Вечером к нему привели всколоченную старуху, под присмотром которой обе тетки, приставленные к раненому, занялись сменой повязок. Когда снимали холсты с обожженного бока, русич потерял сознание, но, возможно, это и к лучшему. Не пришлось больше смотреть на то, как измывается над медициной местная знахарка, чей замызганный вид не вязался с представлениями о гигиене и прогрессивной медицине.

В забытье Алекс пробыл недолго. Когда очнулся, старуха только закончила срезать задубевшие повязки.

Увидев, что больной пришел в себя, бабушка осклабилась, обнажив еще вполне здоровые зубы, и представилась:

– Бона.

Потемкин кивнул. В горле пересохло так, что казалось, что выжать звук не удастся.

Бабка протянула ему кусочек какого-то месива и знаками показала, чтобы он пожевал это.

Алекс не упрямился. Вяжущая рот масса оказалась выжимкой какой-то травы. В голове тут же стало светло, все болевые ощущения исчезли, но появилось и отчуждение от действительности. Видимо, какой-то легкий наркотик.

Старуха, увидев, как цвет лица пациента приобретает здоровый оттенок, радостно закивала и подозвала из угла молоденькую девушку.

– Запоминай, пока можно, Френи. Я умру, некому учить будет.

Девушка нагнулась к больному, всматриваясь в то, что делали пальцы седой наставницы. А та, убрав с обожженной кожи последние повязки, начала «лечение». Постукивая подушечками пальцев по основанию волдырей, делая мимолетные неразличимые надрезы краем ногтя, бабка забубнила какой-то напев.

Как ни старался Алекс вникнуть в смысл, ни одного слова он не уловил. Знахарка издавала знакомые звуки, но сложить их в слова, а слова объединить в предложения он не мог.

Боль ушла совершенно. Все вокруг было ярким, нестерпимо ярким. Цвета резали глаза настолько, что он вынужден был закрыть глаза на минуту. Шепот старухи заполнял голову, выдавливая из закутков все возможные мысли. Он растворялся, уходил и падал в никуда, все так же сидя на высоких подушках и глядя прямо на присевшую на край лежанки молодую помощницу ведьмы.

Слова бабки уже не струились легким ручейком, они бурлили, клацали камнями на стремнине, грохотали на перекатах. Тон речитатива возрос, сама старуха напряглась, вошла в транс. Глаза знахарки закатились, белки жутко блестели в свете лучины.

Алекс схватился за первое, что попалось – за руку девушки.

Он заметил, как напряглась помощница ведьмы. Ей было от силы семнадцать-восемнадцать лет. Черные локоны, выбивавшиеся из-под кокетливого платка с серебряными монетками на висках, только оттеняли белизну молодой кожи симпатичной мордашки. Большие карие глаза ярко блеснули, когда раненый сжал хрупкую ладонь. Но девушка не выдернула руку. Только задышала чаще.

Слова, слетавшие с языка старой знахарки, уже не помещались в маленькой лачуге. Им было тесно, одного за другим они выдавливали наружу тех, кто еще оставался при больном. Выскочили тетки, подхватывая края длинных юбок и тряся телесами, будто нехотя, упираясь, вышел старикан, так и не убравший руку с кинжала за поясом.

Оставались только колдунья, ее помощница и раненый.

Пожатие девушки немного помогло. Способности мыслить и разумно воспринимать окружающее, почти покинувшие слабеющий разум, вернулись. Алекс скосил взгляд на собственный бок. И обомлел.

Чудовищные волдыри, налившиеся кровью и водой, кровавые лоскуты кожи – все опадало, растягивалось, исчезало. Кожа постепенно из кирпично-красной превращалась в нежно-розовую, здоровую и новую. Складки, ужасающие шрамы растягивались, обрезки пузырей иссыхали, опадали и, отвалившись, убирались ловкими пальцами колдуньи, разрезы сходились.

Бабка откинулась к стене и громко выдохнула.

– Устала…

Девушка тут же отпустила руку Потемкина. С тоненькими пальчиками, державшими его ладонь, исчезло и то, что давало ему возможность удержаться на краю сознания. Алекс тут же провалился во тьму.

Последнее, что он заметил, было довольное лицо старой знахарки.