будто у нее только что умер самый близкий человек

— Кристофер Марло… Такой английский драматург, жил, кажется, в одно время с Шекспиром, Или, может, пораньше немного. А что?

— То есть когда? — страдальчески спросила Мария.

— Сейчас соображу. Бог его знает… В шестнадцатом веке вроде бы. Одна тысяча пятьсот какие-то годы. Зачем тебе?

— А что он написал?

— M-м… Ей-богу, не знаю. И то хорошо, что вспомнил, кто это. Что он тебе дался?

— Да, но кто он, ты все-таки знаешь.

— Смутно.

— А про доктора Фауста?

— Про доктора Фауста?

— Писал он что-то про доктора Фауста?

— Ммм… — Взблеснуло было что-то в памяти, но погасло. — Может, и писал. Доктор Фауст, доктор Фауст… А-а, «Мальтийский еврей»! Вот что он написал: драму «Мальтийский еврей». По-моему, я не ошибаюсь. «Мальтийский еврей». Удивительно, как это я вспомнил. Драма «Мальтийский еврей». Что я ее в жизни не читал, это совершенно точно.

— Но, по крайней мере, ты знаешь, кто это. Такие вещи полагается знать, да?

Вот именно. Туг она не ошиблась. Единственное, что Шерман помнил про Кристофера Марло после девяти лет учения в Бакли-скул, четырех в колледже Святого Павла и четырех в Йейле, — это что, кто такой Марло, полагается знать. Но ей он этого говорить не стал. Наоборот, спросил:

— Кому полагается?

— Всем, — хмуро отозвалась Мария. — Мне, например.

Заметно стемнело. Шикарные шкалы и циферблаты на приборной доске «мерседеса» светились, как приборы военного самолета. Скоро путепровод над Атлантик авеню. Вон на обочине еще один брошенный автомобиль. Без колес, с поднятым капотом, и две человеческие фигуры, одна с фонариком, согнувшись, копаются в моторе.

«Мерседес» уже влился в поток машин, выезжающих на Гранд-Сентрал парквей, а Мария все еще хмуро глядела прямо перед собой. Целая галактика мчащихся автомобильных фар и задних огней заполнила обзор — точно вся энергия огромного города преобразилась в неисчислимый хоровод светил, вращающихся в черной пустоте. Едешь в «мерседесе» с поднятыми стеклами, кругом все летит и несется, а в салон не проникает ни звука. Потрясающе.

— Знаешь, что я тебе скажу, Шерман (у нее, как всегда прозвучало: «Шууман»). Я этих бриттов терпеть не могу. Ненавижу.

— Ненавидишь Кристофера Марло?

— Спасибочки за остроумие. Подумаешь какой умник нашелся. Не хуже того гада, что сидел со мной рядом.

Теперь она глядела на Шермана и улыбалась. То была вымученная, отважная улыбка наперекор большой боли. И глаза вот-вот наполнятся слезами.

— Какого еще гада? — не понял Шерман.

— В самолете. Ну, того, что рядом сидел. Бритт. — Синоним: «червь». — Завел разговор. Я смотрела каталог Райнера Феттинга, была на его выставке в Милано. — Шермана покоробило, что она произнесла на итальянский манер: Милано, а не просто Милан, тем более что о Райнере Феттинге он никогда не слышал. — И он стал рассуждать про Райнера Феттинга. У него на руке был золотой «роллекс», знаешь, такие здоровущие часы? кажется, руку не поднять? — привычка барышни с американского Юга произносить утвердительные фразы с вопросительной интонацией.

— Думаешь, кадрился?

Мария улыбнулась, на этот раз самодовольно.

— Конечно!

У Шермана полегчало на душе. Слава богу, она больше не дуется. Хотя, в чем тут дело, он не понимал. Ему было невдомек, что для некоторых женщин собственная сексуальная привлекательность так же важна, как для него — рынок ценных бумаг. Он знал только одно: она перестала дуться, и у него с души свалился камень. Пусть болтает о чем хочет, не важно о чем. И она действительно принялась болтать. Ее занимало только что пережитое унижение:

— Не успел рта раскрыть и уже сообщил, что он, видите ли, кинорежиссер. Ставит фильм по этому вот «Доктору Фаусту» Кристофера Марло, или просто Марло он сказал, кажется. Не знаю, кто меня за язык потянул, я думала, какой-то Марло пишет сценарии для фильмов. А может, мне на самом деле просто вспомнилось, фильм такой есть, и в нем герой — Марло, Роберт Митчем его играет.

— Верно. По роману Рэймонда Чандлера.

Мария посмотрела на него непонимающими глазами. Он сразу бросил Рэймонда Чандлера.

— И что же ты ему сказала?

— А я возьми и ляпни: «А-а, Кристофер Марло! Он ведь написал какой-то сценарий?» И знаешь, что этот гад… ответил? «Ну, не думаю. Он умер в тысяча пятьсот девяносто третьем году». Представляешь? «Ну, не думаю»!

Глаза ее вспыхнули яростью. Шерман минуту переждал. А потом спросил:

— И это все?

— Все? Я думала, я его удушу. Он меня… унизил. «Ну, не думаю». Такое хамство, я своим ушам не поверила.

— Ну и что ты ему сказала?

— Больше ничего. Покраснела как вареный рак. И не могу слова вымолвить.

— И от этого у тебя такое настроение?

— Шерман, скажи мне по честности. Если человек не знает, кто такой Кристофер Марло, разве это значит, что он кретин?

— Ну что за вздор, Мария. Я просто не могу поверить, что ты из-за этого впала в такой мрак.

— Какой еще мрак?

— Ну, мрачное настроение, в каком ты прилетела.

— Ты мне не ответил, Шерман. Кто не знает, кто такой Марло, тот, значит, кретин?

— Не смеши меня. Я вон едва вспомнил, кто это, а ведь небось мы его проходили.

— В том-то все и дело! Ты хотя бы его проходил. А я не проходила. И из-за этого я чувствую себя так… а ты, похоже, вообще не понимаешь, о чем я говорю?

— Вот это точно! — подтвердил он с улыбкой. И Мария улыбнулась в ответ.

В это время они проезжали аэропорт Ла-Гуардиа, залитый огнями сотен натриевых фонарей. На ворота в небеса это было мало похоже, больше на какой-то завод. Шерман перестроился в крайний ряд, съехал на полной скорости под путепровод Тридцать третьей улицы и взял подъем на мост Трайборо. Мрак рассеялся. Шерман снова был полон довольства собой. Ему удалось ее растормошить и привести в чувство.

Но дальше пришлось притормозить. Все четыре полосы были забиты медленно ползущими машинами. Въехав на высокий горб моста, он увидел слева силуэт Манхэттена. Небоскреб к небоскребу, прямо чувствуешь вес и мощь. Сколько народу во всем мире мечтает очутиться на этом острове, на его узких улицах, в его потрясающих небоскребах!. Вот он, Рим, Париж, Лондон XX века, город честолюбивых мечтаний, магнитная скала, к которой притягивает всех, кто борется за право быть в центре событий. И он, Шерман, — в ряду победителей! Живет на Парк авеню, улице всеобщей мечты. Работает на Уолл-стрит, на пятидесятом этаже над уровнем земли в легендарной фирме «Пирс-и-Пирс», откуда обозревается весь мир. А сейчас вот сидит за рулем спортивного «мерседеса» стоимостью в 48000, и рядом — одна из первых красавиц Нью-Йорка, пусть не ахти какая специалистка в истории литературы, зато женщина совершенно роскошная. Резвое молодое животное! Он, Шерман, принадлежит к той породе людей, чье предназначение — брать от жизни то, что они хотят.

Он отнял одну руку от баранки и указал в окно на великолепный вид:

— Полюбуйся, крошка!

— Мы опять перешли на «крошку»?

— Просто мне захотелось называть тебя крошкой, крошка. Полюбуйся, полюбуйся. Великий город Нью-Йорк!

— Ты считаешь, что я из тех женщин, которым подходит «крошка»?

— Ты вполне подходящая крошка. Где ты хочешь поужинать, Мария ? Весь город Нью-Йорк к твоим услугам.

— Шерман! Разве нам не здесь сворачивать?

Он посмотрел вправо. Совершенно верно. Он был на три ряда левее тех машин, которые двигались к съезду в Манхэттен, и перестроиться теперь туда не было никакой возможности. Все ряды представляли собой сплошные потоки легковых и грузовых автомобилей, один за другим, бампер к бамперу, продвигающихся к площадке с турникетами в ста ярдах впереди. Над турникетами, залитая желтым светом фонарей, была растянута огромная, во всю ширину, зеленая надпись:

— Шерман, я точно знаю, поворот на Манхэттен — вон там.

— Ты права, дорогая, но я не могу туда перебраться.

— А эта куда идет?

— В Бронкс.

Очередь машин в тучах копоти ползла к турникету.

«Мерседес» так низко сидел на колесах, что Шерману пришлось привстать, чтобы отдать свои два доллара дорожной пошлины. Чернокожий служащий в будке устало посмотрел на него сверху вниз. По боку будки шла длинная царапина, и ее уже тронуло ржавчиной.

Шерман испытал мутное, неопределенное ощущение опасности. Бронкс… Он родился и вырос в Нью-Йорке и гордился своим знанием города. Нью-Йорк я знаю. Но на самом деле его знакомство с Бронксом за тридцать восемь лет жизни ограничилось пятью или шестью поездками в зоопарк и двумя — в ботанические сады, да еще он раз десять ездил на стадион «Янки», последний раз — в 1977 году на мировое первенство по баскетболу. Он знал, что улицы в Бронксе носят номера в продолжение махэттенской нумерации. Значит, что надо сделать? Надо доехать до перекрестка, свернуть на улицу, ведущую к западу, и ехать по ней, пока не попадется авеню, которая доходит до Манхэттена. Вроде ничего страшного.

Туча красных огней теперь мешала ему. В темноте, окруженный этим красным роем, он не мог толком сориентироваться. Терялось чувство направления. Похоже, они едут по-прежнему на север, на съезде с моста заметного поворота не было. Но теперь приходилось довольствоваться только подсказкой дорожных знаков. На глаз он тут уже ничего не узнавал, все ориентиры остались позади. После моста дорога раздваивалась. Влево, как оповещалось, — по шоссе Майора Дигана к мосту Джорджа Вашингтона. Вправо — по Брукнеровскому бульвару и дальше в Новую Англию… Дигановское шоссе — это на север. Не годится… Крутим баранку вправо… Вот тебе на! Опять развилка. Либо в Восточный Бронкс и в Новую Англию, либо по Восточной сто тридцать восьмой улице на Брукнеровский бульвар… Как хочешь, так и выбирай… Орел или решка?.. Два пальца или один? Снова крутим направо… Восточная сто тридцать восьмая. Съезд. Кончилось просторное размеченное скоростное шоссе, кончился пологий съезд. Они очутились на земле. Словно провалились на какую-то свалку. Скоростное шоссе идет сверху по эстакаде. В темноте Шерман видит с левой стороны парапет и сетку… Там что-то торчит… Женская голова!.. да нет же, это трехногий стул с прогоревшим сиденьем, и болтаются космы жженого мочала. Кому понадобилось воткнуть стул в сетку ограждения? Дня чего?

— Шерман, где мы находимся?

По голосу Шерман сразу понял, что ни о Кристофере Марло, ни о том, где бы поужинать, сейчас уже речи нет.

— В Бронксе.

— А как отсюда выбраться, ты знаешь?

— Конечно. Нужно только найти поперечную улицу… Ну, скажем… например, ту же Сто тридцать восьмую.

Они едут на север под скоростным шоссе. Но куда это шоссе ведет? Движение в два ряда, оба — прямо. С левой стороны — ограждение и бетонные опоры эстакады. Чтобы найти улицу, ведущую в Манхэттен, надо свернуть на запад… то есть налево… но налево не свернешь, там забор… Давай сообразим. Сто тридцать восьмая улица… Где она может проходить?.. Вон, вон! Указатель: Сто тридцать восьмая! Шерман начинает прижиматься влево, чтобы сделать левый поворот. Впереди — большой разрыв в ограждении, именно туда и надо свернуть на Сто тридцать восьмую улицу… Но свернуть невозможно! Слева от него — четыре или пять рядов автомашин, два — на север, два — навстречу, дальше за ними еще полоса, легковые, и грузовые машины с грохотом несутся в обоих направлениях… Разве поперек движения свернешь?.. Поэтому Шерман продолжает ехать дальше… В Бронкс… Снова впереди просвет в ограждении… Шерман жмется левее — опять та же картина! Нет тут левого поворота!.. Словно в ловушку попал под темной эстакадой. Но ведь ничего страшного? Полно машин…

— Шерман, что ты делаешь?

— Пытаюсь повернуть налево, но с этой сволочной дороги нет левого поворота. Попробую сейчас свернуть где-нибудь направо, там развернусь и оттуда уже перееду через улицу.

Мария промолчала. Шерман скосил глаза: сидит и хмуро смотрит вперед. Справа над крышами низких старых домов показалась вывеска:

Мясная торговля… недра Бронкса… Вон просвет в ограждении. Шерман начинает выруливать вправо — и сразу оглушительный гудок! — мимо проносится тяжелый грузовик! — едва успел свернуть.

— Шерман.

— Прости, крошка.

Пропустил правый поворот. Едем дальше, держась как можно правее в правом ряду, чтобы при первой возможности сразу свернуть… Вот оно… Повернул на какую-то широкую улицу. Сколько вдруг пешеходов, половина на тротуарах, половина прямо на мостовой… Темнокожие, но не негры… пуэрториканцы? На той стороне — длинное низкое здание, окна второго этажа в резных наличниках, похоже на швейцарское шале из детской книжки… но стены все прокопчены… Вон там — пивная, большие окна до половины закрыты железными ставнями… Сколько народу на улице, лучше сбавить ход… Низкие жилые дома с оконными проемами без рам.,. Красный свет. Шерман останавливает машину. Мария крутит головой во все стороны… «Ууууааааххх!» — громкий вопль откуда-то слева… Через улицу ленивой походкой переходит молодой человек с усиками ниточкой и в спортивном свитере. За ним, пронзительно крича: «Ууууааааххх!» — бежит женщина. Лицо смуглое, курчавые пышные волосы желтого цвета… Закидывает руку ему за шею, но как-то замедленно, как будто спьяну. «Ууууаааххх!» Душит, что ли? Но он, не глядя, бьет ее локтем в живот. Она отпускает его шею и сползает посреди мостовой на четвереньки. Парень идет дальше, даже не оглядывается. Женщина поднимается на ноги и, качнувшись, устремляется за ним. «Ууууаааххх!» Теперь они оба очутились перед «мерседесом». Мария и Шерман, сидя в креслах-сиденьях из светлой кожи, смотрят на дерущихся. Женщина опять обхватила мужчину за шею, и он снова ударяет ее локтем под ложечку. Зажегся зеленый свет, но Шерман не может ехать. С обоих тротуаров на мостовую сошли люди и наблюдают за дракой с близкого расстояния. Смеются. Улюлюкают. Она вцепилась ему в волосы. Он морщится от боли и отбивается обоими локтями. Улица запружена публикой. Шерман молча переглядывается с Марией. Двое белых, мужчина и молодая женщина в ярко-синем парижском жакете с вот эдакими плечами… на заднем сиденье навалены чемоданы и сумки, все одинаковые, — столько багажа, что впору ехать в Китай… спортивный «мерс» за 48000… посреди Южного Бронкса… Удивительно! Никто даже не обращает на них внимания. Будто просто автомобиль как автомобиль, стоит перед светофором. Дерущиеся постепенно перебрались через улицу и теперь на тротуаре схватились, как борцы сумо, лицом к лицу. Качаются, наступают, пятятся. Оба устали, пыхтят. Воинственный пыл весь вышел. Можно подумать, что они не дерутся, а танцуют. Публика утратила интерес, начинает расходиться.

Шерман говорит Марии:

— Вот что делает любовь, крошка.

Хочет показать, что ничуть не испугался. Теперь путь перед «мерседесом» свободен, но снова зажегся красный свет. Выждав зеленый, Шерман трогается дальше. Тут уже не так людно… улица широкая. Он разворачивается и едет по этой же улице в обратном направлении.

— Шерман, что ты теперь собираешься делать?

— По-моему, теперь все в порядке. Это — главная поперечная улица. И мы едем в правильном направлении: на запад.

Но, переехав большую автостраду под путепроводом, они оказались на каком-то запутанном перекрестке. Улицы сходятся под неожиданными углами… Со всех сторон движутся пешеходы… Лица темнокожие… Вон вход в подземку… Дальше — низкие дома, магазины. «Самые вкусные китайские блюда навынос». Не поймешь, какая улица идет на запад… Пожалуй, что вон та. Вернее всего. Шерман свернул… Опять широкая улица, по обеим сторонам припаркованы машины… а там, дальше, уже в два ряда и даже в три… Столько народу! Тут не проедешь. Шерман опять свернул. Название улицы значилось на указателе, но указатель повешен как-то боком, не разберешь. Восточная которая-то — это если ехать в ту сторону… Шерман поехал. Но улица вскоре слилась с другой, и по обе стороны потянулись низкие здания. По-видимому, пустующие. На ближайшем перекрестке еще раз повернул — на запад, по его представлениям, — и проехал еще несколько кварталов. Опять какие-то низкие строения, то ли гаражи, то ли склады. Заборы со спиральной проволокой поверху. Здесь народу никого, это как раз хорошо, убеждал он себя, но сердце почему-то стучало громко и нервно. Снова свернул. Тесная улица, два ряда жилых домов в семь и восемь этажей. Не видно ни души, и окна — ни одно не светится. Следующий квартал — то же самое. Еще один поворот, и — большой, совершенно незастроенный пустырь. Квартал за кварталом — шесть? восемь? двенадцать? городских кварталов без единого здания. Мостовые есть. И тротуары. И уличные фонари на столбах. А больше — ничего. Сетка призрачного городского плана, залитого химически-желтым электрическим светом. Кое-где виднелись кучи мусора, щебня. Земля на вид словно бетонированная, только не ровная, а то вверх, то вниз под уклон… Холмы и ложбины Бронкса… оголенный асфальт, бетон, гарь… в зловещем желтом сиянии.

Трудно даже поверить, что едешь по нью-йоркской улице. Начался длинный пологий подъем. Впереди в двух кварталах… или в трех, не разберешь на этом грандиозном пустыре… стоит на углу одинокое здание, последнее… этажа в три-четыре… Вид такой, как будто вот-вот пошатнется и рухнет. Нижний этаж освещен, похоже, там магазин или бар… На тротуаре перед домом — люди, три или четыре человека, подсвеченные угловым фонарем.

— Что это за место, Шерман?

Мария заглядывает ему в лицо.

— По-моему, юго-восточный Бронкс.

— То есть ты не знаешь, где мы?

— Представление имею. Если мы будем ехать все время на запад, то в конце концов выберемся.

— А ты уверен, что мы едем на запад?

— Конечно на запад. Не волнуйся, пожалуйста. Мне бы вот только…

— Что?

— Может, ты увидишь табличку с названием улицы… Мне нужна нумерованная улица.

На самом деле Шерман уже не соображал, в каком направлении едет. Когда поравнялись с освещенным домом, стали слышны низкие ритмичные звуки, они проникали даже сквозь поднятые окна «мерседеса»… контрабас… От уличного фонаря в открытую дверь протянут электрический провод. На тротуаре женщина в баскетбольной фуфайке и шортах и двое мужчин в майках без рукавов. Женщина слегка присела, оперлась руками о колени и смеется, мотая головой. Мужчины, глядя на нее, тоже смеются. Кто они, пуэрториканцы? Не поймешь. В освещенную дверь, куда уходит петля провода, видны движущиеся силуэты. Гудит контрабас… Тонко запела труба… Латиноамериканская музыка? А женщина на улице, присев, мотает и мотает головой.

Шерман скосил глаза на Марию. Она сидела как каменная в своем умопомрачительном ярко-синем жакете с квадратными плечами, лицо в рамке стриженых черных волос застыло, как на фотографии. Шерман прибавил газ и оставил позади эту призрачную заставу на границе безжизненной пустыни.

Вон там дома… Шерман свернул. Проехал мимо зданий с пустыми глазницами окон.

Впереди — скверик, обнесенный низкой железной оградой. Надо взять либо левее, либо правее. Улицы расходятся под самыми немыслимыми углами. Шерман совершенно потерял ориентацию. Здесь было уже совсем не похоже на Нью-Йорк. Какой-то заштатный, полувымерший городишко Новой Англии. Он снова повернул налево.

— Шерман, мне это начинает сильно не нравиться.

— Не беспокойся, детка.

— Перешли на «детку»?

— Ты же возражала против «крошки». — Он постарался сказать это легкомысленным тоном.

Здесь вдоль тротуаров припаркованы машины… Под фонарем стоят три юнца; черные лица; стеганые куртки. Глазеют на «мерседес». Шерман снова свернул.

Вдали какое-то мутное желтое свечение, очевидно, там более широкая, более главная улица. Чем ближе к ней, тем больше народу — на тротуарах, в дверях, на мостовых. Сколько черных лиц… Впереди на мостовой — какое-то препятствие. Темнота поглощает свет фар «мерседеса». Но потом Шерман все-таки разглядел: посередине улицы стоит автомобиль… Вокруг толпятся парни… Опять черные лица. Как их, интересно, объехать? Шерман надавил кнопку запора дверей… и сам же вздрогнул от электронного щелчка — словно сработала пружина капкана. Медленно повел «мерседес» сквозь толпу. Чернокожие парни пригибались, заглядывали в окна. Шерман уголком глаза приметил одного, он широко улыбался. Ничего не говорил, просто смотрел и скалил зубы. Слава богу, можно как-то протиснуться. «Мерседес» полз вперед. А что, если спустит колесо? Или заглохнет мотор? Вот это будет история… Но Шерман не паникует. Он по-прежнему хозяин положения. Главное — двигаться вперед. «Мерседес» за 48000 долларов. Ну-ка, немецкие головы, стальные инженерские мозги… Смотрите не подкачайте… Объехал. Поперек идет большая улица. В обе стороны — оживленное движение, Шерман облегченно вздохнул. Теперь поедем по ней. Можно налево, можно направо, не имеет значения. Подъехал к перекрестку. Красный свет. Ну и черт с ним! Двинулся с ходу вперед.

— Шерман! Ты едешь на красный свет.

— Ну и хорошо. Может, постовой объявится. Я не обижусь.

Мария не ответила. Все заботы ее роскошного бытия сосредоточились на одном: как бы поскорее выбраться из Бронкса.

Впереди горчичный свет фонарей стал ярче и раздался в разные стороны… Какая-то площадь… Минуточку! Вон там вход в подземку. С этой стороны — магазин, дешевые закусочные… «Жареные цыплята по-техасски»… «Самые вкусные китайские блюда навынос»… Китайские блюда навынос! У Марии — та же мысль.

— Господи Иисусе, Шерман! Мы приехали туда же, откуда свернули! Сделали круг.

— Знаю. Знаю. Минутку помолчи. Дай сообразить. Вот что: я сейчас поверну направо, вернусь под эстакаду…

— Только не под эту чертову эстакаду!

Скоростное шоссе проходило по эстакаде у них над головами. На светофоре зажегся зеленый. Шерман никак не мог решить, что делать. Сзади нетерпеливо гудели.

— Шерман! Взгляни вон туда! Там написано: мост Джорджа Вашингтона!

Где? Сзади гудят все настойчивее. Но Шерман тоже увидел. Знак был на той стороне, под эстакадой, в слабом сером свете — дорожный знак на бетонном основании: 95 и 895 МОСТ ДЖ. ВАШИНГТОНА…

— Там должен быть и въезд!

— Но ведь нам не в ту сторону! Это же на север.

— Шерман! Ну и что? По крайней мере, известное место! По крайней мере, цивилизация! Только бы отсюда вырваться.

Сзади надрывается гудок. Добавился еще раздраженный человеческий крик. Шерман рванул с места на последних секундах зеленого света. Пересек пять полос — туда, где маячил вожделенный дорожный указатель. И снова очутился под эстакадой.

— Вон туда, Шерман!

— Хорошо, хорошо, я вижу!

Въезд похож на черную шахту для сбрасывания угля между бетонными опорами. «Мерседес» сильно тряхнуло на выбоине асфальта.

— Черт, — пробормотал Шерман. — Я даже не заметил.

Он всматривается вперед, пригнувшись над баранкой. Лучи фар перебирают одну за другой бетонные опоры. Шерман переключил на вторую. Выехал на крутой подъем, дал газ… Человеческие тела!.. Трупы на мостовой!.. Лежат скрючившись, с подогнутыми коленями… Нет, это не тела. Асфальт вспучился… Да нет же, это контейнеры… мусорные баки. Надо прижаться влево, иначе не объедешь. Он переключил на первую скорость и взял левее… Какое-то темное пятно на асфальте… Шерман подумал сначала, что это человек спрыгнул с ограждения на мостовую. Нет, размеры не те… Небольшое животное… Залегло посреди дороги, нельзя проехать… Шерман резко нажал на тормоз… Один, нет, два чемодана съехали и ударили его по затылку.

Вскрикнула Мария. Ей на подголовник сползла большая сумка. Мотор заглох. Шерман поставил на тормоз, снял сумку у Марии с головы и запихнул обратно на заднее сиденье.

— Цела?

Мария смотрела не на него. Она вглядывалась во что-то сквозь лобовое стекло.

— Что это там?

На пути у «мерседеса» — не животное… Узоры протектора… Колесо! Первая мысль Шермана; наверху, на эстакаде, машина потеряла колесо, и оно с разгону скатилось сюда. Он вдруг услышал тишину — мотор «мерседеса» безмолвствовал. Шерман снова включил стартер, проверил тормоз, держит ли. И открыл дверцу.

— Шерман, ты что?

— Надо оттащить эту штуковину с дороги.

— Смотри, осторожнее. Вдруг встречная машина.

— Была не была. — Шерман пожал плечами и вылез.

Странно как-то, стоишь на крутом асфальтированном подъеме, вверху по эстакаде катятся машины, звонко лязгая на металлическом стыке, и смотришь снизу на черное подбрюшье путепровода. Машин, идущих поверху, конечно, не видно, только слышно, как они проносятся на больших скоростях и эстакада лязгает и вибрирует, гулко дрожит вся огромная изъеденная ржавчиной инженерная конструкция. И в то же время — тихо. До того тихо, что слышно, как поскрипывают и шуршат на каждом шагу кожаные подметки и каблуки его ботинок — английских ботинок, купленных за 650 долларов в магазине фирмы «Нью и Лингвуд», что в Лондоне на Джермин-стрит. Скрип и шуршание его подошв слышны так отчетливо. Шерман нагнулся. Нет, это все-таки не колесо. Просто покрышка. Как мог автомобиль на ходу потерять покрышку? Он поднял ее.

— Шерман!

Шерман оглянулся на «мерседес». Снизу к нему подходят два человека… два чернокожих парня… «Бостон Селтикс»… Тот, что впереди, одет в серебристую баскетбольную куртку с надписью «СЕЛТИКС» поперек груди… Он уже в пяти шагах от Шермана… Здоровый малый… Молния расстегнута, куртка нараспашку… видна белая майка на мощных грудных мышцах… Лицо квадратное, широкие скулы… взгляд плотоядный, хищный… Смотрит Шерману прямо в глаза… И медленно приближается. Второй — долговязый, но щуплый, длинная шея, узкое лицо… слабое лицо… глаза вытаращил, словно с испугу. На тощих плечах болтается широкий свитер. Этот идет на два шага позади здорового.

— Йо! — окликает здоровяк Шермана. — Помощь не нужна?

Шерман стоит как вкопанный, держит перед собой покрышку и смотрит на парней.

— Случилось чего? Помочь не надо?

Голос мирный. Это они подстроили! Вон он держит руку в кармане! Но говорит вроде бы по-дружески. Это ловушка, дурак ты несчастный! Может быть, он правда хочет помочь? А что они делают тут на въезде, интересно знать? Но ведь ничего же и не делают — не угрожают. Погоди, сейчас они тебе покажут! Надо просто ответить вежливо. Да ты что, спятил? Действуй! Не жди! В голове у Шермана — шум, будто шипит вырывающийся пар. Он держит покрышку перед грудью. Ну? Рраз! Он шагнул навстречу переднему и бросил в него покрышку. Но она полетела обратно! Прямо в Шермана. Шерман вскинул руки и отбил ее. Здоровяк в серебристой куртке не удержался на ногах и растянулся на покрышке. Шерман тоже по инерции пролетел вперед, но дорогие кожаные туфли удержали, он устоял.

— Шерман!

Мария сидит за рулем «мерседеса». Мотор бешено работает. Дверца со стороны пассажирского сиденья отпахнута.

— Садись!

Между ним и машиной теперь второй парень, щуплый… рожа испуганная… глаза вылуплены. Шерман в панике… только бы пробиться к машине! Побежал, набычив голову, налетел на того, отшвырнул. Парень отлетел на задний бампер, но не упал.

— Генри!

Здоровенный поднимается с асфальта. Шерман плюхнулся на пассажирское сиденье. Ужас на лице Марии.

— Сел?

Мотор ревет… Ну, немецкая боевая техника, давай… Снаружи что-то метнулось. Шерман поймал ручку, рванул и на мощном выплеске адреналина захлопнул дверцу. Краем глаза он видит, что здоровенный детина уже заглядывает к Марии с другой стороны. Успел надавить кнопку запора. Здоровяк дергает ручку, надпись «СЕЛТИКС» — у самого ее лица, отгороженная только стеклом. Мария включила первую скорость, «мерседес», взвыв, сорвался с места. Парень отскочил. «Мерседес» идет прямо на мусорные баки. Мария нажала на тормоз, Шермана шарахнуло о приборную доску. Один баул слетел на ручку скоростей. Шерман стащил его себе на колени.

Мария дала задний ход. Машину рвануло назад. Шерман покосился в окно справа, Там стоит щуплый парень и смотрит на них… узкое молодое лицо не выражает ничего, кроме страха. Мария снова переключила на первую… Она хватает ртом воздух, будто захлебывается…

Шерман крикнул:

— Осторожнее!

Здоровенный снова двинулся к машине, держа над головой покрышку. Мария направила «мерседес» прямо на него. Он отскочил… Метнулось что-то темное… Сильный удар. Покрышка ударилась в лобовое стекло и отрикошетила. Стекло целехонько. Молодцы немцы! Мария выкрутила баранку влево, чтобы не наехать на мусорные баки. Там стоит второй парень, щуплый… Зад машины занесло… чпок!. Щуплого парня там больше нет. Мария бешено крутит баранку. Между ограждением и мусорными баками узкое пространство. «Мерседес» едва вписался, скрежеща колесами… Взлетел вверх на эстакаду… Шерман вцепился в приборную доску… Вот и длинный язык автострады. Мимо несутся автомобильные огни… Мария затормозила. Шермана с баулом бросило вперед… Ххаа! Ххааа! Xxaaaa! Он было подумал, что она смеется. Но нет, это она так дышала.

— Жива?

Не отвечая, она с места снова рванула вперед. Сзади гудок…

— Ты что, Мария?

Задняя машина, не переставая сигналить, обошла их и унеслась. Они выехали на скоростное шоссе.

Глаза щиплет от пота. Шерман отнял одну руку от баула, чтобы утереться, но оказалось, рука так дрожит, что пришлось опустить ее обратно. Сердце колотилось прямо в горле. Рубашка промокла. Пиджак сползает с плеч, по-видимому, лопнули швы на спине. Легким не хватает кислорода.

«Мерседес» как вихрь несется по шоссе, ни к чему так быстро.

— Сбавь, Мария! Слышишь?

— Куда ведет эта дорога?

— Следуй по указателям на мост Джорджа Вашингтона и, бога ради, сбавь скорость!

Мария отняла одну руку от баранки, чтобы откинуть волосы со лба, — вся рука, от плеча до пальцев, заметно дрожала. Можно ли ей в таком состоянии доверять машину? — мелькнула мысль у Шермана. Но лучше ее сейчас не отвлекать. У него у самого сердце колотится о ребра, словно с цепи сорвалось в грудной клетке.

— Вот говно, у меня руки трясутся! — выругалась Мария. Он до сих пор не слышал, чтобы она употребляла такие слова.

— А ты успокойся. Все в порядке, мы уже выбрались.

— Но куда мы тут попадем?

— Не нервничай. Следуй по указателям на мост Вашингтона, и все.

— Вот говно, мы же так и ехали!

— Да успокойся ты, в самом деле! Я тебе скажу, где сворачивать.

— Смотри опять не наложи в штаны, Шерман.

Шерман сдавил ручку баула у себя на коленях, словно вторую баранку. И заставил себя не отрывать взгляд от дороги. Впереди над автострадой показался дорожный знак КРОСС-БРОНКС МОСТ ВАШИНГ.

— Что значит Кросс-Бронкс?

— Не важно. Поезжай дальше.

— Какого говна, Шерман?

— Да все в порядке. Мы правильно едем.

Лоцман. Он смотрит на белую полосу, тянущуюся посреди проезжей части. Смотрит так упорно, что в глазах все начинает расползаться… белая линия… указатель… полосы… задние огни… Никакой связной картины… Он видит все врозь… по частям… по деталям… по молекулам!.. Господи Иисусе! Я потерям рассудок! Сердцебиение… Но потом — щелчок! — и все встало на свои места.

Над головой новый указатель:

— Видишь, Мария? Мост Трайборо. Сворачивай туда.

— Ты что? Нам же нужен мост Джорджа Вашингтона!

— Да нет же! Трайборю! Это прямая дорога на Манхэттен.

Съехали. Опять знак над головой:

— Где это, Уиллис авеню?

— По-моему, в Бронксе.

— Черт!

— Прижимайся влево! Все правильно.

— Вот черт!

Огромный знак поперек шоссе:

— Вот видишь?

— Вижу.

— Теперь держись правее. Тут съезд в правую сторону.

Шерман в подтверждение сжимает баул у себя на коленях и проделывает им правый поворот. Рядом сидит Мария в парижском ярко-синем жакете с вот такими подложенными плечами… испуганная зверушка под широкими синими парижскими плечами… Они едут в «мерседесе» за 48000 долларов, оснащенном шикарными авиационными приборами… Только бы вырваться из Бронкса!

Вот съезд. Шерман вцепился что было силы в несчастный баул, словно сейчас должен налететь смерч, сбить их с верной дороги — и швырнуть обратно в Бронкс!

Съехали. Впереди — длинный пологий спуск, ведущий к мосту Трайборо и дальше — в Манхэтген.

XaaxxxKaaxxxIXaaocxx!

— Шерман!

Он повернулся к ней. Она тяжело дышит, хватает ртом воздух.

— Ну вот и все, дорогая.

— Шерман, он его швырнул прямо в меня!

— Что швырнул?

— Да колесо же!

А ведь правда, покрышка ударила в стекло прямо перед ее лицом. Но в памяти Шермана мелькнуло и еще кое-что… чпок!.. толчок заднего бампера, и нет щуплого парнишки. У Марии вырвалось рыдание.

— Слушай, возьми себя в руки. Теперь совсем недалеко.

Она шмыгнула носом.

— Господи…

Шерман протянул левую руку и стал массировать ей затылок.

— Ты молодчина. Вела себя как герой.

— Ох, Шерман.

Особенно нелепо — он сам чувствует, как это нелепо, — что его подмывает улыбнуться. Я ее спас! Я — ее защитник! Он продолжал массировать ей затылок.

— Это была всего лишь покрышка, — говорит защитник, упиваясь ролью утешителя слабых. — А то бы разбилось лобовое стекло.

— Он бросил… прямо в меня.

— Знаю, знаю. Но теперь все в порядке. Все позади.

Но мысленно он слышал: чпок! — и нет щуплого парнишки.

— Мария, по-моему, ты… то есть мы одного из них сбили.

Ты… Мы… Глубокий патриархальный инстинкт уже назойливо подталкивает взять вину на себя.

Мария молчит.

— Знаешь, когда нас занесло… Был такой вроде бы звук… звучок: чпок!

Мария ничего не говорит. Шерман смотрит вопросительно. Наконец она отозвалась:

— Д-да… Может быть, не знаю. Плевать, Шерман! Главное, мы оттуда выбрались!

— Ну ясно, это главное, но…

— О господи, Шерман! Это был какой-то кошмар!

И она стала давиться рыданиями, не сбавляя скорости и внимательно глядя вперед через лобовое стекло.

— Все позади, дорогая. Теперь все хорошо.

Он еще немного помассировал ей шею. Щуплый мальчишка только что стоял там. Чпок! И его там уже нет.

Движения на автостраде все прибавлялось. Рой красных задних огней впереди увильнул под путепровод, и начался пологий подъем. Скоро мост. Мария сбавила газ. Площадь с турникетами раскинулась в темноте бетонным пространством, мутным и чуть в желтизну от света фонарей. Красные огни разобрались на стайки перед каждой будкой. А впереди уже ощущалась густая чернота Манхэттена.

Весомая… в огнях… и столько народу… Столько людей окружают Шермана на этом желтом бетонном пятаке… и хоть бы один догадался, что он сейчас пережил!

Шерман выждал, пока они не выехали на проспект ФДР и не покатили вдоль берега Ист-Ривер к себе, в белый Манхэттен, и Мария окончательно успокоилась, и только тогда снова завел разговор на эту тему:

— Так как по-твоему, Мария? Может, заявить н полицию?

Она не ответила. Он повернул к ней голову; она хмуро смотрела на дорогу.

— Как ты считаешь?

— Зачем?

— Ну, просто я подумал…

— Шерман, заткнись. — Она проговорила это тихо, даже ласково. — Не мешай мне спокойно вести машину.

Впереди показалась знакомая ограда Центральной нью-йоркской больницы. Конструктивистская готика. Белый Манхэттен! Мария свернула с проспекта на Семьдесят первую улицу. Припарковалась против перестроенного особняка, где на четвертом этаже помещалась ее «конспиративная квартирка». Шерман вылез и поторопился осмотреть заднее крыло «мерседеса». Слава тебе господи! Ни вмятинки и ни малейшего следа — по крайней мере, сейчас, в темноте. Мужу Мария сообщила, что прилетает завтра, поэтому багаж надо было пока перетаскать из машины наверх. Шерману трижды пришлось карабкаться по скрипучей лестнице в тусклом нищенском свете «экономичных ламп», волоча ее модные чемоданы на четвертый этаж.

Она сняла ярко-синий жакет с парижскими плечами и положила на кровать. Шерман тоже снял пиджак — он действительно разорвался на спине по швам. «Хантсман», Сэвил-Роу, Лондон. И стоил достаточно дорого. Шерман бросил пиджак на кровать. Рубашка на нем была мокрая, хоть выжми. Мария скинула туфли, села на венский стул у одноногого стола, облокотилась и подперла голову ладонью. Старый стол сразу жалобно накренился. Тогда она выпрямилась и взглянула на Шермана.

— Я хочу выпить. А ты?

— Хочешь, чтобы я налил?

— Угу. Мне — много водки, капельку апельсинового сока и лед. Водка в кухонном шкафчике.

Шерман вышел в тесную кухоньку, включил свет. На плите на краю немытой сковороды сидел таракан. Ну и черт с ним. Шерман смешал водку с апельсиновым соком для Марии, себе налил в высокий стакан виски, положил лед и чуть-чуть добавил воды. И тоже сел за стол напротив Марии. Оказалось, что стакан крепкого — как раз то, что ему надо. Каждый ледяной глоток приятно жег под ложечкой. Машину занесло. Чпок. И того, долговязого и щуплого, там больше нет.

Мария уже отпила половину большой рюмки, которую он ей налил. Зажмурилась, запрокинула голову. А потом взглянула на Шермана и устало улыбнулась.

— Знаешь, — сказала она, — а я ведь, ей-богу, думала, что нам… крышка.

— Что будем делать теперь?

— В каком смысле?

— Я думаю… по-моему, надо заявить в полицию.

— Ты уже говорил. Объясни зачем.

— Это же была попытка ограбления… И потом, мне кажется, что ты… не исключено, что ты одного из них сшибла.

Мария молчала.

— Когда, ну, помнишь? Ты газанула и машину занесло.

— Знаешь, что я тебе скажу? Надеюсь, что так оно и было. Но если даже и так, удар был совсем слабый. Я почти ничего не услышала.

— Да. Только чпок, и его нет.

Мария пожала плечами.

— Я просто размышляю вслух, — сказал Шерман. — Мне кажется, надо заявить. Так мы себя обезопасим.

Мария шумно выдохнула, как человек, возмущенный до предела. И отвернулась.

— Понимаешь, а вдруг этот парень пострадал.

Она оглянулась на него и ответила со смехом:

— Честно признаться, меня это не беспокоит ни вот столечко.

— Да, но что, если…

— Слушай, мы выбрались оттуда, а как — не имеет значения.

— Но если…

— Мура все это, Шерман. Куда ты хочешь обратиться со своим заявлением? И что ты им скажешь?

— Не знаю. Расскажу, как было на самом деле.

— Шерман, я тебе сейчас сама расскажу, как было на самом деле. Я — девушка из Южной Каролины, и я изложу тебе все простым английским языком. Два ниггера хотели нас убить, но мы от них удрали. Два ниггера напали на нас в джунглях, чуть нас не убили, но мы выбрались из джунглей и спаслись. Только всего и делов.

— Да, но представь себе, что…

— Нет, это ты представь себе! Представь, что ты обратился в полицию. Что ты им скажешь? Как объяснишь, что мы делали в Бронксе? Ты говоришь, что расскажешь, как все было на самом деле. Так вот. Лучше ты мне расскажи. Расскажи, раскажи! Что там было на самом деле?

Вот она о чем! Что ж, действительно, объяснять в полиции, что миссис Артур Раскин с Пятой авеню и мистер Шерман Мак-Кой с Парк авеню встретились для тайного ночного свидания, но пропустили поворот на Манхэттен при съезде с моста Трайборо и угодили в Бронксе в небольшую переделку? Шерман прикинул, как это получится. Можно было бы, например, сказать Джуди, что… Нет! Сказать Джуди, что он ехал в машине с женщиной по имени Мария, — об этом не может быть и речи. Но если они… если Мария сбила того парня, лучше, наверно, все-таки сжать зубы и рассказать все как было. А именно — как? Ну, два парня пытались их ограбить. Загородили дорогу. Подошли и сказали… Тут Шерман ощутил словно легкий удар в солнечное сплетение. «Йо! Помощь не нужна?» Ведь это — все, что сказал тот верзила. И оружия не вытащил. Они не сделали ни одного угрожающего движения, покуда он не швырнул в одного из них покрышку. А что, если… Одну минуту! Что же еще они делали на въезде на автостраду поздно вечером, в темноте, у препятствия, брошенного на проезжую часть?.. Мария поддержит мою версию… версию!.. Игривая молодая кобылка… Он подумал, что совсем ее не знает.

— Н-ну, не знаю, — проговорил он. — Может, ты и права. Надо еще подумать. Я просто размышляю вслух.

— Тут совершенно не о чем думать, Шерман. Есть вещи, которые я понимаю лучше тебя. Немного, но есть. Они знаешь как обрадуются, что мы попали к ним в лапы.

— Кто — они?

— Да полицейские. А проку-то что? Им все равно в жизни не поймать тех парней.

— Что значит «попали к ним в лапы»?

— Забудь о полиции, вот что.

— О чем ты говоришь?

— О тебе в первую очередь. Ты же — лицо известное.

— Вовсе нет! — Властитель Вселенной выше какой-то жалкой известности.

— Ах, нет? А снимки чьей квартиры помещены в «Архитектурном обозрении»? И твой портрет был в «Дабл-ю». И твой отец был… или есть… кто там он у тебя, сам знаешь.

— Это жена поместила в журнале снимки квартиры!

— Вот и объясни это в полиции, Шерман. Уверяю тебя, им будет очень интересно.

Шерман онемел. Какая чудовищная мысль!

— И меня им тоже зацепить лестно. Я, конечно, простая девушка из Южной Каролины, но у моего мужа сто миллионов долларов и квартира на Пятой авеню.

— Ну, хорошо. Я же просто прикидываю, какие могут быть последствия, только и всего. Какие могут возникнуть осложнения. Что, если ты действительно его сбила? Если он пострадал?

— А ты видел, как я его сбила?

— Нет.

— И я не видела. Ничего не знаю, никого не сбивала. На самом-то деле очень даже надеюсь, что ему попало как следует. Но вообще я знать ничего не знаю. И ты тоже. Так что никого я не сбивала. Правильно?

— Н-ну, пожалуй… Наверно. Наверно, ты права. Лично я ничего не видел. Хотя слышал. И почувствовал слабый толчок.

— Шерман, все произошло так быстро, ты просто не успел сообразить, что это было. И я тоже. Парни те в полицию не обратятся. Уж в этом-то ты можешь быть уверен. И даже если ты заявишь, их все равно не найдут. В полиции просто посмеются над тобой — да ты ведь и не знаешь, что было на самом деле, верно?

— Вроде бы верно.

— Конечно верно. Если когда-нибудь возникнет разговор, мы только знаем, что двое парней загородили дорогу и пытались нас ограбить, а мы от них ушли. Точка.

— А почему же мы не заявили?

— Потому что бессмысленно. Мы не пострадали, и ясно было, что тех парней все равно не найдут. И знаешь что, Шерман?

— Что?

— Ведь это истинная правда. Воображать можно что хочешь, но это действительно все, что нам известно, тебе и мне.

— Да. Это верно. Просто я не знаю, все-таки мне было бы спокойней, если бы…

— А тебе-то чего беспокоиться, Шерман? Ведь за рулем была я. Если его, сукина сына, сбили, то сбила его я, а я говорю, что никого не сбивала и заявлять в полицию мне не о чем. И перестань, пожалуйста, страдать.

— Я не страдаю. Просто я…

— Вот и хорошо.

Шерман думал. Ведь это правда, разве нет? Машину вела она. Владелец машины — он, но управление взяла на себя Мария, и если когда-нибудь зайдет об этом разговор, то и отвечать придется ей. Она была за рулем… И решать, случилось ли что-нибудь, о чем надо заявить в полицию, тоже ей. Он, естественно, всегда ее поддержит… Но с плеч уже скатилось тяжелое бремя.

— Ты права, Мария. Это было как в джунглях.

Он несколько раз подряд кивнул головой в знак того, что наконец осознал истину.

— Да. А там нас могли убить за милую душу

— И знаешь что, Мария? Мы сражались.

— Сражались?

— Ну как же. Мы оказались в этих страшных джунглях… На нас напали… и мы вырвались с боем. — Картина рисовалась ему все яснее и яснее. — Черт, я уж и не помню, когда последний раз по-настоящему дрался. Лет в двенадцать, наверно. Или в тринадцать. И знаешь, что я тебе скажу, крошка? Ты вела себя молодцом. Просто потрясающим молодцом. Нет, правда. Я когда увидел тебя за рулем… Я ведь даже не знал, умеешь ли ты водить! — Мрак отступил. Машину же действительно вела она. — Но ты вырвалась из этой западни. Вынеслась на волю! Молодчина!

Мрак окончательно развеялся. Мир сиял и лучился.

— Я совершенно не помню, что делала, — сказала Мария. — Все как-то… получилось одновременно. Самое трудное было перелезть на водительское сиденье. Зачем это они выдумали ставить рычаг скоростей посередине? У меня подол зацепился…

— Я как увидел тебя за баранкой, глазам не поверил! Если бы ты не пересела, — он потряс головой, — нам бы несдобровать.

Теперь, предаваясь героическим воспоминаниям, он напрашивался на ответную похвалу.

Но Мария сказала:

— Я действовала… сама не знаю как… инстинктивно.

Характерно для нее: она не уловила намека.

— Понимаю, — кивает Шерман. — Инстинктивно, но угадала в самую точку. Мне малость не до того было в тот момент.

Еще один намек, и такой толстый, уж толще некуда.

На этот раз даже она поняла.

— Ну конечно, Шерман! Еще бы! Когда ты запустил к него колесом… ну, то есть покрышкой… Бог мой! Я думала, я… Честное слово! Ты справился с обоими. Шерман! Один побил двоих!

Я побил один двоих! Никогда еще музыка слаще этой не ласкала слух Властителя Вселенной. Играй же дальше! Не прерывай напева!

— Я и сам не понимал, что происходит, — упоенно подхватывает Шерман. Он улыбается во весь рот и даже не старается сдержать улыбку. — Швырнул покрышку, и вдруг она летит обратно прямо мне в лицо!

— Это он руки поднял, подставил блок, вот она и отскочила…

Они уже пьют будоражащую брагу подробностей. Голоса набирают звучность. Весело на душе! Шерман и Мария смеются — как будто бы над забавными подробностями недавней битвы, а на самом деле просто от радости, от восторга перед испытанным чудом. Вдвоем, бок о бок, они столкнулись с самым ужасным кошмаром Нью-Йорка — и победили.

Вот Мария выпрямила спину, смотрит на Шермана широко открытыми глазами, губы дрогнули, готовые разомкнуться в улыбке. О, сладкое предчувствие! Без единого слова она встала со стула и сняла блузу. Под блузой на ней ничего не было. Он видит ее роскошные груди — белая нежная плоть пересыщена вожделением, увлажнена потом. Она подходит и становится у него между колен. Развязывает ему галстук. Он обнял ее за талию и с такой силой притянул к себе, что она не устояла на ногах. Оба валятся на ковер — и то-то смеху, то-то упоения, пока разденешься в такой позиции!

Они лежат на полу, на ковре, а ковер такой грязный, в хлопьях пыли, но грязь и пыль — это совершенно не важно. Оба разгоряченные, потные, но и это тоже не важно. Так даже лучше. Они прошли вдвоем сквозь стену огня. Бились не на жизнь, а на смерть во мраке джунглей. И теперь лежат рядом, еще не остывшие от этой битвы. Шерман целует ее в губы. Они просто лежат и целуются и крепко прижимаются друг к дружке. Но вот он проводит пальцем по ее спине, по совершенному выгибу ее бедра, по безупречной линии ляжки. Какое возбуждение! Огонь от кончиков пальцев бежит в пах, оттуда — по всей нервной системе, через бессчетные взрывные устройства крохотных синапсов! Он хочет владеть этой женщиной в буквальном смысле, вобрать в себя ее горячее белое тело в расцвете пышущего, грубого, молодого животного здоровья и никогда не отпускать. Совершенная любовь! Чистейший восторг! Приап, хозяин и владыка! Властитель Вселенной и Владыка джунглей!

Обе свои машины, «мерседес» и большой универсал «Меркурий», Шерман держал в подземном гараже в двух кварталах от дома. Съехав по пандусу, он, как обычно, остановился у деревянной будки. Оттуда вышел маленький румяный толстячок в трикотажной футболке с короткими рукавчиками и широких, мешковатых саржевых штанах. Сегодня дежурит как раз тот, кого Шерман недолюбливает, — рыжий Дэн. Шерман вылез из машины, пиджак нараспашку, полы завернуты, руки в брюки — авось этот рыжий не заметит разодранной спины.

— Привет, Шерм! Как делишки?

Это Шермана особенно бесит. Мало того что рыжий служитель с ним панибратствует и зовет его по имени. Но еще и в сокращенной форме, как его в жизни никто не звал, — это уже нахальство, переходящее в издевательство. Кажется, Шерман никогда, ни словом, ни жестом не давал ему повода для фамильярности. Конечно, в наше время такая самочинная фамильярность считается в порядке вещей, но Шерман ее не выносит. Она — вид агрессии. Думаешь, ты лучше меня, ты, уолл-стритовский господин с йейльским подбородком? Ну, так я тебе покажу! Сколько раз Шерман пытался придумать какой-нибудь вежливо-ледяной ответ, чтобы пресечь его фальшиво-компанейские приветствия! Но ничего подходящего не приходило в голову.

— Шерм, как жизнь? — Дэн был уже рядом. Он и не подумал отвязываться.

— Отлично, — ответил Шерман холодно, но неловко.

Одно из неписаных правил поведения в стратифицированном обществе гласит, что на вопрос нижестоящего «как вы поживаете», следует воздержаться от ответа. Шерман повернулся и пошел к выходу.

— Шерм!

Он остановился. Дэн стоит возле «мерседеса», уперев руки в толстые бабьи бока.

— У тебя пиджак разорван, знаешь?

Шерман, ледяной монолит, вздернул йейльский подбородок и промолчал.

— Прямо через всю спину! — В голосе Дэна слышно злорадство. — Аж подкладка наружу. Надо же. Где это ты так?

Шерман отчетливо представил себе чпок! — задние колеса занесло, и нет долговязого, щуплого парнишки. Об этом ни слова! Но так и подмывает поделиться с этим неприятным толстяком. Когда пройдешь живой сквозь стену пламени, испытываешь одну из острейших и наименее изученных потребностей человека: информационное недержание. Так и тянет поведать миру о своих подвигах.

Но осторожность победила. Осторожность, помноженная на высокомерие. По-видимому, не надо вообще никому рассказывать, что с ним было. А уж этому субъекту — подавно.

— Понятия не имею, — отвечает он.

— Неужто сам не заметил?

Снежный человек Шерман Мак-Кой указывает своим йейльским подбородком на «мерседес» и говорит:

— Он теперь мне не понадобится до конца недели.

И, сделав поворот налево кругом, торжественно удаляется.

На улице его прохватило ветерком, и он сразу почувствовал, как промокла на нем рубашка. Влажны и брюки на сгибе под коленом. Полы разодранного пиджака перекинуты через локти. Волосы взлохмачены. Выглядит черт знает как. И сердце все еще частит. У меня есть тайна. Но чего ему беспокоиться? Ведь машину вел не он, когда это случилось — если случилось. Вот именно если. Он же не видел своими глазами, как был сбит тот парень, и она тоже не видела, и потом, это произошло в разгаре сражения, которое они вели не на жизнь, а на смерть, — и вообще за рулем была она, и раз она не хочет заявлять, ее дело.

Шерман остановился, вздохнул полной грудью и огляделся. Да, вот он, белый Манхэттен, заказник Восточных семидесятых улиц. На той стороне в подъезде кооперативного дома стоит швейцар и курит сигарету. По тротуару навстречу Шерману идут молодой человек в костюме служащего и симпатичная девушка в белом. Он что-то толкует ей взахлеб. Совсем юнец, а одет в деловой, можно сказать, стариковский костюм от «Братьев Брукс», или от «Чиппа», или от «Дж. Пресса», так и Шерман одевался в свое время, когда только поступил на работу в «Пирс-и-Пирс».

Внезапно на сердце у Шермана становится легко-легко. Чего это он переполошился? Он стоит посредине тротуара и улыбается во весь рот. Молодой человек и девушка, наверно, приняли его за сумасшедшего. А он просто настоящий мужчина, который сегодня сразился со своим природным врагом, плотоядным хищником, и голыми руками, силой духа победил. Он пробился с боем из темной дикой чащи, где на него была устроена засада, он одержал верх. И спас женщину.

Когда потребовалось выказать себя мужчиной, он повел себя как мужчина. И одержал победу. Мало того что он — Властитель Вселенной, он еще — мужчина, воплощенное мужество. Улыбаясь и напевая: «Покажите мне хотя бы дюжину бесстрашных храбрецов!» — бесстрашный храбрец, еще в поту после битвы, прошагал два квартала и поднялся на лифте в свою двухэтажную квартиру окнами на улицу Всеобщей Мечты.