Глава двенадцатая
Ветерок, напоенный ароматом цветов, доносил с улиц звуки пира. Тотонаки радовались вновь обретенной свободе. Правда, радость их была не очень искренней. Касики скорее подбадривали и успокаивали себя, зато испанцы гуляли от души, на совесть и с огоньком.
Ромка повозился на соломенном топчане, отвернулся к стене, накинул на голову покрывало и попытался заснуть. Это веселье было ему в тягость. Он поворочался, стараясь устроиться так, чтоб солома не колола бока, покряхтел, повздыхал, сел на кровати и спустил на пол босые ноги.
— Муторно мне чего-то, — сказал Мирославу, лежащему прямо поперек прохода.
— Чего? — Воин поднял голову от сумки, приспособленной вместо подушки.
— Тутошних-то мы, конечно, того… Объегорили. Касика заставили грамоту подписать на верность Его Величеству, защитить посулили. Да разве обережешь его против такого ворога?
— Зато они теперь Кортесу верные союзники. Он теперь их единственная опора. Не за совесть будут помогать, а за страх.
На лестнице, ведущей к их двери, послышались торопливые шаги. Мирослав тенью скользнул в угол. В его руке блеснул нож.
В дверь негромко постучали. В комнату шагнул Берналь Диас, солдат, с которым Ромка вместе принимал боевое крещение на берегу реки Табаско.
— Сеньор де Вилья, — позвал он в темноту.
— Да, Берналь, — ответил Ромка, поднимаясь со скрипнувшей кровати. — Что случилось?
— Тревога. Тотонаки перепились и на радостях решили принести мешикских послов в жертву своему богу.
— Ну и что? Пусть приносят, — буркнул Ромка.
— Велено их отбить. Сбор у ворот через пять минут. — И солдат растворился в дверном проеме.
— Час от часу не легче, — пробурчал молодой человек, надевая кирасу.
Мирослав появился из мрака и стал молча перебирать свой арсенал. Сталь мелодично позвякивала о сталь.
— Не понимаю я все-таки, зачем их освобождать? Пусть бы новые союзники себе праздник устроили. За те страдания и унижения, которые мешики им чинили, стоит расквитаться, — говорил Ромка, спускаясь по лестнице.
— Думаю, наш капитан-генерал хочет ту карту по-другому разыграть.
— Это как?
— Если щенка любить, он вырастет добрым и ласковым псом, — непонятно к чему начал Мирослав. — Если бить, не кормить и с цепи не спускать, он станет злым и кусачим. А если то бить, то ласкать, получится ни то ни се. Пес не сможет ни любить, ни постоять за себя.
— И что это значит?
— Кортес может отпустить послов, вроде как воевать и не собирался. Мотекусома — правитель нерешительный. Он опять начнет гадать, слать на нас войска, нести подарки или обождать, пока мы, силой и отвагой равные богам, сами уберемся. Нерешительный правитель — смерть государству. А мы тем временем еще кого-нибудь в союзники завлечем, окрепнем.
Двор кипел и бурлил. Конкистадоры выбегали из своих комнат, на ходу застегивая ремешки шлемов. По знаку Кортеса всадники подхлестнули коней и гурьбой выехали за ворота. Следом, топоча сапогами, бежала пехота.
На круглой площади уже собралась толпа. Индейцы плотной стеной окружили пять высоких столбов, вставленных в специальные углубления. К четырем толстыми веревками, сделанными из пальмовых волокон, были прикручены мешикские послы. Из толпы то и дело вылетали глиняные горшки, камни и подгнившие фрукты. Ударяясь в обнаженные тела, они оставляли на них синие пятна и сладкие потеки. С разбитых лиц капала кровь. Пятого посла два дюжих индейца тащили к главному храму. Судя по одежде, замаранной засохшей кровью, это были жрецы.
Кортес направил коня им наперерез. Горячий скакун смог остановиться только в нескольких локтях от индейцев. С испугу забыв о пленнике, те кинулись наутек.
Повинуясь сигналу Диего де Ордаса, испанские стрелки подняли вверх аркебузы и поднесли фитили к запалам. Грохот сотряс городские стены, на толпу поползли клубы сизого дыма. Индейцы затрепетали. Опрокинулись жаровни, установленные по периметру площади. Прыснули по земле жадные огоньки. Занялись полы длинных одежд. Напуганные лошади заржали и поднялись на дыбы. Аркебузиры пальнули еще раз.
Через минуту на площади не осталось ни одного тотонака. Солдаты мигом подняли на ноги мешика, сильно потоптанного в давке, и отвязали остальных. Гордые посланцы великого Мотекусомы едва держались на ногах и выглядели плачевно. Кортес велел набросить на их истерзанные тела накидки и вести на квартиры.
Конкистадоры отступали организованно. Стрелки прикрывали отход, меченосцы, подняв щиты, чтоб не угодил случайный камень, вели пленников к крепости, где солдаты уже разбирали столы, чтоб укрепить ворота. Ромка бежал в арьергарде пехотинцев, держа шпагу на отлете. Он удивлялся самому себе. Раньше такое приключение заставило бы его испугаться, а сейчас он действовал спокойно, холодно и как-то слишком уж отстраненно.
Вот и казармы. Меченосцы поскорее протолкнули освобожденных пленников в ворота, и те чуть не налетели на фальконеты, к которым артиллеристы уже подтаскивали ядра и ведра с водой. У источника столпились нотариус, финансист, священники и Марина. Ромка заметил, что она, встав на цыпочки, кого-то высматривала, причем явно не Кортеса. Прекрасная женщина искала взглядом кого-то в рядах пехотинцев, видимо, заметила этого человека, хотела ему помахать, но передумала и отдернула руку, будто от огня. Юноша вдруг понял, что смотрела она на Мирослава.
Пригнув голову, под низким сводом ворот проскочил Кортес. Спрыгнув с коня и бросив повод кубинцу, он быстрым шагом подошел к дрожащим пленникам, закутанным в солдатские плащи, что-то сказал им через запыхавшегося Агильяра, громко повелел интенданту выдать каждому по облачению и исчез в своей комнате.
Солдаты расселись во дворе. Никто не снимал доспехов и не выпускал из рук оружия. Ромка сел на чурку от стола и стал ковырять стыки камней ножнами шпаги. В голове его пыталась уложиться всего одна мысль: как триста человек могут воевать против целой империи, пускай и не знающей стали и пороха? Ответ напрашивался сам собой, но молодой человек просто не хотел пускать его в голову.
На крыльце появился Кортес. Он о чем-то переговаривался с Альварадо. Примета была самая дурная — к очередной драке. Поговорив с капитаном, капитан-генерал снова направился к послам и стал что-то втолковывать им. При каждом слове переводчика глаза мешиков все сильнее вылезали из орбит. Потом один из них протестующее пискнул, поднял руки и заговорил быстро и громко. Видимо, он от чего-то отказывался. Капитан-генерал наседал, потрясая в воздухе костистым кулаком. Наконец посол опустил голову и покорился судьбе.
К фонтану подъехали два всадника. Главу посольства, которого хотели зарезать первым, и еще одного посланца Мотекусомы солдаты подняли и посадили им за спины. Посеревшие индейцы накрепко облапили нагрудники кавалеристов. Те дернули поводья и медленно выехали со двора, следом за ними ускакал Альварадо. Остальных послов увели в дальние комнаты.
Кортес перевел дыхание и взмахом руки позвал офицеров в свою комнату. Ромка поднялся и быстро пересек двор, чуть не налетев по пути на де Ордаса, сверкающего улыбкой из-под подкрученных усов со следами первой седины.
— Вот и настоящее дело, — довольно пророкотал испанский капитан.
— Сплюнь, — по-русски ответил Ромка.
— Что?!
— Да так… Сейчас все узнаем.
Бок о бок втиснулись они в небольшую комнатку, где собрались люди, занимавшие хоть сколько-нибудь значимые посты.
— Кабальерос! — обратился к ним капитан-генерал. — Наша цель — приведение этих земель под руку нашего великого сеньора Карлоса. Я понимаю, что с теми силами, которыми мы располагаем, эта затея кажется невыполнимой. Но мы будем действовать не силой, а хитростью. Я отправил двух спасенных нами послов к их сеньору Мотекусоме с заверением, что мы — верные его друзья, и велел передать, что касик Семпоалы обманул меня и пытался воспользоваться нашей силой. Но мы вовремя разглядели его уловку и освободили пленников. Чтобы их путешествие окончилось побыстрее, я велел доставить их до кораблей на лошадях, а там отвезти по морю и высадить как можно ближе к столице. Думаю, они предстанут пред своим сеньором дней через двенадцать. Надеюсь, это удержит мешиков от военных действий хотя бы на некоторое время. А пока нам надо подумать, как задобрить местного касика. Думаю, воевать с нами они не будут, слишком напуганы, но караулы надо удвоить, спать, не раздеваясь, артиллеристам — прямо у орудий. Вопросы? Предложения?
— Пушки надо на крыши поднять, — подал голос Меса.
— Сами не справитесь, — кивнул Кортес. — Возьмите людей дона Рамона, пусть помогут. Ворота завалить, к ним десять человек. Выполнять!
Капитаны расходились молча. Им казалось, что город, всего несколько часов назад такой светлый и гостеприимный, помрачнел и стал смертельно опасным зверем, наблюдавшим за ними из ночи множеством враждебных глаз.
Ночь качала в своих объятиях сплетенные тела. Нежное женское и мускулистое, покрытое шрамами мужское.
Толстый касик явился поздним утром. Окруженный сановниками, он пыхтя перебрался через остатки наспех разобранного завала и остановился перед Кортесом, гордо восседающим на своем любимом стуле с резной спинкой, который солдаты давно прозвали троном.
Не вручив привычных подарков и не поклонившись до земли, он заговорил горько и сдержанно. Кортес и конкистадоры, собравшиеся вокруг, прислушиваясь к переводу, пытались не показать удивления, но удавалось это немногим.
Правитель Семпоалы говорил, что можно казнить или миловать мешикских послов, но в двух днях пути от Семпоалы, в поселении Тисапансинго, находятся воины Мотекусомы, которые грабят и жгут окрестности, заявляя, что если им не заплатят дань, то они пойдут на столицу.
Кортес задумчиво опустился на стул и покрутил черный ус.
— Дань не может быть отправлена в Мешико, так как двум сеньорам одновременно платить нельзя. Тотонаки же только что стали подданными короля Карла и пребывают под его защитой. Я изгоню мешиков с этой земли, но и вы должны доказать свою верность. Подберите две тысячи самых свирепых воинов, дайте им еды. А военачальника, который поведет их в бой, пришлите ко мне в полдень.
Ромка зябко повел плечами. Все люди, которых он до этого знал, даже Мирослав, старались оттянуть битву. Князь Андрей учил, что худой мир лучше доброй ссоры. А Кортесу, похоже, все равно — вести переговоры или рубиться с ворогом, лишь бы добиться своего.
Тотонакский военачальник прибыл ровно в то мгновение, когда тень пересекла черточку полдня на солнечных часах, выложенных кем-то из цветных камешков. Туземец был высок и мускулист. Торс воина, едва прикрытый накидкой, был изрисован татуировками и иссечен шрамами так, что вместо кожи он, казалось, был покрыт дубовой корой. Не проронив ни слова, военачальник выслушал перевод слов капитан-генерала и так же молча удалился, не затруднив себя прощальным поклоном.
По диспозиции основную тягость должны были принять на себя туземцы. Три отряда по пятьсот человек выдвигаются к селению и начинают отвлекающий штурм с разных сторон. Четвертый, соорудив под руководством испанских инженеров таран, заходит со стороны главных ворот.
Если отряду удается снести створки и ворваться в город, то следом входит колонна конкистадоров и оказывает туземцам помощь в случае нужды. Если бой затягивается, то испанцы ждут, пока противники друг друга обескровят, а уж потом пускают в дело фальконеты и аркебузы. Эту часть плана союзникам не сообщали.
Ромке выпало возглавить заградительный отряд и расположиться непосредственно за тараном, чтоб своим присутствием поддерживать моральный дух индейцев. Он не представлял, как это может помочь, зато понимал, что если тотонаки побегут, то его воинам придется встречать их мечами, чтоб не затоптали.
Выступление было назначено на вечер. Альварадо умчался в Вера-Крус собирать дополнительные войска. Солдаты занялись обычным делом — поправкой и починкой амуниции, а неприкаянный Ромка побродил по замкнутому прямоугольнику двора и решил подняться к себе.
Мирослав, против обыкновения, оказался в комнате. Он сидел на небольшом табурете, и по губам его блуждала улыбка. Глаза смотрели мечтательно. К крепкому солдатскому духу, которым пропахло их обиталище, примешивался тонкий цветочный аромат.
Ромка в нескольких словах рассказал о том, что им предстоит.
— Останусь я, — потянулся Мирослав, не прекращая смотреть куда-то над Ромкиной головой.
— Как так? — удивился Ромка.
Он уже настолько привык чувствовать за своим плечом присутствие сурового воина, что опешил от такой новости.
— Да так. Приболел что-то. Да и сила у вас эвон какая, выбьете этих мешиков на раз.
— Как это приболел? — вскипел Ромка. — Тебя зачем князь Андрей послал?
— Сопли тебе утирать!
— Ладно, так и быть, — опустил голову Ромка. — Но это предательство, — выкрикнул он, хлопнул дверью и скатился по лестнице.
Юноша замер в дверном проеме, постепенно утихомиривая гнев, кипевший в душе, побрел к источнику, попил водички, сунул голову в ледяное озерцо, отряхнулся как собака и замер. «Какого черта! — подумал молодой человек. — Я не маленький, хватит за титьку держаться. Не хочет, и ну его. Сами с усами!» Он потер подбородок, на котором недавно начала пробиваться бородка, и направил стопы свои к де Ордасу, у которого всегда был наготове кувшинчик местного вина.
К вечеру, когда протрубили сбор, в Ромкиной голове гудела легкая пустота, а в сердце кипела лихая, бесшабашная отвага. Он занял привычное место во главе своих пехотинцев и бодро двинулся вслед за кавалеристами. Под хвостами коней покачивались мешочки, чтоб экскременты не пятнали белоснежных мостовых. Тяжелая поступь деревянных сандалий армии тотонаков затихала где-то вдали. Кортес приказал им выйти раньше и двинуться на Тисапансинго, чтоб прикрыть границы от мешиков, если те вздумают напасть первыми.
Примерно на середине дороги дозорные заметили отряд, идущий из Вера-Крус. От толпы отделился всадник и погнал своего коня вверх по бесконечно длинному холму. По твердой посадке и гибкой фигуре в нем безошибочно угадывался Альварадо.
— Что там еще за черт! — выругался Кортес, придерживая коня.
Ромка подошел к подскакавшему Альварадо.
— Опять эти!.. — витиевато выругался тот. — Племянники Веласкеса поняли, что стало горячее, и заявили, что они не для этого прибыли. Мол, завоевывать страну столь великую и людную — безумие. Они хотят назад, на Кубу, к своим домам и поместьям, тем более что устали и больны. Выбрали время!
— Да? — удивился Кортес, гладя коня по холке. — Я говорил, что силком никого не держу. Они могут взять бот и отплыть куда им вздумается.
— Да не хотят они бот. Каравеллу требуют. К тому же добыча-то под замком, а де Эскаланте не такой человек, чтоб им ее просто так отдать.
— Надеюсь, без кровопролития справились?
— Пока да. — Альварадо многозначительно воздел глаза к небу.
— Не вовремя. Ох, не вовремя, — проговорил Кортес. — Оставляйте людей здесь и скачите обратно, передайте Эскаланте, пусть приготовит небольшое судно и снабдит их припасами для плавания к Кубе, но в море не выпускает под любым предлогом. Еще скажите ему и рехидорам — пусть устроят совет и издадут приказ, чтоб ввиду близкой опасности никто не смел покидать страны и что любой, помышляющий о подобной измене Сеньору Богу и Его Величеству, подлежит смертной казни. Бумагу галопом ко мне, я поставлю подпись.
Глаза Альварадо блеснули нехорошим весельем. Он развернул коня и полетел вниз, огибая рабов, тащивших в гору тяжелые фальконеты.
— Да что же они все не соберутся-то никак! — хохотнул высокий мускулистый детина, наблюдающий за испанской колонной с пригорка в подзорную трубу. — То одно, то другое. То посланцы, то оборванцы…
— Не командовал ты никогда большим войском, — ответил высокий худой человек, до горла закутанный в плащ неуловимого серого оттенка.
— Да чего там командовать-то? Саблюку достал, хоругви поднял да как побег на врага!..
— Сразу видно, что выше десятника ты бы не дослужился.
— Это почему это? — обиделся мускулистый.
— Потому что сеча длится час-два, а справный воевода должен день и ночь об армии печься.
Отряд конкистадоров — четыреста человек с четырнадцатью конными и почти всеми наличными аркебузами и арбалетами — приближался к Тисапансинго. Вдали уже виднелись стены и баши города, не такие, как в Семпоале, но все равно слишком высокие, чтоб взять их с наскока. Врагов видно не было, но не было видно и тотонакской армии.
Кортес остановил колону и подозвал капитанов.
— Что-то здесь не так, — задумчиво молвил он. — У кого какие мысли?
— Перебить их не могли за такой короткий срок, — сказал де Альварадо, все еще взмыленный от дикой скачки. — Драпанули, наверное.
— Или заключили союз с мешиками и теперь готовят на нас засаду где-нибудь в лесу, — мрачно проговорил Диего де Ордас.
— Может, нам отойти? Вернемся в Семпоалу, а лучше на побережье? Отсидимся? — несмело предложил Меса.
— Вот тогда нам точно конец, — встрял Ромка.
— Браво, сеньор Вилья, — с уважением посмотрел на него капитан-генерал. — Объясните почему.
— Они считают нас богами и будут нам верить, пока мы ведем себя как небожители. Как только мы разрушим иллюзию, они нас растерзают.
— Верно, дон Рамон, так и будет. И нет нам иного пути.
Все понимающе покачали головами. Никому не хотелось идти сквозь дебри, из которых в любой момент на спину могут броситься тысячи злобных дикарей, но поворачивать было бы верным самоубийством.
— Ну что, пойдем, помолясь, — сказал Альварадо. — Благословите, святой отец, — обернулся он к де Агильяру.
Монах, который в круговерти событий стал забывать, что под кирасой у него надета сутана, повернулся к солдатам. Подняв над головой руку, он крестом благословил склоненные головы и глубоким голосом, чуть дрожащим на верхних регистрах, начал читать молитву.
Из кустов выскользнул командир разведчиков. Не обращая внимания на торжественность момента, он подошел к Кортесу и что-то зашептал ему на ухо.
Капитан-генерал сначала дернул головой, словно отгоняя назойливую муху, потом прислушался и повелительным жестом остановил священника.
— Господа, к нам идет отряд из Тисапансинго. Разведчики докладывают, что они не похожи на воинов и слишком малочисленны, чтоб причинить нам какой-нибудь вред, но, может быть, это военная хитрость. По местам!
