Утром гайдуки подтвердили слова Френи. Даже имя рыбачки не забыли – Нелли. Я весь день провел как на иголках. Не знал: то ли радоваться, ожидая обещанного возвращения долгожданной гостьи, то ли самому броситься по ее следам. Кто-то вспомнил, что пришедшая с побережья незнакомка утверждала, будто именно арамбаши вызволил ее из турецкого рабства у стен Котора. Раз так, то это была, несомненно, та самая смуглянка, на лечение которой я оставлял деньги. Даже лицо ее вспомнилось…

Френи скулила, чтобы я позволил ей уйти. Настойчивость, с которой цыганка повторяла свои просьбы, настораживала. Она боялась находиться рядом со мной. Может, за этим что-то кроется? Сама Френи не желала разговаривать об этом, настаивать я не стал – не до того было.

Грабичи искренне радовались моему возвращению. Гайдуки перебирали оружие, восхищенно цыкая над новенькими карабинами и пистолями, пробовали заточку сабель. Женщины делили рулоны красной и голубой ткани, спорили за фарфоровые чашки и ковры. Перед самым отъездом из Рима Белли прислал два сундука положенных мне трофеев. В палаццо и в домах сторонников старого режима осталось куча ценных вещей, принадлежавших завоевателям по праву. Один из сундуков, с серебром и одеждами, я оставил себе, второй, с посудой и безделушками попроще, презентовал жителям Грабичей. Ну а малышня наслаждалась леденцами и сдобными булками – этого добра я прикупил на побережье.

Гайдук Велько, старший в селении в отсутствие моего брата, утверждал, что Карабарис появится тут со дня на день. Четник советовал обождать, не пороть горячку с поисками. Раз уж объявилась та, которую я разыскивал, то никуда она уже не денется. Или сама придет, или люди Карабариса разыщут.

В деревне закололи двух баранов, выкатили бочку вина.

Я заметил, что вокруг нынче появилось много новых лиц. В опустевшие дома перебирались беженцы с побережья, теснившиеся в соседних деревнях у родственников. Мужчины их пополняли чету и ремонтировали дома, юноши пасли овец, женщины помогали убирать немудреный урожай: капусту, свеклу, морковь. Незнакомые люди подходили, благодарили за подарки, жали руку.

Когда веселье перешло экватор, когда песни стали фривольней, тосты длинней, а слова короче, я незаметно улизнул. После прибытия, я еще не успел сделать то, что должен был.

Деревенское кладбище немного заросло. Затянулись редкой травой свежие могилы, уже не выглядя ранами на теле земли, принялись посаженные деревца и кусты сирени. Обновленная часовенка красовалась свежей дверью взамен сожженной.

Вот и могилы.

Я стоял и молчал. Вряд ли покоящиеся в земле услышат мои слова. Для этого надо иметь чистую душу, а я весь залит чужой кровью и не собираюсь останавливаться.

Я молчал… Положил к крестам по букетику полевых цветов, да постарался запомнить ориентиры: скалы, изгибы склонов, расщелины и валуны. Если уж выберусь в свое время, то не оставлю вниманием.

Деду Мирко поставил налитый стопарь лозовача и положил кусок хлеба, Саво – забавного глиняного бабая, купленного зачем-то еще на Корфу. Я хотел попрощаться.

Что-то шептало сердцу, что другой возможности может и не представиться.