Глава 1
Рулетка
После известия о том, что самозванец, именующий себя царевичем Дмитрием, чудесным образом спасшимся в Угличе от неминуемой гибели, выступил в поход на Русь, дабы забрать власть из рук подлого царя-узурпатора, покоя от Годунова я не знал ни одного дня.
Что любопытно, утаскивая меня к себе в Думную келью, он поначалу практически ни разу не заговорил со мной о самозванце, обсуждая темы, не имеющие к нему ни малейшего отношения, разве что косвенное, поскольку по большей части они касались… мести Сигизмунду III.
Исходя из этого я сделал вывод, что попытки царя договориться по-доброму о выдаче Лжедмитрия не принесли положительного результата.
Нет, само слово «месть» не прозвучало ни разу, но уж больно агрессивно был настроен в своих планах царь. К примеру, он не раз обсуждал со мной затеянные им не далее как летом переговоры с австрийским императорским домом о ведении совместных действий против Речи Посполитой.
Борис Федорович не поскупился, предложив австрийскому эрцгерцогу даже трон короля. Правда, не над всей страной – предполагалось, что Литва отойдет к Руси.
Более того, узнав о том, что шведский король Карл IX – кстати, родной дядюшка Сигизмунда – тоже хочет согнать польского короля с его трона, Годунов соглашался на объединение усилий. Эдакий тройственный союз.
При этом он брал на себя военные издержки и даже шел на то, что Литва не перейдет к Руси, образовав немецкое княжество, подчиненное Габсбургам.
Получалось, никакого прибытка с этой затеи страна вообще не поимеет – только голые расходы без какой бы то ни было компенсации. И если слово «месть» не подходит, то как назвать и как объяснить столь нелогичное поведение жесткого прагматика, каковым являлся Борис Федорович?
Правда, при этом он выдвигал обязательное условие – Ксению должен взять в жены кто-то из Габсбургов. Вообще-то сам император Рудольф II ходил в холостяках, да и его младший брат Матвей тоже, но царь, как реалист, о них не заикался, выискивая кандидатурку попроще, хотя тоже из герцогов или, на худой конец, из графьев.
Как ни удивительно, таковых в Европе насчитывалось изрядно – имеется в виду холостяков. Тайные эмиссары Годунова не зря исколесили всю Германию, не поленившись заглянуть и во Францию.
Список своему государю они предоставили изрядный. И даже после того, как над ним в поте лица потрудился думный дьяк и глава Посольского приказа Афанасий Власьев, в нем все равно осталось более двух дюжин имен. Представляете себе?
Разумеется, в столь серьезном деле, как супружеское счастье своей единственной дочери, одна голова хорошо, а полторы куда лучше, то есть вновь без меня не обошлось.
Тут нет излишней скромности.
Моя голова и впрямь тянула не более чем на половинку, поскольку в таких вещах, как внешняя политика, я дуб дубом – во всяком случае пока что. Да тут еще всякие княжества, графства, пфальцграфства и прочие, о которых я и слыхом не слыхивал.
Потому и не мог я полноценно рассуждать о выгодах Руси, извлекаемых из того или иного выбора, поскольку любой из браков автоматически становится союзом.
То есть все мои размышления не имели ни малейшего государственного обоснования и касались лишь одного – самой Ксении. Будет ли, к примеру, счастлива царевна, если выйдет замуж за сына графа Ольденбургского Антона Гюнтера?
Да черта с два!
Сынку-то всего ничего – недавно исполнилось двадцать лет.
– Ну куда это годится, чтобы невеста была старше жениха на целый год, – высказал я свою точку зрения.
– Всего-то годок один, – парировал Борис Федорович. – Вон Катерина Ягеллонка, сестрица Жигмонта, прежнего короля ляшского, своего супруга Ягана на цельных восемь годков постарее, ан жили душа в душу. К тому ж енти графья – ближние родичи датских королей. Получается двойная выгода. А можно еще за кого-нибудь оттуда. Нынче выбор богат – у родного дяди нынешнего короля ажно трое неженатых сынов, да и сам Христиан братца родного имеет, тако же неженатого.
Я пожал плечами, мол, поступай, как знаешь, но тут же спохватился. А как же Квентин? Вдруг царевич ошибается и Ксения все-таки влюблена в шотландца?
– Королей, говоришь?.. – нерешительно протянул я. – А тебе мало Иоганна, который в Москве скончался? Сдается мне, здоровье у них к русским морозам чересчур чувствительно. Вдруг опять все повторится, и что тогда?
Годунов задумался, а затем решительно отложил листок с датчанами в сторону, но… тут же взял второй.
– А вот лотарингские герцоги. Сын Карла Хенрик прошлую зиму овдовел. А женат был на родной сестрице тамошнего французского короля Хенрика. Ежели королю было незазорно сестру за него замуж отдавать, то и мне, выходит, тоже. Лета, правда, у него изрядные – за сорок перевалило, ну да это дело житейское.
«Ничего себе! – возмутился я. – Тут, можно сказать, судьба единственной дочки решается, а он – «дело житейское»! Тоже мне Карлсон выискался».
Я вспомнил темный, почти черного цвета, любопытный глаз, задумчиво глядевший на меня сквозь ячейку решетки, и твердо приказал себе не уступать.
– В такие лета его даже сварить нельзя – мясо жесткое, – заметил я царю. – Конечно, иногда и годы не помеха, но сам посуди, царь-батюшка: с чего бы у него сестра короля Генриха умерла? Может, он так сурово себя вел по отношению к ней, что бедняжка захирела, несмотря на юные лета? И не жаль тебе Ксении Борисовны?
Годунов призадумался, вновь заглянул в список и заметил, что помимо этого вдовца в их роду имеются еще четыре Карла, а два из них вовсе ровесники Ксении Борисовны.
«Вот расплодились-то! – возмутился я. – И все на одного Квентина. Нет уж, ребята, так нечестно!»
– Ты, государь, про Варфоломеевскую ночь слыхал? – спросил я. – А ведь герцоги Лотарингские самые заводилы в ней были.
Борис Федорович небрежно заметил:
– То давно было.
– А я мыслю, что и сейчас их всевышний по-прежнему обретается в католиках, – упрямо заметил я. – И сколько бы лет ни прошло, а ненависти у латинян к протестантам не убавилось, прежняя она. И если они так относятся к родственной вере, то сам подумай, станут ли они терпеть православие царевны. Я бы всех этих лотарингских князей отмел. Не пара они твоей дочери.
И еще один лист полетел в сторону.
Мне на секундочку даже стало жаль тех денег, которых, скорее всего, ухлопали не одну сотню, добывая эти сведения, но я твердо решил стоять на своем.
В конце концов, чем я хуже гоголевского Кочкарева? Если уж он умудрился отшить всех женихов, оставив только своего протеже, то мне с моим высшим университетским образованием грех не проделать точно такой же трюк.
Правда, он там хаял невесту, а у меня иное, но ничего. Главное, чтобы совпал конечный результат.
Сказано – сделано.
И листы с перечнем графов и пфальцграфов, герцогов и князей один за другим откладывались загадочно улыбающимся царем в сторону – не то.
А что? Кто там знает этих загадочных ландграфов Гессен– Кассельских или герцогов Саксен-Лауэнбургских? Я лично, к примеру, вообще и слыхом не слыхивал про них.
И зачем ей такая радость, как наследник герцогства Савойского?
Ну и пускай Амадей, так ведь не Моцарт же!
– Ему кукла в семнадцать лет нужна, а не твоя красавица, государь, – ворчал я.
А этот фон унд цу Лихтенштейн? Помнится, у некоего егеря в одной из наших кинокомедий территория, как два Лихтенштейна. Или три, не помню.
Короче, одна кликуха, что князь, а на деле глянешь, так этот «ундцуфон» имеет пяток верст вширь и семь с половиной вдоль.
– Всего и земель, поди, столько, сколько твои стольники имеют, а то и меньше, – мрачно заметил я.
Последние, кто угодил мне под горячую руку – или правильнее сказать под язык? – оказались сыновьями герцога Брауншвейг-Люненбургского.
Было их то ли пять, то ли шесть штук, но к тому времени я окончательно распоясался и не стал критиковать каждую из кандидатур в отдельности, охаяв разом всех.
– Ты сам вдумайся, государь. Сдается мне, что неспроста все они до сих пор не обзавелись женами. Учитывая, что самому старшему из них уже сорок, это наводит на раздумья и предположения, что все они имеют некий порок. Причем он не мелкий, тайный, а такой, который известен всем, иначе кто-нибудь непременно выдал бы за одного из них свою дочку…
И вновь был поражен странной реакцией Бориса Федоровича. Лист был последний, не охаянных мною больше не осталось вообще, то есть с женихами вновь сплошной завал, а он… смеется.
И ведь от души – это сразу видно.
– А теперь примемся за невест, – вытерев выступившие слезы, наконец-то угомонился Годунов. – Поглядим, что ты о них скажешь.
Но тут, честно говоря, я сплоховал. Очевидно, увидев, что последний лист с женихами, расслабился. Так что разбушеваться в отношении Софии-Елизаветы, Агнессы-Магдалены и Анны-Марии не сумел – весь пар выпустил раньше.
К тому же когда царь с превеликим трудом произносил титул их отца – Ангальт-Кётенского князя Иоганна-Георга I, мне почему-то сразу припомнилась маленькая девочка София Фредерика и как-то там еще, которая тоже вроде бы Ангальт, только Цербстская, но приставка – дело второстепенное.
Разумеется, и среди родных сестер одна может оказаться гурией, а вторая фурией, но тут уж как повезет.
Во всяком случае, есть шанс на удачу, о чем я честно и заявил Борису Федоровичу, не забыв оговориться, что все равно для начала нужны портреты этих европейских Сонек, Лизок и Манек, а уж потом…
Тот ничего не сказал в ответ, хотя явно порывался задать какой-то вопрос, лишь как-то странно посмотрел на меня и закруглил нашу беседу, сославшись на поздний час.
На следующий день я вновь удивился, на этот раз загадочной реакции самой невесты.
Дело в том, что за семейным столом Годунов не стал таить, кто в первую очередь повинен в том, что царевна вновь осталась без жениха. Казалось бы, уж она точно должна негодовать, что по моей милости остается не замужем.
Но не тут-то было.
Первым делом Федор, едва усевшись напротив – я еще не успел начать урока, – заявил, что Ксения Борисовна шлет мне свою благодарность и низкий поклон за то, что я так заступался за нее.
Придумает же.
Вначале решил, что сказано было в ироничном плане, что-то вроде: «Ну спасибо, удружил». Однако, кое-что уточнив, выяснил, что благодарность была искренней, от всей души.
«Вот и пойми после этого загадочное женское сердце, – в растерянности подумал я, но потом меня осенило: – Не иначе как ее брательник точно ошибся, и она на самом деле по уши влюбилась в моего шотландца, вот и все объяснение».
Но мы с царем обсуждали в Думной келье не только невест с женихами.
Спустя всего две недели, ближе к концу сентября, Годунов не выдержал и впервые за мое пребывание в Москве заговорил о самозванце.
Дальше больше, и вскоре он уже чуть ли не ежедневно стал рассуждать о его безумной затее, которую тот, как ни крути, не сможет реализовать.
При этом он ищуще заглядывал мне в лицо и всем видом показывал, как сильно нуждается в обычной моральной поддержке или, на худой конец, в обычном поддакивании.
Почему именно ко мне?
Наверное, ему хотелось услышать не просто поддакивание, но поддакивание правдивое, ведь он считал, что в отличие от остальных я чужд лести и лжи.
Кроме того, Борис Федорович все время помнил мое поведение во время его сердечного приступа, поскольку несколько раз – пускай и в шутку – называл меня своим крестным отцом, который, дескать, дал ему вторую жизнь.
Я старался оправдать его ожидания, не только кивая и со всем соглашаясь, но и добавляя кое-что свое. При этом я совершенно не кривил душой, поскольку логика действительно была на стороне царя.
Вот только Русь – это такая страна, где помимо логики имеется столько загадочных и совершенно не укладывающихся ни в какие законы факторов вроде загадочной русской души, что ой-ой-ой.
Какие из них сыграют на стороне человека, объявившего себя царевичем Дмитрием, я понятия не имел, но зато точно знал конечный результат, который меня отнюдь не радовал.
Я не стал говорить ему, что кое-какие меры уже принял, – рано.
Осенило меня еще тогда, когда в руки попалось одно из подметных писем самозванца, которые, несмотря на жесткий контроль на границах, уже гуляли чуть ли не по всей Руси.
Адресовалось оно всем «подданным» Дмитрия и по содержанию было точь-в-точь как те листовки, которые в изобилии раскидывают по почтовым ящикам наши доблестные кандидаты в депутаты.
Отличие имелось лишь одно.
Такого смачного черного пиара в адрес конкурентов господа демократы себе не позволяли, прекрасно понимая, что сегодня обольешь грязью соседа, а завтра тот тебя, и как бы не большим количеством, поскольку рыльца у обоих даже не в пуху, а черт знает в какой дряни, которая не просто дурно пахнет, но пронзительно воняет.
Увы, но компроматом на самозванца Борис Федорович не располагал.
Прошляпил дело славный Че Гевара!..
Хоть он умен, талантлив был и смел!
Но об искусстве черного пиара
Бедняга и понятья не имел!..
И тут мне припомнилось, что вроде бы король Речи Посполитой Сигизмунд не просто так поддерживал притязания Дмитрия, а самозванец ему обещал подарить какие-то русские земли.
И Мнишеку, как своему тестю, тоже обещал изрядно, не говоря уж о дочке Мнишека, невесте Марине. Вот бы достать достоверные данные – как, чего и сколько.
Это был бы компромат так компромат.
А если к нему присовокупить бумагу со свидетельскими показаниями духовных лиц о том, что Дмитрий на самом деле принял католичество, совсем здорово.
Итак, задача стала ясна. Теперь вопрос: каким образом все это заполучить?
Выкрасть?
Отпадает. Безнаказанно шариться в королевских покоях у меня навряд ли получится, да и не знаю я, где именно они хранятся. Значит, надо найти тех, кто отвечает за хранение данных документов.
Сами они, разумеется, ничего не отдадут. Тогда остается либо подкуп, либо шантаж. Но подкуп стоит очень дорого. Не выделит мне Годунов такую кучу денег.
Значит…
Идея пришла в голову достаточно быстро. Дело в том, что одно из моих последних воспоминаний перед тем, как оказаться тут, и довольно-таки приятное, было о вечере, проведенном в псковском казино.
Я человек по натуре азартный, запросто могу зарваться, а с наличностью не ахти, поэтому предпочитаю покупать фишки ровно на ту сумму, которую планирую истратить. Так вот, в тот вечер я ее не истратил, а совсем наоборот – обобрал заведение на кругленькую сумму в двадцать тысяч целковых.
Мог бы, наверное, и спустить их, но вовремя вышел из игры, когда заметил, что капризная фортуна стала поворачиваться ко мне пикантной частью тела.
Вроде бы в этом мире до рулетки еще не додумались.
Очень хорошо.
Значит, я буду первооткрывателем со всеми вытекающими отсюда выгодами. Вот только открою я ее не на Руси – ни к чему обирать русских дворян, которые и без того не процветают, – а в Речи Посполитой, да не где-нибудь, а в Варшаве или Кракове.
Минусуя первоначальные расходы, которые неизбежны, я, таким образом, на будущее обеспечивал полную самоокупаемость операции, включая необходимые затраты не только на проживание, но и на возможный подкуп кого-то из королевских придворных.
Вначале обобрать их до нитки, заставить влезть в долги, а уж потом поставить вопрос ребром – долг срезается, если будут предоставлены соответствующие бумаги.
Учитывая, что король лазит в свои секретные сейфы, или что там у него, далеко не каждый день, доступ к ним должен быть достаточно свободным.
К тому же Сигизмунд периодически выезжает на охоту и по разным делам, так что принести мне бумаги во временное пользование для того, чтобы сделать копию, – на такое за кругленькую сумму в виде прощаемого долга согласится любой.
Ну а что касается Мнишека и его резиденции в Самборе, то тут уж как получится. Выгорит – хорошо, а нет – неважно, поскольку в глазах народа некие подарки тестю и невесте, пускай землями и городами, гораздо более извинительны, нежели подарки королю чужой страны.
Заодно я бы разведал относительно тайного католичества лжецаревича. В идеале – где, когда и кто его крестил.
Понимаю, что ксендзы, пасторы, или как они там у католиков обзываются, будут молчать, но помимо них в любом костеле должен иметься обслуживающий персонал, которому развязать язык куда легче.
Борису Федоровичу о своей затее я говорить ничего не стал. Учитывая его шапкозакидательское отношение и насмешки, которыми он регулярно осыпал «горе-войско» самозванца, такая достаточно громоздкая и хлопотная афера вызвала бы только его гнев и ничего больше.
Отпроситься якобы в отпуск у меня не получилось. Выходило, что надо привлекать самых смышленых парней из созданного этим летом полка Стражи Верных, благо таковые у меня были все наперечет, поскольку я их уже определил в разведку.
Покопавшись в поименном списке, я выделил пятерых, включая и Емелю.
К ним предполагалось добавить еще десяток, но только как грубую силу, как посыльных и – если грядут крупные неприятности – как группу прикрытия.
Все необходимые чертежи будущих столов и «золотых колес» я вычертил самолично, после чего пошел выколачивать из Казенного приказа обещанные царем деньги.
Помнится, он велел тамошним подьячим выдавать мне до тысячи рублей в месяц по первому моему требованию, не спрашивая на то его разрешения.
Вот и славно.
Взял я, правда, чуть меньше – девятьсот пятьдесят.
Сразу скажу, что выполнение почти всех необходимых работ обошлось мне не столь уж и дорого – всего в полторы сотни.
Их хватило и на кузнецов – за вертушки, и на столяров – изготовление трех столов и колес, и на резчиков, которые сработали для меня сразу два десятка маленьких шариков из моржовой кости.
Но была одна работенка, которая потребовала уйму времени и кучу рублей, – это богомазы.
А без них никак.
Чтобы католическая церковь ко мне не прицепилась, я заказал не просто намалевать цифры на ячейках игрового круга, а тоненько выписать лики двенадцати апостолов, четырех архангелов, Христа и Девы Марии, а также восемнадцать букв латинского алфавита, на каждую из которых начиналось имя католического святого.
Тридцать седьмой знак – зеро – был нарисован в виде голубя, который святой дух. Получалось весьма символично – раз шарик попал в гнездо с голубем, значит, все денежки игроков улетели… в пользу господа бога, которого в данный момент олицетворяет заведение.
К сожалению, скорость рисования оставляла желать лучшего, хотя я поторапливал богомазов как мог. Зато после того, как столы были готовы, я даже залюбовался ими. Теперь ни один монах, епископ или аббат не смогли бы сказать, что данная игра – порождение диавола и на этом основании ее надо немедленно запретить.
Пока изготовлялся необходимый инвентарь, я времени даром не терял.
Едва мною было принято решение про рулетку и получен твердый и не терпящий дальнейших обсуждений отказ об отпуске, как я немедленно вытащил из полевого лагеря полка Стражи Верных в Москву намеченных мною орлов. Число их я для себя определил в полтора раза больше требуемого, с учетом возможного отсева.
Не доверяя никому, я разместил их на своем старом подворье в Малой Бронной слободе. Тесновато, конечно, но ничего страшного.
Лучше было бы в своем тереме, благо место имелось, но нежелательно кому-то знать, что в этом деле замешан личный учитель царевича, а в слободе я обеспечивал не только относительную конспирацию, но и их учебу в любую свободную минуту, которая у меня выпадала.
Польским языком с ними занимался старый усатый лях, которого откопал все тот же Игнашка Князь.
Лях прочно и давно осел на Руси еще двадцать лет назад, во время похода Стефана Батория и своего пленения под Великими Луками, мастерски научился хлестать водку, дрыхнуть после обеда, а с верой у него творилось вообще не пойми что.
По-моему, он был таким же католиком, как я – буддистом, но затверженные им в далеком детстве на уроках катехизиса знания оставались в целости, а это главное.
Потому я и доверил пану Миколаю, как его звали, вдалбливать в головы моих парней перечень католических святых, которых Емеля, и не только он один, а вся пятерка будущих крупье должны были вызубрить как «Отче наш».
Будущих охранников мы с Костромой тренировали лично. Я преимущественно занимался с ними рукопашкой и метанием ножей, а Кострома стрельбой из пищали, боем на саблях и конной ездой.
Учитывая, что ситуации бывают разные, все пятеро «крупье» тоже не избежали силовых занятий.
Хорошо бы, конечно, чтоб они не пригодились им вовсе, но мало ли.
О конечной цели из вызванных никто толком не знал. Лишь один раз я мимоходом обмолвился, что разведка бывает не только ближняя, но и дальняя, то есть за пределами Руси.
И все.
Да и то предупредил, чтоб об этой тайне не ведала ни одна живая душа.
Об остальном говорить было рано. Во всяком случае, до тех пор пока их не проверит на предмет излишней болтливости все тот же Игнашка Князь.
Ему такие вещи, коль он дознатчик у «сурьезного народца», – раз плюнуть, вот пусть и попыхтит.
Игнашка взялся за дело на совесть, используя совершенно разнообразные приемы, и спустя неделю решительно забраковал четверых, у которых «язык болтлив», а в отношении еще троих высказал некоторые сомнения.
Все семеро, включая одного из кандидатов на роль крупье, тут же укатили обратно в лагерь.
В очередной раз порадовавшись своей предусмотрительности, оказавшейся кстати, я прикинул, что четверки основных и девятки «подсобников» вполне достаточно, так что дополнительных вызывать ни к чему.
Лишь после этой проверки на бдительность и умение держать язык за зубами я раскрыл карты остальным.
Надо было видеть, как горели глаза у этих юнцов. Еще бы! Впервые в жизни они были приобщены к столь ответственному делу. Можно сказать, если судить по моим словам, в их руках была судьба всей державы – на громкие фразы я не скупился.
А ведь таких, как Емеля, то есть сыновей простых ремесленников, было не один и не двое, а почти треть первоначально отобранных мною парней. Да и остальные тоже… Трое из холопов, еще двое – дети крестьян, один – вообще беспризорник.
Ну а оставшаяся троица – купеческий сын Сысой, который должен был стать одним из казначеев, а также два романтично настроенных паренька из служилых.
Последних я выбрал на роли крупье не только из-за их высокой грамотности, но и благодаря их познаниям в польском языке.
Еще бы им его не знать, когда они оба, до того как уйти в Стражу Верных, начинали службу в Посольском приказе, где у одного из них, Андрея Иванова, помимо отца Василия, занимавшего достаточно солидное положение, служил еще и дядя, тоже Андрей.
То есть перспектива у сына и племянника имелась, тем более что оба – и отец, и дядя – ходили уже в дьяках, так что пусть не сразу, а лет через пятнадцать – двадцать дорос бы до этого чина и юный Андрей, но…
Мальчикам хотелось сражений, схваток, погонь и прочего, а какая в Посольском приказе романтика? Потому семнадцатилетние Андрей Иванов и Михайла сын Данилов оказались в полку Стражи Верных.
И вот теперь у них – недавних слуг, подмастерьев и пахарей – появился шанс в случае успеха всего дела не просто изменить свою судьбу, но развернуть ее колесо чуть ли не на сто восемьдесят градусов, взлетев наверх. Да не когда-нибудь в перспективе, спустя полтора десятка лет, как, например, в Посольском приказе, а чуть ли не через год-два.
Правда, разговорами о таких вещах, как награды, я их особо не баловал, делая главный нажим на патриотизм, на честь, которую нужно беречь смолоду, и на прочие идейные вещи.
Однако пару раз вскользь обмолвился, что все они без моего внимания не останутся и, более того, о каждом отличившемся мною будет лично доложено царю-батюшке, а уж он-то за наградами не постоит.
Но посылать вчерашних пацанов одних в чужую страну было нельзя. Все-таки отсутствие опыта невосполнимо никакими суперпупердостоинствами.
Воспользоваться опытными людьми из «аптечного» ведомства боярина Семена Никитича Годунова? Можно, но тогда пойдет насмарку вся конспирация.
Тот непременно донесет обо всем царю и…
Словом, лишние заморочки.
Вот тогда-то я и положил глаз на Игнашку. Он мне подходил по всем статьям, начиная с обстоятельств нашего знакомства – как-никак «в одной зоне срок мотали».
Утрирую, конечно, но он действительно устраивал меня от и до. Тут тебе и житейский опыт, и смекалка, и умение разговорить любого человека, и прочая, прочая, прочая…
