Глава 2
ГЕРЦОГИ, БАНКИРЫ, САРАЦИНЫ И МЕШОК ПЕРЦА
Дверь дома банкира встретила нас новой малой архитектурной формой: на слуховое окошко снаружи была прибита бронзовая решетка. Быстро тут у них решения принимаются. Уважаю. А может, это порка привратника так стимулировала. Да и нос у него как бы ни разу не казенный.
В этот раз мы даже в дверь постучать не успели, как она резко открылась настежь, едва мы вступили на крыльцо, и встречал нас на пороге сам хозяин дома в почтительном поклоне.
Долго в доме Вельзера мы не задержались. Ровно настолько, сколько потребовалось мне времени на варку кофе, его дегустацию и выслушивание хвалебной лести моим кулинарным изыскам. Даже с кухни никуда не уходили.
Будущий беарнский эскудеро был заранее облачен в дорожное платье и собран, ему на улицу вывели коня — красивого вороного фриза, и в сопровождении двух своих вооруженных слуг на ронсенах он повел нас из города знакомить с капитаном галеры.
Скакать пришлось прилично, километров пять-шесть от города на запад, почти к эстуарию Луары.
Путь наш проходил мимо сгоревшего порта, напоминавшего скорее кладбище кораблей. Останки пакгаузов энергично разбирали погорельцы, стараясь найти что-либо чудом сохранившееся от пожара. Мелкий древесный уголь ссыпали в бурты, а обгоревшие, но еще целые бревна укладывали в штабеля для продажи на дрова.
— С удовольствием раскупят их горожане, ваше высочество, — просветил меня банкир. — Цена будет очень привлекательной, ибо чем скорее расчистят пожарище, тем быстрее купцы приступят к возведению нового пакгауза.
— Мэтр Иммануил, а почему пакгаузы не строят из камня? Его же вокруг города полно. Больше чем леса.
— Ах, ваше высочество, сразу видно, что сферы мелочной торговли ниже вашего горизонта, в котором вы мыслите большими стратегиями. Деревянный склад быстро возводится и очень быстро себя окупает, а каменный — это уже долговременное вложение. Для того, кто работает на обороте, это все равно что закопать деньги в землю. Да и не бывает чисто каменных зданий. Перекрытия, стрехи, внутренние перегородки, окна, ставни, ворота все равно будут деревянными. При таком большом пожаре и в каменном здании найдется чему гореть — тот же товар, пусть даже крыша будет из сланцевой черепицы. Вот увидите, что через неделю они уже начнут ставить новые пакгаузы, такие же как были, на тех же местах.
— А корабли, сгоревшие и утопшие, так и останутся памятником благовонному пожару? — посмотрел я на их обугленные останки.
— С этим повозятся дольше, но разберут на доски и поднимут. Иначе как торговать, без причала? Сами увидите, ваше высочество, что до зимы в городе простого подсобника будет не найти. С рыбачьих деревень ныряльщики подтянутся. Все расчистят, как было.
— Не увижу. Уеду отсюда на днях, вашими стараниями, мэтр Иммануил.
— Простите меня, ваше высочество, за образную фигуру речи, — потупился Вельзер.
Наверняка сейчас внутренне костерит себя банкир на все лады за допущенный косяк. Если принц себя ведет запросто, то это еще не повод для амикошонства со стороны представителя третьего сословия.
— Все нормально, мэтр, мы не сердимся, — отмахнулся я.
— Благодарю вас, ваше высочество, — низко, насколько позволяло седло, поклонился банкир, — вы очень добры ко мне.
Выставка достижений погорелого хозяйства наконец-то закончилась, и мы выехали в чистое поле. Действительно порт в Нанте не столько большой, сколько очень длинный. И будет еще длинней. С края от погорельцев расчищали площадку от камней и кустарника для нового причала и пакгауза.
— Ого, — вырвалось у меня, — это кто же такой оборотистый предприниматель?
— Вы мне льстите, ваше высочество. Любой на моем месте воспользовался бы благоприятной ситуацией.
«Ну и жук ты, банкир Вельзер!» — подумал я. Не удивлюсь, если первые корабли со специями, которые придут в Нант, будут твои или твоих подельников-сарацин.
После километра-полутора пустырей вдоль дороги стали появляться большие яблоневые сады, разносившие по округе восхитительный аромат спелых плодов. На некоторых участках уже шла уборка урожая. Никакой ограды эти сады не имели. По обычаю любой может зайти в сад и съесть столько яблок, сколько в него влезет. Голодный человек — это плохо. А вот вынос за границы сада хоть одного плода уже квалифицируется как воровство. Со всеми вытекающими суровыми последствиями.
Оглядев эти огромные по площади сады, я чуть не присвистнул.
— Богато живут тут у вас пейзане!
— Это не крестьяне в обычном смысле слова, ваше высочество, это арендаторы земель дюка. Хотя они и лично зависимые от него сервы, и состоят в крестьянском сословии, я бы скорее их назвал предпринимателями. Они не только растят яблоки, но делают из них сидр и продают его. И батраков держат не по одному десятку из свободных вилланов.
— Что ж они не выкупятся у дюка на волю, раз такие богатые? — спросил я.
— А зачем им это надо, ваше высочество? Так они платят господину только талью, оброк и аренду, причем не деньгами, а поставкой определенного количества бочек сидра в винные подвалы короны. Выкупившись же на волю, они будут и за аренду платить вдвое больше, и немалые налоги купеческие. И дюку. И городу. Причем звонкой монетой, а не товаром. К тому же, пока они пребывают в крепости, то никому, кроме дюка, неподсудны. Как арендаторы земель дюка, пока они поставляют в казну все что положено и не имеют недоимок, то нет над ними и никаких управляющих от короны. Всем удобно, кроме города, потому как их продукция продается от имени дюка и, соответственно, налогом городским не облагается. Они даже кредиты у меня берут.
— Под залог чего? — удивился я.
— Орудий производства. Что еще с них взять? — усмехнулся банкир.
Дорога от садов вильнула к берегу, петляя среди громадных гранитных валунов, оставшихся скорее всего от ледникового периода, хотя почва под копытами пошла каменистая с того же коричневатого гранита.
По одному ему известным приметам Вельзер свернул с дороги в сторону берега, в распадок, вскоре показалось море, а широкая тропа — телега проедет — вывела на небольшой каменистый пляж. В речном эстуарии в полукилометре от берега стояла на якоре большая галера, а у пляжа качался на малой волне привязанный за камень тузик.
На уединенном берегу среди гранитных глыб был разбит бивуак с угольным очагом, на котором два стройных сарацина жарили на палочках что-то похожее на люля-кебаб.
Третий сарацин прислуживал седому старику, восседавшему на парчовых подушках, небрежно кинутых на каменную щебенку.
Все трое сарацин красовались богатым лямеллярным доспехом из позолоченных чешуек с рукавами до локтя. На предплечьях — кованые наручи. На узких поясах болталось по кривой сабле в потертых ножнах, кинжалу и невысокому шишаку со стрелкой и кольчатой бармицей. Широкие суконные шаровары и сафьяновые сапоги зеленого цвета довершали их облик. Головы они брили и носили на них шапочки-«менингитки». Усы и бороды имели короткие. Носы прямые. Глаза большие и круглые.
Сам старик выглядел еще колоритней. Седой, но с короткой, небрежно остриженной бородой. На голове чуть выше кустистых бровей намотана розовая, видно когда-то бывшая красной, тряпка, больше похожая на косынку-переросток, чем на тюрбан. Или на основу для намотки нормального тюрбана. Потертый парчовый халат накинут на голое тело, показывая загорелый торс когда-то очень сильного человека, но по старости уже с обвисшими мышцами.
Пояс на нем был красной кожи с золотыми вышивками сур из Корана. И за этим поясом у него заткнут целый арсенал. Ятаган, кинжал и два пистолета с ударными замками. Все оружие пышно украшено золотом, серебром, слоновой костью и бирюзой.
Довершали его облик широкие шелковые шаровары, бывшие когда-то зелеными, и новехонькие тапочки красного сафьяна с вышивкой золотом. С загнутыми носками. Старик Хоттабыч — версия «милитари», ёпрть. Бородку всю раздергал, колдануть не может, вот и вооружился как туарег.
Перед стариком стоял искусно инкрустированный деревом ценных пород и перламутром столик на гнутых низких ножках в виде львиных лап, заставленный бронзовой чеканной посудой. Изюм, инжир, фисташки, нуга, мелкие кусочки рахат-лукума и засахаренных фруктов. Зелень и пиалы для напитков. Вся посуда надраена до золотого блеска. Флот, однако.
Старик ел кебаб, боком скусывая его с палочки. Зубов у него явно не хватало.
Увидев нас, старик моментально встал, дожевывая. Тут же подтянулись и его бодигарды, на автомате сканируя окружающее пространство и выискивая угрозы своему хозяину.
Когда я спешился и стрелок принял у меня повод камарги, старик по-восточному низко поклонился мне с касанием правой рукой лба, сердца и пупка и с достоинством произнес на хорошем языке франков:
— Счастлив видеть вас, великий эмир больших гор. Я капудан Хасан Абдурахман ибн Хаттаби, и для меня большая честь уже только говорить с вами. Не будет ли для меня большим нахальством предложить вам разделить со мной эту скромную трапезу? Или хотя бы поднести кизиловый шербет для утоления вашей жажды этим теплым днем после конной прогулки?
— Я с большим удовольствием выпил бы кофе, — ответил я ему.
Ибо не фиг. Нашел чем меня удивить — кизиловым компотом.
Капудан Хасан хлопнул в ладоши, и два его телохранителя рысью разбежались в разные стороны. Третий остался у очага дожаривать кебаб.
Не дожидаясь понуканий от хозяина, один бодигард принимающей стороны принес мне из-за ближайшего валуна венецианский стул в форме буквы «Х». И бархатную подушку на него, обшитую по краю витым шелковым шнуром с кистями по углам. Впечатляющий «рояль в кустах». Уважаю такую подготовку к переговорам.
Другой бодигард метнулся к тузику, достав из него погребец, в котором оказался полный набор для варки кофе, включая сандаловые палочки для помешивания.
Подозвав сержанта, я приказал ему взять под охрану и оборону периметр нашего саммита. Около меня остался только Филипп.
Я сел на предложенный мне импровизированный трон и жестом предложил садиться негоциантам.
Капудан поделился с Вельзером подушками, и тот вполне ловко уселся по-восточному.
Филипп встал у меня за спиной.
В душе бродила некоторая щекотка нетерпения первым делом спросить Хасана о том, как поживает его брат Омар и не жмут ли тому бриллиантовые зубы? С детства каждый советский школьник знает, что Хоттабычей без брата Омара не бывает. Но вовремя прикусил язык: а вдруг у этого капудана действительно окажется натуральный брат по имени Омар, тогда как я объясню, откуда мне известны эти факты? Не ссылаться же мне, в самом деле, на Лазаря Иосифовича Лагина-Гинзбурга, как на достоверный источник. Поэтому начал переговоры с совсем другой темы.
— Как идет ваша торговля в этом году, уважаемый Хасан?
— Лучше чем ожидалось, ваше высочество, но намного хуже, чем хотелось бы, — лукаво улыбнулся старик в бороду.
Ему понравился такой откровенно восточный заход. Это было видно по довольно блеснувшим глазам.
— Что вы говорите? — сочувственно покачал я головой. — Неужто у вас без венецианских посредников лихва на специи еще не доросла хотя бы до одной тысячи процентов на вложенный дирхем?
Не помню уже, где я это вычитал, но засело в голове крепко, что восточные купцы наваривали на венецианцах более восьми сотен процентов на специях. А те еще раза в два-три цену накручивали. Сам же фрахт корабля редко превышал два процента от стоимости груза. В итоге на базаре в Нанте стакан перца горошком стоил целый лиард, остальные специи — еще дороже.
— О, прекрасный эмир, откуда у бедного торговца будет тысяча процентов? — традиционно по-восточному стал прибедняться капудан. — Так… немного чурек кушаем почти каждый день, тем и счастливы. И неустанно хвалим милосердного Всевышнего, — тут Хасан воздел руки к солнцу и опустил вниз, проведя ладонями по бороде, — который в беспредельной милости своей позволяет нам заработать еще чуть-чуть на шербет и кофе. Откуда возьмется тысяча процентов, о солнцеликий эмир? Аллах свидетель, что и пяти сотен не наскрести.
Тут я отметил, что капудан клянется Аллахом передо мной — неверным, а это значит, что может откровенно соврать, не боясь Божьего гнева. Вот если бы он поклялся памятью своего отца, тогда можно было бы и поверить. Хотя кавказское «мамой клянусь!» в большинстве случаев означает, что вам нагло врут.
А капудан тем временем продолжал грузить меня своей слёзницей:
— Берберские пираты совсем обнаглели, несмотря на то что сами магометане; они по наущению Иблиса грабят правоверных последователей пророка, будто им христиан и евреев мало. Нынче даже фирман эмира Тлемсена от них не спасает. А хорошая охрана очень дорого стоит.
Вельзер даже рот открыл от изумления, глядя на своего контрагента. Наверняка такого показного самоунижения от гордого, знающего себе цену капудана он никак не ожидал. Точнее — никогда не видел раньше, как восточные купцы общаются с властью. Любой властью.
— Я рад, что у вас дела идут так прекрасно, — похвалил я сарацина, — и надеюсь, что ваша галера и ваш товар не пострадали от пожара в порту.
— Аллах милостив к правоверным детям своим, — ответил мне капудан, — галера стояла у противоположного от порта берега. А товар, кроме коней для светлейшего дюка, я еще не успел разгрузить.
— Не боитесь, что погорельцы именно вас первого обвинят в поджоге, как только увидят ваш товар?
— Боюсь, о солнцеликий эмир. Очень боюсь, поэтому и не разгружаюсь.
— И пока вы не разгрузитесь, вы не сможете нас перевезти на север Пиренеев? — высказал я свое подозрение.
— Истинно так, как бы мне от этого ни было огорчительно, — покачал головой старый хитрец.
— Мэтр Иммануил, как я понял, это ваш товар уже?
— Не совсем так, ваше высочество, — нервно мял банкир ладони. — Товар привезен именно для меня, но я его еще не получил и не оплатил окончательно. Боюсь я именно возбуждения неразумной толпы в порту, где сейчас скопилось много сезонных рабочих с самого дна города. Достаточно крикнуть одному купцу, все потерявшему в пожаре, что порт сожгли сарацины, как тут же начнется погром, в котором я опасаюсь потерять как друга, — он кивнул в сторону Хасана, — так и товар, за который уже уплачен немаленький залог.
— И каков там товар, если не секрет?
— Какие могут быть у меня секреты от вас, ваше высочество? — Банкир подскочил и отвесил глубокий поклон. — Перец, гвоздика, корица и имбирь.
— Карри не возите? — спросил, и тут мне что-то жутко захотелось курочки-карри на луковом соусе. Даже слюна пошла, как у собаки Павлова.
— Если мне, недостойному, будет вашим высочеством дозволено говорить, то я поясню этот вопрос, — вмешался в наш разговор капудан.
Я кивнул.
— Лист карри тяжело переносит морские путешествия, каких морей на его пути сюда целых четыре, и все разные по климату. Теряется в дороге его изысканный вкус. К тому же в Европе мало любителей на эту специю.
— А не пробовали его разводить в других местах?
— Пробовали. Все пробовали. Но только в Индии он настоящий. Во всех остальных местах теряет очень сильно во вкусе и особенно — в аромате.
В этот момент сарацин в золоченом доспехе с поклоном принес поднос, на котором стояли три малюсенькие чашечки с кофе. Похоже на фаянс. Снаружи чашки были черные, внутри белые. И три оловянных стакана с чистой холодной водой. Но такое гурманство теперь явно не для меня — в этом веке надо особенно беречь зубную эмаль, так как нормального дантиста не сыскать даже днем с огнем.
Капудан кивнул, и охранник начал их расставлять на столе.
— Мэтр Иммануил, — приказал я все еще стоящему столбом банкиру, — садитесь. Стоя вам неудобно будет пить кофе: половина удовольствия улетучится.
— Благодарю вас, ваше высочество, — широко улыбнулся банкир и снова сел по-восточному на парчовую подушку, протягивая руку к вожделенной чашечке.
Я попробовал обжигающий черный и очень густой напиток и слегка поплыл от его крепости. Даже сердце стало огорченно бухать о ребра, протестуя на такое насилие над организмом.
— Капудан Хасан, откуда происходит этот очень крепкий сорт кофе? Это же не мокко из Йемена, — скорее утвердил я, чем спросил.
Хоттабыч снисходительно улыбнулся и кивнул головой.
— Мокко пьют неженки, великий и проницательный эмир, мудрый не по годам. Эти зерна собирают в горах между Абиссинией и Эритреей. Это дикий кофе с очень мелкими зернами. Старые люди говорят, что там родина этого растения. А в Йемене кофе — уже культурная плантация, где полтора века отбирают зерна по особым признакам.
«Интересно, кто для него „старые люди“», — подумалось мне. Кто же я тогда в его глазах получаюсь? Мальчишка? Амбициозный щенок? Если бы не мой титул, боюсь, со мной бы тут и разговаривать не стали, несмотря на протекцию Вельзера.
— Очень крепкий, — пожаловался я. — Хотя вкус — восхитительный. У вас талантливый кофешенк.
— Обычно этот напиток я пью на борту своей каторги в море, чтобы не дремать на вахте. И больше трех таких чашечек в день этот кофе пить не рекомендуется. В отличие от мокко.
— Не знал, — слегка склонил я голову, благодаря капудана за науку. — А возите ли вы чай?
— Чай? — переспросил капудан, не понимая, о чем это я.
— Да, чай. Травку такую из Китая, которую сухой заваривают кипятком и пьют. Точнее не травку, а листья с куста.
— Вы, наверное, имели в виду у-ча, великий эмир?
Я кивнул в подтверждение.
— Нет, великий эмир, морем такой товар не возят — он слишком легко вбирает в себя воду из воздуха и нехорошие запахи. До последователей пророка его доставляют издалека вместе с шелком на верблюдах по еврейскому пути в больших деревянных ящиках, обработанных воском. Говорят, что пока такой караван почти за год проходит через несколько пустынь, этот лист в ящиках созревает до готовности к потреблению.
— Вы говорите «по еврейскому пути»? Я слышал, что этот путь называют шелковым.
— Вы, франки, называете его так. Но весь этот длинный путь многие века поделен между семьями евреев-рахдонитов, которые только одни знают, как пройти через те пустыни от оазиса к оазису. И передают они караваны друг другу по цепочке. Поэтому мы и называем этот путь еврейским.
— А возите ли вы плотный грубый шелк или только тонкий?
— Тонкий, да еще фактурный шелк возить выгоднее, ваше высочество. Он меньше весит при той же длине, и больше здесь стоит. Если я правильно понял, то вы имели в виду ту ткань, которую на Востоке надевают под кольчуги.
— Именно так.
— Можно привезти ее под заказ, но партией не меньше поставы.
— А есть у вас шелковая ткань тонкая, самая простая, даже неокрашенная, но только чтобы она сгорала без остатка? — продолжал я пытать сарацинского морехода.
— Я особо этим не интересовался, о солнцеликий эмир, но если что вам будет нужно, старый Хасан для вас все найдет.
— Как-нибудь можно устроить так, чтобы сначала посмотреть и испытать образцы этих тканей, прежде чем вкладываться в целые поставы товара?
— Куда нужно будет их доставить? И в каком количестве?
— Доставить? — прикинул я. — В Наварру. В По… Помплону или Фуа. Туда, где я буду. А по количеству… локтей по десять каждого образца будет пока достаточно. Самого простого — неокрашенного и неотбеленного. Только они мне нужны как можно быстрее.
— Я думаю, это возможно будет передать вам через арагонских мосарабов с острова Майорка.
— Вы возьметесь за это?
— Буду рад услужить великому эмиру с надеждой, что если вам что-либо понравится, то большую партию этого товара вы закажете мне же.
— Конечно, — согласился я.
В самом деле, где я буду искать еще одного сарацинского купца, который мне привезет товар без венецианских, генуэзских или арагонских посредников?
— Тогда я ваш слуга, о великий эмир.
Вроде все вежливые темы мы перетерли, пора приступать к главному вопросу переговоров, а эти купцы все титьки мнут да время тянут. Придется начать самому:
— И все же, дорогие мои негоцианты, чувствую, что зазвали вы меня на этот дикий берег не просто так, для светской беседы под кофе, которые можно вести и в городе. С чем связана такая секретность? Только честно. Ни за что не поверю, что нельзя разгрузиться выше и ниже от города по течению реки.
— Ваше высочество, тут такое дело, — протянул мэтр Иммануил, — что где ни разгрузись, все равно придется товар везти в город. А слухи у нас распространяются быстрее урагана. К тому же запах от такого товара ничем не скроешь. Так что я лично опасаюсь погрома обоза уже в самом городе. А хорошо охраняемого убежища за городом, чтобы оно соответствовало специфическим условиям хранения такого нежного товара, у меня здесь нет.
— И что вы хотите от меня?
Вельзер немного помялся и высказал:
— Было бы очень неплохо для всех нас, если бы вы, ваше высочество, милостиво изыскали возможность поговорить с вашей тетей, чтобы она разрешила поместить этот товар на ее склад в замке. Не бесплатно, конечно. — Тут он вздохнул непроизвольно. — Главное, чтобы от места разгрузки обоз сопроводили ее гвардейцы.
— С тетей? — удивился я. — А почему не с дядей?
— Всем хозяйством в замке заправляет именно дюшеса. Даже если вы обратитесь с этой просьбой к вашему дяде, он все равно попросит это сделать именно ее. Зачем плодить лишние инстанции?
— И тогда? — поднял я бровь.
— И тогда, по разгрузке, моя галера тотчас отвезет вас, о солнцеликий эмир, ваш груз, ваших людей и ваших лошадей совершенно бесплатно, из чистого уважения к вам, ваше высочество, — изрек капудан Хасан. — И туда, куда вам будет угодно.
Блин, ничего нет нового в моем времени. Везде рулит административный ресурс.
Ладно, Вельзер, золотая рыбка моя, еще не вечер. Как говорил Остап Бендер: «Шура, за каждую скормленную вам калорию я потребую от вас множество мелких услуг». Отработает банкир, никуда не денется. Но есть у меня смутное подозрение, что на этом грузе он легко отобьет ту бочку золота, что выкатил мне за дворянские хартии. Ему главное — время не протянуть, пока на рынке за стакан перца вместо лиарда дают целый су.
— Только о стоимости этой услуги вы будете сами договариваться с экономом, — поставил я свое условие.
Вот так. Не стоит думать обо мне превратно человеку двадцать первого века, только первоочередная задача для меня — попасть быстрее домой, а не срубить тут бабла по-легкому, задерживаясь на неопределенный срок.
Негоцианты переглянулись и радостно вздохнули. А меня, при взгляде на них, посетила другая идея, более продуктивная. В том числе и для моего кошелька.
— Хасан-эфенди, а где вы разгружали лошадей для дюка?
— В военном порту в устье реки. Но это далеко от города, почти десять лиг.
«Ага, — подумал я, — это там, куда в мое время перенесли порт из города. Сен-Назер».
— Большой там порт?
— Не очень, ваше высочество, — пояснил банкир. — Скорее там даже не порт, а аванпост бретонского военного флота. Там очень высокие приливы и время погрузки-разгрузки ограничено.
— А основной военный флот Бретани где стоит?
— В Нанте — в притоках Луары или в других портах полуострова. Часть кораблей море патрулирует, — просветил Вельзер.
— Значит, военный флот от пожара не пострадал?
— Почти.
— Тогда сделаем так. Бумаги на товар вы оформляете на меня, — заявил я как об уже решенном деле.
Видя недоуменное лицо банкира, спросил:
— Вам что-то непонятно?
— Зачем вам это, ваше высочество? — Даже голос у Вельзера слегка дрогнул.
Понятно мне его поведение. Бабки не просто большие — огромные. Вот очко и жим-жим — принц грабит прямо на ходу. Караул! Ратуйте, люди добрые! Надо успокаивать.
— Мы с вами деловые партнеры, мэтр, не так ли? Или вы отказываетесь от нашего сотрудничества?
Ага… Два раза он отказался, теряя на этом целых триста золотых флоринов, которые он уже отдал мне без каких-либо расписок. Я для него — инвестиция.
— Никогда, ваше высочество, — возмущенно возразил мне Вельзер. — Как я могу отказаться от сотрудничества с вами при таких деловых перспективах, которые вы мне обрисовали.
— Так вы доверяете мне? — напирал я.
Вельзер, похоже, не стремился по жизни вообще кому-либо доверять, но раз попала нога в колесо — пищи, но беги.
— Как можно мне оскорбить вас недоверием, ваше высочество? — Казалось, банкир сейчас провалится сквозь землю от досады.
— Тогда пишите вексель, что взяли у меня весь этот товар на реализацию. С возвратом денег не позднее Рождества сего года, когда живые деньги в серебре меняются на вексель уже в Наварре. Сумму вы сами знаете. Потом вы делаете с этим векселем все, что вам угодно.
— И это все? — удивился банкир, но, припомнив про обещанный мне, им же, серебряный обоз к Рождеству, расплылся в радостной улыбке понимания общей тайны. А тайны всегда людей сближают.
— Как же все? — Тут уж я сделал ему недовольно-удивленное лицо. — А два-три процента от этой сделки мне за куртаж? Потому как в кладовые дюшесы этот товар попадет как мой. Но с вашим правом им распоряжаться по своему усмотрению. Вас что-то не устраивает в этой схеме?
— Как-то непривычно все это, ваше высочество. Раньше так не делали.
— Раньше, говорят, люди голыми ходили и ели сырое мясо. Любое дело всегда делается когда-то в первый раз. Но тут вы ничем не рискуете.
— Желает ли кто-нибудь еще кофе? — вдруг вклинился в наш разговор сарацин.
— Лучше шербет, — ответил я, — а то сердце скоро через ключицу вывалится.
Хлопок в ладоши. И на столе появился высокий узкогорлый кувшин с тонкой ручкой. Медный, весь покрытый тонкой чеканкой. Мне еще показалось, что мастер, его делавший, страдает шизофренией, так как пустого гладкого места на этом кувшине не было совсем — сплошь все начеканено арабесками. Из оловянных стаканов выплеснули воду и заменили ее шербетом.
Я предполагал, что это будет компот типа казачьего взвара, но непонятно каким образом поддержанная прохладной кисло-сладкая жидкость обладала весьма тонким вкусом от незнакомых мне специй. И очень хорошо утоляла жажду.
— Хасан-эфенди, сможете вы разгрузиться в Сен-Назере за время прилива? В том месте, где вы выгружали лошадей?
— За один раз — вряд ли, — покачал бородой капудан, — но за два цикла прилива-отлива — успею. Меня волнует только тот момент, что капудан порта начнет спрашивать, почему я сразу там все не разгрузил. Что я ему отвечу?
— Ответите, что после разгрузки у него лошадей для дюка вы должны были отвезти мой товар вверх по реке, в город Тур. Но узнав, что я покинул гостеприимный двор короны франков, решили подождать меня в Нанте, а тут пожар в порту случился, как на грех. Я появился и приказал срочно разгружаться, потому как решил на эту же галеру грузить своих лошадей, а в Нанте сейчас разгружаться негде. Моим приказчиком я назначил мэтра Иммануила Вельзера, о чем у него на руках будет соответствующий документ. Кстати, и у вас на руках будет мой приказ о разгрузке в Сен-Назере. Такая схема вас устроит?
— Такое положение вещей, думаю, устроит всех, кроме замкового эконома, — недобро ухмыльнулся сарацин, — все стройно, непротиворечиво и логично, о мой не по годам мудрый эмир.
Лицо капудана стало возвышенно-торжественным, но в глазах плясали чертики.
А я подумал, что в прошлой жизни у меня с коммерцией даже на всеобщем угаре перестройки ничего не вышло, а тут я прямо Уоррен Баффет какой-то. Вот не был бы я принцем, у меня все так же получилось бы? Три «ха-ха». И близко бы не подпустили к корыту.
— Но тогда каким образом нам обойтись без охраны обоза гвардией дюшесы? — все еще не догонял ситуацию банкир.
Ему было очень непривычно, что диктует условия не он.
Хотелось не просто прыснуть в кулак, а в голос заржать, выкрикнув: «Не образом, а канделябром!» Утомился мой мальчишка от этих переговоров, ему побегать хочется.
— А как вы думаете, мэтр, кто тут будет охранять МОЙ груз, когда моих людей тут не будет? Надеюсь, вы взяли с собой письменные принадлежности?
Банкир огорченно замотал головой. Вправо-влево. Подписывать что-либо на этом диком морском берегу, среди валунов и гальки, он явно не рассчитывал.
— Я пошлю за ними на галеру, — вышел из затруднительного положения капудан Хасан.
— Прекрасно, — констатировал я, процитировав бессмертное выражение: «Согласие есть продукт взаимного непротивления сторон».
И, повернувшись к сарацину, добавил:
— Хасан-эфенди, пока ваши люди будут возить нам чернила, вы мне разрешите пострелять из ваших пистолетов? Я таких замков здесь еще не видел.
— Их делают в Кордове, — ответил вставший с подушек капудан Хасан, протягивая мне с поклоном пистолет рукояткой вперед. — Осторожнее, мой прекрасный эмир, пистолет заряжен.
После чего по хлопку сарацинских ладоней один бодигард метнулся к шлюпке и усиленно погреб в сторону галеры. А другой стал устанавливать камни размером с кулак на невысокий валун метрах в пятнадцати от нас.
Одинокий глаз Саншо метал молнии. Хорошо хоть без грома.
— Феб, где тебя носит? Тут весь город с ног сбился тебя искать! — выговорил мне инфант, едва я слез с кобылы на постоялом дворе. — Скороходы от твоей тетки через каждый час прибегают, тобой интересуются. Где ты был?
— Дела делал. Освобождал галеру под наших лошадей. Ты же хочешь домой?
— И как? Освободил? — Дон Саншо поднял бровь над единственным глазом.
— Почти. Один штришок остался, и тут посыльные от тети мне прямо в кассу. Я уже сам собирался набиваться на визит к ней.
— Это хорошо. Это очень хорошо, что ты заботишься о нас, дружище. Но нельзя так пропадать, никого не поставив в известность, где тебя, в случае чего, искать. Ты же не сам по себе. Ты же без пяти минут рей наваррский. А ведешь себя как паж-переросток. — Дон Саншо резко перешел на назидательный менторский тон, который я и в прошлой-то жизни не жаловал. Просто терпеть ненавидел.
— И что, что я без пяти минут рей? — возмутился я. — Теперь меня всегда под ручки водить должны? Неторопливо и степенно.
— По крайней мере, теперь тебя всегда должна сопровождать соответствующая свита, — заключил кантабрийский инфант.
— А то я один без свиты ездил, — возразил я.
— Это не свита была. Это охрана. — Инфант стоял на своем до конца. — Свита состоит из благородных идальго.
— Вот жизнь настала… — пожаловался я в пространство, — скоро и в сортир не сходить без сопровождения придворных с родословной длиннее, чем у моего коня. Может, мне теперь и подтираться самому нельзя? Особого придворного для этого приставить. Статусом не ниже барона, а то и виконта. Будет главный подтиратель высочайшей задницы и дон-хранитель монаршего горшка. Не подскажешь кандидатуру?
Пожалуй, зря я повысил на него голос, хотя дон Саншо после этого все же немного сократился в педагогическом порыве. Видать, от неожиданности.
— Не пыли, Феб, — сказал он вполне примирительным тоном, — жизнь монарха — не мед сладкий. И главная ее трудность в том, что ты всегда на виду. Всегда в центре толпы. Все от тебя хотят благ земных. И при этом ты всегда одинок. То, что я имею твою дружбу — это просто счастье. Божий подарок. И я не хочу ее лишаться по твоей легкомысленности.
Я огляделся. Мы стояли с доном Саншо у колодца нос к носу, как два петуха на бойцовской площадке, во все стороны растопорщив перья. Вся моя свита попряталась по конюшням от греха подальше. И караульных наших тоже видно не было — схоронились, чтобы не огрести под горячую руку. Двор опустел, и только из сарайчика вышла жена литейщика и прямо на пороге принялась вдумчиво стряхивать какие-то тряпки. Глядя на нее, дон Саншо сменил тему:
— И вообще, пойдем поговорим в мою комнату. Мы же не жонглёры, чтобы устраивать представление для плебса посередине двора.
На крыльце я тормознул подвернувшуюся под руку служанку и заказал нам две кружки сидра.
— Большой кувшин сидра и две кружки, — поправил меня дон Саншо.
Когда мы вошли в комнату Саншо, которая была зеркальным отражением моей, только без той захламленности, которую моя спальня приняла в последние дни при моем активном участии, инфант спросил меня:
— Что ты думаешь наконец делать с этими дойчами в винном погребе? Хозяину они уже надоели, да и мне тоже.
— А что с ними делать? — удивился я.
Откровенно говоря, со всеми проблемами, которые на меня навалились, я о них как-то позабыл. Незачет!
— Твой человек ими обижен. Твой суд, — напомнил мне дон Саншо.
Тут в дверь постучали, и та служанка с крыльца — кажется, дочь хозяина постоялого двора, — внесла, прижимая руками к животу, большой тяжелый кувшин — литра на три, с кружками на пальцах. Пропищала от двери:
— Ваш заказ, господа принцы.
— Поставь на стол, — приказал ей дон Саншо.
И когда она все это выполнила, он звонко хлопнул ее по заднице, придав ускорение в сторону выхода.
В дверях служанка обернулась и одарила инфанта таким зовуще-обещающим взглядом, с таким обожанием, что мне даже завидно сделалось. И это несмотря на ее внешность серой мышки.
— Ты ее трахнул? — спросил я Саншо, когда за прислугой закрылась дверь.
— Вот еще… — буркнул кантабрийский инфант. — Хотя это мысль, Феб. А то местных баб для развлечений мы уже рассчитали.
То-то я смотрю, в харчевне как-то пустовато стало. И тихо.
— Так все же, что ты будешь делать с этими… шеффенами, — повторил свой вопрос дон Саншо, разливая сидр по большим глиняным кружкам.
— Я бы их повесил, но мастер Уве упросил меня оставить им жизнь, — ответил я ему, предварительно отхлебнув слабо пенящегося напитка. — Вот и ломаю голову. Так, чтобы они живыми остались и чтобы наказание понесли соответствующее. Ноги, что ли, им отрубить… по самую шею.
Саншо сначала недоуменно посмотрел на меня, а потом заразительно засмеялся.
— Что смеешься? — обиделся я и поставил кружку на стол. — Тебе смешно, а я всю голову сломал. Не нахожу ничего лучшего, как продать их в рабство на галеру сарацину, чтобы им жизнь показалась страшнее смерти.
Отсмеявшись, дон Саншо сделал большой глоток сидра, а потом снизошел до меня, неразумного. Взгляд его стал настолько серьезен, что я предпочел смотреть на черную повязку его левой глазницы.
— Феб, тебя точно по голове как-то странно ударили, что ты простые вещи перестал понимать. В лицо тебе, конечно, никто ничего не скажет, но лучше бы ты этим дойчам живьем живот разрезал и заставил самостоятельно намотать свои кишки на столб, пока ноги ходят, а потом, пока еще не померли, сжег на костре и пепел их развеял над рекой. Ты представляешь, что потом о тебе говорить будут? Сколько потенциальных сторонников ты мигом утратишь. Сколько врагов приобретешь на пустом месте. Тебе это надо? Подумай своей ударенной головкой хоть немного. У тебя коронация впереди. Да и наваррские кортесы тебя еще не провозгласили своим монархом. Я уже не говорю про церковь. Орден тринитариев тебя точно анафеме предаст. Скандал выйдет знатный, до папы в Риме дойдет, это точно. А к тринитариям прислушаются, особенно после того, как в прошлом году в Тунисе, когда у них не хватило денег на выкуп, десять монахов добровольно пошли в мусульманское рабство в обмен на десять кастильских пленников, их вообще святыми почитают. Понял?
Ой, мама дорогая, роди меня обратно! Как все здорово и лихо получается в книжках про попаданцев. И вумные они как вуточки, и вотруби не едят. Интриги предков как орешки щелкают и глупых местных походя учат прогрессу и гуманизму. И Рембы они все, как один, пополам с Конаном-варваром, помноженным на Макиавелли. И все у них гладко как по рельсам. А у меня все какие-то скачки с препятствиями на ровном месте. До дому и то нормально доехать не могу.
— Так что мне с ними делать прикажешь? — Меня мнение кантабрийского инфанта действительно интересовало, потому как своего у меня не было.
— Отдай их тому, кто тебе денег ссудил, — посоветовал дон Саншо. — Он все сам устроит. А ты как бы и ни при чем в таком случае.
— Он рабами не торгует, — ответил я, а сам подумал, что это вовсе не факт, просто я всего не знаю.
— Зато евреи тут ими вовсю торгуют. После каждого сражения они как из земли вырастают: пленников скупать. Тех, за которых родня выкупа не даст. Найдет твой купец, кому и через кого их продать.
Тут за воротами коротко прозвучал сигнальный рожок. Прибыл очередной скороход из замка по мою душу.
Выдвигаясь в герцогский замок назло Саншо без бла-а-ародного окружения, только с копьем из Беарна и оруженосцем, я на все корки корил себя за то, что поспешил и к себе в комнату не зашел. Так и скачу с разряженным пистолетом.
На береговых пострелушках с сарацином мы весь порох наперегонки сожгли. И его и мой. Зато с гордостью скажу, что стрелял я лучше капудана. Особенно под заклад: моего пистолета на его пару. Хотя где-то под спудом победных эмоций вяло ворочалась подлая мыслишка, что таким вот макаром мне просто взятку сунули. Хорошую взятку, дорогую: пара пистолетов с ударными замками и полный обвес со снарягой. Даже шесть чеканных патронных газырей для готовых патронов на поясе есть, а я считал, что они — более позднее изобретение. Все очень богато и шикарно украшено: золото, чеканка, разве что бирюзы нет. Сам про себя смеюсь: музейщику — музейные вещи. Это как деньги к деньгам. Причем мне достались не рабочие пистолеты Хоттабыча, а пара, специально привезенная, вместе с писчебумажными принадлежностями с галеры. Новенькие — муха не сидела.
Бумаги, точнее — пергамента, мы там, на берегу, быстро выправили, и теперь я официально владелец шести сотен мешков со специями. Хитрых таких мешков, как яйцо Кощея, но весьма удобных для мелкооптовой распродажи. Провощенные пергаментные мешочки, зашитые по отдельности в просмоленную парусину и опечатанные свинцовыми пломбами как текстильная постава. С гарантией веса нетто в три аптекарские либры. В свою очередь скомплектованные по дюжине и снова обшитые в просмоленную парусину, заново опечатанные. Морская упаковка: даже если где и попадет на нее вода, то не подмочит. И посторонних запахов содержимое не наберет.
И таких мешков, как я уже сказал, ровно шесть сотен. Почти семь с половиной тонн дорогущих специй, к тому же на сегодняшний день весьма и весьма дефицитных в этом городе. Правда, моих там всего три процента. Какие-то жалкие двести двадцать три килограмма перца, гвоздики, корицы и имбиря. Мало, но все же… поднял я их, как говорится, с земли на пустом месте. Да я же еще в этой сделке и благодетель. Красиво!
Хорошо быть принцем.
Для себя я условился оставить на галере по два мешка каждой специи. Один комплект — для собственного потребления. Второй — в приданое «сестре», типа знай наших! Тут вам не у Пронькиных.
На оставшуюся от моей доли сумму Хасан-эфенди кредитуется для последующих поставок мне в Беарн на все деньги и как можно быстрее: бумаги, как писчей, так и грубой, картона и хорошей разноцветной туши; очищенной селитры; марганца, новомодных карамультуков с ударными замками — эти без деревянных частей, только ствол и замок в сборе. Приклады и ложа мы сами на месте вырежем: такие, как надо, а не такие, как тут пока делают. А то навезет эта восточная морда от собственного понимания красивого сплошную инкрустацию перламутром, и что мне с ней потом делать? А денежки уже тю-тю. Еще пулелейки к этим стволам калиброванные, пороховницы для натруски простенькие заказал. Потому как солдат с непривычной амуницией — все равно что дурак со стеклянным членом: или разобьет или потеряет.
Обратно капудана будут ждать в Сан-Себастьяне мои люди. Хоттабыч обещал мне к ноябрю туда обернуться.
С Вельзером простились у его дома. А сержант, скакавший позади меня, после нашего прохода вокруг рыночной площади, когда стало на улицах Нанта от людей посвободнее, поравнялся со мной и спросил:
— Сир, я так понял, что мы на этой сарацинской галере домой поплывем?
— Скорее всего, на ней, — ответил я на автомате, несколько занятый другими мыслями.
— Не получится никак, сир. Гребцов мы освободим от плена, и некому будет нас доставить домой.
Я чуть с седла не сковырнулся. То, что у меня в мозгах звучит чисто гипотетически, как один из вариантов, у моих людей, оказывается, не вызывает даже тени сомнений. Зашли, провели контртеррористическую операции и аля-улю. Вот это попадос!
— Мы их в Сантандере освободим, — озвучил я первую попавшуюся в голове мысль, чтобы только соскочить с этого неприятного разговора.
Ну, Саншо, ну, ласточка, дай только домой вернуться, я тебе за такую педагогику устрою; весь верхний планш выверну. Ля-ля, лю-лю, бла-бла-бла, а о главном — ни с полслова.
— Сир, я в восхищении от вашего коварства, — заявил мне заулыбавшийся в усы сержант и отстал, слава богу снова заняв место в кавалькаде сразу за мной.
При въезде в герцогский замок фанфары зазвучали сразу по нашему выезду из воротного туннеля. На этот раз уже полдюжины персеванов выдували из серебра нечто похожее на музыкальную заставку советского киножурнала «Новости дня», который в кинотеатрах перед фильмом крутили.
На замковом дворе меня встречали собственными персонами владетельные монархи Орлеана и Бретани в окружении многочисленных пажей и придворных.
После того как я наобнимался с герцогами, Бретань мне попенял:
— Наварра, где ты пропадал? Я тебе уже к обеду подарок приготовил: всех валлийцев рассчитал. Теперь они только тебя и ждут.
Придворные расступились, и мне открылся посыпанный песком плац, на котором в некотором отдалении выстроилась в две шеренги четверть сотни валлийских лучников в полном вооружении. С двухметровыми тисовыми луками, боевыми топорами и «свиноколами» длиной в локоть на поясах. На теле — кожаные гамбизоны, на головах стальные шапели с очень широкими полями, и стальные наколенники на ногах. Вид они имели сытый и бравый, а рожи — бандитские. Каждый из них в левой руке сжимал по полудюжине стрел.
Дальше — больше. Почти два часа ушло на то, чтобы индивидуально проверить мастерство стрелков, что меня откровенно впечатлило. С полусотни метров каждый из них легко клал в центр мишени, в красный двухдюймовый круг, по шесть стрел за полминуты. А когда мишень перенесли на сто метров, то валлийцы аккуратно дырявили своими длинными стрелами черный круг диаметром в десять дюймов на соломенной мишени, разве что чуток помедленнее, поднимая лук выше прямого выстрела и выцеливая. Редко кто из них попадал вне этого пятна, но вполне в воображаемый силуэт человека.
Придворная братия герцогов изобразила из себя благодарную публику на стрельбище. Только что не аплодировали удачным выстрелам и не свистели. Но криков одобрения было в достатке.
Лучники тоже сияли довольными мордами, показав свое мастерство.
Потом от каждого лучника я торжественно принимал присягу на верность. Лично мне.
Объяснил всей банде условия найма, требования к дисциплине, размер жалованья и строгие условия насчет добычи. Договорились на том, что я заранее перед боем объявляю: будем брать добычу или нет — все же воевать придется на своей земле, не чужой. Вся добыча собирается только после боя. Нарушителей вешаю. Срок найма — три года. Статус — моя личная гвардия. До отплытия корабля они живут в замковой казарме, где и жили. Дал им даже такую льготу, как право самим выбрать себе капрала.
— Готовьтесь, бойцы, — предупредил я их, — уплыть мы можем в любой день, начиная с послезавтра. Груза взять, сколько сами на себе унесете. Не больше. Но чтобы стрел у каждого при себе постоянно было три десятка, не меньше.
— Сир, — выступил вперед из строя рослый для этого времени широкоплечий детина, где-то метр семьдесят пять, возрастом под тридцатник, — согласно мобилизационным правилам английского кинга, мы должны иметь с собой две дюжины стрел, сверх этого количества стрелами нас обеспечивает корона.
Оттараторил он все это четко, по делу и без рассусоливаний. Правильный боец.
— И есть такой запас здесь? — полюбопытствовал я.
— Есть, сир. Хранится в бочках в казарме. Но это собственность дюка. У нас же у каждого только положенные две дюжины.
— Еще какие-либо вопросы есть, которые надо решать на этом берегу? — обвел я взглядом этот взвод лучников.
Преобладали молодые парни лет двадцати. Но встречались и ветераны за тридцать.
— Нас не будут заставлять жениться на местных женщинах? — вдруг раздался голос из задней шеренги.
— Я лично никого к женитьбе принуждать не буду, — успокоил я солдат, — но и препятствовать обиженным родителям порушенных юных дев не собираюсь. Так устраивает? За изнасилование же накажу по всей строгости.
Судя по тональности галдежа, их это устроило. После чего дал им команду разойтись и с двумя герцогами отправился во дворец ужинать.
Вовремя, однако. Жрать уже откровенно хотелось. Как из пушки.
Глядя искоса на герцогов, понял, что это испытание в их глазах я выдержал, хотя и упарился до мыльной холки.
По дороге в обеденный зал герцогского дворца я легко решил вопрос с запасом стрел для валлийцев. Их оказалось всего шесть бочек, которые легко потянет одноконная повозка. Франциск II проявил родственное великодушие и подарил их мне с барского плеча.
— Новая партия валлийцев весной мне еще привезет, — пояснил свою позицию герцог. — Все равно для обороны замка такое количество просто мизер.
Тут я поделился с герцогом моей проблемой с дойчами.
Герцог даже остановился, удивленный.
— Веди их ко мне на суд. Такое безнаказанно оставлять нельзя.
— Дядя, — возразил я ему, — преступление совершено на территории моей резиденции. Так что не обижайся, но суд будет мой.
Бретань согласно кивнул, соглашаясь.
— А что тогда нужно тебе от меня? Веревка?
— Нет, — усмехнулся я высочайшей шутке юмора, — место отбывания ими наказания. Я приговорил их к бессрочным пожизненным работам в кандалах. Есть у тебя где им камешек рубать под охраной?
— Есть один такой карьер. Думал закрыть, так как работа вольных каменщиков мне дешевле обходится, чем охрану содержать, — сообщил герцог. — Но ради тебя я сохраню этот карьер. Вези этих душегубов сюда. Пусть пока в подвале с крысами посидят.
Тут мы вошли в зал, где у накрытого стола нас уже встречала улыбающаяся тетя-дюшеса, которая первым делом с радостью кинулась ко мне обниматься. Дай ей волю, она бы меня от себя и не отпускала.
Ох, тетя Маргарита, сына тебе надо, сына. Но не даст Господь, к сожалению. Судьба. За неродившегося сына будет отдуваться дочь — Аня Бретонская, которая сейчас сидит за столом на коленях у няни и размазывает по щекам гречишный мед. А я вместо того, чтобы просто наслаждаться обществом этого ангелочка — сестренки своей двоюродной по крови тела моего, должен расчетливо у нее о себе положительные впечатления оставить — все же в перспективе это жена двух французских королей. Потенциальный союзник. Или враг. Тут уж как фишка ляжет.
После утоления первого голода я негромко спросил тетю, как у нее в хозяйстве со специями.
Та в ответ только вздохнула.
— Эконом пришел сегодня с рынка вне себя от злости. Цены так взлетели, что стало даже для меня дорого. Этот пожар в порту еще долго нам будет аукаться. А заставлять купцов вернуться к справедливой цене сейчас чревато или бунтом, или полным исчезновением товара с прилавка.
— Тетя, я готов развеять эту твою грусть. — Я с довольным видом откинулся на высокую спинку стула. — У меня шесть сотен мешков перца, имбиря, корицы и гвоздики на корабле. Думал с собой увезти в Наварру, но выгоднее это сейчас продать здесь.
Герцогиня развернулась ко мне с внимательным взглядом, словно изучая меня заново.
А я продолжал ездить ей по ушам:
— Если ты разрешишь положить все это на хранение в твоем складе в шато, то за это сможешь отобрать себе нужное количество специй совсем бесплатно. А там и цены в норму войдут.
— Ты же уедешь, Феб? А торговать твоим товаром прикажешь мне?
— Тетя, ты меня обижаешь. Как я могу заставить заниматься таким презренным делом, как торговля, столь очаровательную и благородную госпожу? Для этого купчины есть на доверии. Эту партию товара будет распродавать Иммануил Вельзер.
— Банкир из Аусбурга? — Герцогиня посмотрела на меня, будто увидела в первый раз. — А ты тут времени не теряешь, пока от тебя все в городе только пьянок и млядок ждут. Или еще каких буйных выходок. А ты, оказывается, дела делаешь с сомнительными банкирами.
— Плохая кандидатура? — попросил я прояснить вопрос.
— Плохая. Плохая уже тем, что он не местный, — умозаключила дюшеса.
— А может, именно этим она и хороша, — возразил я тете. — Местные за такую партию специй сейчас передрались бы друг с другом до крови. А так — нет повода для лютой зависти к соседу.
Герцогиня налила мне и себе в кубок красного вина. Покачала свой сосуд в руке, вертя на ножке. Что-то решала в своей умной голове. И вдруг ляпнула трагическим шепотом:
— Пожар в порту — твоя работа? — и явила собой инкарнацию Железного Феликса.
Я сел на копчик. Вот так вот, на пустом месте дело шьют. А я тут, что обидно, порожняком.
— Нет, — сделал я глоток из кубка, — когда мы подплывали к Нанту, порт уже полыхал. Вовсю. Зарево было видно на несколько лиг по реке. И вообще, плохо ты обо мне думаешь, тетя. Если бы я решил сжечь твой порт, то у меня был бы не один корабль со специями, а десять. Как минимум.
— Как ты стал похож на отца, — тетя ласково взъерошила мои золотистые волосы, — а будешь просто копия. В том числе и по уму. Я рада, что это так. Знал бы ты, как я боялась за тебя, когда узнала про заговор в Плесси-ле-Туре и не имела возможности тебя о нем вовремя предупредить.
— Дочка Паука, Анна де Франс в заговоре участвовала?
— Дочь Франции? — Тетя подняла брови. — Возможно, но откуда у тебя такие подозрения?
— Она меня в койку чуть ли не силком затащила, а Орлеан потом приревновал.
— У них очень сложные отношения… — подтвердила дюшеса мои догадки, но моментально съехала со скользкой темы: — Так что тебе от меня надо, кроме склада?
— Твоих гвардейцев в охрану обоза. Хотя бы символически, для демонстрации флага. Я, со своей стороны, на телеги валлийцев посажу. Разгружаться мы будем в Сен-Назере, чтобы «не дразнить гусей» в Нанте.
— Ах, Феб, знаешь же, что я тебе ни в чем не откажу, — лукаво улыбнулась тетя краешком губ и лучистыми глазами, говоря эту двусмысленность.
И у меня опять на нее стоит как деревянный. И это несмотря на регулярный сброс дурной крови с белошвейкой. Хорошо еще, что гульфик в этих пуфах твердым сделан, а то вышел бы просто конфуз.
