Книга: Уйти, чтобы не вернуться
Назад: Глава 17
Дальше: Глава 19

Глава 18

Увы, но жизненный опыт учит, что если тебе вечером было ну очень хорошо, то поутру обычно становится ну очень хреново. Так произошло и на этот раз, когда я с трудом продрал глаза и попытался понять, где это я нахожусь. По ощущениям, моя тушка лежала на мягкой перине и явно не на лавке на постоялом дворе. В помещении, где находилось мое лежбище, было довольно темно, поэтому разглядеть что-то мутным после вчерашнего перепоя взглядом оказалось практически невозможно. Самочувствие организма находилось в стадии «головка бо-бо, а денежки тю-тю», к тому же во рту словно кошки нехило повеселились. Однако мне не привыкать к подобным эксцессам, поэтому тело включило автопилот и начало шарить руками вокруг себя в надежде обнаружить лекарство от похмелья.
«Господи, не оставь в бедствии раба своего Алексашку Томилина! Дай опохмелиться!» – безмолвно взывал я к Всевышнему, с трудом поворачиваясь на левый бок.
Господь услышал мои молитвы, но, видимо, не до конца понял полупьяный бред страждущего, потому что рука, искавшая ковш со спасительной брагой, вдруг наткнулась на голую женскую грудь.
«Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд!» – мелькнула в голове старая частушка, и я невольно отшатнулся от неожиданной находки, резко повернувшись на другой бок.
Однако левая рука сразу легла на что-то мягкое и шелковистое, весьма напоминавшее на ощупь другую часть женского организма, производящую неизгладимое впечатление на мужчин. Обнаружив тело второй ночной спутницы, я снова лег на спину и стал себя ощупывать, чтобы понять, все ли у меня осталось на месте после столь бурно проведенной ночи. Как ни странно, но я лежал в нательной рубахе, и в голове сразу возник резонный вопрос: «Как же я дошел до жизни такой, если сплю в одежде между двумя обнаженными дамами?»
К счастью, первый испуг вскоре прошел, так как выяснилось, что я все-таки лежу в кровати без штанов, а потому, скорее всего, успешно исполнил свой мужской долг, раз дамы не сбежали от спящего кавалера.
Постепенно события прошедшего вечера и ночи начали пробиваться из подсознания, и вскоре я в общих чертах восстановил хронологию событий. В принципе ничего из ряда вон выходящего не произошло, и я, кажется, не посрамил честь десантника перед новгородскими дамами, а потому пора было будить своих подруг и выбираться на свет божий.
Это в двадцать первом веке дамы поголовно требуют кофей в постель, а в пятнадцатом веке все происходит намного проще и прозаичнее. Стоило мне растолкать одну из девушек, как она тут же разбудила свою подругу, после чего дамы накинули сарафаны и взяли ситуацию в свои руки. Уже через пару минут ставни на окнах были открыты, и в спальне стало светло. Я сразу признал в девушках вчерашних певиц из хора, которые меня провожали в опочивальню. Наверное, моя перекошенная физиономия ясно указывала на первоочередные потребности организма, поэтом уже вскоре в моих руках оказался ковш с хмельным квасом, а на коленях блюдо с немудрящей закуской из соленых огурцов и квашеной капусты. Пока я похмелялся, дамы пригнали в мои покои четверых холопов с деревянной бадьей, наполненной горячей водой, и пригласили меня мыться. После водных процедур дамы в четыре руки одели меня в вычищенную и отглаженную одежду, а затем проводили к Еремею.
Хозяин усадьбы сидел за столом в малой трапезной и разминался красненьким в компании младшего брата Никифора. Видимо, я лишь ненамного запоздал с визитом, поэтому плавно вписался в разговор за столом. Братья обсуждали планы торговой экспедиции в Любек, и с моим появлением разговор повернул в сторону обсуждения задач по охране и обороне купеческого каравана. Никифор не воспринимал мою дружину, состоящую всего из семи молодых воинов, как серьезную боевую силу и попытался загнать меня под начало своего тезки, кончанского сотника Никифора Сторожевского. Оказалось, что сотник тоже намеревался плыть в Любек на своем личном ушкуе, чтобы совместить службу с выгодной коммерцией по охране каравана ганзейских купцов.
Если быть объективным, то практически любой новгородец по своему менталитету – смесь купца и разбойника с большой дороги, к тому же неизвестно чего больше в новгородцах – купеческого или разбойничьего. Вот и кончанский сотник не чурался торгового бизнеса, который при его властных полномочиях и возможностях обеспечивал неплохой доход. Правда, Никифор Сторожевский не рисковал отправляться в дальние походы, так и доходной должности можно лишиться, но прошвырнуться раз в год по Балтике ему сам бог велел.
Мой жизненный опыт подсказывает, что пить надо поменьше, однако почему-то эта истина приходит в голову только с похмелья. Увы, но пренебрежительное отношение к моей дружине задело меня за живое, хотя следовало бы держать язык за зубами. Ковш зелена вина лег на старые дрожжи, и я решительно отказался вливаться в чужой экипаж, громогласно заявив, что поплыву на собственном корабле и со своей командой. Уже через секунду я понял, что сморозил глупость, но мужчина обязан отвечать за базар, иначе с ним никто не будет иметь дела.
Мои понты не произвели особого впечатления на присутствующих, потому что даже дураку было ясно, что я сделал заявку с бодуна, однако братья возражать не стали. Видимо, хотели посмотреть, как я стану выкручиваться из сложившейся ситуации, чтобы окончательно понять, можно ли со мной иметь дело. Правда, Еремей решил меня поддержать и вызвал одного из своих приказчиков, которому велел выделить для моей дружины любой ушкуй из имеющихся в наличии. Решив вопрос с передачей ушкуя, мы продолжили обсуждение планов экспедиции и согласовали на 7 июня предварительную дату выхода в поход.
После роскошного обеда я распрощался с гостеприимными хозяевами, собрал свою дружину и повел эту не совсем трезвую банду на постоялый двор.

 

Вот так обычно и бывает – сначала шлепнешь языком с похмелья какую-нибудь глупость, а потом целый месяц вся спина в мыле. В результате своей несдержанности я на следующие двадцать дней практически забыл, что такое сон и нормальный отдых.
Подаренный Еремеем ушкуй мы перегнали в соседнюю корабельную мастерскую уже к полудню следующего дня. К удивлению приказчика Еремея, я выбрал не морской ушкуй, у которого на носу и корме имелись отсеки, закрытые палубой, а речной вариант этого корабля, который палубы не имел и являлся просто большой лодкой. Приказчик наверняка мысленно покрутил пальцем у виска, узнав о моем выборе, но возражать не стал, ибо хозяин барин.
Мой выбор выглядел весьма странно, но был сделан обдуманно, потому что доработать под наши задачи речной ушкуй проще. Я решил не плыть в Любек на стандартном ушкуе, для управления которым требовалась команда из двадцати гребцов, а двинуть технический прогресс к невиданным высотам двадцать первого века. Построить новый корабль за оставшееся до похода время было невозможно, поэтому я надумал соорудить тримаран с парусным вооружением шлюпа по образцу полинезийского. Метровую копию подобного корабля мне доводилось строить в судомодельном кружке, и я даже занял с ним третье место на областном конкурсе судомоделистов.
Хозяин корабельной верфи Василий Плотник, у которого я закупал отходы древесины для производства колес, уже был привычен к моим чудачествам, которые на деле приносили ему неплохую прибыль, поэтому отнесся к заказу со всем вниманием. Василий, несмотря на свой непростой характер, оказался технически подкованным мастером и быстро въехал в смысл моей задумки, хотя и отнесся к ней с большим скепсисом. После уточнения основных нюансов заказа мы ударили по рукам, и я внес треть суммы от стоимости работ для закупки материалов.
Это сейчас народ полдня пьет, полдня похмеляется и только потом начинает работать, а в пятнадцатом веке работа начиналась с рассветом, а заканчивалась с темнотой. Правда, перерыв на обед длится около двух с половиной часов, но таков был распорядок рабочего дня в те годы. Я не стал устраивать революцию в этом вопросе и пахал как проклятый с утра до ночи, изобретая «вундервафлю» по образу и подобию огнемета «шмель». Конечно, за основу был взят основной принцип, который мне был хорошо известен, а воплотить техническую задумку в реалиях пятнадцатого века еще только предстояло.
На этот раз работал не в одиночку, как в Верее, а вместе с творческим коллективом из пятерых наиболее толковых подмастерьев, способных изготовить на токарных станках детали по эскизу с размерами или точную копию по деревянному образцу. Кузнечные работы по металлу в основном выполняли новгородские мастера, а я только дорабатывал заготовки. К счастью, непреодолимых препятствий не возникло, и мне удавалось решать возникавшие проблемы, опираясь на возможности новгородской промышленности.
Это двадцать первый век – век мерчендайзеров (в простонародье грузчиков) с дипломами о высшем образовании, которые трем свиньям щей не разольют, а в пятнадцатом веке народ рукастый и прекрасно знает, за какой конец держать топор или молот. Избу-пятистенку артель из пяти плотников ставит «под ключ» всего за сутки, а отковать три сотни гвоздей для кузнеца плевая работа.
Как ни странно, справился я со сложной технической задачей весьма успешно. Первым делом мы с Сиротой опытным путем определили навеску пороха в разгонном блоке. Выточить три массово-весовых макета гранаты из деревянного полена, повторяющих своими размерами будущую гранату, несложно, и с этой задачей справились мои подмастерья. Пока токари вытачивали по моим эскизам деревянные детали будущих гранат и контейнера гранатомета, я занимался обработкой на токарном станке металлического корпуса разгонного блока, реперов и цанговых заглушек на переднее сопло блока. Памятуя о том, что черный порох горит медленно, мы изготовили ствол пускового контейнера длиной в полтора метра, решив, что отрезать лишнее будет нетрудно.
На изготовление трех комплектов разгонных блоков с начинкой ушла ровно неделя, а затем начались натурные испытания. Как ни странно, но сделанная фактически на коленке «вундервафля» с самого начала исправно работала, а для определения навески пороха в разгонном блоке потребовалось всего три выстрела болванкой по песчаному обрыву на противоположном берегу Волхова.
Разгонные блоки изначально были спроектированы как переснаряжаемые, поэтому после выстрела они вылетали из тыльной части гранатомета, где их ловила рыбачья сеть. Затем отработанный блок остывал, его переснаряжали, и испытания продолжались. Все основные параметры гранатомета удалось определить за два дня натурных испытаний, а затем началось серийное производство боеприпасов.
Чтобы облегчить производство, я решил изготавливать унифицированные боеприпасы, взяв за основу упрощенный вариант шрапнельной гранаты, изобретенный англичанином Шрэпнелом еще в середине девятнадцатого века. Первые варианты гранаты имели донный взрыватель в виде мерной запальной трубки, не требовавшей больших трудозатрат для изготовления. Фамилию Шрэпнел я запомнил случайно, когда спросил у инструктора по подрывному делу, почему перловую кашу называют «шрапнелью». Учил десантуру саперному и подрывному делу пожилой прапор из контрактников по фамилии Нечепорук, который, если верить слухам, мог подорвать железнодорожный мост бутылкой из-под пива, вот он и поведал мне эту историю. Прапор был фанатиком всего взрывающегося, поэтому относился к нашему обучению творчески, именно от него мы узнали многочисленные способы изготовления фугасов на коленке.
После некоторых раздумий я решил изготавливать унифицированный корпус гранаты из фанерной трубы с однослойным бандажом из каленой проволоки, поскольку изготовить металлический корпус намного сложнее. Внутренняя начинка также была целиком деревянной, что на эффективность поражения особо не влияло, так как поражающие элементы были готовыми. Разрывной пороховой заряд в стандартном деревянном корпусе укладывался на дно гранаты, а головная часть шрапнельного стакана гранаты закупоривалась деревянным баллистическим обтекателем. Затем граната покрывалась олифой, сушилась и была готова к употреблению. Правда, срок хранения деревянных боеприпасов был небольшим, но годами хранить гранатометные выстрелы мы не собирались.
Помимо этих упрощений я не стал заморачиваться со сложным дистанционным взрывателем, заменив его обычными пороховыми запальными трубками разной длины, рассчитанными на дистанцию выстрела в 50, 100, 150, 200 и 250 метров. Запальная трубка вставлялась в отверстие в дне гранаты перед самим выстрелом и поджигалась пороховыми газами в момент, когда срабатывало переднее тормозящее сопло разгонного блока.
Шрапнельных гранат мы успели выпустить всего десять штук, это без учета еще четырех, которые были потрачены на натурные испытания.
Шрапнель хороша против пехоты и конницы в чистом поле, но при применении шрапнели по защищенным целям ее эффективность падала в разы. Дом шрапнельной гранатой не взорвешь и корабль шрапнелью не потопишь. Черный порох – взрывчатка слабая, поэтому для уничтожения защищенных целей я планировал применить зажигательные гранаты с самодельным напалмом.
Зажигательная граната практически полностью копировала шрапнельную, только вместо заряда картечи в ее корпус вставлялась медная банка с напалмом. В качестве взрывателя я использовал стандартный патрон от «дефендера», который срабатывал от удара инерционного бойка по терочному капсюлю, устанавливаемому вместо запальной трубки. Когда граната попадала в цель, подпружиненный боек ударял по капсюлю патрона «дефендера», который подрывал основной пороховой заряд, после чего почти три литра напалма поджигали все в радиусе трех метров.
Две ампулы с зажигательной смесью были взорваны нами на испытаниях и сработали как часы, поэтому я решил не тратить попусту дефицитный прямогонный бензин и на этом остановился. Конечно, самодельный напалм значительно уступал настоящему, но для пятнадцатого века даже подобное оружие являлось грозной силой.
До отплытия в Любек нам удалось изготовить всего шесть гранат с зажигательной смесью, на большее количество просто не хватило исходных материалов и времени. Суррогатный напалм, рецепт которого я хорошо помнил еще с Чечни, был изготовлен из смеси мыла, селитры, солярки и бензина. Чеченцы зарабатывали на жизнь и войну, выпаривая бензин и солярку из сырой нефти в «чеченских самоварах», и часто использовали самодельный напалм в зажигательных фугасах.
Бочку с нефтью, мыло и селитру мы с Павлом Сиротой купили на Торгу, после чего он же занялся перегонкой нефти на бензин и солярку, так как являлся в дружине штатным самогонщиком. Для такого дела пришлось пожертвовать самогонным аппаратом, но время поджимало, и мы вынуждены были пойти на такую жертву.
Тактико-технические характеристики «шайтан-трубы» – так называли гранатомет душманы в Афганистане – получились следующими:
– калибр гранаты – 100 мм;
– длина пускового контейнера – 120 см;
– прицел диоптрический, размеченный на дальность выстрела – 50, 100, 150, 200 и 250 м;
– максимальная дальность полета гранаты – 500 м;
– разброс попаданий от цели на дальности – 250 м ± 5 м.
Заряжание гранатомета производил второй номер расчета, по принципу американской «базуки», а диоптрический прицел я скопировал все с того же «шмеля», правда, изготовил его из дерева. Мы намеренно по максимуму использовали в конструкции своей «вундервафли» дерево, наплевав на долговечность. В процессе эксплуатации наверняка вылезет море недостатков, поэтому окончательный вариант проще доделать по ее итогам. Вот когда конструкция «шайтан-трубы» полностью устаканится, можно будет воплотить ее в металле.
Конечно, полученные характеристики нашего гранатомета по сравнению с безоткатными орудиями моего времени далеко не фонтан, но для реалий пятнадцатого века вполне приемлемые данные. Шрапнель применяется по плотному строю или площадям, поэтому разброс в 5 метров от цели на дистанции 200 метров на эффективность поражения особо не влияет. Правда, зажигательной гранатой придется стрелять не дальше чем на 100 метров, чтобы гарантированно попасть в цель размером с ушкуй, а в оконный проем или дверь дома реально попасть только с 50 метров.
Параллельно с производством «шайтан-трубы» строился и наш корабль для похода в Любек. Корабелы работали споро и качественно, поэтому заказанный мной тримаран и его парусное оснащение были готовы уже к концу третьей недели. Посмотреть на спуск на воду этой «Чуды-юды» пришла огромная толпа зрителей, которые были полностью уверены, что мое изобретение сразу пойдет на дно, как только будет спущено на воду. Однако публику ждал жестокий облом – кораблекрушение, посмотреть на которое собрался народ, так и не состоялось.
Навык хождения под парусом у меня имелся, да и не особо это хитрое искусство, потому что в любом турецком отеле даже полного идиота обучают ходить под парусом всего за день, а мой опыт был более значительным.
Глобальных ошибок в конструкции корабля я наделать не мог в принципе, а потому не опасался облажаться и смело отчалил от пристани. «Чуда-юда» меня не разочаровала и при свежем ветре, дувшем поперек русла Волхова, шла довольно ходко. Тримаран хорошо слушался руля и уверенно маневрировал, обходя многочисленные купеческие ушкуи и рыбацкие лодки. По руслу Волхова мы поднялись в озеро Ильмень, где можно не опасаться случайных столкновений с другими судами. На просторах озера было где развернуться, и я оторвался по полной программе, правда, без особого фанатизма.
Несмотря на свежий ветер, волнение на озере практически отсутствовало, и я даже решился поставить спинакер, чтобы оценить мореходные качества тримарана. Под всеми парусами «Чуда-юда» понеслась по озеру, словно моторный катер, чем несказанно меня обрадовала. Корабельные мастера во главе с Василием Плотником, участвовавшие в первом плавании в качестве экипажа, были весьма впечатлены скоростью хода и управляемостью странного корабля. Ни один мореход пятнадцатого века даже не подозревал, что под парусом можно плыть со скоростью скачущей галопом лошади, и если бы корабельщики сами не были на борту, то в подобные рассказы просто не поверили бы.
К полудню мне удалось в основном разобраться с мореходными качествами своего корабля, я решил, что на сегодня хватит приключений, и повернул штурвал в сторону Новгорода. После возвращения из первого плавания корабельщики меня зауважали и стали относиться к высказанному мной мнению с неподдельным пиететом. Этот факт меня обрадовал, потому что поначалу умудренные опытом мастера ехидно посмеивались за моей спиной над идиотскими выдумками пришлого чудака.
Конечно, перехваливать собственные таланты не стоит, так как я не изобрел ничего нового для себя. Парусное оснащение одномачтового шлюпа – одно из простейших среди парусных судов, а управление бегущим такелажем и гик-реем современной яхты я тупо скопировал из своей памяти. Однако парусное оснащение тримарана, выдвижной киль на основном корпусе ушкуя и руль со штурвалом стали настоящим откровением для реалий пятнадцатого века. Конечно, было несколько фишек, которые я применил по собственной инициативе, например, обшивка из фанеры на боковых поплавках и водонепроницаемые перегородки в корпусе ушкуя, но и здесь я не являлся первооткрывателем. Правда, у меня были опасения, что в воде фанера может размокнуть и расслоиться, но мы ее хорошо проолифили и, покрасив масляной краской наподобие свинцового сурика, тщательно просмолили.
По результатам ходовых испытаний «Чуды-юды» не выявилось особых огрехов в конструкции судна, поэтому можно было отправляться в плавание хоть завтра, но купеческий караван задерживался в Новгороде на трое суток дольше намеченного срока. Благодаря этой задержке у меня появилось еще четыре дня на подготовку к плаванию, которые я использовал для углубленного выяснения ходовых качеств тримарана и для тренировки экипажа.
Набирать дополнительную команду для похода я не собирался, так как для управления «Чудой-юдой» много народа не требовалось. Помимо меня и моих гвардейцев в плавание решил отправиться мой приказчик Михаил Жигарь, а также корабельный мастер Василий Плотник и один из его подмастерьев. Как выяснилось, у моего приказчика имелись коммерческие связи в Любеке, поэтому Михаил захотел поучаствовать в походе. Он предложил закупить на паях ходовой товар, которым можно с прибылью расторговаться в Ганзе, и взял на себя все организационные вопросы.
Я вложился в наше совместное предприятие по полной программе, так как в случае форс-мажора покойнику деньги не понадобятся, и дал Жигарю карт-бланш на закупку товара. С экипажем из десяти человек мы должны были управиться, даже если придется идти на веслах, поэтому я отказался от десятерых ушкуйников, предложенных мне кончанским сотником Никифором Сторожевским для усиления экипажа. С одной стороны, десять опытных бойцов на корабле лишними не будут, но с другой – чужие глаза и уши мне были не нужны.
Жигарь, получив от меня практически всю имеющуюся наличность, развил бурную деятельность и закупил по своим каналам большую партию элитной пушнины, которая как-то проскочила мимо новгородского Торга. У меня появились резонные подозрения, что сделка попахивает криминалом, но я не стал вмешиваться в коммерцию своего приказчика, так как он лучше меня разбирался в этих вопросах.
За день до отплытия в усадьбе Еремея Ушкуйника состоялся совет, на котором мы утрясли оставшиеся вопросы нашего похода и после небольшого фуршета отправились по домам.

 

– Прощай, любимый город, уходим завтра в море! – тихо напевал я, стоя за штурвалом тримарана, который, оставив далеко позади купеческий караван, спускался вниз по течению Волхова к Ладожскому озеру.
Плавание по Балтийскому морю в те времена было довольно опасным не столько из-за штормов, сколько из-за пиратства, поэтому караваны в полсотни судов не были редкостью. Наш караван считался не очень большим, так как состоял всего из десяти ганзейских коггов, трех ушкуев с охраной и трех купеческих лодий. Новгородская купеческая лодия – это пузатая разновидность большого ушкуя с нашитыми бортами и палубой шириной около пяти метров. Лодия больше похожа на баржу, чем на морское судно, и по сравнению с ганзейскими коггами выглядела убого, а про мореходные качества этого корыта я вообще умолчу. Две лодии принадлежали купеческому дому Ушкуйников, а третью арендовал для похода кончанский сотник Никифор Сторожевский, он же возглавлял отряд охраны в шесть десятков дружинников на трех ушкуях. Мой тримаран, по правде говоря, был в караване сбоку припека, и за серьезную боевую единицу его не считали. «Чуда-юда», она и есть «Чуда-юда», поэтому какая на нее надежда, только смех один.
Хотя корабли купцов плыли вниз по течению Волхова, но расстояние в полторы сотни верст до Ладоги тихоходные когги и лодии должны были пройти примерно за четверо суток. Плестись в хвосте каравана, идущего на веслах, было глупо, поэтому мы вырвались вперед, договорившись встретиться с попутчиками у причалов Староладожской крепости. Эта крепость была построена еще в стародавние времена на правом берегу Волхова у слияния с рекой Ладожка, а позднее у ее стен вырос город Ладога.
Ладога являлась главным форпостом Новгорода на границе с западным миром. По преданию, крепость основал сам Рюрик, и Ладога когда-то считалась первой столицей Руси. Староладожская крепость выстояла при многочисленных штурмах и осадах, а потому сама по себе место примечательное, и ее история наполнена легендами и сказаниями – к примеру, где-то неподалеку от города находится могила легендарного Вещего Олега. Даже для пятнадцатого века те времена были седой древностью, о которой мне поведал Василий Плотник. Чтобы скрасить многочасовые вахты, проводимые за штурвалом, я вел продолжительные беседы с корабельным мастером и узнал много нового о водных путях по рекам Руси и мореходстве в акватории Балтики.
Мы особо не торопились, но опередили караван практически на целые сутки и причалили к городской пристани Ладоги сразу после полудня на третий день нашего путешествия. Ладога оказалась по размерам и населению значительно меньше Новгорода, но у городских причалов стояло несколько двухмачтовых коггов грузоподъемностью тонн под двести. Такую махину провести вверх по течению Волхова было сложно, поэтому грузы перегружали на ушкуи, которые затем развозили товар по городам и весям Руси.
Появление у причала моей «Чуды-юды» не осталось без внимания, и вскоре у нашего борта собралась толпа вездесущих мальчишек и более взрослой любопытствующей публики. Однако ничего интересного на палубе корабля не происходило, и толпа постепенно разошлась. Мои дружинники занялись подготовкой к ночлегу и отправили гонцов за едой в ближайший трактир. Мы же с Михаилом Жигарем под охраной Сироты отправились на торг, расположенный недалеко от причала, чтобы размять ноги, а попутно выяснить конъюнктуру местного рынка.
Жигарь быстро нашел старых знакомых и занялся обсуждением коммерческих вопросов, а мы с Павлом просто толкались по торговым рядам. Ладога по сравнению с Великим Новгородом городок заштатный и является всего лишь перевалочной базой, смотреть здесь было не на что.
Мне вскоре все это наскучило, к тому же настала пора заморить червяка, который не на шутку разбушевался в животе. Жигарь в этот момент вел важный разговор с одним из купцов, поэтому обедать с нами не пошел, заявив, что перекусит у знакомых. Я указал Михаилу, где нас искать, и мы с Павлом отправились обедать в ближайший припортовый трактир.
Заведение оказалось паршивым, при этом набитое пьяными в лом матросами с ганзейских кораблей. В трактире мы повстречали Василия Плотника с его подмастерьем, которые тоже пришли отобедать. Европейцы, как и положено «общечеловекам», вели себя развязно и нагло, непрерывно нарывались на неприятности. Слава богу, что они в основном цапалась между собой и на малочисленную местную публику особого внимания не обращали. Сильно разбушевавшихся матросов быстро успокаивали два вышибалы, поэтому мы все-таки решили остаться и не искать другое место, чтобы спокойно поесть. Увы, но голод и лень заставили меня совершить очередную ошибку, которая потом едва не вышла нам боком.
Только после случившейся заварухи выяснилось, что мы по незнанию местных реалий приперлись не в то место и не в то время. Местное население предпочитало посещать трактир, находящийся в посаде, а в припортовом кабаке собиралась разная европейская шваль, занесенная в Ладогу морскими ветрами. Почтенная публика сюда не заглядывала, и кабак был предназначен исключительно для иностранных матросов.
Все бы ничего, но к концу нашего обеда в трактир ввалилась дюжина сильно пьяных и особо отмороженных клиентов, которые сразу устроили драку со своими коллегами. Вышибалы почему-то в мордобой не вмешались, а вместе с обслугой по-тихому слиняли из кабака через заднюю дверь. Мне следовало бы обратить более пристальное внимание на это обстоятельство, но я расслабился и пустил дело на самотек.
Вновь прибывшая публика быстро вышибла других посетителей из трактира и расселась за столами, допивая чужое вино и пиво. Особо выделялся в этой банде рыжий мордоворот с серьгой в ухе, которому хватало единственного удара кулака, чтобы отправить в глубокий нокаут своего соперника.
Мы с Сиротой люди иногда мирные, в конфликты не ввязываемся, правда, бывает, зароем кого-нибудь живьем в землю, а так тише воды ниже травы. Однако «общечеловеки», видимо, были не в курсе, а потому решили наехать на нашу четверку и отобрать наше законное вино и пиво.
Кабацкая драка началась по веками отработанному сценарию, который не изменился даже в двадцать первом веке. Ни с того ни с сего рожа подмастерья Плотника чем-то не понравилась публике за соседним столом, и парню без разговоров заехали в глаз. Ну а тут, как говорится, понеслась… по кочкам.
Поначалу я собирался просто навешать люлей оборзевшей публике за соседним столом и смыться, но сразу пробиться к двери не удалось, поэтому пришлось разносить кабак по бревнышку вместе с посетителями.
Для рукопашного боя в толпе существует особая методика, которую часто используют футбольные фанаты в своих разборках. В десанте вместе со мной служили трое ребят из этой компании, и нам часто приходилось вместе отмахиваться от «дедов» в самом начале службы. Вот у них я и нахватался хитрых приемчиков и навыков, применяемых в массовых драках. В десантуре «деды» крутые, и нам конкретно прилетало от них по башке, но армейский рукопашный бой не драка, поэтому работающие парами футбольные фанаты в толпе запросто уделают любого десантника. Я стал четвертым номером в этой команде, и вскоре «деды», поняв, что связываться с нами себе дороже, переключились на менее агрессивных салабонов.
Павел Сирота в прошлой жизни тоже частенько махал кулаками в рязанской банде, а когда попал ко мне в гвардию, то мы нередко работали в паре на тренировках, и я посвятил своего телохранителя в технологии фанатского мордобоя.
– Сирота, работаем в паре, как учил! Плотник, держи нам спину, но вперед не лезь, мешать будешь! Начали! – крикнул я, вырубая с ноги обидчика подмастерья корабельщика.
Драка получилась веселой и происходила с большим размахом. Хотя «общечеловеков» было втрое больше, но они уже прилично напились, а у пьяного бойца координация сильно хромает. Мы с Павлом работали слаженно, как на тренировке, поэтому матросы разлетались по углам, словно кегли в кегельбане. Сирота вязал противников блоками и лупил коваными сапогами по ногам, а я работал танком, нанося завершающий удар открытой ладонью в нос или коленом в пах. Конечно, такие удары считаются подлыми, но менее эффективными от этого они не становятся.
Первых двух матросов мы вырубили в течение нескольких секунд, поэтому их приятели не сразу разобрались в обстановке и атаковали нас вразнобой. Нам это было только на руку, мы воспользовались ситуацией и громили врага по частям. Видимо, матросы не считали нас серьезной угрозой, и их главная ударная сила вступила в бой с опозданием. Однако когда рыжий бугай, вырубленный ударом пятки в затылок, врезался головой в стену и затих на полу, было уже поздно пить боржоми. Пока главарь «общечеловеков» скреб ногтями доски пола и пускал слюни, подрыгивая левой ногой, мы с Сиротой продолжили избиение младенцев.
Европейцы не умеют драться по-мужски и, когда прилично огребут по мордасам, хватаются за ножи. Однако к такому развитию событий мы с Павлом были готовы, и троим схватившимся за оружие матросам засунули их собственные ножи в задницы.
Быстро сообразив, что в Европейский суд по правам человека русские обращаться не собираются, а сразу бьют по роже, европейцы толпой бросились бежать из кабака, но застряли в дверях. Такой расклад очень понравился нашей компании, потому что у нас появилась прекрасная возможность окучивать пьяную матросню на выбор.
Однако все хорошее в жизни когда-нибудь кончается, вот и наши враги закончились, поэтому бить стало некого. В трактире сразу стало скучно, и мы по-английски, не попрощавшись, отправились в другое заведение, чтобы закончить прерванный обед, а заодно отпраздновать победу. Пойманный на пристани за шкирку паренек проводил нас в трактир, в котором отдыхало местное население, где мы плотно поели и выпили с устатку.
Пока моя компания расслаблялась за кувшином вина, слава о разборке в портовом кабаке докатилась и до этого трактира. У нашего славного подвига оказалось несколько случайных свидетелей, поэтому желающих выпить за здоровье победителей было много. В общем, отнесли нас на «Чуду-юду» уже на руках, а проснулся я только к полудню следующего дня, с больной головой. Как раз в это время к причалам Староладожской крепости швартовались отставшие корабли нашего каравана.
Пока мы с Сиротой спали, слухи о побоище в кабаке широко обсуждались в порту и наконец докатились до городской администрации. Избитые европейцы, не сумев отстоять свою честь в драке, сразу побежали жаловаться на русских варваров воеводе Ладоги. Воевода уже был в курсе произошедшего и знал, что «общечеловеки» получили за дело, но положение обязывало его принять меры против дебоширов. Поэтому воевода в сопровождении десятка дружинников и четверых представителей пострадавшей стороны явился на причал, чтобы лично разрулить ситуацию.
Мы с Сиротой только что похмелились, и настроение у нас было не очень радужное, и когда рыжий бугай, брызгая слюной, бросился на меня с кулаками, то я не раздумывая выписал ему в торец. Сирота тоже не растерялся и добавил немцу здоровенного пинка для скорости. Бугая сразу унесло с пристани в Волхов, и он едва не утоп, но пострадавшего быстро выловили из воды дружинники воеводы.
Я по старой памяти ожидал наезда со стороны правоохранительных органов Ладоги за избиение невинных европейских туристов, но в пятнадцатом веке на Руси еще не привыкли лизать задницы «общечеловекам», посему разбор полетов не затянулся.
Воевода допросил нас с Сиротой о вчерашнем происшествии в кабаке и вынес вердикт, что виноваты заморские гости, а потому именно они попали на деньги. Адвокатов в те времена даже в природе не было, так что приговор был окончательным и обжалованию не подлежал. Воевода присудил нам с Сиротой по гривне серебром за обиду и приказал «общечеловекам» оплатить ущерб хозяину трактира, а также внести две гривны серебром в городскую казну Ладоги в виде штрафа. Решив финансовые вопросы, воевода спросил нас с Павлом о том, не желаем ли мы вызвать рыжего на «божий суд», чтобы смыть нанесенную обиду кровью, или мы ограничимся только вирой.
Я благоразумно заявил, что резать немцев все одно что свиней в хлеву, а потому марать об них руки нам неохота. Однако если у оппонентов есть желание помереть, то я зарежу любого из них, как положено по закону.
Видимо, наш с Павлом решительный вид и моя наглая речь произвели на «общечеловеков» должное впечатление, и шоу с мордобоем не получило своего кровавого продолжения. Один из матросов молча расплатился по выставленному воеводой счету, на этом все и закончилось. Конечно, заморские гости были недовольны приговором местных властей, но спорить с воеводой все равно что плевать против ветра, так можно остаться и без последних порток.
По окончании судебной тяжбы мы с Павлом стали на две гривны богаче, а потому пригласили экипаж «Чуды-юды» в трактир на обед. Есть примета, что легко доставшиеся деньги должны и уйти легко, иначе удача может отвернуться, так что мы не стали жадничать. Оставив дежурить на корабле подмастерье Плотника, мы всей остальной командой отправились обедать. Пир только начался, когда к нам присоединились Никифор Ушкуйник и кончанский сотник Никифор Сторожевский. Мы с Павлом лично наведались на лодию Никифора, чтобы пригласить его и сотника на званый обед, но те ушли по делам в крепость, поэтому дорогие гости и припозднились. Я поздоровался с друзьями и пригласил их за стол. Прислуга трактира быстро накрыла поляну, и гости присоединились к нашему празднику. Однако, выпив первую чарку медовухи, Никифор хмуро посмотрел на меня и спросил:
– Ну, Александр, рассказывай, как же тебя угораздило отличиться на этот раз? Ну прямо дите малое! Всего на день раньше нас припыл, а уже вся Ладога о тебе гудит. Ладно бы кому из пустячных людей нос расквасил, так нет, самому Рыжему Черту с приятелями рыло разбил, да еще и при всем честном народе!
– Да я и сам не знаю, как это вышло. Пришли мы с Павлом в портовый трактир мирно пообедать, а тут этот рыжий со своей бандой заявился и давай всех подряд колошматить. Мы уйти собирались, а один из немцев подмастерью Плотника в глаз засветил, ну и понеслось! – начал я оправдываться.
– Да наслышан я уже, как вы хотели уйти! Люди бают, что вы с Павлом вдвоем два десятка немцев в трактире покалечили! – пресек мои оправдания купец.
– Вот те крест, Никифор! Врут люди! Немцев всего дюжина была, а нас четверо, да и пьяные они были в лоскуты! Пьяного мужика и баба побьет!
– Ну конечно! Прямо сирот беззащитных вы с Павлом побили! А ты знаешь, что Рыжий Черт разбойный конунг и под его началом три свейские лодьи с дружиной под полторы сотни воев? Это твое счастье, что он на ушкуе с малой дружиной в Ладогу заплыл, чтобы присмотреться, кого выгоднее потом ограбить в Варяжском море. Врага ты, друже, себе нажил кровного! Теперь, если что, выкуп за тебя не спросят, а убьют. Правда, сначала все жилы вытянут, свеи в этих делах мастера!
– Так чего же этого Рыжего Черта ладожский воевода не повяжет, или кишка тонка? – обиделся я на незаслуженную отповедь.
– Так Рыжий Черт в Ладогу не разбойничать, а за съестными припасами для своей дружины приплыл. Это он в море людей грабит, а здесь гость торговый. Новгородские ушкуйники тоже на Волгу поиграть топоришком ходят, и не дай бог даже новгородскому купцу им на пути повстречаться. Только говорят, что не пойман – не вор, вот поэтому трогать разбойного немца нельзя! – ответил Никифор.
– Мы с Павлом ссоры с Рыжим Чертом не искали, но ежели он отомстить надумает, то пусть сразу исповедуется. Не буду я от каждого шороха в портки гадить! Трусу лучше дома на печи лежать, а не по морям в дальние страны ходить. Однако если ты считаешь, что мы с Павлом на твой караван беду навели, то мы можем и отдельно в Любек поплыть! – огрызнулся я на незаслуженный наезд.
Беседа за столом грозила перерасти в скандал, но, чтобы охладить страсти, вмешался в разговор сотник:
– Александр, ты зря не кипятись! Никифор не со зла тебе свою заботу высказал, это его ганзейские купцы настропалили. Опасаются купцы, что Рыжий Черт высмотрел, что караван наш небольшой, и рискнет напасть в море, хотя сил у него может и не хватить. Однако после такого позора свеи наверняка попытаются отомстить!
– И что ты предлагаешь теперь делать?
– Уходить нужно из Ладоги как можно быстрее! Завтра утром отчалить, тогда Рыжий Черт со своей дружиной встретить нас не успеет, и мы сумеем проскочить в Неву, ну а в Варяжском море нагнать нас будет сложно. Я с ладожским воеводой уже потолковал об этом, и он свеев в Ладоге до завтрашнего полудня задержит.
На этом серьезные разговоры закончились, и мы, выпив с Никифором мировую, продолжили обед, а потом каждый отправился по своим делам.
Нищему собраться – только подпоясаться, поэтому подготовка к отплытию была закончена еще засветло. По причалу весь вечер шастали какие-то подозрительные личности, и это действовало мне на нервы. Я решил, что перебдеть лучше, чем недобдеть, и приказал выставить двух часовых вместо одного, после чего экипаж завалился спать.
Назад: Глава 17
Дальше: Глава 19