Глава 4
Короткий путь
Ненавижу ждать. Даже догонять, вопреки распространенной поговорке, не так уж и худо, как пялиться на дрожащую в мареве линию горизонта, высматривать черную точку гонца. Да и вредно это – сильно и долго чего-то хотеть. Перегорает желание. Едва ли не целую неделю высматривал титулярного советника. Слова сочинял, чтоб и на позитив настроить и о прошлом попенять. Конечно, не сиднем сидел, глаза о бурую степь стирая. По обширной долине мотался. К циньскому караулу – ультиматум зачитать, на Бураты – отца Павла сопроводить, чтоб молебен по благополучной торговле отслужил, да присмотреть, чтоб не обидели шаманы аборигенные. Несколько долинок малых осмотрел, моими разведчиками найденные, и по их словам, здорово под поселения казачьи подходящие. Понравилось. В одной из них, туземцы говорят, зимой всегда намного теплее, чем в остальной степи. Правда, и снега намного больше. Ну и ладно. Что нам, сибирякам, снег? Напугали ежа голой задницей. Зато трава там по пояс, и лес близко. Вход в долину не слишком широкий, засека от много себе возомнивших туземцев не помешает. Корнилов там даже место для своего подворья уже выбрал…
Седачев сильно изменился со времени нашей последней встречи. Похудел, лицо загорело. Усы выцвели, хоть и торчали все так же залихватски. Мне показалось, он и внутренне… как-то собрался, что ли. Стал спокойнее и увереннее в себе. Выслушал мое напутствие, взял исписанные листы с инструкциями, коротко поклонился и пошел работать. А двумя днями спустя Гилев с товарищами попросили у меня какие-нибудь бумажки вроде паспортов. Хотя бы временные, но удостоверяющие их право находиться в Чуйской долине. С товарами, приказчиками и людьми для услужения. И что торговать с иностранцами они тоже имеют право.
Гилеву выписал. Он один из всех в экспедиции первогильдейский купец. По закону империи, только такие как он и обладают правом на внешнеэкономическую деятельность. По этой же причине, кстати, пришлось ему и в Кобдо вместе с Принтцем собираться. Васильева и Соловьева как приказчиков в паспорта вписали. Иначе никак, а переводчик и специалист по монгольским торговым традициям моему посольству необходимы были.
Штабс-капитану еще и два десятка казаков в конвой выдал. Мало ли чего. Все-таки их стойбище, огороженное невысокой каменной, не скрепленной хоть каким-нибудь раствором, стеной, мы не совсем по-доброму выселили. Могли южные соседи и обидеться…
А вот Цинджабан Дондугон, как ни странно, к своим приключениям отнесся философски. Мы его в так называемую крепость отправили. За сутки до того, как прикатили пушку и свое требование покинуть пределы Российской империи зачитали. На его месте, за эти двадцать четыре часа, я бы до границы с Вьетнамом успел доскакать, а он – нет. Дождался нашего отряда, и вместе с полуротой циньских пограничников к своей заставе на речке Юстыд, отправился. И даже нехорошими словами не ругался, когда мы к нему спиной повернувшись, в Кош-Агач поехали. Черт его знает, темную душонку. Может задумал чего-нибудь коварного. Или, и правда – благодарен, что жив остался. Он сначала думал – баню специально для его мучений выстроили. И очень впечатлен был, когда понял, что казачки туда по доброй воле, еще и с улыбками, ходят. Так вот и рождаются легенды о стальных северных богатырях, которых ни вода, ни огонь не берет.
В общем, в двадцатых числах июля стали мы с Безсоновым собираться в обратную дорогу. Так-то, по-хорошему, следовало бы еще и горного инженера дождаться, да за его перемещениями по долине проследить. Но при одной мысли о новом ожидании, меня в дрожь бросало. Мне казалось, что пока я тут, на Чуе, сиднем сижу, в губернии точно так же, без движения, все мои начинания находятся.
А Басова мы уже на бомах встретили. В компании с Суходольским, он там по верхушкам прибрежных скал лазал. По авторитетному мнению майора, всего пороха, что мы в экспедицию взяли, не хватило бы, чтоб и один из шести этих треклятых утесов под дорогу приспособить. Там динамит, или еще лучше – гексоген, нужен был. Но где же мне им взрывчатку взять?! На тот момент я даже не знал еще, удалось ли отцу выправить патенты. Не то чтоб уже и производить начать.
Лисован предложил провести путь по верху. Снять небольшой слой дерна, выровнять скалу, устроить каменное ограждение. Оставалось два довольно крутых подъема и спуска, но и они гораздо предпочтительнее акробатическим трюкам, что караваны совершают, преодолевая бомы в их теперешнем состоянии.
Кстати сказать, ничуть не пожалел, что практически с помощью шантажа уговорил командира казачьего полка взяться за Чуйский тракт. Он для меня еще и карту приготовил с указанием удобных мест для устройства поселений вдоль дороги. Да еще и с пометками – чем будущим жителям лучше всего заниматься. Где лес хороший для строительства, где известь можно выжигать, где травы хороши. И ведь он прав, черт возьми. За дорогой круглый год присмотр нужен. Где-то что-то подлатать, мостики поправить, с пути упавшие ветки убрать. Кузнецы – тоже в каждой деревеньке понадобятся. Если бийчане каждый год здесь толпами ходить станут, да с тысячами лошадей – кто-то же должен будет все это четвероногое хозяйство подковывать.
На той же карте, начиная от Хабаровки и до Катуни, вдоль тонкой ниточки строящегося тракта, появлялись отметки, начертанные рукой горного инженера Матвея Алексеевича Басова. С надписями, разъясняющими суть значков. Большей частью это были выходы известняка и удобные места для заготовки сланцевых кирпичей. И лишь одна точка заинтересовала меня особенно – черный квадратик с пометкой – "графит". Сразу вспомнился карандаш с надписью "Карандаш" на немецком. Так сразу себе и представил пишущую палочку с тиснением – АК-74. "Алтайский карандаш 1874", конечно. Не автомат же.
Матвей не показался мне… отвратительным. Вроде вполне себе нормальный симпатичный парень лет этак двадцати пяти. Отрекомендовался преподавателем того самого училища, где я троих своих юных геологов забрал. Этакий весельчак, из тех людей, у которых в жизни все легко решается. Вот вроде не стоит за его плечами могучий горный клан, а у начальства, тем не менее, на хорошем счету. И нужно-то было всего-навсего удачно жениться. Его молодая супруга, Наденька, — дочь Евгения Киприяновича Филева, управляющего Барнаульского сереброплавильного завода и представителя обширнейшей горной династии. Чему я совершенно не был удивлен. Еще бы. Кого попало, ненадежного и постороннего, шпионить за мной не пошлют.
Вот именно тогда до меня, наконец-то дошло. Смотрел на этого, старательно подбирающего слова, чтоб нам с майором было понятно, молодого чиновника, и вдруг понял. А я-то, старый дурень, голову ломал – в чем причина их, горной, неприкасаемости. Отчего все вокруг знают, и о махинациях с древесным углем, и с переоценкой рудных отходов, и с занижением объемов плавок, и о взятках с золотопромышленников, о поборах с освобожденных приписных крестьян. Знают, и ничего не меняется. Не приезжают ястребы из конторы господина Татаринова – Госконтроля, не суетятся с кандалами жандармские урядники. Тишина. Покой. Всего-то раз в год соберутся начальнички в Барнауле, бюджет попилят, покуражатся, безобразия нарушат, и снова – тишь, гладь, Божья благодать.
А все просто! Они, эти горные инженеры, создали свою, закрытую от всех касту. Свой вуз в Питере, свои училища, где свои преподаватели учат большей частью своих учеников. Потом свои парни женятся на дочерях своих людей. И все со всеми повязаны. Поймай за руку одного, потяни ниточку и на свет выползут все. То есть – ВООБЩЕ ВСЕ горные инженеры страны. Начни заворачивать гайки, судить и отправлять их на каторгу – придется расправиться вообще со всеми. И кто тогда станет заведовать шахтами и плавильнями? Кто сможет разобраться в технологиях? Их просто боятся трогать, по той простой причине, что обычные люди воспринимают их работу, как… Как волшебство, едрешкин корень!
Нужно срочно, немедленно рушить династическую систему. Звать сторонних, быть может даже и заграничных специалистов, а остатки кланов так придавить, чтоб пискнуть боялись. Но чтоб это стало возможным, требуется частная инициатива. Должна появиться востребованность гражданских геологов и металлургов. А самое главное, должна быть уничтожена феодальная собственность… Нет, даже не государя императора на свои вотчины, а право этой касты распоряжаться природными богатствами страны.
Ведь что получается!? О богатейших угольных залежах Кузбасса уже сто лет известно, а используют горючь-камень только на единичных предприятиях. Касте не выгодно. По долине Мундыбаша экспедиции пятьдесят лет назад прошли. Наверняка и о горах почти полностью состоящих из железа – знают. А не разрабатывают.
В прошлом году некто Быков Михаил Гаврилович, горный инженер в четвертом поколении, объявил о нерентабельности продолжения работ на Томском железоделательном заводе. Понятия не имею, кому пришло в голову назвать так мануфактуру, расположенную в ста верстах к западу от Кузнецка. Но факт остается фактом – основанием для такого заявления послужило то, что для загрузки доменных печей постоянно не хватает руды. Оказывается Гурьевские заводы с механической фабрикой "съедают" львиную долю. Ну и древесный уголь приходится возить уж очень издалека. Вокруг самого завода на пятьдесят верст ни одного деревца не осталось. Горное правление приняло решение прекратить работы на Томском заводе. Тысячный поселок попросту бросили на произвол судьбы. В цехах поставили охрану из числа Горной Стражи, чтоб оставленное в целости и сохранности оборудование не растащили.
Варешка принес копию прошения в канцелярию Фрезе от Филева Е. К. – тестя Матвейки Басова, о передаче ему Томского завода в аренду. На листе обнаружилась и виза горного начальника – "не время еще". Кстати сказать, руду Киприянович планировал брать в Мундыбаше, а плавить на угле, по примеру управляющего Гурьевских заводов – Смирнова. Вот вам яркий пример, как каста привыкла распоряжаться в своей вотчине.
Кстати сказать, Пестянов всерьез предположил, что это "не время еще" напрямую касается моей скромной особы. Вот, мол, разберутся с молодым столичным хлыщем, и "время" наступит. Эх, как не вовремя жандармы у нас расследование отобрали! Спинным мозгом чую, все нити в Барнаул ведут…
Не знаю, то ли тяжелые мои мысли на лице отразились, то ли в глазах что-то этакое пробежало, только Басов стал ко мне настороженнее относиться. Как к потенциальному врагу. А я так в друзья его и не записывал…
— Простите великодушно, Герман Густавович, — как бы между прочим, поинтересовался Басов, — давно хотел у вас поинтересоваться. Те молодые люди, из числа выпускников Горного училища, коих вы с собой на юг увели, живы ли? Все ли у них хорошо? Они, в определенном смысле – мои ученики, и мне не безразлична их судьба…
— А что им станется, Матвей Алексеевич. Целыми днями по степям с казаками носятся. Загорели, похудели… ну да это дело наживное.
— Зачем же они носятся? — опешил инженер.
— Высочайшим повелением Чуйская и Чулышманская долины будут казачьими станицами заселяться. Вот их хорунжий Корнилов с урядниками и пользует для поиска наиболее удобных мест для селений. Земля под огороды, трава… В южных сопках ребятки вроде выходы слабой медной жилы видели. Только кому она нужна – слабая. В прошлом годе, я слышал, и по двадцать пять копеек за пуд на Ирбите медь брать отказывались…
— Медь дешевеет, ваше превосходительство, — вынужден был сменить тему горе-разведчик. — С тех пор, как пушки стали из железа делать, царица металлов сильно в цене потеряла.
— Прогресс, Матвей Алексеевич, не остановить.
На том наше знакомство и закончилось. Будущим же днем я на север двинулся, а они с Суходольским по гребням скал – на юг, в Кош-Агач. Пусть. Всех, кого надо я касательно барнаульского шпиона предупредил. Присмотрят. А мне домой надо, в губернию. Дела не ждут.
От Бийска я планировал на северо-восток повернуть, на Кузнецкий почтовый тракт. Из всех городов своего края я только в Кузнецке и Мариинске еще не побывал. И теперь намеревался восполнить этот пробел.
Самый грязный город Сибири в двадцать первом веке – Новокузнецк. Когда коммунисты затеяли строить там гигант черной металлургии, об экологии еще никто не задумывался. И на розу ветров плевать хотели. В итоге так метко попали, что преобладающие ветра чуть ли не весь год дым и копоть на жилые районы сносит. Хотя, куда там сносить-то. Город очень странную планировку в моем прошлом-будущем имеет. Три дома – завод – еще три дома – еще завод. В начале двадцатого века – это имело смысл. Рабочим до станка три минуты пешком. Загруженность городского транспорта – минимальна. А в мое время – такая застройка одним словом называлась – головняк. В Новосибирске тоже так было, да вовремя чухнули. Стали заводы за черту выносить. В Новокузнецке это не прошло бы. Там нужно город за черту заводов утаскивать…
А по дороге в городок, еще не имеющий приставки "Ново", располагается тот самый Томский железоделательный. И очень мне любопытно было взглянуть на то, чего так вожделеет господин Быков. А вдруг и мне понравится, да захочется. Я-то прошения Фрезе писать не стану. Лучше уж сразу – Адлербергу – министру уделов Кабинета Его Императорского Величества. Копию Елене Павловне, великому князю Константину Николаевичу и в Главное управление Алтайских горных заводов, Александру Дмитриевичу Озерскому. И посмотрим, как горный начальник завертится. Какие отболтухи начнет выписывать. А мы станем возражать и доводы приводить, чтоб переписка многие годы велась. Потому что пока бумага терпит, барнаульский командир и пальцем мне погрозить будет бояться, не то чтоб заводик своему чиновнику в аренду отдать. Такая вот сказка про Кащееву Смерть. В сундуке заяц, в зайце – утка, в утке – мое личное спокойствие. А Кащей нехай сидит и боится. Да над рассыпающимся заводом чахнет. Народишко, на той мануфактуре работавший я постараюсь в окрестности Мариинска переселить. Поди, не откажутся. Там я завод стану строить…
Жаль из Кузнецка в Мариинск прямой дороги нет. Придется потом либо по Томи до Томска сплавляться, либо по Барнаульскому тракту, верхом. Ну да не страшно. Я за последние два месяца столько верст в седле проделал, что о мягком сидении шестисотого, как о волшебной сказке вспоминаю. Уже и не знаю точно – сам я на Принцессе гарцую, или это еще Герины навыки.
А в Мариинский округ обязательно нужно было попасть. Все лето в губернию должны были польские ссыльные прибывать. После карантина, тех из них, кто крестьянствовать согласился бы, Фризель к востоку от Томска расселял. Вторая волна, осенняя, на Чуйский тракт пойдет, точки на карте Суходольского обживать.
Причина такого выбора проста. Из окрестностей Мариинска дорог, кроме как через столицу губернии, на запад больше нет. Значит, беглых казачьим разъездам легко перехватывать будет и в специально приготовленные лагеря, как бродяг, спроваживать. С весны же, непоседы примутся уголь под Анжерской деревней рыть. Ибо нефиг. А с Чуйского тракта и вовсе бежать некуда. В Бийск если только, на Гилевские мануфактуры. А если желание дальше бежать появится – Бог им в помощь. Туземцы популярно объяснят, что такое собранная из вахлаков Горная Стража, и как она поступает с бродягами на Кабинетских землях. Зыряновским рудникам постоянно шахтеров не хватает.
Польских дворян решили пока в Томске оставлять. По многим причинам. И присматривать проще и их, дворянскую, образованность можно использовать. Кое-кого и в чиновники можно будет завербовать.
В общем, нужно было посмотреть. По глобальному замыслу, успешное расселение ссыльных, должно было стать отработкой системы глобального переселения крестьян из Европейской России. Как преодолеть фактическое привязывание бывших крепостных к земельным общинным наделам, запрет на выход из этой пресловутой общины – я еще не придумал. Маловато информации. Уже в Бийске, по пути на Алтай, пришла в голову идея спросить совета у опытного старшего товарища. Конечно, не у директора Сибирского Комитета МВД – о господине Буткове, Владимире Петровиче, у меня тоже вопросы имелись. Под старшим товарищем я подразумеваю Эдуарда Васильевича Лерхе-младшего, среднего из трех, брата отца. На текущий момент – губернатора Новгородской губернии.
Была, естественно, слабенькая надежда, что вопреки здравому смыслу, дядина вотчина окажется перенаселенной, и он позволит моим "капитанам" сманить несколько десятков тысяч предприимчивых мужичков с семьями. Совсем слабенькая. Потому что не верил я в то, что край лесов и болот слишком уж густо деревеньками утыкан. Другое дело – Калуга, где Эдуард Васильевич начальствовал буквально недавно. Все-таки – в двух шагах от Москвы, и с людишками там должно было быть побогаче. Может, хоть подскажет – к кому обратиться и что сказать. И какую мзду готовить.
Послание дяде моего Герочки я отправил, но ответа, по понятным причинам, еще не получил. И майор о таком письме в своем докладе не упоминал. В то, что письмо затерялось в недрах почтового ведомства, я совершеннейшее не верил. Не то еще время, чтоб к переписке граждан страны совершенно наплевательски относиться. Пока, слава Господу, там все четко. Сдал, принял, роспись…
В крайнем случае, мне ничто не мешало повторить запрос. До конца зимы, когда Евграф Кухтерин, хочется верить, исполнит свое обещание и придет в Томск, еще полно времени.
Вот странная это штука – время. Как хотелось его подтолкнуть, заставить тропы ложиться под копыта Принцессы быстрее и быстрее, на пути к Чуе! Казалось, оно издевается. Казалось, аршины и сажени размножаются, растягивают гуттаперчевые версты. Изо всех сил удлиняют дорогу.
А на обратном пути – все наоборот. Покачивался, не обращая внимания на окружающие дорогу красоты, в ставшем родным и удобным низком седле моей лошадки, сочинял отчет для генерал-губернатора, и километры мелькали мимо с невообразимой быстротой. Поневоле поверишь, что дорога домой всегда короче…
К отчету подошел… творчески. Во главу угла поставил мои потребности, а не историческую правду, хоть Герман и вопил о какой-то "лжи". Наивный, я бы даже сказал – дремучий, человек. Где я соврал? То, как я факты местами переставил, в мое время называлось субъективным подходом к реальности. Написал: "как мне стало известно, родовой старшина Турмек, имея намерение вывести свое племя из подданства Государя нашего Императора, породнился с комендантом китайского караула, тайджи Гуцином. Оттого, выстроенная штабс-капитаном А. Г. Принтцем паромная переправа через реку Катунь, изрядно сократив время отряда в пути, приобрела политическое значение. Лишь благодаря его инженерному таланту, экспедиция успела прибыть в Чуйскую волость до момента отхождения упомянутого родового старшины".
Что неправильно? О желании Турмека перейти под руку императора Поднебесной я уже после смерти этого самого разбойного зайсана узнал? А разница есть? Причинно-следственная связь не нарушена? Нет. Значит, я правильно все преподал? Ты еще учитывай, Герочка, жирный плюсик в личном деле Андрея Густавовича. И то, какое отношение появится у Дюгамеля к списку представлений к наградам. Помешает господину штабс-капитану Святой Георгий четвертой степени? Ничуть! И я искренне считаю – он этот весьма почитаемый в войсках орден полностью заслужил. Хотя бы тем, что успел бастионы отстроить и атаку туземцев выдержать.
Потому и оборону форта в ярких красках описывал, и о героизме моих казаков и солдат распинался. Цам – еврей. Но разве он не достоин солдатского Георгия? Я считаю, что и Сашенька Геберт, у которого кожа с ладоней чуть не до костей слезла, когда он раскаленные выстрелами пушки голыми руками ворочал, висюльку какую-нибудь должен получить. И унтер-офицер Казнаков, что, зная о неисправных, по мушку забитых пулями, ружьях балбесов-стрелков, как ни в чем не бывало, продолжал командовать стрельбой – тоже должен. И Корнилов с Безсоновым – просто обязаны. Хотя бы Анненские медальки.
А под победные реляции, глядишь, и моя идея с созданием на ручье Бураты нейтральной торговой зоны более лояльно станет восприниматься. Неужто, царю жалко станет десяток верст бесполезной дикой пустоши на дальнем краю необъятной империи ради благосостояния и торговых преимуществ его подданных? Зато выигрыш каков! Китайские купцы смогли бы, не получая в консульстве паспортов, приезжать на ярмарку и торговать с нашими, бийскими. Бумажно-визовой волокиты – ноль. А таможни сопредельных государств получат возможность пошлины собирать и за вывоз товаров и за ввоз. При объеме товарооборота в полмиллиона рублей за сезон, сумма немаленькая может получиться.
И капельку дегтя для наших китайских товарищей – границу в верховьях Чулышмана нужно спрямлять. От горы Суйлегеш к озеру Джувлукуль напрямую, без всяких странных изгибов. Написал генерал-лейтенанту, что долина, которую мы китайцам отдать готовы, весьма для заставы пригодна, и доступ к ней с нашей, российской, стороны куда как удобнее, чем из Монголии, через горные перевалы. О крупных залежах серебра писать не стал. Рано еще. Не пришло время тому металлу на свет появляться.
Тщательно и подробно расписал пленение Цинджабана Дондугона. И причины, по которым нарушителя границы по-хорошему отпустили. В конце концов, задания от наместника Западной Сибири на развязывание маленькой победоносной войны с Китаем у меня не было. А продемонстрировать военную мощь Российской империи – было. Вот я командиру пикета юстыд и предъявил… "Вышеупомянутый тайджин долгое время провел, осматривая земляные укрепления Чуйской крепости, и особенно пушки". А что? Истинная правда! Не знаю, сколько времени пленный провалялся у колеса лафета, пока я его не нашел, а Безсонов не опохмелил. Думаю, для Цинджабана, в его-то состоянии, это было сравнимо с вечностью.
Упомянул о том, что отправил Принтца с купеческой делегацией к амбаню Кобдо. Так слова подобрал, чтоб казалось будто бы это и моя инициатива, и искреннее желание штабс-капитана. Пусть попробуют потом наезжать, если что. Всегда можно будет отговориться необходимостью глубинной разведки.
Ответственности за принятые решения с себя не снимал, но и особенно не выпячивал. Что тоже вызвало бурю протестов со стороны моего неразлучного товарища и брата Германа Густавовича Лерхе. Вот тут он как раз легко готов был несколько исказить истину. Кричал мне в ухо, что раз самый разпоследний еврей, по моему мнению, должен был вознаграждение получить, то отчего же идейный вдохновитель, организатор и командир экспедиции не может на скромную Святую Анну надеяться? Есть при дворе индивидуумы, шептал, что за вовремя придержанное для Самодержца стремя орден получали.
Вот как ему объяснить? Что мы с ним еще и не губернатор вовсе, а так – исправляющий должность. Вот будет именной императорский Указ – вот нам и награда. А за скромность, быть может, повнимательнее к моим прожектам отнесутся. Ни с какой другой не связанная железная дорога в центре Западной Сибири – дело нешуточное. Могут просто за фантастику посчитать и в архив прошение отправить. Не хотелось бы…
В Онгудае, смыв пыль и пот в бане, решился. И сбрил к чертям собачьим эти ненавистные бакенбарды. На загорелом лице две оставшиеся белыми полоски смотрелись… забавно. Ну да не страшно. До Бийска путь длинный, выбритая кожа успеет сравняться по цвету с остальным лицом.
Не очень разобрался в вопросе модных стрижек и фасонов, но скажите на милость – если у человека верноподданнические лохмы вдоль скул выглядят, словно обвисшие уши спаниеля, это добавляет чести государю? Смешно, право слово. Да и не настолько мне требуется это обезьянничество. Великие князья Константин Николаевич и Николай Александрович тому живой пример. Первый еще и по-фрондерски бородат, а второй – просто чисто выбрит и коротко стрижен. Видел уже литографии, и стиль Никсы этому моему новому лицу, простите за тавтологию, к лицу. А бакенбарды а-ля Александр Второй – нет. И как говорят в Одессе – "таки за ради чего, мне тогда мучиться"?
Вот казаков же никто не принуждает ни бороды сбривать, ни баки отращивать. Усы – они и в Африке усы. Теперь у всех, хоть какое-нибудь отношение к армии имеющих – над губой поросль. Как бы – знак принадлежности к касте. Слава Господу, мне отращивать не нужно. Я статский. А батюшка, как военный юрист – усат. У Морица так и вообще – гусарские лихие загнутые вверх кончики.
Вот в Онгудае, поджидая когда местный кузнец проверит подковы моего заметно сократившегося отряда, я отчет Дюгамелю из черновиков на чистую бумагу и перенес. Быстренько так получилось. За один вечер. И чтоб как-то себя занять, накарябал еще подобные доносы Валуеву – вроде как своему непосредственному начальнику, министру МВД, и Буткову – директору Сибирского комитета. Попросил обоих озаботиться организацией таможенного контроля на новом тракте, почтовых станций и телеграфного сообщения. Метившему на пост моего "папы", директору Владимиру Петровичу дополнительно намекнул о том, что неплохо бы во время переговоров с китайцами, предложить им провести телеграфную линию от Кош-Агача до Кобдо. А потом и до Урги. Пусть попробует влезть с инициативой в МИД. Думаю, преференций от этого проекта ему и без "ясака" для хорошего ко мне отношения достанет. Зря, что ли на всех осмотренных телеграфных аппаратах значок Сименса присутствует. Если шустрый немчик без отката этакую сумасшедшую концессию заполучил – я свою фуражку съем. А, блин. Картуз. Как бы не брякнуть на людях что попало…
Хотел было, уже чисто от безделья, взяться за письма отцу, Морицу, княгине Елене Павловне и Гинтару, но пришел протоирей Стефан Ландышев – руководитель Алтайской православной миссии. Оказывается, штаб-квартира алтайских миссионеров, вообще-то в Улале находится. Это они так забавно будущий Горно-Алтайск обозвали. А в Онгудае поповский командир оказался по той причине, что сдали церковники меня с потрохами. Оповестили коллег о будущей экспедиции, и миссионеры, под шумок и на волне наших воинских успехов, затеяли в устье Чулышмана монастырь основать. Ну и отправили по нашим следам два десятка мужичков с несколькими крещеными туземцами-проводниками. Сидел теперь отец Стефан и переживал – а не случилось ли чего, не напали ли дикие инородцы, не съели ли монахов звери, не бросили ли их в дремучей тайге ненадежные проводники?
Прямо в присутствии протоирея написал распоряжение Корнилову – отправить десяток казаков в компании десятка мангдаевских теленгитов к тому месту, где Чулышман в Телецкое озеро впадает. Найти монахов, в случае надобности оказать помощь, и о результатах доложить. И мне и руководителю миссии. Велел Безсонову отправить двух казаков из караула обратно в Кош-Агач.
Ландышев расчувствовался, растрогался. Слезу даже пустил. За церковь на Чуе благодарить стал. Благословлять на новые подвиги во имя торжества Православной Церкви. Я даже испугался его напора сначала. Хотел напомнить, что я, собственно, лютеранин по паспорту.
Хотел, да не стал. Почувствовал что-то этакое. Вроде, как словно кто-то невидимый теплым одеялом в зябкое утро укрыл. Понял, все верно. Все правильно делаю. Одобрямс с Самого Верха получен. Продолжай, мол, в том же духе.
Двадцать седьмого июля наконец-таки смогли двинуться дальше. И снова – мерное покачивание в седле, солнце, ветер и мысли. Мысли, мысли, мысли…
Нетерпелось. Как-то, даже страх перегорел. Хотелось уже, чтоб все прояснилось. Снимут – так снимут. Запишусь в золотопромышленники. Благо от золотых жил, которые только в Стране Советов начали разрабатывать, едва ли больше чем в пятидесяти верстах проезжали. Еще пару-тройку месторождений я и из списка Госрезерва помнил. Нарыл бы себе золота на миллион серебром, да на Ампалыкском железорудном месторождении металлургический комбинат бы строить начал. Потом – пароходную верфь в Томске. С Тецковым вместе – пристань в Черемошниках. А при ней механическую фабрику, чтоб машины строить и ремонтировать.
Губернатора бы нового взятками купил бы. Так бы к себе привязал, что из-за его спины и краем мог бы править. Только интриг да наветов больше не опасался бы. Сам себе хозяин, сам себе господин. Красота!
Жаль, конечно, что с идеей создания Томского университета придется распрощаться. И, скорее всего, с консалтинговым научным центром. Не поедут в холодную Сибирь ученые, если их не начальник губернии, а рядовой фабрикант позовет…
В общем, успокаивал себя, как мог. Смирился с неизбежностью. Тут ведь ни от кого, кроме царской семьи ничего не зависит. Решат, что полез не в свое дело – репрессируют. И никакие связи не помогут. Никакая "крыша". Не зря же в старых, советских еще учебниках писали – "царское правительство". Не "российское", не "имперское", а именно – "царское". Вот ведь действительно – идеально подобранный термин. В эти времена никому еще и в голову не придет отделить страну от самодержавия. Декабристы и те, всего лишь за конституцию ратовали. Плевать, что девяносто девять процентов населения России понятия о таком звере не имели. Солдатам, что на Сенатскую площадь с этими "революционерами" вышли, офицеры сказали, что Конституция – это имя невесты царя. Вот они глотки и надрывали, вопили: "Да здравствует матушка Конституция"!
Россию вообще без царя, декабристы и представить не смогли. Как же это? А кто тогда?! И министры с директорами, и армия с флотом назывались Императорскими, а не Имперскими. Русское Географическое общество – и то… Императорское. Все тут его. Он тут всему хозяин и самодержец. И все люди, все крестьяне, мещане и купцы, все, кто хоть как-нибудь, где-нибудь служил – Его Величеству подданные. Под данью – значит. С кого – три шкуры соболями, с другого – голову с плеч.
И все равно, как бы оно потом со мной не обошлись, тянуло к людям, к цивилизации, к делам и суете. Сто раз пожалел, что нет еще хотя бы телеграфа в Бийске, не то чтоб спутниковых или сотовых трубок с интернетом. Душа изнывала от ощущения бездарно истраченного на дорогу времени.
И, наконец, вечером тринадцатого августа, все-таки зацепив самую строгую часть поста, перед Успением Богородицы, мы въехали в Бийск.
Прелесть маленьких городков. Все на виду. В том же Барнауле появление незнакомых людей, даже в сопровождении казаков, такого ажиотажа бы не вызвало. Вот и побольше Каинска будет самый южный из губернских городов, и люди другие. Любопытные, живые какие-то. Смешливые. Активные. Не спокойные. Такие же, как их дальние потомки вроде Шукшина или Евдокимова.
Мальчишки словно ждали нас возле парома. А потом, бежали следом, успевая на ходу задавать тысячи вопросы расслабившимся конвойным. Откуда? Кто такие? Куда? Че, правда? К вечеру новость разбежится по аккуратным хатам и подворьям, изогнется причудливыми вывертами слухов, исторгнется мнением какого-нибудь особенно уважаемого в городке человека. И в пятитысячном, по сути, селе не останется ни одного жителя, не ведающего, что в Бийск вернулся шальной, где-то потерявший почти всю армию, губернатор.
Как и во время первого посещения городка, остановился в усадьбе Гилева. И, первым делом, отправил к городничему посыльного. За письмами. Нужно было, как можно быстрее, накормить любопытство. Некормленое, оно растет как-то пугающе быстро. Может и напрочь сожрать. Так люди и становятся знаменитыми путешественниками и исследователями всего подряд. И в Географическое Общество начинают статейки пописывать. Жуть-то какая! Еще не хватало мне, рядовому Поводырю, в какого-нибудь Пржевальского превратиться… Лошадь Лерхе… Бр-р-р-р.
Успел отмыться и отужинать. Повезло снова в пост вернуться, так что – рыба. Пассерованный судак после опостылевшей в походе каши со шкварками показался пищей Богов. Жаль, в Васькином доме кофе не нашлось. Не очень-то жалую этот арабский напиток, чай больше нравится. Но тут так захотелось, аж во рту приятную горечь почувствовал.
Безсонов принес пиво. Тоже хорошо. Жаль, везли его из Барнаула в обычных сосновых бочках. За сто пятьдесят верст по жаре напиток приобрел какой-то… резкий смолистый привкус. Ну да первую кружку выпил – вкуса вообще не почувствовал. В охотку. Потом уж – смаковал глоточками.
Велел Апанасу тащить водку в бутылках. Не менее пяти-шести штофов. Потом – сухие, похожие на пластиковые оплавки, корни родиолы розовой на мелкие куски рубить. Не случится, не получится Николая свет Александровича настойкой золотого корня побаловать, сам употреблять буду. Мало ли. При нынешней медицине, сам себе не поможешь – можно и копыты отбросить. Коновалы, блин. Кровопускатели, едрешкин корень…
Вспомнился вдруг каинский доктор. Тот, что, по словам Кухтерина, меня коновалом обзывал. Имя совершенно из головы вылетело. А может и не говорил никто мне его имя… Но ведь что странно! Он, этот безымянный врач, хвалил мои антисептические водочные примочки. Говорил извозчику, что я будто бы этим раненого от лихорадки уберег. Гера?! Было такое? Вот и я припоминаю – было. А другой типо-дохтур, в Томске, об антимикробных свойствах спирта – ведать не ведал. Странно! И непонятно. А все, что непонятно – настораживает. Как бы с этим… да как же его имя-то, блин… Как бы с ним познакомиться, да побеседовать на медицинские темы?!
Пацаненок принес письма. Полмешка. Эхе-хе! Дела-то налаживаются! Четыре месяца назад моя популярность и востребованность едва в два послания оценивалась. Растем, Герунчик. Развиваемся!
Бросил сотника. Понес добычу к себе в комнату. Вывалил коричневые, шуршащие, словно осенние листья, конверты на постель. Следовало разобраться, какое из посланий нужно изучить немедленно, а какие могут подождать. Дорога до Кузнецка дальняя. Чтоб было чем заняться, можно удовольствие и растянуть.
Как кот, с пойманной мышью, как коллекционер с ворохом этикеток от спичечных коробков, как ребенок с блестящими конфетами, извлеченными из новогоднего подарка, я с письмами.
Отделил пятнадцать штук. Пять из Санкт-Петербурга, пять из Томска, по два из Каинска и Барнаула, и одно от Дюгамеля, из Семипалатинска. Остальные – подождут. Даже дядя, Эдуард Васильевич Лерхе, новгородский губернатор. Я его советов дольше ждал. А остальные… Их авторы мне совсем не знакомы и особенного всплеска любопытства не вызвали.
Решительно вскрыл депешу генерал-губернатора. Честно пытался вчитываться, вникать в смысл. Какого черта! Кого я обманываю?! Что пытаюсь оттянуть?! К дьяволу! Вот единственный конверт, в котором прячется приговор всем моим начинаниям – от Великой княгини Елены Павловны. Ах, как хочется надеяться, что писано оно по следам моего призыва о помощи, а не просто так… ради поддержания отношений.
Дрожащими от нетерпения… хочется думать – не от страха – руками, рву аккуратную, чуточку пахнущую духами, оболочку. Дышу глубоко, прежде чем начать читать.
"Милый Герман. Изрядно же ты меня напугал, своими подозрениями — Ура!!! Письмо по делу, а не просто так. Экак ее задело-то, что она даже обычные для себя приветствия пропустила. — О таких вещах принято извещать совершенно других господ. Однако я могу тебя понять. Если даже я, хорошо тебя знающая, не сразу поверила в самою возможность такого изощренного злодейства, другие господа и до того могут не дойти. Тебе же, мой милый друг, видно, нужен был некто, способный добиться хотя бы проверки попавших тебе в руки страшных новостей. И тут я тебе первый друг и соратница.
Волею Судеб, Его высочество уже отбыл в Европы. Газеты сообщают всякое, так что и сказать нельзя, где же наследник ныне. Однако же, к дню Ангела матушки своей, Императрицы Марии Александровны, неужто он не воссоединится с пребывающей в Дармштадте Семьей? Вот и приходится мне, дабы неверной бумаге столь вопиющие известия не доверять, собираться в дорогу. Надеюсь к восьмому августа быть в Югенгейме, и изыскать возможность обсудить с Государыней твои подозрения. Оттуда уже и писать тебе стану, ибо знаю, как ты озабочен и мечешься духом в клетке Дикой Сибири.
Однако же, придется мне открыть источник своей заботы, о чем ты, мой милый Герман, не обессудь. Как то мне еще объяснить? Мне хоть Государь наш и дал прозвание "придворного ученого", однако не оракул же я Дельфийский.
Верю, что все станет хорошо. Чай есть у нас еще достаточно умелые медики, коим в руки судьбу Государства доверить не страшно. Верь и ты.
Ну вот, я и успокоила наружу рвущееся сердце. Милостию Господней вовремя мы узнали, и есть еще время все изменить" …
Ага! Значит, голову мне в темном переулке не проломят, если что. Потому что тогда и Елене Павловне тоже нужно будет. А на Аляске тоже поди люди живут… Как у нее там? "Верь и ты ". Едрешкин корень, а что мне остается-то?
Ладно! Дело сдвинулось с мертвой точки. День рождения императрицы вроде восьмого. Значит, княгиня уже больше недели назад должна была, как переговорить с матерью Никсы. Добавим еще неделю – народ нынче неторопливый. Если нужно за час все решить, за пару дней точно управятся… Сколько фельдъегерь до Бийска будет добираться? Месяц? Ну, пусть будет месяц. Итого – середина сентября. Скорее даже – последняя декада. Значит, до двадцатых чисел могу рулить губернией спокойно.
Царская семья, значит, в германских землях. Поближе к сыночке… А я императрице в Питер писал. Станут ее секретари мое послание ей пересылать, или оно так и валяется где-то в канцелярии? От безвестного губернатора дьявольской тьмутаракани?! Сто против одного – валяется. Дай Бог, если какой-нибудь ушлый секретарь вскрыть конверт с указанием "лично в руки" осмелится. А если нет?
На Победоносцева тоже надежды мало. Кому он писать станет? Царю? Ха-ха три раза. Скорее всего – в Третье Отделение. А там князь Долгоруков сидит, которому эта суета нафиг не нужна.
Есть небольшая надежда на расторопность графа Строганова. Человек, вроде, уважаемый и в судьбе наследника прямо заинтересованный. Любимый жеж воспитанник. Только пока он обо мне справки наведет, пока Александру II отпишет, пока почта доставит. Как раз конец августа настанет. И то при условии, что Сергей Григорьевич поверит и поторопится.
Остается Мезенцев. Ему медицинский консилиум – повод выслужиться. Выпрыгнуть выше ленивого шефа. Тот, дескать, мышей не ловит и безопасностью Семьи пренебрегает. А я вот каков… И Томский жандарм Кретковский Николаю Владимировичу здорово угля в топку подбросит.
Только, если все по самому плохому сценарию пойдет, мне конец. Не Семья, так жандармы раздавят. И папа с княгиней не помогут. Вот тогда не видать мне ускоренной индустриализации и заселения края, как своих ушей…
Да что ты говоришь, Гера? Действительно так? И правда не принято отменять постановления предыдущих губернаторов. А, сразу отменять? Чуть погодя, значит, все равно отменят? Ладно. Пусть так. Но пара лет у людей будет? За два года те же Ерофеевы много чего в своем Каинске настроят. Ломать, поди, не заставят…
Я, кстати, не просто так каинских купцов вспомнил. Среди тех пятнадцати конвертов, что я отобрал к немедленному изучению, было и послание подписанное Венедиктом Ерофеевым. Помню, даже слегка удивился – почему не главой семьи? Потом уже вспомнил, что Петр Ефимович, при всей своей исключительной деловой хватке – грамоты не знает. Так что вполне возможен был вариант, что диктовал один, а буквы выводил – другой.
Впрочем, этот секрет легко раскрывался. Всего и делов – открыть желто-серый, стандартный почтовый конверт.
"Доброго здоровьичка, благодетель наш, батюшка Герман Густавович, от отца нашего, Петра Ефимыча, братьев моих и от меня, верного вашего слуги, Веньки Ерофеева, Петрова сына, шлю вам приветы".
А-бал-деть! Вот это да! Вот это Веня загнул. Нука-нука…
"Люди добрые сказывают, будто вы, батюшка наш благодетель, войско великое собрамши, Божией помощью и с Благословения Всевышнего, китайца воевать поехали. О воинском счастье вашем, отец наш, Петр, сын Ефимов, молебен в церкви нашей заказал, и свечи нам с братьями велел ставить, и за здоровье, и за"… Тут почерк резко менялся. Похоже, мужик списывал откуда-то. "И за успех предприятия вашенского, и за заступничество Божие. Чему и были мы с братьями рады без меры и все исполнили как батюшка наш, Петр, сын Ефимов говорил.
А писано сие того ради, чтоб известия вам, батюшка генерал Герман Густавович, о делах наших обсказать. Машину мы купили. И человека с машиной с Урала выписали. У человека того имя нерусская, можа и вы знакомы, с тем человеком – Ижинер – имя. Сказано было из ссыльных он и надобно власти о евойном новом месте жития известить. А кто же в губернии окромя вас, батюшка благодетель, исче власть? О том и писано, что нерусь этот, с Урала выписанный ныне у нас станет жить и за машиной смотреть.
Паровик, батюшка сказывал, на крупорушку пока ставить. Свекла хоть и здорова да ядрена выросла, Дорофей Палыч, знакомец ваш, и половину урожая на брагу не дал. Ругался учеными словами, отца нашего, Петра сына Ефимова, напугал. Так, отец сказывал, что рано еще туда машину ставить. В следующем годе тока. А там и новую можно взять.
Две десятины зерном засеяли, что Дорофейка с собой привез. Хороший хлеб выйдет. Еще не жали, не молотили, а хозяева ужо ходють к семени приценяются. Поклон вам великий от нас всех за Дорофея Палыча.
Однако ж, муж сей, хоть и премудрый, да к наукам способность имеет. Просил, как весть писать сяду, поклон вам от него передавать, да напомнить, будто бы вы об ученье евойном говорили.
Отец наш, Петр сын Ефимов, еще велел сказывать, что с иудеями все сладилось. От Куперштоха вам также большой привет. Строительство мы затеяли великое. Вы, батюшка генерал, пождиж ты и Каинск наш не узнаете. На всех окраинах шум да гам. Фабрики торговый люд строит. Мясниковы людишки в степи у инородцев шерсть скупают. Он и сам к киргизам уехал. Волочильни вдоль реки понаставил, а народишко и ругать опасаецца, сказано ведь губернским генералом што можна.
На том и кланяемся, и молимся за вас, батюшка благодетель Герман Густавович".
После исключительно правильного, изящного и легкого языка княгини, депеша от Ерофеевых показалась кирпичом на накрахмаленной скатерти. Но и такие новости очень важны для меня. Особенно порадовала кооперация с иудеями. Кои-то веки, вместо того, чтоб брать деньги в долг, каинские купцы затеяли с евреями совместный бизнес.
Хорошо бы конечно чем-то еще занять Куперштоха с компанией, кроме виноторговли. Какой-нибудь переработкой… Чего-нибудь этакого… Чего много в то, что нужно… А чего там действительно много? Скота! А скот – это кожи и мясо. Ну и молоко, конечно, но технологии производства сыра я не знаю. А вот… А вот консервы! И плевать, что нет жести на классическую консервацию. Стекло – тоже нормально. Даже в двадцать первом веке часть тушенки производили в стеклянных полулитровых банках. А крышки… Бумага, залитая воском. Почему нет? Этакий деликатес для армии или для путешествующих Сибирским трактом может здорово пригодиться. А Исаев, владелец стеклофабрики в окрестностях Томска еще жаловался, что покупают плохо. Строят мало, и водку в бутылках не покупают. Так почему бы не совместить предприимчивость евреев, с исаевским стеклом и каинским мясом?
Тут же, чтоб не забыть, сел писать письмо Куперштоху. Пусть посчитает, рынок исследует. Про Исаева с его стеклом написал. И, главное, чтоб меня не забывал – спросил о "нашем деле". Так кажется давно… После Пасхи я ему писал уже. Просил, чтоб тот связался со своими родственниками в России, да поискал мне специалистов. По большей части – геологов, по какой-то причине не служащих по Горному ведомству, и металлургов.
Просил, да что-то ответа до сих пор дожидаюсь. Непорядок. Об этом тоже написал. Что, я ведь могу и огорчиться. А огорченный губернатор сразу начинает беспорядки нарушать и наказывать, кого попало. Оно ему таки надо? В общем, выразил свое недоумение фактом откровенного игнорирования нужд законной власти.
Блин. Как же я о власти-то мог забыть. Обрадовался отсрочке неминуемой расплаты за попытку изменить Историю, и о Дюгамеле забыл. Так бы и сунул непрочитанным письмо в архив вместе с другими.
Ух ты! Свеженькое. Отправлено из Семипалатинска первого августа. За две недели послание генерал-губернатора сумело добраться. Что же там такого срочного-то?
"Милостивый государь, Герман Густавович. Волею Государя нашего, Александра II, переговоры с китайским цзиньдзяном велено продолжить. А посему "…
Бла-бла-бла, давай отчет, чтоб знать, чем на заграничных делегатов давить. Да – на. Давно готово. Что там еще? Многочисленные столкновения китайских поселенцев из инородческих племен солонов и сибу с русской армией. Провокации и попытки штурмов укрепленных пикетов. Сколько-нибудь успешных атак не случилось. Эх, как бы мой Андрей Густавович под раздачу не попал… Хотя, все описанное генерал-лейтенантом вроде к Синьдзяну относится, а Принтц по Внешней Монголии сейчас путешествует. Другая провинция совсем. Дай ему Бог удачи! А купцам – прибытку. Чтоб захотели торговлю в Кобдо вести. Чтоб Суходольский не зря дорогу строил.
Насчет прибытку. Что там отец Германа Густавовича пишет? Чем сунулю любимого обрадовать хочет?
Старый генерал, и по совместительству – доктор права, не подвел. Лаконично, практически – сухо, без каких-либо сантиментов, он извещал двуединого в одном теле своего сына о предпринятых действиях, расходах и доходах. "Из вырученных за акции 387 тысяч рублей на твою долю, Герман, приходится 247590 рублей серебром, — отчитывался отец с замашками бухгалтера. — 45 тысяч, с твоего письменного разрешения, я счел необходимым вложить в оформление привилегий и организацию опытного производства. 30 тысяч дополнительно вложил я, и с позволения Морица, еще 20 тысяч взято из средств ему принадлежащих. Учтено в Министерстве Финансов товарищество на вере "Лерхе". Заявлен капитал в 80 тысяч рублей серебром.
По учетным книгам товарищества, на 1 августа, всего изготовлено писарских товаров на сумму 278 тысяч ассигнациями. Отправлено заказчикам – на 213 тысяч. Получено расчетов на 176 тысяч. Твоя, отпрыск, часть составила 49115 рублей ассигнациями.
Получено дополнительных заказов, сверх имеющихся, на 79 тысяч. Нанимаем новых ремесленников. Кроме того, Московские и Нижегородские мещане просят уступить им право на производство писарских прилад за 50 и 70 тысяч серебром соответственно. Однако, следуя твоим, Герман, указаниям, я велел управляющему менее ста тысяч не отдавать. И не более чем на год.
Опытного стряпчего я в Лондон отправил. Выдал полторы тысячи рублей из кассы товарищества. Отпишу, как телеграфирует о состоянии дел.
Тобой интересуются жандармы. Будь внимателен к сказанному. Ты всегда отличался несдержанностью".
Ну блин, спасибо. Порадовал! Жандармы его спрашивали… Спрашивали, значит, Мезенцев начал работу работать. Значит, воспринял рапорт Кретковского всерьез. Дай-то Бог! И с деньгами – супер! Выходит – у меня есть чуть больше двухсот тысяч рублей серебром. И деньги продолжают прибывать. Это просто отлично! Это же меняет дело. Это же теперь можно строить…
Как, все-таки замечательно, что можно что-то делать, не оглядываясь на всякие там бюджеты, фонды и дотации федерального центра. Как же они меня еще там достали – не вышептать! Шаг влево, шаг вправо – побег. Прыжок на месте – попытка улететь. Лишний миллион в смете – повод для прокурорского преследования. Тогда, правда, тоже имел возможность на свои кровные что-нибудь сделать для родного края. Возможность-то имел, желания – нет. Мошну все больше и больше набивал. Благо – сейчас другой вопрос. Много ли мне, одинокому губернатору надо? Дом у меня, надеюсь, уже есть. Жалование – дай Бог каждому. А дикие, я бы даже сказал – халявные, тышшы оставить некому. Почему бы и не поспособствовать расцвету губернской промышленности?!
С чего бы начать-то? Где-то тут я письмо от Петра Данилыча Нестеровского откладывал, из Каинска. Созрел, поди, клиент. Раньше от него только ежемесячные отчеты в канцелярию поступали. А тут личное мне послание…
Только взял конверт в руки, ввалился один из Васькиных приказчиков. Удивленно вскинул брови, обнаружив его превосходительство сидящим на постели по-турецки и раскладывающим многочисленные бумаги на коленках. Выдохнул, что-то похожее на "ух-х", и доложил, что их благородие, господин бийский городничий прямо-таки жаждет меня видеть.
Тяжело вздохнул. Вот чего, спрашивается, этому неугомонному Жулебину неймется? Солнце уже за горизонт село, и синие сумерки вот-вот в ночь обратятся. По мне, так совсем не подходящее времечко для визитов. Однако пришлось подыматься и идти. Острый приступ любопытства уже сбил, остальные сообщения могут и подождать полчасика.
Оказалось, что титулярный советник, явился, дабы меня к себе на подворье зазвать. И решить эту беду за полчаса никак невозможно.
— Отужинать-с, ваше превосходительство, — до конца так и не разогнувшись, и глядя на меня от этого как-то исподлобья, пояснил Иван Федорович. — Так сказать-с, окажите честь, значицца.
Мдя. Мои племянники не уставали приговаривать, что птица, прилетевшая поздно – пролетает мимо. Я уже часов пять в городе, а он только проснулся. Ладно, пока донесли, пока прислугу настропалил, пока список яств согласовали… Но пригласить-то давно уже мог, не тянуть до ночи.
Вечер был прекраснейшим, и тащиться куда-то на ночь глядя, с перспективой чудное мое настроение испортить, совершенно не хотелось. Однако и ссориться с покладистым, не обижающим местных купцов полицейским не стоило. Тем более что и вопросы к нему имелись… Этакие… Скользкие. Политические.
— Благодарю, господин городничий, отужинал уже – чуточку улыбнулся я, растерянному лицу чиновника. — А вот не выпить ли нам с вами, милостивый государь, водки? Артемка?!
Подождал минуту, пока шустрый хлопчик вынырнул из боковой двери.
— Собери нам с Иваном Федоровичем вина хлебного где-нибудь на улице. Ну и к нему все что нужно…
— Сей момент, Герман Густавович, — понятливо кивнул казачек и исчез. И только по зычным командам распоряжающегося гилевскими слугами денщика как-то можно было отслеживать его перемещение.
— Там и на стол уже прибрали, — попытался возразить городничий.
— Да полноте вам, — отмахнулся я. — Я ведь не завтра отбываю. Успеем еще отобедать. Вот хоть бы и завтра приду. А сейчас, вроде как, вы у меня в гостях…
В дверях мелькнул успевший все приготовить Артемка, однако городничего пришлось тащить буквально силой.
— Там и Дионисий Михайлович дожидаются, — упирался настырный чиновник.
— А гм… Дионисий свет Михайлович у нас кто? — придерживая незваного гостя, чтоб не сбежал, поинтересовался я. Очень уж имечко у незнакомца было… неожиданное.
— Это друган мой… эм… окружной врач, господин Михайловский. Ну, он… э-э… чина не имеющий, ваше превосходительство.
— Что же это вы так? — мягко пожурил я Ивана Федоровича. — Докторов и так мало, а вы приятелю вашему чин испросить постеснялись?
— А вот и нет, ваше превосходительство.
— Так ведь, похоже – таки да.
— Да нет же, ваше превосходительство. Я прошлым годе Александру Ермолаевичу прошение отсылал в Барнаул. Так он резолюцию наложил, дескать, господина Михайловского, будучи на то его желание, назначить на Зыряновский рудник доктором. Даже майора сулил, или коллежского асессора…
Обычный принесенный из какой-то горницы стол поставили прямо под ветви, устало пригнувшиеся от тяжести поспевающих маленьких яблочек. Два плетеных кресла в тени. Запотевшая бутыль с парой рюмок на салфетке, плошка с горстью соленых огурцов, тарелка розового, с прожилками сала. Не хватало лишь художника, способного запечатлеть в веках этот милый любому мужскому сердцу натюрморт. Осталось только шепнуть денщику, чтоб послал кого-нибудь в дом городничего, пригласить этого доктора.
— …Вот и остался Дионисий Михайлович без чина, ваше превосходительство, — не решаясь сесть вперед меня, стоя у кресла, закончил рассказ гость.
— Я так понимаю, вы с господином Фрезе общий язык найти не сумели, — подытожил я. Еще одна приятная новость за сегодня. Мой план как раз в том и состоял, чтоб под горилку, когда Бийский начальник разговорится, выяснить его отношение к хозяину Алтайских Гор.
— Так яж и говорю, ваше превосходительство…
— Да что же вы все меня этими превосходительствами-то тычете, дорогой мой Иван Федорович? Давайте уже по-простому, по имени с отчеством, коли за одним столом сидим.
— Почту за честь, ваше… Герман Густавович.
— Так что там с нашим общим знакомцем? Я имею в виду Барнаульского начальника.
Откуда-то из-за плеча материализовался Артемка. Коварно мне кивнул, и умело разлил почти прозрачную жидкость по рюмкам.
— Будьте здоровы, Иван Федорович, — едва-едва прикоснулись тоненькими стеклянными стеночками, обозначили требующееся по древнему ритуалу, выпили.
— Вот я и говорю, господин губернатор, что не захотел Дионисий на старости-то лет в дыру подземную лезть. Ему ведь этой Пасхой шестьдесят четыре случилось. Уже внуков боле двух дюжин…
— И чего? Всю жизнь так нигде и не служил?
--- В Бобруйской крепости, что в Минской губернии гарнизонным лекарем служил. А в адна тысяча осьмсот шисят третим годе, вывели его в войска Польшу усмирять. А там он пленного бунтовщика пользовать кинулся. Так нашлась скотина, донос жандармам составила. Дескать, сочувствует лекарь Михайловский…
— И вот он здесь, — кивнул я.
— Точно так-с, Герман Густавович. Точно так-с. Он мне еще из Казани послание выслал. Так я друга своего старого с пересыльной в Убинке и подобрал. Да надоть было б ране. Не подумавши это я. Дионисий всегда к наукам стремился. И в Сибирь вот одни книги привез. Чуть голодом не пропал. Благодарение Господне, есть еще добрые люди, не дали пропасть христианской душе.
— Книги?
— Вашство, — отвлек меня Артемка, взглядом указывая на появившегося в раскрытой калитке низенького, удивительно похожего на скромного хоббита в очках, человечка. Сто против одного, он бы так и не решился переступить воображаемую границу, если бы кто-нибудь его не пригласил.
— Входите! Входите же скорее, Дионисий Михайлович, — от всей души забавляясь, крикнул я. И добавил про себя: "В сад! Все в сад!"
Жулебин вскочил, чуть ли не бегом, кинулся к врачу. Пока они… блин, слово-то подходящее трудно подобрать… Дрейфовали! Во! Пока они дрейфовали к нашей яблоньке, приказчики успели притащить еще одно кресло, рюмку и добавить соленостей на стол. И были гилевские мóлодцы конечно расторопны, но уж никак не метеоры.
Потом нас представляли. Причем, чувство у меня такое появилось в процессе, будто какому-то герцогу или принцу крови рекомендуют заштатного губернатора. В роли заштатного конечно я. И, как ни странно бы это звучало, был я этим весьма озадачен и…
Да какого хрена! Я в ярости был просто. Сам понимал, что грешно ревновать к убогому, что наверняка что-то очень старое и значительное связывает двоих этих людей, что этот старый лекарь был местному городничему в миллион раз ближе и дороже, чем молодой да нахальный, заезжий начальник. Понимал. И боролся с собой. Но в глазах было темно от гнева.
Я, клянусь бессмертной душей Германа, стал уже и к горлышку бутыли присматриваться, что на столе между нами стояла. Очень мне захотелось покровительственно похлопать ей по розовой, как попка младенца, лысине этого принца-герцога. Да замер на месте пораженный размахом Божьего промысла. Потому что этот… гарнизонный лекарь вдруг выдал, ничуть не смущаясь моими чинами:
--- А вы, хи-хи, поди-кось, тот самый коновал, что извозного мужичка на тракте суровой ниткой шил? Ладно хоть, спиритусом хватило соображения изъян обработать.
— Водкой, — поправил я веселящегося "хоббита", продолжая размышлять о том, как же чуден свет, и как велик Господь, сподобившийся каким-то образом свести мне не знакомого каинского врача, этого ссыльного лекаря и меня.
— Что, простите?
— Это водка была, не спирт!
— Да? Григорий Федорович доносил весть о спиритусе… Но тем более, тем более… Хи-хи. Чудесно, что извозчику тому до округа живым добраться случилось. Сколь верст-то раненого к врачу везли?
— Двести с чем-то, — пожал плечами я. — Да и не нашлось в Усть-Тарской почте шелковых нитей. И из всего антисептика только хлебное вино.
— Так вы что же, сударь мой, — взглянул на меня поверх очков врач. — Специально изъян гм… водкой? И зачем же, позвольте на милость?
— А вот это вы мне сами скажите, лекарь, — хмыкнул я, переходя в наступление. — Уж вам-то это должно быть известно. Зачем следует раны мыть и спиртом обрабатывать? Я еще и тряпицу с иглой да нитью в водке вымочил. И руки протер.
— Да-а-а? — растерялся Михайловский. — Экий вы оказывается… Быть может, вы и труды профессора Земмельвайса изучали?
— И Пастера, — кивнул я, судорожно пытаясь припомнить – кто таков этот, блин, профессор с именем, больше подходящим кондитеру. Semmelweis – в переводе означает – витрина кондитера. За Пастера я не переживал. Что такое пастеризация, и кто это открыл, в советских школах в шестом классе изучали.
— Вы имеете в виду его сообщение о мельчайших грибковых организмах, вызывающих эффект брожения в виноградном соке?
— Я имею в виду его работы о микробиологическом начале некоторых болезней.
Мамочка! Какому святому помолиться, чтоб француз что-нибудь подобное уже выдал?! Иначе этот хоббит меня разделает под… Сарумана… Или Саурона?
— Очень, решительно интересно! — обрадовался Дионисий Михайлович. — А я, грешным делом, опасался, что нам решительно не о чем будет говорить. Что ж ты, милый друг Иван Федорович, не сказал мне, что молодой человек столь замечательно образован? Вы, юноша, простите, запамятовал, где имеете честь служить?
— При губернском правлении ошиваюсь, — улыбнулся я. — А вот откуда вы, гарнизонный врач, узнали о необходимости профилактического обеззараживания? Этот, как вы сказали? Григорий Федорович Седякин? Пусть будет Седякин. Он, подозреваю, у вас учился. А вот вы?
— Это Герман Густавович Лерхе, новый Томский губернатор, — громко прошептал Жулебин на ухо Михайловскому.
— Ой, Ваня, перестань! Какая разница, новый наш молодой друг или старый! Разве же не чудно, не замечательно наблюдать, какие замечательные потомки следуют за нами! Какие образованные и интересующиеся люди! Это же превосходно, мой старый друг!
Одними бровями я велел Артемке наливать. Искренне вдруг захотелось выпить с этим удивительным старичком.
— Лет этак пятнадцать назад… Да, Иван Федорович? Сколько твоей младшенькой? Ну вот, значит – шестнадцать, — маленькими глоточками, совершенно не поморщившись, старый доктор выпил рюмку водки, и, даже не подумав закусывать, как ни в чем не бывало, продолжил рассказ. — У жены нашего гарнизонного офицера, штабс-капитана Жулебина, подходило время родить дитя. А, нужно сказать, мадам Жулебина – дама привязчивая. При прежних родах то горячка к ней привяжется, то еще какая напасть. Насилу отходили. Вот и стал я, значит, искать, как другие доктора с родильными горячками битву ведут. Тут и попало мне в руки известие молодого венского врача, Игнаца Земмельвайса, о том, что, дескать, следует руки и стол для родов раствором хлорной извести обрабатывать. Дабы инфекции не могли проникнуть в ослабленные организмы. Время у госпожи Жулебиной подходило, так что я и решился испытать…
В общем, успешный исход испытаний австрийской методы, доктор перенес на всю остальную лечебницу крепости. И сразу заметил, что осложнений после операций стало значительно меньше.
Ощутив реальную пользу от нововведений, Дионисий Михайлович принялся с энтузиазмом внедрять и другие научные открытия. Сначала – эфир для наркоза во время операций и кипячение инструментов и бинтовального материала. Потом, с помощью финансовой помощи от офицеров гарнизона, завел аптеку, где изготавливал небольшие партии описанных в медицинских журналах снадобий. В которую, нужно сказать, очень скоро стали обращаться и статские врачи округа и города.
За пятнадцать лет, престарелый врач много чего успел. Выучил десяток молодых докторов. Седякин – лишь один из них. Опубликовал несколько статей в специализированных изданиях. Вел обширную переписку. В том числе, кстати, с Пироговым, который даже пробовал зазвать гарнизонного лекаря в Санкт-Петербург. Безуспешно. Михайловский оказался жутким домоседом и совершенно не честолюбивым человеком. Пользовать больных и добиваться в этом успеха – вот и все, чего он хотел. И сама мысль о суете переезда его донельзя пугала.
Вот и мне отказал, когда я его в Томск стал приглашать. Обещал целый медицинский центр ему выстроить, с больницей и лабораториями. Он только руками на меня махал. "Куда же я от дружочка своего?" – приговаривал. Я предложил и Бийскому городничему пост в губернской столице найти, но тут уже и Жулебин в отказ пошел. Оброс, говорит, здесь родней да друзьями-приятелями. Был бы, говорит, помоложе…
А вот от заведования окружной больницей старый врач отказаться не смог. Плевать, что ее и нет еще вовсе. Построим. И учеников экспериментатору подберем. Жаль, конечно, что не в Томске, но медицинский НИИ у меня в губернии будет.
Пообещал описать все новое, что я будто бы вычитал. И честно писал два дня. Даже письма оставил не вскрытыми, не читанными. Народ праздновал Успение Пресвятой Богородицы. Колокола на каменной Успенской церкви, или как ее называли старожилы – на Казачьем соборе, выли что-то заунывное. Меня, как лютеранина, православные обряды не касались, так что я занял время праздников работой.