До отплытия осталось совсем немного времени, и я поневоле вспомнил день нашего бегства.

Мы пришли в Хаар поутру и легли в дрейф на рейде. Часа три прошло, прежде чем двадцативесельная буксирная галера подтащила нас к причалу.

Из мутных туч сыпался мелкий дождь, и порывистый ветер швырял его на крыши домов, портовых складов, таверн, ночлежек.

Под ветром раскачивались стоявшие у причалов суда.

Флотилия наша прибыла в континуум, издавна облюбованный и нередко посещаемый торговцами.

По меньшей мере три поколения моряков с нашей базы совершали рейсы сюда.

Мир этот, насколько можно было понять, находился где-то на уровне, немногим превышающем Европу эпохи Крестовых походов.

Культура — «в основе иберийская, с примесью урало-алтайских и иранских элементов», так, во всяком случае, написал в лоции, составленной лет сто назад, неведомый умник. Как она появилась — неизвестно, поскольку хроники велись только лет триста, а предания повествуют о бесконечных войнах, подвигах героев, сражающихся с чудовищами, истребляющих в одиночку целые армии, и предках, рожденных от любви смертных и богов в неведомых сказочных землях.

Правда, прежде здесь имела место достаточно высокоразвитая цивилизация.

О ее существовании неопровержимо свидетельствуют развалины больших городов с титаническими колоннадами и остатками колоссальных зданий из громадных каменных блоков, а также с полным отсутствием намека на что-то подобное оборонительным сооружениям. Один из этих городов, именуемый ныне Порт Демонов, расположен неподалеку отсюда, на морском берегу. На небольшой глубине под волнами можно разглядеть хорошо сохранившиеся базальтовые пирсы километровой длины. Отчего сгинули создатели этих городов — не знает никто.

Впрочем, они оставили и другие следы своего пребывания: американский материк уже давным-давно — порядка полутора тысяч лет назад — был заселен выходцами из Европы, и теперь там, как и по эту сторону Атлантики, — множество стран и многолюдных городов. Правда, живущие в них метисы тоже напрочь забыли, кто были их предки.

А в общем — стандартное средневековье.

Монарх с двадцатитрехсложным титулом, который лингвестр переводит просто — король, то терпящий поражения от вольнолюбивой знати, то рубящий ей головы. Бароны и графы, враждующие с королем, друг с другом и с городами.

Господствующая церковь единого творца (правда, здешнее божество едино не в трех, а в пяти лицах, одно из которых — женское), мечтающая подмять под себя и короля и знать. Горожане, ненавидящие и знать и попов и приверженные королю. Прозябающие в глухомани храмы прежних языческих богов — в отличие от нашей истории, им позволили существовать, обложив иноверцев двойным налогом, что, понятно, не прибавляло у них любви к властям. Монашеские ордена, не очень-то жалующие даже собственных великих понтификов — пятерых, по числу воплощений бога — и тоже мечтающие урвать свой кусок. Подневольные земледельцы, из которых выколачивали плетьми последнее и которых может безнаказанно обидеть всякий, у кого на поясе меч.

И так далее, и тому подобное… Такие-то миры и времена больше всего привлекают нас — слуг Великой и Наимогущественнейшей Хэолики.

Это, впрочем, не имело особого значения — для нашей задумки подходил любой мир.

Хаарский порт был крупнейшим в этом мире, и тут можно было встретить торговцев едва ли не со всей местной Ойкумены.

На улицах и биржах, в тавернах и складах этого города встречались люди, товары и суда со всего мира. Страны могли враждовать и даже воевать между собой, но в Хааре это не имело никакого значения. Купцы сошедшихся в смертельной схватке держав мирно торговали друг с другом, а матросы с их кораблей если и устраивали драки, то не чаще, чем обычно. Поэтому наши посудины не привлекали внимания.

Находится Хаар на большом острове в Атлантике, соединенном с материком длинной — в сотни миль — цепью островков, отмелей и рифов (к Атлантиде эти острова никакого отношения не имеют, Атлантида — это вообще особый разговор).

Торговля тут шла весьма бойко, а магистрат не имел привычки интересоваться происхождением товара и продавца. Можно было смело объявить, что твой корабль прибыл хоть и с Луны — разве что поинтересовались бы: чего требуется жителям ночного светила?

Наместником города по давней и доброй традиции назначался самый старый и никчемный из придворных, мирно спавший на заседаниях ратуши. Так что власти не докучали купцам ничем, за исключением неизбежных взяток.

Выглядел Хаар… как типичный средневековый порт. Тучные купцы и оборванные поденщики рядом с увешанной оружием и драгоценностями знатью. Жалкие нищие в еле прикрывающих тело лохмотьях, под которыми видны ненатурального вида язвы, шлюхи в коротких застиранных холщовых платьях. Дорогие куртизанки в шелках и парче — на их фоне аристократки и дочери богатых торговцев, сновавшие тут же, выглядели куда скромнее. Запах благовоний, смешанный со зловонием из сточных канав.

Одним словом, Хаар вполне подходил для того, чтобы незаметно исчезнуть.

Главное же для того, что мы задумали: недалеко от окраины города имелся портал. На нашей карте он был обозначен как нестабильный, зато выходящий на всем разведанном протяжении исключительно на сушу. Как раз из разряда тех, что почти не интересуют хэоликийцев, но именно то, что нам нужно. Мы сможем покинуть континуум практически сразу, так что при всем желании погоню за нами послать не успеют, даже если каким-то образом поймут, в чем дело.

Я помотал головой: перед глазами невольно возникло зрелище — мы все, всемером, связанные, стоим на плацу напротив раскрытых склепов в ожидании жестокой казни…

Нельзя сказать, что мысль о возможной неудаче меня не тревожила. Но как бы то ни было, за тревогой и напряженным ожиданием никто из нас троих — Мидары, Дмитрия и меня (наверное, это будет первый случай за всю историю Хэолики, когда в бегство ударится все руководство флотилии; во всяком случае — первый побег вице-командора) — не забывал о своих обязанностях, и торговля наша шла успешно: привезенный товар был разгружен и сдан в тот же день, и теперь мы ожидали загрузки.

Матросы мгновенно разбежались по городу. Кто-то в поисках развлечений — выпивки и девочек (что еще может привлечь моряка на берегу?), а кто-то — делать свой маленький бизнес.

Они целыми днями шныряют по рынкам и лавчонкам в поисках чего-нибудь, что можно подешевле купить здесь и продать подороже уже совсем в другом мире.

Или же выполняют заказы своих товарищей, которым требуется что-нибудь, чего нет в посещаемых теми портах, но что нужно им позарез.

Я, например, как и некоторые другие, нагружал тех, кто ходит в мой двадцатый век, заказами на книги, диски и кассеты. Бывало, на них уходила заметная часть моего жалованья. А собственно, куда мне его было тратить?

Снабжение и развлечения на базе бесплатные или почти бесплатные, а устраивать попойки и оргии в портах, куда заносила меня судьба, не тянуло.

На следующее утро — утро дня, на который был намечен побег, — на борту кроме меня осталось только двое: вахтенный матрос у трапа и новый, взятый вместо Адриана, младший боцман, в данный момент дрыхнувший в каютке.

Был еще суперкарго, но я отправил его на берег — купить фруктов, свежей зелени и рыбы для команды, приказав выбрать все самое лучшее. Зная этого грека, я был уверен, что он проторгуется с лавочниками до вечера. Не то чтобы я боялся, что он что-то заподозрил, или вообще не доверял ему. Но всё же береженого и Бог бережет. Кроме того, ему же будет лучше, если в момент моего бегства он окажется в другом месте.

Впрочем, даже если кто-то что-то и заподозрил (что почти исключено), то будет держать язык за зубами.

Выдать готовящийся побег — страшнее и гнуснее преступления представить было просто невозможно. Обречь на мучительную смерть своих товарищей, обречь других своих соратников стать их палачами… Такой долго не проживет — ходят слухи, что иногда было достаточно простого подозрения в доносительстве. От тех, с кем живешь бок о бок, скрыть ничего нельзя, и рано или поздно правда выйдет наружу, и тогда… Лишь считанное число подобных случаев зафиксировала память за всю историю существования межвселенской торговли.

Кроме того, по каким-то давно установившимся правилам хэоликийцы не поощряют стукачество в среде своих подчиненных. Возможно, таково их представление о достоинстве господина: не шпионить за слугами.

Хэоликийцы никогда не доискиваются — знал ли кто о готовящемся побеге и помогал ли беглецам. Наверное, из чисто прагматических соображений: как бы там ни было, не бежал, значит, наш человек, а раз так — за что же его наказывать?

У нашего левого борта стоял флагманский корабль флотилии, палубу которого мерил шагами Мигель де Сото, назначенный навархом.

Вот из дверей надстройки появилась Мидара, чуть кивнула мне.

На ней было черно-красное платье до колен принятого тут фасона, отороченное серым мехом. Под ним были черные плотные чулки, обтягивающие ноги, и короткие сафьяновые сапоги зеленого цвета. На заплетенных в четыре косы волосах еле держалась плоская шапочка-берет с пером. На плетенном кожаном поясе болтался короткий клинок.

— И куда же вы, с позволения сказать, думаете направиться? — спросил де Сото.

— А что такого? Разве почтенный Тхотончи говорил, что мне запрещен выход на берег? — ответила Мидара, уже ступив на трап.

— Да нет, но все же одинокой женщине тут не вполне безопасно. И потом… ведь, как-никак, по документам вы — моя сестра.

— Что ж, извольте. Я думаю зайти в веселый дом из тех, какие подороже и почище, и найти девочку помоложе, — с очаровательной улыбкой небрежно промурлыкала Мидара.

Дон Мигель даже изменился в лице от такого признания. Хотя за время службы на базе он пообтесался, но в глубине души оставался средневековым португальским кабальеро. Соответственно, ориентация Мидары не могла вызвать у него положительного отклика.

— Но… э-э… ваша спутница? — только и смог он произнести.

— А разве все женатые моряки хранят верность своим женам? — парировала Мидара.

Стуча каблуками по сходням, она сбежала на пристань.

Я увидел, как к ней присоединились Ингольф и Секер Анк, и все трое скрылись в водовороте заполнявшей причал толпы.

Проводив их взглядом, Мигель вздохнул:

— Увы, приходится только сожалеть, что такая достойная во всех отношениях женщина имеет столь противоестественные наклонности. А вам, друг мой, так и не удалось повидаться с синьориной Иветтой?

— Нет. И не знаю, когда получится. Кстати, я тоже хотел бы отлучиться — посмотреть на город.

— Вы разве никогда не бывали здесь? — воззрился на меня де Сото.

— Отчего же, бывал, не так часто, как другие, правда. Последний раз — три года назад. Первый раз — шесть лет назад.

То было мое первое плавание.

Позади остались недели изнурительного обучения, когда я спал по три-четыре часа в сутки. И первые дни плавания, когда все предыдущее показалось мне развлечением, и первый шторм, когда я каждую минуту ожидал, что меня смоет за борт, куда уже отправилось все съеденное мной.

Поэтому неудивительно, что приход в этот порт и первый мой выход на берег в ином мире были восприняты как дар небес.

В кабаке под заунывный визг какого-то музыкального инструмента мы выпили по объемистой кружке вина. Потом еще и еще.

Помню, когда мы вышли из кабака и направились в соседний, я оглядел узкую кривую улицу, низенькие покосившиеся домишки, из окон которых падал мутный рыжий свет и слышались женские вопли и песни на непонятных языках, и внезапно почувствовал себя таким одиноким и несчастным! Вокруг лежал чужой и чуждый мне мир… И мир, где я теперь живу, тоже чужой мне… И все миры, куда я когда-нибудь попаду, тоже будут чужими мне, а своего родного мне уже никогда не увидеть. Я разрыдался, чем вызвал беззлобный смех товарищей.

— П-по-моему, дружище, т-ты здор-рово перебрал! — слегка заплетающимся языком сообщил мне боцман. — По этому случаю нам надо выпить! Пойдем, я знаю тут з-замечательное местечко!

Я был очень пьян, не понимал ничего, и единственной внятной мыслью было, что нужно выпить еще и еще, чтобы все забыть.

Два или три раза я выныривал из хмельного омута… Помню только, что с кем-то обнимался, рассказывал кому-то совершенно бредовые истории, вместе со всеми бил в ладоши, глядя, как танцует на столе чересчур легко одетая красавица лет пятнадцати, сшибая стройными ножками кувшины и стаканы. Наконец я окончательно провалился в сладкий и приятный туман.

С трудом разлепив тяжелые веки, ощущая во рту вкус какой-то дряни, я выплыл из мутного забытья и обнаружил, что нахожусь в маленькой каморке с овальным окном, а рядом, непринужденно раскинувшись, еле прикрытая условно чистым покрывалом, расположилась упитанная грудастая девица. Ей, должно быть, было далеко за двадцать — возраст довольно почтенный для ее профессии.

Мне стало необыкновенно противно. Еще не выветрившаяся со времен прежней жизни брезгливость дала о себе знать.

Какое-то время я лениво переваривал тот факт, что я воспользовался услугами проститутки, чего со мной прежде не случалось. Факт грехопадения почему-то привел меня в уныние. «Ладно уж, теперь все равно», — невпопад подумал я сквозь винные пары.

В этот момент девица открыла глаза.

Превратно истолковав выражение моего лица, она довольно бодрым голосом сообщила, что если я остался ею недоволен, то она может хоть сейчас позвать мальчика для удовольствий. Мне потребовалось где-то с полминуты, чтобы осмыслить услышанное, после чего я выскреб из памяти пару самых ядреных русских выражений и с их помощью выразил все, что в данный момент думаю обо всех мальчиках для удовольствий во всех мирах, сколько их там существует.

Она, ничуть не смутившись, заявила, что я зря так говорю, поскольку мальчик для удовольствий, которого она мне предлагает, очень нежен, умел и здоров, в чем она готова поклясться.

— Уж мне ли этого не знать: ведь он — мой младший брат, — закончила она.

Кое-как одевшись, я не глядя сунул девице монету, которую нашарил в кармане куртки, и спустился вниз.

Посетителей почти не было. Хозяин, безразличный ко всему, дремал, опустив голову на стойку. За наименее грязным столом сидел Горн, в тот момент допивавший не то первый кувшин этого дня, не то последний со вчерашней ночи.

Он поднял глаза вверх, но, как оказалось, глядел он вовсе не на меня, а на галерею, куда как раз вышла, завернувшись в покрывало, моя утешительница.

— Что?! Акула, это как же понимать? Мы о чем договаривались?! С парнем должна была заняться твоя сестра! А ну отдавай бабки!

— Хорн, клянусь тебе, — взвилась девица, — в последнюю минуту Ину увели стражники — у начальства торжество какое-то!

Чтобы не продолжать неприятного объяснения, она, как была, почти голая, убежала куда-то в полумрак перехода.

Нетвердыми шагами я спустился вниз.

— Ты ей дал что-нибудь? — осведомился Горн.

Я кивнул. Единственным моим желанием было выпить, что избавило бы меня от нарастающей головной боли и тумана в глазах.

— Зря. Я за тебя уже заплатил. Правда, не ей, а ее сестре. Выпить хочешь? — Он махнул рукой. — У меня есть еще три серебряных. Вот, хочу их пропить, ты как — не присоединишься?

Я уже знал, что наш боцман попал к торговцам, в пьяном виде подписав контракт, и с тех пор решил, что может смело напиваться, — мол, ничего хуже с ним случиться уже не может.

На корабль мы вернулись два дня спустя, к самому отплытию.

У меня не оставалось ни гроша (даже куртка была пропита), кулаки были разбиты в кровь во время драки (уже не вспомню с кем), а под глазами красовались два отменных фонаря, поставленных вышибалой одного из трактиров после того, как я осведомился у хозяина, мочой какой больной свиньи он разбавляет свое пиво…

«Ирония судьбы, — подумал я, глядя на город, — из членов моего тогдашнего экипажа, кутившего здесь в те дни, спустя всего шесть лет в живых остался я один».

Боцмана Горна смыло за борт в ураган год спустя. Парня из Рарги зарезали в драке в каком-то захолустном порту. Шайгара в позапрошлом году на охоте поднял на рога раненый лось. Курису проломили голову, когда он, набравшись, полез в каком-то питейном заведении под юбку жене приехавшего в город крестьянина. Остальные погибли вместе с «Кашалотом» Берта Тромпа.

А капитан Ятэр умер совсем недавно…

Предоставив де Сото и дальше созерцать панораму хаарского порта, я спустился к себе. Заперев дверь каюты, я присел на койку. У меня было еще примерно два часа времени — чтобы не привлекать лишнего внимания, мы решили идти к месту сбора разными путями и не все сразу.

На память вновь пришел тот вечер, когда мы все — те, кто твердо решил бросить вызов судьбе, — собрались, чтобы решить все окончательно. Нужно было продумать и обсудить все, что касалось побега. Было это через два с лишним месяца после нашего достопамятного разговора на охоте. Я только вернулся из очередного плавания и не успел толком отдохнуть, как под вечер ко мне явилась Таисия и передала приглашение: опять-таки съездить на охоту, затеянную Дмитрием и Мидарой.

Всего нас собралось восемь человек: те, кого Мидара отобрала среди всех обитателей базы, кого хорошо знала и про кого могла более-менее точно сказать, что жизнь подневольного человека им не кажется верхом блаженства. Тех, кто не руководствуется пословицей, что от добра добра не ищут. Оставалось только довериться ее прежнему и нынешнему опыту и знанию людей.

Кроме самой Мидары, Мустафы, Дмитрия Голицына, Ингольфа и меня, было еще двое: темнокожий, похожий на индуса Орминис — штурман с недавно поставленного в ремонт катамарана — и Секер Анк.

Срок побега определился без нашего участия — в следующую экспедицию, которая начиналась через шесть дней, должны были уйти экипажи всех присутствовавших.

С нами отправится и Мидара.

По давнему правилу, всякий из вице-командоров должен был не реже, чем раз в два года, совершить одно плавание. Хотя правило это соблюдалось не так строго, как все прочие, Тхотончи не будет, надо полагать, возражать против того, чтобы одна из его подчиненных скрупулезно выполнила старинный закон.

— Кто-нибудь еще кроме тех, кто здесь, еще будет? — спросил Дмитрий после того, как Мидара закончила.

— Нет, это все.

— А Кумов с Григорием?

— Кумов здесь уже двадцатый год, как раз собирается жениться. Не понимаю, с чего ты взял, что он захочет с нами уйти? А Алмазов… Я поговорила с ним, вызвала его на откровенный разговор. Так ему тут очень даже нравится: кормят досыта, вино и девочки бесплатные — что еще ему нужно? Дома он ведь почти бродягой был, попрошайничал.

— Он не догадается, с чего это ты завела с ним беседу? — озабоченно спросил Ингольф.

— Нет, — пожала плечами Мидара. — Он, решил, козлик молодой, что я его пытаюсь закадрить… Теперь решим вопрос — куда мы уходим, — продолжила она. — У каждого из нас две возможности — попытаться вернуться к себе домой или осесть в том мире, который больше понравится. Ну, кто куда? Василий?

— Возвращаюсь домой.

— Ясно, Дмитрия я и не спрашиваю.

— Конечно, — улыбнулся Голицын-Кахуна. — Надеюсь, удастся вернуться до того, как все уверуют в мою смерть. Кстати, если кто-то вдруг захочет поселиться в моем мире — я помогу ему, чем смогу.

— А ты, Мидара? — встрял вдруг Ингольф.

Ответ нас ошеломил.

— Я возвращаюсь домой, — коротко бросила она.

Повисла длинная пауза.

— Так тебя же там… — начал было Орминис.

Мидара пожала плечами:

— Что было — значения не имеет. Когда я покинула свою родину, восточные провинции держались крепко и тамошние владыки собирали войска, чтобы свергнуть Броуга. Я хочу сражаться. А кроме того — из моего рода никого не осталось, кроме меня, и хоть я и была лишена имени… Кто-то ведь должен продолжить его.

Мы молчали. Своим решением Мидара обрекала себя, быть может, на бесконечные странствия. Но по крайней мере было ясно, кто станет хранителем кристалла. А значит, и капитаном нашей команды.

— Ну а ты, Ингольф?

— Даже и не знаю, что сказать… Если ты, Мидара, не против, я, пожалуй, отправлюсь вместе с тобой.

Теперь пришел черед удивиться Мидаре.

— Это еще зачем? — подозрительно спросила она.

— У себя дома я вне закона, а у тебя на родине, похоже, нужны храбрые вояки, — пояснил Ингольф. — Кроме того, появиться в моем веке с такой огнеплюйкой было бы не слишком благородно, — он любовно погладил ствол карабина, — а я к ней уже привык, жалко было бы расставаться…

— И еще одно, — вновь вступила в разговор Мидара. — Я хочу увезти отсюда Тейси. Надеюсь, Дамитр, в твоем мире ей будет хорошо.

— Мидара, а ты уверена, что она захочет уйти с нами? — неуверенно произнес Дмитрий.

Вздохнув, Мидара пожала плечами:

— Силой я ее заставлять не стану, но думаю, захочет. А к себе ее взять не могу — я возвращаюсь, чтобы сражаться. Да и вообще… Ладно. Теперь я предлагаю обсудить порядок наших действий.

— А чего тут обсуждать? — заявил Орминис. — Мы просто сойдем с кораблей и не вернемся. Они, конечно, будут нас искать, но ни за что не догадаются, в чем дело. Решат, что нам просто надоело работать на Хэолику.

— Так-то оно так, — протянул Ингольф, — только вот…

За обсуждением деталей прошли оставшиеся часы нашей встречи.

Последний день перед отплытием заполнить было нечем.

Можно было пойти проследить за загрузкой, но это дело суперкарго, а у нас подобное считалось дурным тоном: если капитан не доверяет подчиненным, стало быть, он плохой капитан. Хотя — теперь уже все равно.

Мне в любом случае суждено войти в анналы базы, как «Тот Капитан, Который Тогда Сбежал». И еще долго будут вспоминать: «Ну, это было в тот год, когда сбежали капитаны…» Или: «Лет через пять после того, как вице-командор с дружками дала тягу…»

А может быть, все будет по-другому, и почтенный Тхотончи предпочтет не выносить сор из избы? И на плацу, под рев длинных труб, с подобающей скорбью сообщит, что все мы погибли в какой-нибудь пьяной драке в притоне. Ведь и в самом деле это не так уж редко случалось. В одном из плаваний покойный Ятэр лишился таким образом почти половины команды.

Я оказался у обитой железом дубовой калитки, за которой располагался наш арсенал. Сейчас калитка была открыта, и я не удержался, чтобы не заглянуть и навестить напоследок нашего заведующего оружием — старого Ли Чжуна. Я застал его как обычно занятого вместе с помощниками переборкой содержимого, являвшего обычной для базы смесью всего и вся.

Арбалеты; рядами развешанные на стене луки; уложенные в штабеля огромные вязанки стрел; груда сабель; абордажные пики и топоры; вороха ножей и кинжалов, — установленный порядок предписывал, если есть возможность, отбиваться местным оружием. Кремневые и фитильные ружья, составленные в пирамиды, гирлянды неуклюжих однозарядных пистолетов, подобно сушеным грибам, на веревке соседствовали с более современным оружием десятков разнообразных марок, увязанным в охапки, словно хворост. Тут же, в мешках, как семечки, лежали патроны, и только старый Ли мог разобраться, где нужно искать какой калибр.

Целый угол занимала груда чугунных ядер, похожих на черные блестящие дыни. Тут же стояли десятка полтора старых корабельных пушек, стрелявших вышеупомянутыми ядрами. Было и несколько современных полевых и противотанковых орудий, хотя я не очень понимал, зачем они могут понадобиться. Высадка десанта нам, во всяком случае, не грозила.

Склонившись к плечу старого китайца, я заговорщическим шепотом попросил у него патронов калибра 7,62 для АК. На что получил предложение зайти недельки через две, когда прибудет новая партия. Стало быть, придется обходиться теми, что есть.

Выйдя, я бросил взгляд на замурованную в бетон хромированную бронедверь с кремальерой, оснащенную компьютерным шифрозамком с мигающим рядом красных знаков незнакомого вида. Возможно, когда-то она украшала подвалы какого-нибудь банка или центральный пост атомной подлодки.

За нею был склад для особо ценного товара: от корней женьшеня до радиоэлектроники и дорогих тряпок. А заодно — казна базы, в которой на данный момент, это я знал точно, лежало четыреста пятьдесят килограммов пятьсот сорок четыре грамма золота и пять тонн серебра, в монетах, половина названий которых незнакома даже казначею. Там же хранились наши запасы пурпура, драгоценных камней, украшений, серебряные и золотые кубки, священная утварь и ацтекские украшения, отобранные у какого-то пирата в прошлом году. Жаль, что мне туда не попасть, — туда можно войти не иначе как в сопровождении первого вице-капитана или трех его помощников.

Заглянул в штурманскую. Вдоль ее стен протянулись полки, уставленные толстыми рукописными томами — лоциями, атласами, бортовыми журналами, привезенными многочисленными экспедициями за без малого три сотни лет существования базы. Тут же целыми связками лежали свитки карт самых разных проекций и точности. Все это, к сожалению, приносило не так уж много пользы, поскольку было написано на сотнях языков и нередко не отличалось хорошим качеством. Отдельные полки занимали описания миров, куда совершали плавания наши корабли, составленные разведчиками и самими мореплавателями. Между прочим, иные из них, составленные немногочисленными образованными людьми, случайно попавшими в число торговцев, были довольно интересными.

Я сам тоже, кстати, сочинил несколько подобных бумаг.

Сейчас в штурманской сидели двое. Первая — молодая негритянка — чертежница, тщательно перерисовывающая ветхую выцветшую карту: ксерокс сломался уже года три назад, и все не соберутся никак привести новый. Наши хозяева на кораблях и командах не экономили, по давнему опыту зная, что такая экономия обходится очень дорого. Но что касается всяких второстепенных мелочей, к которым относилась и оргтехника, — тут уж их прижимистость не знала себе равных.

Вторым был какой-то тип с бронзовой дудкой на шее — знак, свидетельствующий, что его обладатель занимает высокую должность второго боцмана. Шевеля губами, он читал лоцию, переплетенную в свиную кожу с налетом соли.

Покинув штурманскую, я вошел в соседнюю дверь, где располагалась наша библиотека. Это была обычная комната, заваленная грудами книг до потолка.

Библиотека была весьма обширна и разнообразна, но не относилась к самым часто посещаемым заведениям базы. Не так много народу предпочитало отдых с книгой отдыху с бутылкой.

Не говоря уже о том, что большая часть наших людей вообще ни разу не держали в руках книгу — даже священное писание своей веры. Тот же Мустафа знал Коран куда хуже Дмитрия, проучившегося один семестр в Сорбонне.

Впрочем, выход был давно найден, и довольно простой. Обычно собирались по десять-двадцать человек, а грамотей, знавший язык, читал книгу вслух. Те, кто умел писать по-своему, записывали сказанное, стараясь поспеть за чтецом.

Заглянул в трактир и заказал там стаканчик вина с балыком. Но пить расхотелось, и я оставил почти полный стакан на стойке на радость бармену — известному на базе пьянице Пьеру Ку-ку, чью фамилию все давно забыли.

Вернувшись домой, я обнаружил, что у дверей меня дожидается мой подчиненный.

А именно — Адриан Пустошник. Вид у него был напряженный и удрученный.

Я даже подумал было, что Адриан каким-то образом догадался о наших планах и теперь будет напрашиваться уйти вместе с нами, — хотя он, по-моему, очень неплохо здесь устроился.

Но причина была иной.

— Я вот чего пришел, господарь капитан, — с непривычной робостью начал он. — Я жениться хочу. То есть, — произнес он уже решительней, — прошу дозволения на брак с девицей Альдегейдой, случайницей.

— Погоди, это кто ж такая? — Я что-то не припоминал, чтобы у нас в последнее время были такие.

Случайниками у нас называли тех, кто не был завербован или куплен, а оказался втянут в дела Хэолики помимо своего желания. Вроде меня.

— Ну, это девушка, которую мы на драккаре нашли, пленница тех язычников.

Я вспомнил шикарную блондинку на руках моего собеседника. Вот, значит, где боцман нашел свое счастье.

— А она-то согласна?

— Согласна, согласна! — радостно закивал Пустошник. — У нас с ней так все сладилось — просто лучше и не надо. Она хоть и монашка, но говорит, что от обетов ее сам Иисус освободил, когда попустил свой мир покинуть… Василий Васильевич, — даже как-то жалобно произнес он. — Дайте согласие. Ведь погубят же девку — вокруг нее уже эта Девика, бордельмаман наша драгоценная, так и ходит, слюни пускает, не сегодня-завтра к Хохотунчику (прозвище командора среди русскоязычной части базы) пойдет. Для этой чертовки заполучить себе новую бабу — это ж радость, как будто она с этого что-то будет иметь!.. И что тогда? Пойдет по рукам, да и сопьется наверняка, а потом выдадут замуж за какого-нибудь старика отставного или за вдовца с детьми — и в Город, век доживать. Она же не эти шкуры драные, которые сами так и ищут, под кого бы им лечь. Такая гарная девка!

Вздохнув, я направился к конторе, а Адриан потрусил позади меня, как собачка.

Поднявшись в апартаменты командора, я обнаружил за секретарским столом вовсе не Мэри и не кого-то из трех младших секретарш. Сейчас это место занимала многоуважаемая Онтлайнама — вторая из представителей Хэолики, обретавшаяся на нашей базе.

Вежливо кивнув, я осведомился, могу ли поговорить с капитаном базы. На что получил ответ, слегка озадачивший меня: почтенный Тхотончи сегодня утром сел в самолет и вместе с магом отбыл к порталу, который ведет на Хэолику, так что по всем вопросам следует обращаться к ней.

Онтлайнама прибыла к нам всего месяца три назад.

Вообще, островитян на базах обычно не бывает больше одного-двух, реже трех, не считая командора.

А женщину я видел в их числе впервые. Даже самые старые из служащих на базе не могли припомнить такого. Если женщины-маги еще попадались, то хэоликийки встречались мне лишь в качестве пассажирок на трассах, соединяющих остров с безлюдными мирами, ставшими вотчиной Хэолики, либо в качестве туристок, — скрепя сердце, не так уж давно (лет двести с чем-то назад) наши маги организовали экскурсии в некоторые наиболее безопасные края.

Против ожидания, она вовсе не была какой-нибудь ищущей приключений амазонкой.

Невидная, скромно одевающаяся, вежливая, и — это чувствовалось — искренне доброжелательная, она вызывала невольную симпатию у всех нас.

Она числилась помощником капитана базы, но не пыталась чем-то руководить или вмешиваться в нашу жизнь. В основном ее обязанности сводились к отбору книг и фильмов, к закупке одежды и прочего ширпотреба для острова. Я общался с ней всего два раза: когда вместе с ней делал синхронный перевод какого-то жутко тупого фильма о приключениях русских братьев-бандитов в Нью-Йорке и когда переводил сборник ужасов — я читал, а она повторяла на своем языке, записывая на магнитофон.

Свободное время она проводила или читая книги — языки она знала, к нашему удивлению, лучше всех на базе, — или беседуя с кем-то из нас. Ей вообще было интересно наблюдать за нашей жизнью.

Я вкратце объяснил Онтлайнаме ситуацию, сообщив, что младший боцман Адриан Пустошник зарекомендовал себя с самой лучшей стороны и прослужил необходимые семь лет, так что формальных препятствий к свадьбе нет.

К моей искренней радости, она не стала возражать или что-то проверять, видно сочтя, что капитан — пусть и самый молодой на базе — не станет обманывать высокое начальство по пустякам.

Онтлайнама быстро отстучала на компьютере что-то.

Затем вытащила два бланка — серый и розовый; протянув их мне, сообщила, что поскольку Мэри Джексон сейчас отдыхает, то уж пусть я сам их заполню как-нибудь на том языке, который мне удобнее.

Поблагодарив, я вышел и, устроившись на лавочке у входа, принялся заполнять бумаги.

Оба листка были помечены одним маленьким треугольником в правом верхнем углу. Если смотреть на этот треугольник долго, то начинают болеть глаза и кружиться голова. Это не что иное, как оттиск магической печати, который никак невозможно подделать и которым заверяются все более-менее важные бумаги на базе.

В первой я написал, что, в соответствии с пунктом Устава 789-01, младший боцман Адриан Пустошник может получить, как гласил тот же Устав, «для брачного сожительства» любую из имеющихся на базе женщин, — разумеется, выразивших такое желание и не состоящих в браке.

Вторая бумага была распоряжением временно выделить из резерва одного (1) младшего боцмана или способного к занятию этой должности для команды капитана В. Кирпиченко (вымпел «Левиафан»). Основание — пункт 2349-1 Устава: вступающему в брак полагался трехнедельный отпуск.

Оба требования я адресовал четвертому вице-капитану базы Мидаре Акар.

Все время, пока я писал, Адриан стоял у меня за спиной, пытаясь разобрать, что я там накарябал, и только что не открыв рот от напряжения.

— На, — протянул я ему бланк разрешения. — Как говорится, совет да любовь. И не обижай жену. Извини, что на свадьбе не буду, — сам знаешь, отплываем завтра.

Поклонившись мне в пояс и прижав ладонь к сердцу, Адриан убежал.

Я проводил взглядом человека, с которым мы бок о бок прожили последние шесть с лишним лет, начав службу простыми матросами.

Вначале я был Васькой и Василем. Теперь превратился в Василия Васильевича и господаря капитана.

В это, последнее, плавание я пойду без него. Оно и к лучшему: член команды сбежавшего капитана — не самая лучшая рекомендация.

Ну, не поминай лихом, младший боцман. По крайней мере, одно доброе дело в последний день я сделал.

Я вернулся в дом.

Пройдя во вторую комнату, я оглядел ряды кассет и бобин, лазерных дисков с записями фильмов и музыки, в основном из тех мест, где говорили по-русски и по-польски: языки, которые я знал настолько, чтобы находить удовольствие в том, чтобы смотреть и слушать.

Тут же лежало несколько кристаллодисков — маленьких плоских пластинок, которые годились лишь для одного аппарата на базе. На них можно было различить выдавленную крошечными символами дату — 2036 год.

Если мне чего-то будет не хватать, так это песен, фильмов и книг. Но вот их я взять с собой никак не мог. И по дороге, и там, куда я собираюсь вернуться, все это будет не просто подозрительным, а откровенной неопровержимой уликой.

Оружие я взять с собой тоже не мог — да и подозрительно бы это выглядело.

Интересно, кому все это достанется?

Книги и прочее частью разберут мои соотечественники (условно говоря), часть отправится в библиотеку. Одежда и другое барахло пойдет на склад.

В доме поселится тот, кто займет место капитана и получит мой вымпел с извивающимся на волнах змеем.

Мечи и топоры отправятся к Ли-оружейнику и, скорее всего, будут ржаветь где-нибудь в углу, покрываясь паутиной.

Одну вещь из коллекции я все-таки решил взять с собой.

Это был необычный короткий кинжал с лезвием из металла странного розового цвета, без рукояти, надевавшийся на руку, подобно кастету. На лезвии был отчеканен золотом необыкновенно сложный и красивый символ: клеймо, а может — иероглиф неведомого языка.

Вещь эту я выиграл в карты в Дормае, и откуда он — его прежний хозяин рассказать мне не успел.

Собственно, на этом сборы и кончились.

Больше никаких вещей из этого мира я забирать с собой не мог — и в пути, и, тем более, в моем мире они могут навести на нежелательные подозрения.

Потом я лег, но сон не шел.

В голову по-прежнему лезли всякие, чаще всего не очень веселые, мысли.

Дважды на моей памяти ловили и наказывали беглецов. И сейчас мне поневоле приходили мысли о том, что ждет нас в случае неудачи.

Хэоликийцы, как бы там ни было, — народ, набравшийся цивилизации. Поэтому им чужда излишняя жестокость, а тем более жестокость бессмысленная. Однако, как известно, жестокость осмысленная является непременным атрибутом цивилизованного человека.

Тут не сжигают заживо, не разрывают лошадьми или не скармливают хищным насекомым, как кое-где, хотя то, что ждет несчастных, едва ли лучше.

Сначала над неудачливым беглецом устраивается суд, на котором обязаны присутствовать все, кто есть на базе, бросив буквально все дела.

На суде командор базы и другие хэоликийцы, если они есть, произносят длинные витиеватые речи о преступившем долг и обманувшем тех, кто дает ему пищу и кров. После выносится приговор — всегда одинаковый. Потом вся база собирается на плацу, выстраиваясь полукольцом вокруг склепов. По жребию отбирается пятеро товарищей приговоренного, обязательно из его экипажа. Именно им предстоит исполнить приговор — отказавшийся должен разделить судьбу смертника. Для начала им приходится взломать склеп, потом вытащить из него кости предыдущей жертвы, которые они сжигают на разведенном тут же костре и выбрасывают пепел в море. При этом приговоренный имеет возможность наблюдать за всеми процедурами из окошка камеры, стоящей как раз напротив. Затем, связанного и с вырезанным лингвестром, дабы проклятия обреченного не смущали публику, его приковывают внутри и вновь замуровывают склеп. Иногда оставляют кувшин с водой — чтобы муки продлились дольше. Иногда даже немного еды…

Вспомнилось, как Дмитрий то ли в шутку, то ли всерьез говорил, что на всякий случай нам следует запастись ядом.

Вспомнился даже жутковатый разговор, случившийся два года назад.

В то время я как раз из суперкарго поднялся в старпомы, покинув при этом корабль Ятэра, и попал под начало Клауса Ланкмайера.

Он был угрюмым и неразговорчивым человеком, довольно суровым к подчиненным. Кроме того, он был склонен к неумеренной выпивке, хотя на его профессиональные качества это не влияло. Происходил он, надо сказать, из довольно-таки странного мира, где в сорок первом Германия не напала на нас и в дальнейшем нашим странам удалось как-то сосуществовать, обойдясь без войны.

Единственный крупный его недостаток — это его привычка напиваться в свободное время, причем ему было необходимо привлечь к этому делу кого-то из подчиненных. Чаще всего выбор падал на меня.

После пары штофов рома и очередной очереди соленых морских терминов в адрес хозяев, перемежаемых слезными жалобами на жизнь, я спросил его, почему бы ему не сбежать, раз ему так плохо.

— Бе-ежать? — пьяно усмехнулся Ланкмайер. — Нет, дружище, какая жизнь ни паршивая, а терять ее мне не с руки.

— Верно, — согласился я, — быть уморенным голодом не хочется никому.

— А, ты об этом? — отмахнулся Клаус. — Я о другом. Казнь… да я сто раз мог бы уйти, так что меня ни одна собака не нашла бы, ищи хоть сто лет. Тут другое…

Он многозначительно поднял палец вверх:

— Вот ты мне скажи: сколько народу хотя бы на нашей памяти дезертировало, прикинь, а? Почему же, интересно, за тысячу лет их ни разу не раскрыли? Ведь за это время должны были бежать сотни тысяч человек… ну, десятки… неужели никто из них не проговорился бы? Приятель, у нас тут люди из сотен миров, и ни в одном не было ничего известно о Хэолике. Понимаешь, даже сказок похожих не рассказывали!

— Рассказывали, — буркнул я.

— Не-е, — с ухмылкой покачал капитан головой, — все не то, всякие там корабли-призраки…

— Что вы хотите этим сказать? — Честно говоря, пьяная болтовня Клауса меня начинала раздражать.

— А вот что я хочу сказать, — переходя на зловещий полушепот, совершенно трезво процедил Ланкмайер, — что бежать-то люди бегут, а вот что с ними потом бывает, а? А я тебе скажу: помирают они, вот так! В каждом из нас колдовская штучка зашита. И вот когда кто-то сбежит, они ее — р-раз! И помер человек.

— Почему же они, по-вашему, об этом не предупредят? — спросил я.

— А зачем? — Он расхохотался, хлопнув меня по плечу. — Пусть у людей хоть такая отдушина останется, а то ведь от отчаяния еще натворят чего-нибудь нехорошее, бунт устроят… Много ли там этих беглецов, трудно, что ли, новых набрать!.. Ты подумай, — продолжил он, — сколько людей думает так: если совсем уж кисло придется, то сбегу, а пока подожду? На этом, почитай, весь порядок держится! На этом, да еще на Городе — тоже хорошая морковка. Бежит ослик, а перед ним морковка… Вот вопрос — есть ли она?

— Ну это уж вы совсем, кэп, загнули — я в Городе сам был.

— Был? — спросил Ланкмайер. — Был? А ты уверен, что был? Может, ты только видел Город? Колдунишки, они, знаешь ли, много чего могут. Вдруг ты где-нибудь лежал, а тебе показывали этот Город. А на самом деле всех нас, когда в тираж выйдем, да детишек наших — вжик… Куда вот только? Хорошо, если сразу, а если нет? Может, на алтари их поганых богов! — взвыл Ланкмайер и вдруг разрыдался.

Я вспомнил, что у него есть жена и недавно родилась дочь, которых этот неулыбчивый человек глубоко и искренне любил…

Спустя неполный год Клаус Ланкмайер исчез, сойдя на берег в одном из местечек на побережье Алкорамида. Быть может, он захотел узнать истину, даже поставив на карту, как он думал, свою жизнь.

Да, поневоле вспомнятся не только пьяные разглагольствования Клауса, а даже дурацкая побасенка, что, мол, на охоту за беглецами маги выпускают каких-то тварей, выведенных с помощью волшебства и называемых «кошки ада», и те съедают их, не оставляя даже костей.

Потом я подумал об Иветте. Без сожаления и горечи, только с тихой печалью. В последнюю нашу встречу у нас было всего три дня — потом я отплыл в свое, если все пройдет удачно, предпоследнее плавание в качестве капитана хэоликийского купца.

В общем-то хорошо, что ее сейчас нет на базе и мне не придется прощаться. Хотя прошло уже почти три недели, и кораблям Хильперика пора вернуться. Дай бог, чтобы с ней ничего не случилось. Я этого уже, к сожалению, не узнаю. Увы, вместе мы можем быть только здесь. Ни ей не будет места в моем мире, ни тем более мне в ее, даже если бы я этого хотел. Да и ей, между прочим, тоже проблематично было бы вернуться на родину — так уж сложилась там ее жизнь…

В конце концов я решил прогуляться и, накинув плащ, вышел на улицу.

Поселок уже погрузился в сон. Только на крылечке одного из бараков сидели в обнимку парень с девушкой, да в окнах двух молитвенных домов еще горел свет.

Невольно я бросил взгляд в сторону обиталища магов. Там не было видно ни одного огонька. Ночью там всегда темно. Только однажды, три года назад, целых пять ночей на верхушке башни горело странное мерцающее свечение довольно зловещих оттенков, а потом пропало. Маги, как всегда, ничего не объясняли, а попробовавший приставать к ним с расспросами моряк в наказание на несколько дней онемел.

Я вышел к причалам.

Холодный ветер нес соленые брызги, шевелил высохшие водоросли, длинные бороды которых валялись на песке у кромки прибоя. Скользившие по небу облака время от времени закрывали луну.

Вдалеке отлив обнажил остов затонувшего лет пятьдесят назад галиота. Кажется, перетерся якорный канат и ветер оттащил его на скалы — про этот случай и сейчас рассказывают новичкам.

Порывистый норд-вест раскачивал корабли, и они иногда сталкивались бортами. Плохо зарифленный парус хлопал по ветру. Невидимые волны плескались в борта.

Трухлявая будка у входа на пирс была пуста. В ней положено было сидеть караульному, но на моей памяти он там никогда не появлялся, даже в те дни, когда нашу базу посещали проверяющие с острова.

Часовые выставлялись только на промежуточных стоянках в населенных мирах. Но и там, насколько я знаю, никогда никто не пытался угонять корабли от причала. Никто и никогда не бежал так. Уходили с кораблей в портах, отставали от караванов, не возвращались из сухопутных маршрутов и одиночной разведки. Ночами спускали шлюпки или даже пробовали вплавь добраться до недалекого берега. Прятались в трюмах судов, направлявшихся в их родные миры. В отчаянии поднимали бунты, пытаясь под угрозой смерти заставить колдунов проложить дорогу домой… Последнее было наиболее бесполезным.

Я почувствовал легкую грусть при мысли, что в последний раз вижу это место. Место, которое, если вдуматься, было моей тюрьмой все эти шесть лет. Можно ли тосковать по тюрьме? Вернувшись к себе, я так и не смог уснуть, задремав только перед рассветом…

А назавтра уже созерцал с мостика уходящий вдаль знакомый берег. Теперь уже в последний раз…

Пора было начинать собираться. Я выволок из-под койки тяжелый, почти неподъемный рундук мореного дуба. Открыв крышку, я выбросил на пол заполнявшее его барахло и поднял второе дно. Каждый капитан, по крайней мере из тех, кого я знаю, имел небольшую заначку на случай непредвиденных обстоятельств, которую пополнял всеми правдами и неправдами. Была такая и у меня. В ней имелись запасной мини-радар, два легких прибора ночного видения (они входили в комплект снаряжения одной из сухопутных экспедиций, которой мне пришлось командовать, и я их просто прикарманил), миниатюрный яхтенный гирокомпас — таких, между прочим, на наших судах не устанавливали. Имелось и оружие — пистолет Стечкина с лазерным прицелом, в деревянной кобуре, маленький браунинг — оба с запасными обоймами, два помповых ружья и около сотни патронов к ним. Здесь же лежал и автомат — подарок Ятэра — с тремя запасными магазинами. Тут же было несколько увесистых холщовых мешочков.

В одном из них был мой золотой запас, в других — патроны к автомату в количестве трех сотен штук, — их мне как-то удалось выпросить у Ли.

Кроме этого там было еще то, что, пожалуй, стоило дороже всего перечисленного.

В коробочке из тонкого, но очень прочного пластика канареечного цвета в гнездах располагались небольшие ампулы непривычной тупоносой формы, вроде пистолетных патронов. Там, где тельце переходило в скругленную головку, проходил серебристый ободок. И все. Больше никаких обозначений, букв, символов. Однако всякий из нас великолепно знал, что внутри было самое сильное лекарство, быть может, из всех, когда-либо изобретенных родом людским. Откуда берется это лекарство, из какого времени и мира — нам было неизвестно. Но зато прекрасно было известно, что оно могло исцелить рак в последней стадии и помочь приживить свежеоторванную ногу или руку, залечивало переломы позвоночника и пробитые черепа — да так, что не оставалось никаких последствий. Оно заживляло самые тяжелые раны и ожоги, могло даже воскресить пораженный радиацией организм. Против него равным образом были бессильны СПИД, бешенство, проказа и чума. Не зря его называли в нашем кругу «эликсиром жизни», или кратко — «эликсиром».

Но было одно «но». Уже после одной ампулы могла возникнуть жуткая наркомания, против которой не могло помочь уже ничего. Человек испытывал ни с чем не сравнимые муки, и их можно было остановить только дозой все того же эликсира… на пару часов. Даже магия не помогала, и мне довелось однажды услышать от ее знатока, колдуна шестой степени посвящения, что это вещество каким-то образом поражает астральное тело человека, да так, что даже в Мирах Левой Руки чародей бессилен спасти несчастного…

Выбрав из кучи барахла длинный и просторный плащ, висевший на мне как на пугале, я сбросил камзол и рубаху и принялся собираться.

Приборы ночного видения, запасные магазины и мешочки с патронами я приклеил скотчем на голое тело. Сверху вновь натянул рубаху и камзол и еще кожаную безрукавку, чтобы хоть немного скрыть выпирающие за пазухой предметы. В карманы безрукавки рассовал обоймы. Гирокомпас, радар и «Стечкин» повесил на шею, примотав патронташем.

Разобранные ружья и АК засунул в заблаговременно пришитые петли на подкладке плаща, в карман которого положил драгоценный эликсир. В другом кармане лежал поставленный на боевой взвод браунинг.

Накинув плащ, прошелся туда-сюда по каюте, заглядывая в зеркало.

Вроде нигде ничего не выпирало и почти не брякало. Чтобы замаскировать звон, демонстративно повесил на пояс оттягивающий ремешок кошель.

На поясе же пристроился абордажный кортик — чтобы отбить охоту у кого бы то ни было на этот кошелек покуситься.

Общий сбор был назначен возле маленькой, почти покинутой часовни духов — покровителей человеческой печени на окраине. Подобных культовых сооружений тут немало — есть посвященные покровителям костей, желудка, кишок и даже духам — защитникам от зубной боли.

Когда я появился у этого скособоченного, ветхого каменного сооружения, строитель которого явно был не силен в архитектуре, все наши были уже в сборе. Наша группа производила впечатление, надо сказать, довольно странное — во всяком случае, так мне показалось. Вроде бы ничего особенного: несколько человек в длинных плащах, кучкой стоящие у древней часовни, но все-таки что-то было в лицах и даже позах моих товарищей…

Мы вошли в часовню, аккуратно притворив за собой дверь.

Последний раз люди были тут довольно давно. На стоявшем в углу уродце из обожженной глины висели нехитрые приношения местных жителей, уже порядком покрывшиеся пылью. Пыль танцевала в солнечных лучах, проникавших через несколько слуховых окон в черепичной кровле и в проем единственного окна над алтарной плитой. Пыль лежала и на полу, пересеченном лишь цепочками мышиных следов — серые приходили сюда, должно быть, отведать остатки масла из расставленных в нишах лампад. Именно отсюда нам предстояло стартовать — часовня стояла как раз на границе точки перехода. Все складывалось замечательно: хотя это время дня горожане предпочитают проводить в домах, и место глухое, но все равно — хорошо, что даже случайный взгляд не обнаружит наше внезапное исчезновение, да еще сопровождающееся спецэффектами.

Глубоко вздохнув, Мидара вытащила из-за ворота платья кристалл на цепочке…

— А если она не сработает — что, интересно, мы будем делать? — озабоченно спросил Орминис.

Лицо Мидары на секунду помрачнело.

— Тогда… как пришли сюда, так и вернемся, только и всего.

— Нужно было заранее проверить эту штучку, — фыркнул Ингольф. — Тогда бы и беспокоиться не пришлось.

Мидара, подняв голову, нарочито безразлично уставилась в синеву неба за окном с ползущими косматыми тучами.

— Где я его должна была проверять? Может, нужно было сразу его к главному колдуну снести — мол, научи, господин, как с этим обращаться? Ну что, приступим?

— Подожди, — вступил Дмитрий, — вначале прикинем, что у нас есть.

Мидара указала на автомат, потом вытащила из кармана пистолет. Затем вынула из-за пазухи холщовый сверток, развернула тряпицу. Внутри блеснули золотом и радугой самоцветов драгоценности.

— Это все? — с иронией прокомментировал Дмитрий.

— У меня же нет капитанской заначки.

Секер вытащил из сумки на поясе две полицейские дымовые гранаты, отогнул полу кафтана, продемонстрировал висящий в ременной петле массивный короткоствольный револьвер с несоразмерно толстым барабаном.

Подбросил на ладони дюжины две золотых.

— Не копил, — коротко пояснил он.

У Орминиса имелся вечный электрический фонарик с атомной батарейкой, маленький транзисторный приемник — вещь на базе бесполезная, но могущая помочь при определении характера посещаемого мира. Кроме того, он прихватил целую сумку лекарств, благо наш аптечный склад почти не охранялся.

Так что, в придачу к моему эликсиру, мы могли располагать менее сильнодействующими средствами.

Порошки, щепотка которых прекращала простуду и даже начавшееся воспаление легких, мазь, незаменимая для гноящихся ран и язв, и многое другое.

Были тут и «иглы» — тонкие твердые заостренные стерженьки, которые загонялись под кожу, где за пару минут начисто растворялись. Антибиотики совершенно убойного действия, в основном использовавшиеся у нас для исцеления болезней, полученных при нарушении заповеди «не прелюбодействуй».

Ингольф мог похвастаться своей любимой снайперской винтовкой, которую умудрился вынести с корабля в разобранном виде под одеждой, вместе с неимоверным количеством патронов. Впрочем, при его габаритах это было несложно.

Некоторое время мы стояли молча, словно не зная, что делать дальше.

Потом Мидара вновь сжала кристалл в ладони, поднесла к глазам.

Текли секунды, а ничего не происходило. А потом вдруг что-то словно сорвалось с ее ладоней — как будто дрожание воздуха над раскаленными камнями пустыни, — и метрах в пяти перед ней возник бледный, переливающийся дымчатым опалом овал высотой чуть больше человеческого роста и шириной — в три.

На секунду мне показалось, что там, в глубине, возник рисунок спирали с широкими витками. Потом пространство в глубине его налилось багряным и спустя мгновение засветилось так хорошо знакомым мне радужным перламутром межпространственного барьера. Сердце мое сжало вдруг необыкновенное чувство: впервые на моих глазах это сотворил человек. Такой же, как и я.

Мидара сделала первый шаг, бесследно пропав в туманном зеркале.

За ней шагнул Дмитрий, следующей порывисто скользнула Тая, крепко зажмурившись. В колеблющейся пустоте исчезли Мустафа, Орминис, Секер.

Ингольф и я переглянулись.

— Давай, пошел, — он пихнул меня вперед, — я буду последним.

И вот сделал шаг я, ощутив, как на краткий миг замерло сердце.

Первый шаг на пути, который, как хотелось верить, вернет меня домой…

И который пока привел лишь сюда — в этот город и мир, где я задержался почти на полтора месяца и который совсем скоро без сожаления оставлю.

От размышлений и воспоминаний меня отвлекла Мидара.

Подойдя неслышно сзади, положила мне руку на плечо. Лицо ее было осунувшимся и озабоченным.

— Пойдем, кое-что покажу.

Следом за ней я спустился в трюм, где под сбитыми из кедровых реек пайолами плескалась вода.

Присев, она подняла решетку:

— Смотри.

— Куда?

Пожав плечами, Мидара вытащила нож и ткнула его в просмоленное днище.

Острие ушло в смолу пальца на два. Затем слегка постучала по тому месту, где откос борта загибался к днищу, и звук получился чуть-чуть отличающийся от того, какой бывает, когда по другую сторону — вода.

— Тебе это ничего не напоминает?

— Ты хочешь сказать, что это хэоликийский корабль… — начал было я и тут понял, что именно она имела в виду.

Одновременно я понял, что как бы там ни было, а Мидара Акар не зря ела свой хлеб в йооранской секретной службе.

— Может быть, они не знали?.. — начал было я.

Мидара помотала головой:

— Он говорил, что корабль чинили год назад, а при ремонте это в любом случае выплыло бы…

Пока Мидара побежала оповещать остальных членов экипажа, я принялся обдумывать наше положение.

Итак, внутри, скорее всего, спрятаны люди, и намерения их насчет нас вряд ли доброжелательные.

Похоже, это был специальный корабль-ловушка, который хозяева время от времени подсовывали чужакам, у которых нет заступников и при исчезновении которых никто не хватится. Да уж, повезло так повезло!

Что за сюрприз они нам приготовили? Может быть, в назначенное время спрятавшиеся за двойным дном откроют незаметное отверстие и подожгут курильницу с хуаком — местной смертоносной смесью из дюжины листьев и трав? Нет, это вряд ли. От их дыма не существует противоядия, и он погубит прежде всего самих убийц. Или все-таки существует?

А может, они каким-то образом ухитрились подсунуть нам отравленные припасы?

Последняя мысль показалась мне наиболее вероятной.

Спустя минут пять все мы собрались в кружок возле анкерка с питьевой водой, глядя, как прозрачная струйка наполняет оловянную кружку в руке Орминиса — обладателя самого тонкого вкуса, способного обнаружить лишнюю столовую ложку воды в бутылке вина.

Орминис недоверчиво обнюхал воду в кружке, попробовал на язык. Зло сморщился:

— Не пойму, то ли есть чего-то, то ли нет… А вроде есть…

«Хреново, — подумал я. — До ближайшего острова миль триста, двое суток, а в Утаоран не вернешься».

— Ладно, что будем делать, братья? — спросил Ингольф, поправляя кобуру на поясе.