VIII

За повседневными заботами и хлопотами главная Сашкина задача – найти Некомата-Рыбаса и его «рыбасоидов», не то чтобы уж совсем была им позабыта, но как-то была оттеснена на обочину сознания, дожидаясь очередного яркого напоминания о себе, вроде того покушения в Кафе, организованного Балдуччи. «Рыбасоиды» – ребята серьезные. И думать, что использование мафиози Пескаторе для достижения цели – это предел их умственных возможностей, было бы непростительной ошибкой. Они обязательно предпримут еще попытку и, скорее всего, не одну. «Раз уж решил выступать в роли «живца», никуда не денешься. Жди и не теряй бдительности, – думал Сашка. – Странно только, что прошло уже столько времени, а они не предпринимают никаких активных действий». Смутная тревога, несмотря на внешне спокойную, мирную жизнь, уже который день терзала его.

Начала съезжаться тивериадская аристократия. Для шатра деспота Тивериады Сашка забронировал место внутри укрепленного лагеря. Остальные разбивали свои шатры за пределами укреплений. Народу съехалось неожиданно много. Приезжали семьями с чадами и домочадцами, с многочисленными слугами и прислугой, а один, то ли действительно тупой, то ли прикидывающийся таковым, землевладелец, притащил с собой чуть ли не сотню своих крестьян. Сам он поселился в красно-белом полосатом шатре, а его крестьяне понаставили вокруг него несколько десятков шалашей, скомбинированных из срубленных веток и какой-то дерюги. Наверное, парень рассчитывал получить денежку еще и за них, но здесь он явно просчитался. У Безуглого все было подсчитано, записано и согласовано с деспотом Тивериады Никифором, и платить ни на один золотой больше он не собирался.

Сам Гаврила Иванович уже вернулся с азиатской стороны Босфора, достигнув результата еще более впечатляющего, чем в Тивериаде. Первый же из туркских племенных вождей, с которым познакомился отставной дьяк, узнав о его миссии, разослал гонцов и в течение нескольких дней собрал совет всех племенных старейшин. Предложение Безуглого пришлось им по нраву, и теперь, через два дня после принятия присяги у греков, Дмитрию предстояло принять присягу и от турок.

Теперь, когда его предположения не только приобрели под собой реальную почву, но и почти уже стали реальностью, Гаврила Иванович смог рассказать о том, что его натолкнуло на столь смелую и неординарную мысль.

– Понимаете, – вещал Безуглый, обращаясь к великому воеводе и Адашу, – я обратил внимание на одну странность в донесениях своих разведчиков. Все они начинались не с обычных слов воина о противнике и тому подобном, а примерно так: «Ох, Гаврила Иванович, ну и нищета здесь. Весь запас хлеба, что с собой брал, местным детишкам скормил. Такая земля благодатная, а народ живет хуже зверей лесных». Голодно здесь, одним словом. Да и тивериадская знать живет не намного лучше простолюдинов. Царский же двор в Царьграде всегда был пышен и богат необычайно. Тем, кому довелось увидеть воочию это великолепие, обычно слов не хватало, чтобы описать увиденное. На содержание свое и своего двора ромейские базилевсы денег никогда не жалели. Думаю, нынешний – не исключение. Вот мне в голову и пришла мыслишка; ежели в поле недород, и торговля захирела, и ремесла увяли – одним словом, тяжелые времена наступили, а повелитель твой не разделяет с тобой трудности, а лишь обдирает тебя, как липку, то как ты будешь относиться к своему повелителю? Будешь ли ты его защищать, рискуя своим имуществом, здоровьем, а то и самой жизнью, когда враг стоит у ворот? Мы вот все стереглись тут флота ромейского да дополнительных войск из Греции, спешащих на помощь своему базилевсу. Так вот… Флот весь у Родоса и других островов на приколе стоит, а команды разбежались, потому как им за службу который год не плачено. А кое-кто из моряков, поговаривают, и вовсе пиратствовать отправился. Войско же… Одним словом, все, что есть у базилевса, все сейчас в крепости. И вся власть его за крепостной стеной фактически заканчивается.

Сашка, Адаш и Безуглый прятались от жары в тени огромного, раскидистого тутовника, потягивая белое вино, разбавленное, по местному обычаю, более чем наполовину холодной родниковой водой. Два бурдюка; один с вином, а второй с водой, лежали тут же на траве, рядом с ними, и когда кто-то осушал свою чашу до дна, то передавал ее Адашу для того, чтобы тот вновь наполнил ее. Жара сегодня стояла небывалая. Даже в море, которое нагрелось, казалось, еще больше воздуха, не было спасения. Выпитая жидкость лишь ненадолго утоляла жажду, мгновенно проступая потом и тут же испаряясь. Ожидали приезда деспота Никифора, чтобы тут же послать за Дмитрием. Тот поначалу настаивал, чтобы греки принесли ему присягу прямо в осадном лагере, под стенами неприступного Еросалима, чтобы лишний раз досадить упрямому Михаилу, но Сашка вместе с Боброком убедили его, что лучше столь ответственное политическое действо проводить в более спокойной обстановке.

Осада Еросалима меж тем продолжалась. После первых пяти безуспешных штурмов Дмитрий с подачи старшины распорядился вести сразу три подкопа под стены. Но казаки – не великие охотники рыть норы в земле, словно кроты слепые. Для такой работы надо было брать в войско тысяч десять валахов. Вот тогда бы был толк. А так – подкопы велись в час по чайной ложке.

Безуглый сделал добрый глоток из своей чаши и продолжил рассказ:

– Положение ромейских турок еще хуже. Самые плодородные земли на азиатской части страны, почти все побережье, заняты греческими землевладельцами. Турки же теснятся на нагорье, на каменистых землях. При нынешнем недороде голод, я думаю, там свирепствует. К тому же для царьградского базилевса они, похоже, не дети родные, как должно быть для доброго монарха, отца своих подданных, а скорее пасынки. Так и оказалось на самом деле. Все туркские племена за счастье почли встать под десницу великого князя и царя Тохтамыша.

А нашему государю это вдвойне выгодно. Обстановка-то кругом непростая. Наши же братья-сербы короля своего провозгласили и собираются Царьград воевать. И не просто воевать, а столицей своей сделать и всю Ромею к себе присоединить. А зачем им это нужно? Уж не хотят ли они бросить вызов самому великому князю Владимирскому и выйти из-под его руки? Стать самостоятельными? А? Хорошо еще, что болгарский царь бросил носиться с этой дурной затеей и теперь служит как надежный подданный. Кстати, Тимофей Васильевич, а почему его великий князь к нынешней войне не привлек? Не знаешь?

– Не-а, – лениво ответил Сашка и жадно высосал целую чашу разбавленного вина. – Жарко, страсть просто! Адаш, налей-ка мне еще, – попросил он.

Вместо Сашки Безуглому ответил Адаш, наполняя чашу великого воеводы:

– При нынешней старшине, как я погляжу, любая глупость может случиться. А умные и правильные вещи, наоборот, не случаются. Темников, что при твоем отце служили, Тимофей Васильевич, ни одного не осталось. Сказался, видно, год безвластия. Да и при Мамае, похоже, твердой руки не хватало. Знаешь, как это бывает… Людей, которые могут неприятную правду в глаза сказать, убирают, а подличающих возвышают. Вот теперь Дмитрий и расхлебывает. Да он и сам, сдается мне, предпочитает таких вот… лизоблюдов. Держи, государь.

Тот, приняв чашу, лег на спину и, приложив ее холодным дном ко лбу, мечтательно вздохнул:

– Ох, хорошо… Так бы по всему телу… Так что там, Гаврила Иванович, ты про турок говоришь?

– Говорю, что это будут отличные подданные и надежные союзники. Если им отдать земли по побережью Средиземного моря, они по гроб жизни благодарны будут.

– А греки в курсе этих твоих планов? – усмехнулся Сашка.

– Незачем им пока об этом знать. Так вот турки… Они и против сербов помогут, и Михаил перестанет взбрыкивать время от времени. А самую главную пользу от них я вижу, знаете в чем…

– В чем?

– Использовать их против атамана Семиреченской и Сибирской орд Темира-Желязы.

– А с чего ты взял, Гаврила Иваныч, – удивился Адаш, – что с ним воевать придется? Он же вроде признал Дмитрия царем и присягу принес. Правда, на Большой круг сам не приехал, но грамоту присяжную прислал.

– В том-то и дело! – Безуглый поднял вверх указательный палец, как будто грозя далекому отсюда Темиру. – А разве сейчас в войске есть его воины?

– Так собирались же спехом, – попробовал объяснить сей факт Адаш. – А им из своего далека – не ближний путь. И без них царь почти стотысячное войско собрал. По мне, так оно и не нужно здесь такое большое. Половины хватило бы за глаза.

– Не-ет, помяните мое слово, – уверенно заявил отставной дьяк, – еще придется воевать царю с семиреченским атаманом. И здесь ромейские турки очень даже ему пригодятся.

Из-за пределов лагеря послышался какой-то шум. Безуглый, хоть и самый старший по возрасту, но сухой, легкий и спорый на подъем, вскочил на ноги.

– Деспот Никифор приехал, – сказал он. – Холопы его высыпали из своих шатров и криками, и вот так (Гаврила Иванович изобразил аплодисменты поднятыми над головой руками) приветствуют.

Адаш кряхтя тоже поднялся на ноги.

– Пойду, отошлю гонца к великому князю да встречу этого деспота. Государь, – обратился он к Сашке, – одеться бы надо. Он ведь будет проситься представленным быть тебе.

– Да пошел он… – отмахнулся Сашка. – Не могу, жарко. – Он лежал на траве голый по пояс, порты же его были подвернуты, оголив ноги до самых колен. – Проводи его в шатер, пусть сидит – ждет великого князя. А со мной на пиру познакомится. Скажешь, нет меня. Уехал, мол. А я лучше вздремну здесь пока. Приедет Дмитрий, разбудите.

Адаш с Безуглым ушли. Сценарий предстоящего действа был разработан отставным дьяком, после чего Сашка обкатал его в разговоре с Боброком. Вдвоем же они пошли и к Дмитрию – докладывать. Вопреки всем ожиданиям великий князь к желанию тивериадской аристократии принести ему личную вассальную присягу отнесся скептически.

– Зачем это нужно? – скривив губы, поинтересовался он у Сашки. – Они и так все мои холопы через Михаила.

– Так они отрекутся от Михаила, – попробовал ему объяснить Боброк. – А мы еще весть об этом подбросим в город. Пусть знают, что остались одни. Глядишь, и горожане отвернутся от него. Михаилу ничего не останется как сдаться. Вот и войне конец.

Но вот этого-то, похоже, Дмитрий и не желал. Воевать он был готов, судя по всему, еще лет десять, лишь бы закончить дело эффектным штурмом, резней и прочими развлечениями, случающимися при взятии большого, богатого города. Битых два часа уламывал его Сашка вместе с Боброком, убедив, в конце концов, что хуже ему, по крайней мере, от этого не будет.

За этими воспоминаниями Сашка не заметил, как действительно заснул. Разбудил его шепот Адаша.

– Вставай, государь, великий князь уже приехал.

Сашка, еще не успев открыть глаза, уже был на ногах. Ворох одежды, принесенной Адашем, уже лежал на траве рядом с ним. Сашка еще не закончил одеваться, как трубно взревели рога – в распахнутые ворота лагеря въезжал великий князь и царь Тохтамыш со своей свитой.

Саму процедуру принятия присяги от местной аристократии проводили в лагере. Царь, одетый в пурпурную тогу, восседал на кресле, отдаленно напоминающем трон (поисками подходящего кресла разведчики занимались достаточно долго, без устали рыская по всей округе). В нескольких метрах перед ним, преклонив одно колено, стоял деспот, а за ним плотными рядами и шеренгами коленопреклоненно же – его вассалы. Деспот сначала прочел текст присяги по-гречески, дружно повторяемый вассалами, затем по-русски. Здесь с повтором было заметно хуже. После этого великий князь и царь поблагодарил новых холопов за службу и жаловал их же нынешними поместьями. Деспот поставил свое имя под текстом присяги и благоговейно припал к руке своего нового повелителя, вслед за ним выстроилась длинная очередь его вассалов. Акт принятия присяги состоялся.

После же лобызания царской ручки следовало продолжение, так сказать, неофициального свойства, о чем, естественно, ни Дмитрию, ни членам его свиты знать не следовало. Греки, по одному, вслед за своим деспотом заходили в шатер к Безуглому, где и получали свои золотые согласно заранее согласованной ведомости.

А венчал сие важнейшее событие конечно же пир. Тут уж великий воевода превзошел самого себя, постаравшись максимально возможно разнообразить сытное, но примитивное ежедневное войсковое меню. Несколько сотен воинов заранее было отправлено на охоту, а местные рыбаки со всей округи поставили свой сегодняшний улов исключительно к столу великого воеводы. Не бог весть что, конечно, но для походных условий очень даже неплохо.

Пировали по-ромейски – лежа. Хотя правильнее было бы сказать, что это обычная полевая воинская трапеза, дополненная некими элементами ромейского сибаритства. Обедать лежа ли, сидя ли на земле, пусть и покрытой персидскими коврами, совсем не то же самое, что возлежать в триклинии на мягких ложах, усыпанных для удобства еще и пуховыми подушечками разных размеров. Полог от солнечных лучей и возможного дождя был натянут лишь над царским импровизированным «столом», но солнце уже клонилось к закату, и его лучи уже не были столь жгучими, как еще пару часов назад.

Первую здравицу – за царя Тохтамыша – провозгласил великий воевода на правах формального хозяина, устраивающего пиршество. Вторым поднялся Боброк и поздравил царя с новыми подданными, а новоявленных царских слуг с обретением справедливого и милостивого господина. Почти сразу же готовился выступить один из ордынских темников, но Сашка, опять же, на правах хозяина, оборвал его и предоставил слово деспоту Никифору. Тот, вынужденный следовать обычаям русских, кряхтя, поднял с земли свое тучное холеное тело и, подняв чашу с вином чуть ли не выше головы, начал речь следующими словами:

– О великий государь! Я должен признаться, у меня уйма недостатков, но все они меркнут перед одним, самым главным. А главный мой недостаток заключается в том, что я не умею лгать. Поэтому, государь, я говорю тебе все, что думаю, прямо в глаза. Таков мой обычай. И что же я вижу? – Он сделал рукой величественный жест в сторону залива. – Этот прекрасный залив, носящий имя Золотой Рог, существует здесь со дня Сотворения мира. Считается, что имена всему сущему дают люди. Но кто мог догадаться дать заливу, к пустынным берегам которого лишь изредка причаливают утлые челны местных рыбаков, столь величественное имя? Разве мог кто-то из людей иметь столько ума и прозорливости? А может быть, сама Деметра, Мать-земля, дала название одному из своих уголков, зная, какая судьба его ожидает? Ведь недаром наш господин носит имя Деметреос, что означает сын Матери-земли. Он пришел, наш господин, и устроил военный лагерь на берегу этого залива. И этот военный лагерь чудесным образом начал превращаться в город. У него уже появляются стены и башни, у него уже выросли портовые причалы. Что это, как не божественное провидение, соединенное с волей нашего господина? Он пришел сюда, чтобы наказать ничтожнейшего из когда-либо носивших звание базилевса. Он пришел и основал Новый город! – Никифор обвел вокруг себя рукой. – Новый Ром! Он пришел, чтобы объединить славу и мощь Руси с традициями и наследством Рома! И заложил новую столицу! Он! Наш господин! Константинос Мегалион Деметреос! Неизменно Великий Сын Матери-земли! Восславим же владыку мира и нашего базилевса Константина Великого и его новую столицу, город Константина – Константинополис! – Речь деспота была заряжена такой энергией, что все участники пиршества уже давно повскакивали на ноги, внимательно слушая его слова, а последние фразы этой речи сопровождали все усиливающимся ревом. – Солнце скатывается с небосклона, грозясь вот-вот утонуть в море. – Деспот театральным жестом воздел руку вверх, указывая на оранжевый шар дневного светила. – Оно уползает, как пес, от стыда поджавший хвост, потому что базилевс Константинос Мегалион, Константин Великий своим сиянием затмил его! И это самая великая правда!

Никифор осушил чашу и опустился на свое место, а пирующие еще долго не могли успокоиться, вопя на все лады:

– Константинос Мегалион Деметреос! Константинос Мегалион!

Боброк ткнул в бок великого воеводу.

– Ах, лицемерный, двоедушный грек! – забубнил он ему в ухо. – Ты смотри, в какую сторону он вывез! Великий князь явился сюда, чтобы наказать своего холопа Мишку Тверского, вздумавшего претендовать на первенство, и вернуть все на круги своя. А этот хитрован представил дело так, якобы великому князю и царю еще титула ромейского базилевса не хватает, и он явился сюда именно за этим. Чтобы основать новый Ром и вновь возвысить Ромею!

«Ах черт, – думал в этот самый момент Сашка, почти не слушая, что ему говорит Боброк, – а ведь и вправду Стамбул-Константинополь стоит на берегах залива Золотой Рог. Это что же получается? Опять я нарушил этот самый континуум? Не было никакого ни Константинополя, ни Константина. Стоило мне влезть – и вот тебе новый Рим – Константинополь, и вот тебе и Константин образовался! Черт! А ведь еще Вещая Гота мне предсказала, что стану я основателем двух Римов. Один, положим, Москва. А второй, получается, Константинополь?! Жесть!» Делая вид, что слушает Боброка, он кивал головой, а, уловив последнюю фразу, возмущенно среагировал на нее:

– Ну это уж дудки! Много было таких охотников – возвышаться на русской крови.

– А ты посмотри, – продолжал шептать ему в ухо Боброк, – Дмитрию-то слова эти по душе пришлись. Теперь как бы этот Никифор его главным любимчиком и советчиком не заделался.

– Сегодня же, не успеет пир закончиться, я отправлю его с глаз долой, – успокоил его Сашка. – Завтра туркские племенные вожди начнут съезжаться. А им с Никифором лучше не пересекаться.

Стемнело. По всему лагерю зажглись факелы, освещая пиршественные столы. Уже вовсю наяривали музыканты, развлекая пирующих, а кое-кто, основательно нагрузившись местным кислым вином, уже отплясывал, выкидывая заковыристые коленца. Расстроенный Боброк пил мало, постоянно кидая ревнивые взгляды на деспота, с которым много и с великой охотой беседовал Дмитрий. Время от времени Боброк принимался шептать Сашке на ухо, изливая потоки словесной желчи на льстивого Никифора. Сашке до того это надоело, что стоило ему только заметить Безуглого, как он тотчас же поманил его пальцем.

– Гаврила Иванович, делай что хочешь, но убери Никифора. Пусть отправляется домой, – шепнул он ему.

Поднявшись в очередной раз по нужде, деспот уже за стол не вернулся. Боброк заметно повеселел, зато Дмитрий как-то потерял интерес к происходящему. И после отъезда деспота задержался за пиршественным столом на час, не более.

– Ну, молодец, Тимофей Васильевич, – с благодарностью сказал Сашке Боброк при расставании. – Сказал – сделал. Ловко ты этого Никифора…

– Да что уж там… – Сашка махнул рукой. – Вот с турками еще решим вопрос, а там, думаю, и войне конец. Можно будет домой отправляться.

– С завтрашнего утра лучники начнут к стрелам письма крепить и в город забрасывать, – заверил Сашку Боброк. – Лично позабочусь. Пусть и в Еросалиме узнают, что от Михаила все отреклись.

Стоило великому князю вместе со своей свитой покинуть лагерь, как Сашка отдал распоряжение Адашу закруглять пиршество, а чтобы подвыпившие гости не особенно сопротивлялись, велел загрузить им с собой несъеденный провиант.

Важный и длинный день подошел к концу, и великому воеводе сейчас хотелось только одного – побыстрее оказаться в своей походной постели. Но на сегодня, видимо, еще не вся программа была выполнена до конца. Сашка уже улегся, когда в шатер к нему заглянул Безуглый.

– Извини, Тимофей Васильевич, но дело срочное…

– До завтра не ждет?

Безуглый пожал плечами.

– Лучше сегодня…

– Давай, что там? – У Сашки кольнуло в сердце. «Может, это и есть то самое, что заставляло меня тревожиться?»

– Пришел один грек, говорит, что знает, как в Еросалим скрытно проникнуть.

– Задержи его, завтра будем разбираться. – Великий воевода махнул рукой – пошел, мол, – повернулся на бок и, натянув на себя прохладную шелковую пелену, тут же заснул.

Грек этот, говоря по-современному, оказался дворцовым сантехником. То ли его действительно обидели во дворце, прогнав со столь «престижной» работы, то ли он, прослышав о том, что русские готовы платить даже за такую чепуху, как формальный акт принесения присяги, решил подзаработать, то ли его специально подослали, чтобы заманить великого воеводу в заранее подстроенную ловушку, но факт остается фактом – бывший дворцовый «сантехник» заявил, что знает, в каком месте на берег моря выходит канализационный коллектор, и за сто золотых берется провести русских прямо во дворец базилевса.

Посмотрев поутру на этого чернявого мужичка с плутоватыми, постоянно бегающими глазами и выслушав его предложение, Сашка спросил у Безуглого:

– Что сам думаешь по этому поводу, Гаврила Иванович? Ловушка?

Вид у Безуглого был помятый, глаза красные. Не знай великий воевода своего советчика столь хорошо, подумал бы, что тот всю ночь пьянствовал. Но не пристрастие к вину лишило отставного дьяка сна прошедшей ночью, а то самое предложение дворцового «сантехника».

– Больше всего, конечно, похоже на ловушку. Причем ловушку не ромейскую, а этих… дьявольских слуг или, как ты их называешь, рыбасоидов. Базилевс Михаил, даже если и наслышан о тебе… Зачем ты ему? Ничто вас не связывает. Схватить тебя и построить на этом какую-то игру с Дмитрием? Я уж ночью прикидывал и так и эдак… Нет. Если это ловушка, то не Михаил ее устраивает. А кто? Остаются «рыбасоиды». Очень даже на них похоже. И самое главное, на чем строится весь расчет… Они тебя, государь, уже изучили. Они знают, что людей туда одних ты не пошлешь, а обязательно сам полезешь. Ведь полезешь?

– Полезу. – Сашка кивнул, подтверждая предположение Безуглого.

– Ну вот. Можно, конечно, туда сотню-другую отправить… Но, если там ловушка… Сам понимаешь, государь.

– Нет. – Даже предложив себя рыбасоидам в качестве «живца», Сашка вовсе не собирался становиться жертвенным бараном. Позволить подозрительному проводнику затащить себя в осажденную крепость, битком набитую вражескими солдатами… – Знаешь что, Гаврила Иванович… Гони ты этого грека. Войну мы и так вскорости закончим. Вон, сегодня-завтра все туркские вожди у нас соберутся. А с «рыбасоидами» мы лучше дома разбираться будем. Тем более что их «окно» у нас там под боком.

На этом вроде бы и закончилась история с дворцовым «сантехником». Весь этот день и первая половина следующего ушли у Сашки на подготовку встречи великого князя с туркскими племенными вождями. И вновь, как и в случае с греками, рядом с укрепленным лагерем великого воеводы вырос еще один, на этот раз – туркский.

Каждый из туркских вождей и сам был вооружен до зубов, и охрану из своих обвешанных саблями и кинжалами соплеменников имел немалую. Глядя на эту воинственную толпу, Адаш даже распорядился удвоить караулы в лагере, и всем свободным от хозяйственных работ воинам не снимать с себя оружия. Сашка же, наоборот, как-то сразу проникся доверием к этим на первый взгляд диковатым, но, как оказалось, бесхитростным людям.

Первый же турок, с которым встретился Сашка, оказался одним из самых уважаемых и влиятельных вождей. С виду – чистый ваххабит. Но стоило Сашке увидеть его улыбку и светящиеся благорасположенностью карие глаза, как он почувствовал симпатию к этому человеку. Показалось, что такой, если уж он даст присягу, то до самой смерти ей не изменит.

Турок поклонился в ноги великому воеводе и что-то сказал.

– Приветствует тебя, великий воевода, – перевел Безуглый. – Имя его – Волкан. – Из следующей реплики турка Сашка разобрал только одно знакомое слово – «Голгофа». Улыбчивый турок обернулся к Босфору и махнул рукой в сторону невысокой горы на азиатском берегу. – Говорит, что перед тем, как переправиться, ездил он на Голгофу поклониться святому месту, где был распят Исус. Молился там за успех царя нашего.

Упоминание Голгофы, оказывается, находящейся у него под самым носом, хоть и удивило Сашку, но он и виду не подал. В этой реальности он уже сделал для себя столько открытий, что еще одно погоду не меняло. Ну правильно, если здесь Иерусалим, то здесь же и Голгофа. Где ж ей еще быть?

Принятие присяги у турок было организовано так же, как и в предыдущем случае, с той лишь разницей, что не было среди турок такого человека, который мог бы встать впереди всех. Сначала все шло по утвержденному сценарию, но после произнесения слов присяги, Волкан встал с колен и, вместо того чтобы припасть к руке нового господина, обратился к нему с речью.

– Что он говорит? – обернувшись, спросил Сашка у Безуглого.

Тот, выслушав Волкана, вкратце перевел:

– Турки, вступая в прямое холопство к нашему государю, просят его стать не просто их господином, но и верховным туркским вождем над всеми племенами. А в ознаменование этого принять и носить имя султана Мурада.

Дмитрий, сидевший на кресле-«троне» на расстоянии вытянутой руки от Сашки, в этот момент, склонив голову вбок, тоже выслушивал своего переводчика. Дослушав до конца, кивнул головой, видимо, давая согласие. Потом, подняв правую руку в приветственном жесте, кивнул еще раз.

– Соизволяю, – громко произнес он.

Толпа турок тут же разразилась радостными воплями.

– Яшасын султан Мурад! Султан Мурад чок Яша!

Повернувшись к своим соплеменникам, Волкан поднял руки, призывая их успокоиться. Когда эмоциональный шквал несколько поутих, он вновь обернулся к великому князю и, почтительно поклонившись, произнес целую речь.

– Народ наш беден, ибо сидит на неплодородных землях, – вновь принялся переводить для Сашки Безуглый, – но к воинскому делу охоту и усердие имеет. А потому турки просят великого государя призвать их на те войны, какие будет угодно вести великому государю. И еще они всемилостивейше просят принять их всем народом в казаки, дабы они могли наилучшим образом нести свою ратную службу во славу великого государя.

Сашка поглядел на Дмитрия. У него на лице, после того как он выслушал перевод, появилась гримаса, свидетельствующая о некоем замешательстве, испытываемом им в эту минуту. На лицах же большей части ордынских темников, понимавших по-туркски без всякого переводчика, отразилась целая гамма эмоций: от недоумения до возмущения.

– Орды наши и без того велики и бесчисленны, – начал свой ответ туркам Дмитрий. – А казна государственная не бездонна… – Великий князь взял паузу, подыскивая подходящие слова.

Сашка перевел взгляд на туркских вождей. Те, услышав перевод слов великого князя, заметно напряглись. Похоже, надо было спасать ситуацию, иначе турки, разочарованные в своих ожиданиях, просто развернутся и уедут восвояси, а о принесенной ими присяге можно будет просто забыть. Сашка шагнул к креслу великого князя, деликатно оттеснив в сторону Боброка.

– Государь, – зашептал он на ухо Дмитрию. – Скажи им, что отдаешь им всю Азию, включая и греческие земли на Средиземноморском побережье. Пусть воюют их твоим именем и кормятся с них. А когда тебе понадобится их помощь, ты позовешь их под свои знамена.

Идея, видимо, Дмитрию сразу же понравилась, потому что он, едва заметно кивнув Сашке, продолжил свое обращение к туркам:

– Я не могу вас просто зачислить в казаки и платить вам за службу жалкие гроши. Такие храбрецы, как вы, заслуживают большего. Я отдаю вам всю Азию. Идите на юг до самой Африки и на запад до Средиземного моря. Воюйте там земли именем султана Мурада. А из завоеванного берите себе, сколько надо, чтобы прокормиться. В Персию только не лезьте, там и так мои воины стоят. – Услышав эти слова, турки вновь возликовали, и Волкану опять пришлось унимать их, чтобы великий князь мог закончить свою речь. – А когда настанет время идти дальше, я призову вас под свои знамена и укажу вам нового врага. – Дмитрий сделал повелительный жест, и откуда-то сзади, из-за толпы ордынских темников, какой-то воин вынес стяг и вручил его Волкану. Среди турок сразу пополз шепоток восхищения: «Санджак… санджак…» На лазоревом полотнище стяга золотом был вышит полумесяц, а над ним восьмиконечная золотая звезда. – Теперь это будет ваше знамя, – сказал Дмитрий. – Оно будет свидетельствовать, что действуете вы от моего имени и по моему повелению.

Последовал новый взрыв эмоций, улегшийся довольно-таки нескоро. Когда наконец-то установилась относительная тишина, Волкан спросил:

– Великий государь, как же нам теперь называть себя, чтобы все окружающие народы знали, что мы не просто турки, а твои воины? Если мы не казаки, то кто мы теперь? Как нам именоваться?

– Будете зваться… Атаманские турки! – почти мгновенно нашелся Дмитрий. В переводе на туркский это прозвучало как «тюрки оттомани».

И вновь возрадовались подданные свежеиспеченного султана Мурада. «Радуются, как дети, ей-богу», – по-доброму подумал Сашка, глядя на туркских племенных вождей и их вооруженных до зубов воинов.

Пир по случаю принятия присяги туркскими племенами получился столь же эмоциональным и демократичным, как и сама церемония присяги, больше уподобясь дружеской пирушке, чем официальному мероприятию с участием царя и его свиты. Турки, едва выпив по второй чаше, затеяли соревнования в борьбе на поясах. Вскоре к ним присоединились и русские. Развеселившийся Дмитрий самолично вылавливал из кипящих котлов куски мяса и награждал ими победителей. Шум и гвалт поднялись до самых небес, как во время ожесточенной битвы.

– Государь! – Сашка обернулся на зов. Адаш. Протягивает ему какую-то бумагу. Лицо у него почему-то очень серьезное, можно даже сказать – напряженное. – Тебе письмо.

Сашке стоило бросить взгляд на эту бумагу, как сердце его тревожно екнуло: «Вот оно, то самое». Письмо было не свернуто в трубочку, как это здесь обычно принято, а сложено вчетверо. На одной стороне полууставом было написано: «Великому воеводе окольничему Тимофею Вельяминову».

Он осторожно, как ядовитую змею, взял листок из рук Адаша и медленно развернул его. Русским языком двадцать первого века там было написано всего несколько слов: «Хочешь увидеть Ольгу живой, приезжай в Несебр не позднее 1 августа. Остановишься в корчме у Трайчо. Будь один. Жди».