Офицеры, вероятней всего, успели дважды пожалеть о том, что поссорились с турецкими союзниками.

Потому как засевшие в форте копты сражались отчаянно.

В первый раз осаждавшие действовали бесхитростно. Подогнали пару телег из деревни, сверху приладили деревянные щиты. Получились передвижные укрытия от стрел.

Под их защитой саперы подобрались под стены форта, закидали выкопанный вокруг укрепления ров связками хвороста и взорвали ворота. В дымящийся проем рванули мушкетеры.

Копты оказались предусмотрительными – за воротами был насыпан вал со вкопанным частоколом, этакая внутренняя стена. Атакующие, пробежав ворота, попадали в мешок, где их расстреливали засевшие на стенах и за частоколом лучники. Турки успевали выпустить по несколько стрел, пока русские солдаты заряжали свои кремневые ружья.

Потеряв два десятка убитыми и целую толпу ранеными, русские отступили.

Чтобы через час возобновить штурм.

На этот раз саперы начали с бочонков со смолой. Темный едкий дым окутал стены форта. Егеря, отличные стрелки, минут десять вколачивали в дым пулю за пулей, пока всякое шевеление на стенах не прекратилось. И тут на приступ двинулась гренадерская рота, подошедшая еще в полдень. Рослые молодцы, приставив штурмовые шесты, длинные брусья с набитыми перекладинами, с ходу взлетали на стены и врукопашную бросались на измотанных защитников.

Освободив ворота, гренадеры и прибежавшие саперы начали закидывать противника, укрепившегося за частоколом, гранатами и горящими вязанками. Благодаря их усилиям загорелся овин, в котором хранилось сено для гарнизонных лошадей, начали тлеть крыши сараев. Густевший дым уже не подымался ввысь, а стелился по земле, заставляя даже самых крепких защитников заходится в кашле и хрипе.

Копты не сдались. Собрав последние силы, наемники отчаянным рывком со стороны боковой башни опрокинули нестройную цепочку русских. Штык – отличное оружие при плотном строе, но в схватке лицом к лицу с противником, вооруженным щитом и ятаганом, тонкого стального шила даже на длинном ружье оказалось явно не достаточно. Гренадеры бились отчаянно, но один за другим бездыханные или раненые летели вниз. Из-за частокола раздались крики ликования.

В этот момент бухнула пушка.

В клубах дыма артиллеристы подтянули к выломанным воротам одну из легких пушчонок. Заряд картечи в упор разнес хлипкий частокол, разметав спрятавшихся за ним стрелков. В проем с громоподобным «Ура» устремились мушкетеры. Чумазые копты начали заделывать прореху, но штурмовая колонна вынесла их, расколола и погнала остатки к открытым воротам главной башни форта.

Плутонг егерей, не опасаясь стрел, разместился во дворе и начал отстреливать рубящихся на стенах врагов. Начали с командиров. Пули из нарезных карабинов легко прошивали щиты, рвали раритетные кольчуги и стеганые халаты. Защитники, лишившись поддержки лучников, приказов начальства, да еще и попавшие под отстрел, начали пятиться обратно, к спасительному камню главной башни. В глубине его пылающего чрева развевалось трехцветное знамя Франции.

Стрелки же, собравшись под защитой башни, опять начали засыпать атакующих тучами стрел. Мушкетеры, не сумевшие ворваться в последний оплот на спинах беглецов, отступили к частоколу. Отходили строем. Унтера, размахивая бессмысленными алебардами, удерживали солдат от бегства.

Когда со двора вывели пехоту, штабс-офицеры насели на полковника с требованием пустить их на последний штурм. Но тот предпочел дать коптам шанс.

Послали меня.

– Сдавайтесь! Всем, кто сложит оружие, мы гарантируем жизнь!

Я выглянул из-за края каменной кладки и еще раз проорал предложение.

В ответ недалеко свистнула стрела, из башни неслись угрозы и площадная брань. Гренадеры, укрепившиеся на стене, открыли огонь по лучникам, те ответили. Ружейная трескотня и свист стрел, замолчавшие по приказу начальства, разгорелись с новой силой.

Полковник, так и оставшийся для меня безымянным, пожал плечами и сделал знак артиллеристам. За время переговоров те успели подтянуть вторую пушку.

В запальных отверстиях коротко зашипело, взметнулся огонь. Два шестифунтовых ядра врезались в уже горящую кровлю головной башни, обрушив пылающую крышу на собравшихся на этажах защитниках.

Грохот ломающихся балок, крики раненых, вой.

Створки ворот распахнулись. Наружу устремился людской поток. Полуослепшие от дыма, задыхающиеся, обожженные копты шли в последний бой. Впереди бежал тот самый белотюрбанный офицер, ведший переговоры. В его руках мелькнул клинок, лицо исказилось гримасой яростной обреченности.

Пушки по очереди окутались огнем. Два заряда картечи, выпущенные с двухсекундным промежутком, врезались в людскую массу.

Тут же перед пушками построились мушкетеры. Три ряда русских солдат плотно закупорили единственный путь к спасению для еще живых защитников. Первый ряд мушкетеров дал залп и тут же уступил место второму ряду. Еще залп! Третий ряд двинулся вперед. Последний шквал свинца!

Строй ощерился штыками, приготовившись встретить тех, кто умудрился выжить в этом огненном аду. Клубы пороховой гари, смешавшись с дымом, полностью скрыли поле брани.

Защитников больше не было.

В шуме трещащих, пылающих перекрытий, в криках умирающих, в их последних проклятиях, послышались новые звуки.

Собравшиеся у ворот русские офицеры обернулись.

В двух сотнях шагов позади, у оставленного штабного навеса, катались по земле и стенали подошедшие из деревни женщины. Несколько десятков их, старых и молодых, рвали волосы, молились, а большинство просто безнадежно выло. В крепости сгорали их мужчины, мужья, дети и братья.

– Медад, медад! – неслось отовсюду.

Огонь, пожирающий центральную башню форта, начал перекидываться на соседние стены. Высушенное дерево ходов, лестниц, перекрытий шло в пищу разбушевавшемуся пламени.

Сверху посыпались гренадеры. Артиллеристы начали откатывать пушки от раскаленных стен. Гигантский костер устремился к темнеющему вечернему небу.

Когда русские отошли от форта, в ворота устремились женщины. В бушующей стихии, в дыму, они силились отыскать выживших.

Через десяток минут из проема начали появляться согнувшиеся под тяжестью хрупкие фигурки. К ним сразу двинулись егеря. Женщины истошно завизжали, но солдаты жестами показали, что не собираются добивать спасенных. Егеря снимали с тел оружие и помогали укладывать коптов. Чуть в стороне размещали убитых и раненых русских солдат. Тут же колдовал батальонный доктор. Женщины же, кашляя и шатаясь, бежали обратно в дым, закрывая лица смоченными в воде покрывалами.

Рядом со мной о чем-то эмоционально спорили два капитана. Разговор велся на французском, знакомом мне языке, но смысл почему-то ускользал. Еще дальше окруженный казаками-телохранителями граф раскуривал очередную трубку. С ним находился полковник и пара офицеров с золотыми нагрудными бляхами.

От дыма першило в горле и слегка кружило голову.

Салтыков поманил меня пальцем и крикнул:

– Петр Николаевич, право слово, не стоит стоять так близко к огню! Идите сюда!

Он развернулся и двинулся к штабному навесу, под которым денщик уже разложил походный столик. Серебряная посуда и запотевший графин казались чуждыми этому миру предметами.

У навеса, на ящике, сидел раненый Емельянов. Мрачный увалень прилаживал повязку ему на щеку. Стрела воткнулась чуть ниже глаза, разворотив лицо, но не причинив никакого серьезного вреда, кроме выбитого зуба и порванной кожи.

Капитан помахал мне рукой и тут же скривился от боли.

Граф уселся за стол и указал мне на место рядом с собой.

– Не стоит оставаться на поле брани без необходимости, Петр Николаевич. Вы, я верю, еще послужите Отчизне.

При виде пищи к горлу подступил комок.

– Есть в такое время?

– А что? Мертвый враг всегда хорошо пахнет, – граф пододвинул к себе блюдо с бужениной. – Да и в животе урчит – с рассвета толком не емши.

Я покачал головой. К запаху гари прибавился тонкий душок паленой плоти, так схожей с ароматом шашлыка. Нутро взбунтовалось и грозило конфузом.

Пришлось отойти подальше, к кустам.

За моей спиной граф пожал плечами, обернулся к офицерам и взялся за лафитничек.

– Ну-с, господа! За победу!