На ночь удвоили караулы на перевалах, я роздал часть ружей и пистолетов. К встрече подготовились.

С рассветом в деревню заявилась… чета брата.

Усталые, вымотанные переходом, запыленные гайдуки волокли двух раненых товарищей и несколько свертков с добром. На многих – кровавые повязки, лица – злые, осунувшиеся от недосыпания. Даже спрашивать не надо было, чтобы узнать, как поход прошел.

По лицу Бариса при виде меня промелькнула радость, но и все. Больше никаких эмоций. Лишь застывшая маска безразличия к жизни. От привычной бесстрастности он отличался как знак «стоп» от бетонного блока.

– Так все плохо?

Арамбаши вошел в дом.

Юнаки во дворе скидывали небогатые трофеи. Делить будут вечером, когда отоспятся, перевяжут раны, поговорят с родными. Какая-то деваха, не увидев милого среди вернувшихся, завыла, ломая руки. Рядом две молодки причитали над подстреленным четником, второго раненого уже отволокли к бывшему дому бабки Ойки. Там нынче что-то вроде лазарета.

Карабарис схватил кувшин с разбавленным вином, жадно выпил, сполоснул лицо.

Я стою рядом. Говорить не хочется. Ясно и так, что ничего хорошего не услышу.

– Плохо? – старший Джанкович в задумчивости ворочает тяжелой челюстью. На скулах набухают желваки. – Плохо ли?

Он, покачиваясь, сел.

– Плохо у бабки, когда дедка ее не… – он стукнул ладонью по столу, отчего кубки подпрыгнули. – А мне – гамон!

Арамбаши выдохнул и сменил тон:

– Понимаешь, обложили нас. К берегу не пускают, на перевалах ловят, будто подсказывает кто. Как к Нишу или дальше в Сербию идешь – жди засады. В городе – облавы… Раньше, когда все хорошо было, вокруг все тебе в глаза заглядывают, слово ловят. Руку лизать готовы! А как что не так – последний ублюдок норовит в спину камень кинуть.

Он чертыхнулся, взгляд брата застыл на сваленных в углу стволах:

– Ты, я вижу, припаса купил, – Барис кивнул на ружья. – Это – славно… Нам сейчас все нужно… А люди мои где?

– О них и я поговорить хотел бы…

Я пересказал свои приключения в Неаполе. По мере повествования лицо арамбаши мрачнело.

– Черт, – он задумчиво почесал бровь. – То-то я слышал, что румын на побережье объявился, у бродяг, контрабандистов венецианских. Долги роздал. Думал, что при тебе, чертяка, у тебя же везде свои интересы. Понимаю я это дело… А он такое вот удумал.

– Долги?

– Да говорят… Разное… Ему вроде в кости не везло, а тут все роздал.

Интересно… Значит, серебра румыну не хватало. Решил за счет чужака финансы подправить?

Стоп! Если бы он это делал за деньги, то не проще ли меня туркам выдать, а не волочься за море?

– А остальные?

– Что остальные?!

– Твои люди, что со мной ушли? Не появлялись?

Карабарис устало повел плечами. Ему явно хотелось больше спать, чем говорить со мною.

– Да нет, вроде.

Барис зевнул.

– А откуда этот Космин у тебя?

Брат уже расстегнул пояс и повесил его на гвоздь в стене.

– Прибился. Прошлой осенью проредили чету. А тут доброволец. Со своим оружием, не малец, жилистый. Взял, конечно. Кто же знал, что скурвится так.

Он сел на кушетку, стащил сапоги. И резюмировал:

– Это ж – горы. Тут каждый сам по себе. Только крови доверять можно, – он еще раз зевнул и извинительно попросил. – Дай прикорнуть. Два дня на ногах, глаза уже сами закрываются.

Я двинулся к выходу, когда Карабарис устало добавил:

– Там, на перевале, мои ребята человечка одного взяли. Говорит, что к тебе шел. Вроде, купец из итальяшек. С ним двое охранников было – их назад отправили… Живых… А его я сюда прихватил. Посмотри, что да как.

Я кивнул. Разберусь. Что ж тут такого?