Жжение в груди парализовало легкие. Хотелось вздохнуть, но каждое движение отзывалось такой болью, что скрюченное в агонии тело отказывалось повиноваться.

Нелли умирала.

Ощупью она нашарила руку деда. Старик упорно читал над головой заклинание. Что-то свое, древнее, забытое.

В низу живота начал разливаться холод. Не прохлада, не легкие мурашки озноба, а пробирающий, леденящий, превращающий теплое податливое живое тело в абсолютное ничто хлад смерти. Из глаза потекла одинокая слеза.

Как же хотелось жить! Не важно как, лишь бы еще вдыхать ароматы цветов, ощущать на ладонях чужую руку, пропускать через пальцы журчащую воду по утрам, смеяться, петь, разговаривать, думать! Как хотелось жить!

Нелли одними губами начала повторять за дедом слова заговора. Непонятные, чужие.

Она верила, что даже на краю он еще способен побороться… За нее, за себя. А раз так, значит, она тоже должна… Верить, искать, пробовать.

Слова начали приобретать смысл, складываясь в воспаленном сознании в причудливую мешанину ярких необычных картин. Фантасмагорию, бред. Неужели такое приходит в последние мгновения? Или?

Она ощутила короткое пожатие.

В комнату влетел Алекс. Его лицо расплывалось в дымке, таяло и отекало, странно меняясь, оплывая, обретая незнакомые черты и краски.

Дед говорил, но она не различала слов – лишь старалась удержать сознание от падения в заготовленную яму небытия. Будто что-то последнее, слабое, шаткое, тонкое, держало ее на краю.

Сухая рука легла в ладонь. Холод в низу живота замер на долю секунды.

Голос деда окреп.

И она упала…