Моторы ревели. Винты со звоном рассекали воздух за бортом. Самолет, набирая скорость, мчался по взлетной полосе. В один из моментов он перестал подпрыгивать о стыки плит и оперся о воздух, тяжеловато проскользнув над вершинами деревьев, окаймлявших летное поле. Хлопнули люки – это убрали шасси. В салоне флюгбегляйтерина привычно предупреждала пассажиров о привязных ремнях, правилах во время полета и раздавала мятные конфетки, как будто ничего не произошло. Когда она поравнялась с дверьми, Виктор тоже попросил горсть для себя и группы в кабине. Надо полагать, с герметизацией здесь еще плоховато. Когда проползали через жиденький слой облаков, немного потрясло.

«Да, на Як-40 скороподъемность куда лучше была…»

– Ну вот, до заката успеваем до побережья и еще с запасом, – прокомментировал Ковальчук. – Самолет надежный, французской фирмы, теперь это филиал Юнкерса. Разработан лет десять назад, доведен, зарекомендовал себя хорошо, его здесь используют на местных линиях и еще в южных колониях, как транспортник. Крейсерская около трехсот.

– А почему до побережья? – спросил Виктор. Он понял, что Ковальчук сознательно его отвлекает от тяжелых мыслей, но решил поддержать разговор.

– До Англии горючего мало. Мы поставили условие сесть в аэропорту в Гааге, там заправят, чтобы хватило до юго-восточного побережья.

– Имперская безопасность попытается захватить самолет в Гааге.

– Черта с два.

В кабину вошел один из агентов группы. Вот это действительно был специально подобранный народ – как ни старался Виктор, ему не удавалось запомнить не только, кто как выглядит, но и вообще как одного от другого отличить. Все четверо, включая шофера, были какие-то стандартные, неприметные и безликие. Невидимки.

– Пассажиры начинают беспокоиться. Эсесовец говорит, что это не похоже на обычные полицейские меры. Может начаться паника.

Ковальчук взглянул на Виктора.

– Идите вместе, – он кивнул на Наташу, – объясните пассажирам ситуацию. Так, чтобы до конца полета все были на местах, и никто не натворил глупостей.

– Что я должен им сказать?

– Это у вас там, в будущем, угоняют самолеты. И это вы лучше знаете, что говорят пассажирам в таких случаях.

В салоне в воздухе действительно висела нервозность и ропот. У Виктора уже устала рука держать кверху, как на киноафише, знаменитый пистолет агента 007 с глушаком, но теперь, кажется и наступил тот момент (и, возможно, единственный), когда эта бандура не придает ему дебильного вида.

– Поднимите свой пистолет тоже дулом кверху, как в кино, – шепнул он Наташе, – только случайно не пальните, а то самолет разгерметизируется или чего хуже.

В салоне самолета нет ничего бессмысленнее огнестрельного оружия.

Они вышли из двери, как герои третьесортного криминального сериала. Ропот притих, и народ уставился на них, открыл рты. Виктор представил, как они выглядят со стороны, и его начал непроизвольно разбирать смех. Бони и Клайд, ядрена корень. Но расхохотаться здесь означало бы довести идиотизм ситуации до высшей точки. «Надо говорить, а чего сказать-то? И на каком языке? Не хотелось бы, чтобы у них потом в кино все злодеи говорили на русском»

– Дамы и господа, – торжественно начал Виктор.

– Майне дамен унд геррен! – перевела Наташа.

– Меня зовут Збигнев Бжезинский! (А вот не фиг было Союзу гадить! Пусть теперь в этой реальности за Бен Ладена ходит!) Наши люди оказали ряд ценных услуг фюреру в его справедливой борьбе против англосаксонского колониального владычества на Ближнем Востоке…

Наташа посмотрела на него, как на умалишенного, но машинально продолжала переводить. Виктор подметил, что, когда она говорит по-немецки, у нее тоже красивый голос.

– Мы честно выполнили свою часть договора, – продолжал он. – К сожалению, в рейхе нашлись чиновники, которые недобросовестно отнеслись к своим обязанностям и помешали фюреру выполнить то, что он взял на себя. Они просто присвоили то, что принадлежит нам! В связи с этим нам пришлось пойти на некоторые непопулярные меры и, к сожалению, создать вам определенные неудобства. Повторяю, мы не враги рейха, мы союзники фюрера, в котором видим свет освобождения для угнетенных народов планеты. Никто из нас не испытывает к вам ни малейшей неприязни. Речь идет о честности деловых отношений, о восстановлении законности и порядка, о том, чтобы открыть глаза фюреру на творящиеся в вертикали власти факты коррупции и злоупотреблений. И если каждый из вас осознает это, если каждый из вас останется до конца верен своему фюреру, клянусь вам, что с головы присутствующих здесь не упадет ни один волос!

Массы в количестве трех десятков человек напряженно ловили каждое его слово. Во взгляде некоторых Виктор даже уловил сочувствие.

«Браво, Киса, вот что значит школа», подумал он сам про себя. «Два десятка лет слушать всякую демагогию – это что-то…»

– Вы спросите, почему мы не обратились в инстанции надлежащим порядком. Но разве вы не слышали о случаях, когда тех, кто решался смело указать на жуликов, прокравшихся во власть, обвиняли в подрыве государственных основ и бросали в концлагеря? Нас лишили возможности следовать порядку. Дамы и господа, рейх в опасности, и мы вынуждены сегодня защищать его путем насилия, дабы не лишать наш угнетенный народ последней надежды на приход освободителя, великого фюрера!

«Что-то я много про фюрера. Пора переходить к делу.»

– Я призываю вас в этот исторический момент проявлять спокойствие и выдержку. Помните, что неверное действие каждого из вас может повлечь гибель всех остальных, и поэтому такие действия будут жестоко караться. Повторяю, что наша жестокость продиктована необходимостью спасти остальных. Я надеюсь, что любой из вас не только будет следовать порядку, но и удержит других от неверного шага. Вам надлежит оставаться на своих местах, пока не поступит иных указаний, не проявлять активных действий, не волноваться самим и помочь соседу сохранить спокойствие и присутствие духа. Наш самолет держит курс на Гаагу. Через некоторое время все вы вновь сможете вернуться к своим обычным делам. Пусть каждый из вас сегодня своим примерным поведением исполнит свой долг. Хайль Гитлер!

Когда салон в едином порыве рявкнул «Хайль!», Виктору почувствовалось, что он бредит. Только ребенок остался равнодушен к массовому проявлению условного рефлекса. Робкая надежда на будущее Европы.

Самолет внезапно качнуло, Виктор, чтобы не упасть, едва успел ухватиться за спинку ближайшего кресла, Наташа вцепилась в него, чуть не бросив пистолет. Что-то ревущее прошло мимо левого борта. «Неужели зенитными ракетами обстреливают?»

– Спокойствие, господа! Наши люди готовы защищать вас до последней капли крови! Никто не трогается с места, чтобы не навредить себе и соседу! Ждите информации!

Виктор осторожно, задом, прошел в кабину. Через лобовые стекла он увидел инверсионные следы и несколько реактивных машин с черными крестами. Люфтваффе. Видимо, самолет пытались сажать.

– Вы же рыцарь, а не потрошитель! – орал в микрофон Ковальчук. – На вашей совести будет кровь немецких женщин и детей! Этот кошмар будет преследовать вас всю жизнь! – и, видимо сменив волну, начал вызывать Альтеншлоссера. Что именно подействовало, трудно сказать, но остроносые машины со стреловидными крыльями и широкими воздухозаборниками реактивных двигателей рассредоточились в стороны. Виктор поспешил вернуться в салон.

– Дамы и господа, группа лиц, совершивших тяжкие преступления перед фюрером, только что попыталась совершить в отношении вас провокацию! Я благодарю вас за проявленное мужество!

Для вида Виктор прошелся в задний конец салона, подбадривая по дороге то одного, то другого пассажира возгласами: «Молодец!», «Так держать!» и персонально эсесовцу «Вот пример настоящего солдата фюрера!». В хвосте самолета он увидел, как Зина с трудом удерживается от смеха.

– Это ты насчет моей речи?

– Нет. Ты бы слышал, что тут Гретхен отмочила, – и кивнула в сторону флюгбегляйтерины.

– А чего?

– Она сказала, что в случае, если наши захотят изнасиловать кото-то из пассажиров, пусть лучше ее насилуют.

– Это такое проявление корпоративного долга, или у нее личные проблемы? – Виктор оглядел Грету; та была весьма ничего и явно способной.

– Ну ты представляешь, за кого они нас считают?

Виктор повернулся к Наташе.

– Слушай, спроси у нее, а изнасилование бортпроводниц у них входит в стоимость билета или счет отдельно выставляют после полета? Спроси, спроси.

Наташа несколько удивленно перевела вопрос. Грета покраснела, видимо, расценив, как наличие спроса, и смущенно ответила, что на данный момент у «Люфтганзы» на это нет прейскуранта.

– Вот когда ваша компания утвердит прейскурант и инструкцию, тогда и будем насиловать! А пока это нарушение правил воздушных перевозок! Переведите ей.

Наташа и это перевела, давясь от скрытого смеха. Грета покраснела еще больше, чем от своих предыдущих предположений, и сказала, что она не хотела нарушать правила.

– Вот, – пояснил Виктор Зине, – теперь они будут считать нас за цивилизованных европейцев.

Виктор всегда скептически относился к появившимся в начале века сплетням о якобы имевшем место в сорок пятом году массовом изнасиловании нашими солдатами местного населения. По его расчетам, в существовавшем в то время в рейхе предложении интим-услуг домогаться кого-то силой было просто бессмысленно. Во-первых, в рейхе вполне легально существовала проституция и бордели, и с приходом советских войск девицы легкого поведения должны были как-то жить, а иной профессии они не имели. Во-вторых, ввиду недостатка мужчин наверняка имелся контингент дам без комплексов, готовых ко временной и не обязывающей связи. В третьих, хотя это наиболее печально, ввиду недостатка продовольствия в рейхе, как в любой цивилизованной западной стране, появится и контингент дам, считающих допустимым для себя пойти на панель, чтобы прокормить себя или даже семью. В общем, получалось, что скорее, надо говорить о массовом изнасиловании наших солдат местным населением.

Самолет неторопливо полз над мелкими квадратиками полей в небесной синеве, озаренной лучами дневного светила, медленно склоняющегося к закату. Сопровождавшие истребители то ли были отозваны, то ли у них кончилось горючее. Пассажиры успокоились и дремали. Виктор вдруг подумал, что в сущности, они и до этого были заложниками, и для выполнения своих планов верхушка рейха имела все возможности убить часть их, или же каждый час по одному, или в какой-то другой последовательности. Вся Европа до границ Союза и берегов Англии была большим захваченным аэробусом, летящим в неизвестность, хотя и очень современным и комфортабельным. И восставать было бессмысленно, ибо в итоге всем бы пришлось гореть в обломках ядерного пожара, вспыхнувшего от нарушения международного равновесия. Возможно, часть этого европейского аэробуса в количестве трех десятков человек вела себя сейчас так спокойно не в результате дурацкой речи Виктора, а потому что они все привыкли быть заложниками. Точно так же, как и в нынешней России привыкли быть заложниками миллионы работников предприятий и учреждений, безропотно принимая увольнения, снижения и задержки зарплаты и прочие плоды изобретательности лиц, захвативших эти предприятия и учреждения законным путем или не очень.

Из двери пилотской кабины высунулся Ковальчук и подозвал Виктора.

– Скоро снижаемся. На всякий случай пусть пассажиры приготовятся к аварийной посадке.

– Разве мы садимся не в Гааге?

– Где нас будут ждать группы захвата спецподразделений СС? Нет, конечно. Есть заброшенный военный аэродром на побережье, построенный еще в конце тридцатых. Думаю, там этот старый ворон вполне сядет. Нас будут ждать те, кому поручено обеспечить отход нашей группы морем.