Савинов пришел в себя от холода. Его бил озноб, несмотря на то что тело укутывал толстый шерстяной плащ. Сашка разлепил веки. В серо-голубом сумраке двигались человеческие фигуры. Пропадали в тумане и снова появлялись, неся какие-то непонятные свертки. Издалека доносился какой-то невнятный хруст и скрежет. Тянуло дымом и еще чем-то… Этот непонятный запах был повсюду. Сладковато-приторный, он был неприятен и приятен одновременно.

Сашка попробовал подняться, но понял, что тело не слушается. Все мышцы словно превратились в кисель. Каждая жилка мелко дрожала, будто бы обретя собственную жизнь и от этого умирая со страху. В желудке зияла противная пустота. Отвратительный привкус на языке говорил о том, что Савинова рвало желчью. «Отравился?» – мелькнула спасительная мысль. «Правда, голова не болит, а должна бы при интоксикации… Что происходит, черт меня задери?»

Он вторично попытался подняться. Тело снова отказалось повиноваться, и тут Сашка взбесился. Он начал яростно бороться с объявившими вдруг самостийность частями тела. Его ударило в пот, но он все же сумел сначала приподняться на локтях, а потом подтянуть под себя колени. Тут силы оставили его снова. Он сидел в молитвенной позе, уронив голову на руки, и дышал. Одеяло свалилось. Сердце колотилось где-то в районе гортани. Кольчуга, которая, как выяснилось, все еще была на нем, приятно холодила подбородок. Сашка тут же почувствовал ее чудовищную тяжесть, и это чуть было снова не свалило его на землю. «Вчера-то в бою и не чуял ее, проклятую… Или не вчера? Какой сегодня день?» Он приподнял голову и уткнулся взглядом в свои собственные ладони. В свете нарождающегося дня кожа на руках приобрела неестественный, красно-бурый оттенок. И пахла она все тем же сладковатым… Еще до того, как Сашкин ум сообразил, что это кровь, тело, только что бывшее беспомощным, вдруг исторгло изнутри дикий, утробный рев. Ему очень хотелось лизнуть эту кровавую коросту! – Осознав это, Сашка испугался по-настоящему… и непонятно каким образом оказался на ногах. Его шатнуло, но он устоял, упершись в землю мечом. Откуда тот взялся в руках, тоже было неясно…

Кругом кипела работа. Пленные весины, числом около двадцати, в большинстве своем перемотанные окровавленными тряпками, стаскивали тела убитых соплеменников со всей поляны. В дальнем конце ее возвышалось нечто вроде сруба, обложенное кучей хвороста. На помосте сверху лежали погибшие русы – всего пять человек. «Этого не может быть, – устало подумал Сашка. – У весинов потери – не меньше полутора сотен человек, а то и больше… Может, наши тяжелораненых добили…» Голова кружилась от запахов и звуков. Со всех сторон до него долетали обрывки разговоров, но почему-то он не мог разобрать ни слова. Потом сзади послышался шелест, как если бы ветер пробежал по траве. Савинов обернулся, каким-то чудом сохранив равновесие.

В паре метров от него, опираясь на копье, стоял Храбр, и Сашке почему-то показалось, что он торчит там намеренно, не подходя ближе. Словно опасается, что он, Савинов, бросится на него.

– Что?.. – Слово со скрежетом выпало изо рта, будто валун. Ему удалось произнести его не без борьбы, как если бы язык забыл членораздельную речь.

Храбр удовлетворенно хмыкнул и подошел ближе.

– Воротился, значит… И даже на ногах – силен! Иные, после таких дел, дня три лежмя лежат…

– Откуда… воротился… О чем ты?.. Голова кругом… Что со мной?

Храбр обхватил его за плечи и поволок к реке.

– Ты, друже, слыхал ли про оборотцев?

– Н-не понял… Да что с… со мной?!

– Оборотец – это тот, кто умеет зверем перекидываться. По-урмански – берсерк.

– А-а… ну слыхал…

– А ведаешь ли, что ты таков же? Вечор человек двадцать посек своей «косой»… Ревел медведем… На бороде пена кровавая… А как все кончилось, упал снопом и уснул… Я такое еще в первый раз заподозрил, когда ты по стенам бегать стал, да тогда все быстро кончилось… Не успел ты обернуться… Теперь иди – умойся.

Савинов обнаружил себя стоящим по колено в студеной воде. Он сделал шаг, другой. Вода дошла до бедра. Левую ногу защипало. Он вспомнил про шустрого весина, что пытался подсечь ему поджилки, да закусил копейным железом… Храбр крикнул с берега:

– Пройди дале! Здесь руду теченьем несет. Да гляди – не утопни!

Сашка рассеянно кивнул, сделал еще пару шагов и погрузил ладони в воду. Поверхность реки казалась странно неподвижной, как при замедленной киносъемке. «Сморщенное зеркало…» Она напоминала скорее ртуть, чем воду. Руки вынырнули из глянцевитой, отблескивающей металлом субстанции. Крупные капли срывались с дрожащих пальцев и с мерной тяжестью падали вниз, соединяясь с родной стихией. Почему-то было страшно поднести это нечто, напоминающее воду, к лицу. Савинов сделал над собой усилие и отхлебнул… В голове что-то взорвалось. Ледяная жидкость хлынула в пищевод. Заломило зубы. Сердце заколотилось в груди, и он с радостью увидел, как с каждым толчком вода закапала с пальцев все быстрее. Прорезался звук падающих капель, и Сашка понял, что до этого какое-то время он ничего не слышал. Дальше пошло легче. Он с наслаждением умылся, стирая с себя давешнее наваждение. Потом захотелось нырнуть, и ноги сами подогнулись, погрузив тело в холодную, отрезвляющую воду. В ушах шумело течение. Слышно было, как его зовет с берега Храбр. Сашка посидел еще немного, пуская пузыри, и поднялся на ноги. Они еще дрожали, но слабость прошла. Он повернулся и побрел к берегу, оскальзываясь на каменистом дне. Рассвет уже сиял в полную силу.

Воины в полном вооружении обступили кольцом обложенный хворостом помост. Внутри кольца из щитов угрюмо стояли на коленях двое пленных. Они знали, что их ждет. Ольбард вышел вперед голый по пояс, с обнаженными мечами в обеих руках, встал возле костра. Кто-то из воинов вздернул белоголового весина с колен, толкнул к князю. Весин сплюнул наземь, пошел гордо. Ольбард взглянул ему в глаза. Тот выдержал взгляд и вытянул перед собой связанные руки. Меч взблеснул рыбьей чешуей, и путы упали наземь. Вслед за ними к ногам пленника полетел один из мечей. Тот ловко подхватил его, взвесил в руке и тут же атакующей рысью ринулся вперед. Ольбард встретил его, не сойдя с места. Клинки взблеснули лишь дважды, и белоголовый упал, как подрубленное дерево. Так же молча князь встретил второго противника. Снова вспышка зари на клинках, и еще одно мертвое тело. Устало опустив мощные руки, Ольбард отступил от костра. Двое воинов вышли вперед и закинули тела жертв на помост, так, чтобы они лежали в ногах погибших русинов. Кто-то подал князю горящий факел. Пламя трещало, ярясь на ветру, роняло искры. Ольбард поднял голову:

– Братие и дружино! Воздадим честь тем, кто храбро сражался и пал в битве! Отче Перун! Други наши, положившие жизни во славу твою, идут к тебе! Тебе решать – достойны ли они быть принятыми в Светлую Рать Сварги, но, ступая по Матери Земле, каждый из них был храбрецом! За Русь! – он вскинул над головой горящий факел и окровавленный меч.

– За Русь! – взревела дружина. Гулкое эхо грянуло через реку, отразившись от скал на том берегу. Птицы взлетели с деревьев, крича и жалобясь об ушедших витязях. Лес зашумел листвою, вскинулся ветер, скрипя древесными стволами, погнал по воде мелкую рябь.

– За Русь! – Ольбард шагнул вперед и сунул огненный ком факела в кучу хвороста. Полыхнуло сразу. Дым повалил из-под помоста. Пламя взлетело до верхушек деревьев, заревело голодным зверем. Сизые клубы потянулись в небо, стремясь к пламенеющим зарей облакам. Ветер гнал их на север…

Костер прогорел быстро. Оставшиеся пленные стали насыпать курган. Они были уверены, что их тоже убьют, как только они закончат работу.

Хаген стоял, молча глядя на их работу. Сигурни спрятала лицо у него на груди. Давно ли прошли те времена, когда она дичилась его? Бьярни Молот, Торфин Вилобородый и Индульф хмуро молчали. Погребальный костер унес в Вальхаллу Олафа Винбьерна. Их осталось четверо в чужой земле. Вдруг Торфин кашлянул. Хаген обернулся, а Сигурни отступила назад, спрятавшись за его плечом.

Ольбард Синеус стоял перед ним. Тело, увитое мощными мускулами, крепостью своей не уступало стволу старого дуба. Правое плечо князя когтил полосатый кот с огромными клыками. На груди лучился спицами колеса громовой знак. Рисунки, искусно наведенные на коже тонкой иглой, казались живыми. Русы, отворотившись от кострища, обступили викингов. Здесь были почти все – и Храбр, и черноволосый Диармайд и Александер – берсерк. Глаза русов полыхали пламенем погасшего костра. Хаген выпрямился. Что бы ни решил князь…

– Слушай мое слово, Хаген Стурлаугсон! Ты и твои хирдманы храбро бились сегодня. Я помню твою клятву, как помнишь ее и ты. Но неумолима судьба. Все проходит. Твой отец враг мне… Однако негоже, после того как мы бились рядом, держать вас в полоне… Вы свободны. Все пятеро. Оружие, что добыли в бою, – ваше. Можете взять себе доспехи весинов, которых убили. Если хотите – можете уходить прямо сейчас. А буде пожелаете остаться – добро. Дойдете с нами до Белоозера, а там через Новгород поезжайте домой. Неволить не стану… Что скажешь, Хаген?

Тот поклонился в ответ:

– Все, что поют о тебе скальды, князь, чистая правда. Только настоящий воин может быть так велик духом. Я пойду с тобой до Белоозера. Что же до моих хирдманов – пусть решают сами.

Индульф, Торфин и Бьярни быстро переглянулись. Потом старший из них – Бьярни Молот – вопросительно посмотрел на Хагена. Тот кивнул. Тогда все трое шагнули вперед и положили к ногам Ольбарда свое оружие.

– Прими, Синеус, наши клинки! Хотим послужить тебе верой и правдой!

Ольбард взглянул поверх их голов на Хагена:

– Как я могу принять вас? Вы оставляете своего вождя одного!

– Я отпускаю их, князь! Мы уже обсудили это. Я, Хаген Молниеносный Меч, и сам бы пошел служить тебе, чей клинок намного быстрее моего, но люди скажут дурное – ведь ты враг моего отца.

– Достойная речь! – Ольбард улыбнулся. – Возьмите свое оружие, воины, я принимаю вашу службу! Ты же, Хаген, будь моим гостем и оставайся в граде моем сколько хочешь, пока долг не позовет тебя домой. Видят боги, мне будет жаль, если нам еще раз выпадет встретиться в бою!

Хаген улыбнулся в ответ:

– Почему, княже, ты жалеешь об этом? Боги свидетели – это был бы очень красивый бой, может быть даже подлиннее предыдущего!

Воины захохотали. Ольбард хлопнул Хагена по плечу, и они вместе пошли к кораблям. День вступил в свои права. Пора было в дорогу.

«Змиулан» резал грудью речную волну. Переполненное ветрило выгибалось дугой. Позади остался каменистый плес со свежим курганом. Весинов Ольбард отпустил, наказав передать старейшинам следующее:

«Ваш вождь, павший от десницы моей, сам повинен в своей смерти и гибели своих воинов. Если бы не жаждал он мести, как кровожадный зверь, а принял виру по чести за погибшего брата, было бы любо всем. Теперь же восплачут жены ваши по ладам своим. Я, Ольбард Синеус, князь Белоозерский, шлю вам весть о безвременной гибели вождя вашего и воинов его, и отпускаю на волю полон, дабы могли они передать весть сию и схоронить убитых по обычаям предков. Хочу, чтобы впредь царил между нами Лад и Мир, а буде восхотите ратиться со мною – не взыщите. За каждого погибшего своего возьму вдесятеро».