— С вами все в порядке? Мне сообщили, я с работы отпросилась раньше.

Вероника была в красно-коричневой кожаной куртке, из-под которой виднелось толстое шерстяное коричневое платье, не скрывавшее приятных округлых колен над высокими черными, теплыми по случаю мокрой погоды, сапогами; прическа закрывала вязаная шапочка.

— Со мной? Великолепно, даже с работы пораньше отпустили. Слушайте, а давайте сегодня посидим в каком-нибудь ресторане или кафе. Мне сегодня дали что-то вроде премии, так что гуляем. Какие у вас тут приличные заведения, где можно нормально посидеть?

— Не хочу в ресторан. Вечером дождь пойдет, потом добираться… Хотела вас пригласить к себе и угостить чем-нибудь необычным. Вы пиццу любите?

— А у вас есть пиццерии или развозят на дом?

— Нет, пиццерий у нас нет. У нас есть блинные, пельменные, сосисочные, шашлычные… Это в туристских городах открывают пиццерии, сусси-бары, бистро, гаштеты, и как их там, чтобы интуристы могли обедать в привычной обстановке. А пиццу у нас в Союзе обычно готовят дома, каждый по своему вкусу. Какую вам сготовить?

— М-да, были у меня знакомые, что обедали в сусси-баре… Если честно, то предпочел бы русскую кухню. Кстати, какой у вас тут телефон радиотакси? — Виктор полез за мобилой в барсетку.

— Зачем такси? — удивилась Вероника. — Тут пять минут дойти до трассы и моторы свободные, как в метро. Это какой-то купеческий шик.

— Понятно. 'Наши люди в булочную на такси не ездят.' Извините, пожалуйста, просто хотелось для вас тоже что-то сделать.

— Слушайте, я все прекрасно понимаю, — зашептала Вероника в ухо Виктору, — вы еще не совсем отошли от жизни там. И переволновались. Меня Светлана предупредила.

Попутная маршрутка оказалась не совсем свободной; Виктор вспомнил правило 'садиться во второе такси, минуя первое', а на следующей уже сказывалось окончание рабочего дня. Несмотря на высокие потолки микроавтобуса, стоя в нем ехать все равно не разрешали (как объяснила Вероника — из-за большей, чем у троллей, скорости на поворотах), так что они попали только в третью машину.

Когда они вышли в микрорайоне у самолета, на лужах снова появились первые круги от редких капель, и начинающийся листопад пронес перед ними, будто на воздушном параде, эскадрилью березовых листьев цвета недозрелого лимона, вылетевшую из лесонасаждений вдоль шоссе на свое первое и последнее, как у камикадзе, задание, и Виктор подумал, что идея Вероники пригласить его к себе в гости была очень разумной. Где-то за серой пеленой облаков низко прогудел то ли крупный воздушный лайнер, то ли тяжелый транспортник, за ним еще один.

Стекляшка со скромной надписью из газосветных трубок 'Гастроном', не обремененная привычной для нашей реальности крикливой рекламой, была как раз по пути.

— Давайте заскочим на секунду.

— Зачем? У меня дома все есть.

— Ну не могу же я в гости с пустыми руками. Так не принято.

— Слушайте, ну какие предрассудки… Ну ладно, только недолго.

— Конечно, недолго…

Гастроном был на самообслуживании; взяв корзину, Виктор первым делом рванул к островку древней магазинной культуры, в котором покупатель и продавец были разделены нерушимой границей прилавка. То-есть, к винному отделу.

'А что же у нее будет, рыба или мясо?' — подумал он. 'И спросить вроде неудобно. А может, ни рыба, ни мясо? Тьфу, какая ерунда, лучше проконсультируюсь'

— Девушка, а какое вы мне посоветуете вино в гости? Дамское и такое, чтобы безошибочно к любому столу.

— Понимаю, — согласилась девушка, то-есть, на самом деле степенная продавщица, уже привыкшая к тому, что основной контингент ее покупателей в сталинском обществе не берет 'в трех', - есть беспроигрышный вариант, но это дороговато.

— Роли не играет. Что за вариант?

Продавщица подставила складную лесенку, как в старых купейных вагонах, достала откуда-то с верхней полки бутылку светло-янтарного вина и поставила на прилавок перед Виктором. Бутылка эта была похожа на невесту-мулатку из латиноамериканского фильма: ее этикетка и пробка сверкали девственной белизной фаты, красные и золотые надписи над обширным венком золотых медалей лишь подчеркивали это сияние.

— Советую вот это. Мускат Белый Красного Камня. Создано за несколько месяцев до начала Великой Отечественной. В свое время бочку этого вина каждый год привозили в Лондон для королевы Елизаветы Второй. Знаете, мужчина, такого вина в мире нигде больше не делают. Вроде как у них в Массандре виноград этот поливали из горного озера, где в воде серебро нашли, как в ионизаторах. И вот это серебро в вино переходило.

— А потом? — Виктор подозревал, что, как многие хорошие начинания на Руси, это тоже могло заглохнуть.

— Потом? Вино осталось то же, если вы имеете в виду. Королева сменилась. Это был выбор королевы. Берете?

— Конечно. Сколько с меня?

— Тридцать два сорок.

'Ого!' — подумал Виктор. Выходило вдвое-втрое дороже других приличных сортов. С другой стороны, если дама сама приглашает в гости…

В кондитерском отделе сразу же попался на глаза тоскующий за плоским толстым стеклом холодильной витрины в окружении собратьев килограммовый торт 'Рог изобилия' от местной домовой кухни. Это была загадка, мучившая Виктора с детства, с той самой минуты, когда он увидел это кулинарное чудо на странице книги 'Кулинария' пятьдесят пятого года; фотка артефакта в книге была, а вот рецепта почему-то не оказалось. Виктор даже слышал легенду, что сие чудо кулинарии имело дореволюционное происхождение и французские корни.

Торт и в самом деле был хорош на вид. На бело-розоватой кремовой плоскости, как на скатерти, вальяжно и буржуйски-вызывающе возлежал коричневый шоколадный рог стиля модерн, похожий на граммофонную трубу, из раструба которой глядели младенческие личики четырех белых роз в окружении ромбиков из цукатов и желе. Свободные места по бокам рога занимали сахарные кисти, изображавшие розовый виноград.

Торопясь к кассе (нельзя же заставлять ждать!), Виктор подумал, что надо бы какой-то десерт, и прихватил первое, что попалось, то-есть, анапский виноград и полосатую, как восточный халат, бухарскую дыню, смутившую его своим ароматом; перед самой кассой он заметил маленький закуток с вывеской 'Цветы', и обогатил свой джентльменский набор букетом пурпурных роз из бежицкого питомника. Кстати, в сравнении с нашей реальностью, розы оказались весьма недорогими. Скучающая кассирша (а вы видели в наших универсамах скучающих кассирш?) при его виде оживилась и тут же предложила блестящую подарочную сумку, но Виктор ограничился пакетом.

— Боже, ну зачем? — воскликнула Вероника при виде Виктора и цветов, — у меня же не день рождения… Дайте я хоть торт возьму, а то неудобно и помнется.

— Ни в коем случае. Детям — мороженое, даме — цветы.

— Действительно… Я просто растерялась, — промолвила Вероника, и взяла букет. — Они прелесть. Идемте же, я подержу над вами зонтик, а то у вас руки заняты.

Над головой опять неторопливо прокатился самолетный гул, и не успел он затихнуть, как где-то с севера послышался новый; не прекращаясь, волны глухого, словно придавленного периной облаков, рокота перекатывались через город.

'Не пассажирские, нет. Раньше не летали так часто. Военно-транспортные, низко. Из Сещи, наверное.'

Шестнадцатиэтажный пирамидальный крест, увенчанный стрелами антенн сотовой, при свете дня выглядел еще внушительнее.

— Да, знаете, у нас тут что-то днем с камерой на подъезде случилось, точнее, с кабелем, сразу починить не смогли, так представляете — ЖЭУ прислало этого, ну, как его, как за рубежом…

— Портье? — Виктор вдруг подумал, что ему надо поддерживать легенду о прибытии из очень дальнего зарубежья, а швейцаров зовут швейцарами только в России.

— Нет, портье, это в гостиницах, а в жилых домах, это иначе, тоже по-французски.

— Консьерж?

— Да, консьерж. Вы, наверное, больше в гостиницах проживали или в небольших домах — если не секрет, конечно?

— Ну, так консьержи и в гостиницах есть, — он попытался уйти от ответа.

— Я так и поняла.

— Ну так если он вместо камеры, это не консьерж, а секьюрити.

— Кто? А, понятно. Ну, ЖЭУ назвало, что консьерж. Может, они в названиях не разбираются, может у них по штату положен только консьерж, если дом с обслуживанием. Ну, например, дом для инвалидов.

Тот, кого Вероника назвала консьержем, не был похож ни на консьержа, ни на охранника. Сухощавый мужчина среднего роста в лыжном темно-синем свитере с оленями, с невыразительным, безо всяких эмоций лицом, недвижно сидел на раскладном рыбацком полукресле возле лифта, и ему явно не хватало удочек. Никакой формы на нем не было, только бейджик с номером ЖЭУ и телефоном. На всякий случай, Виктор вежливо поздоровался; в это время раскрылись двери лифта, и Вероника поспешила затянуть его в кабинку. Виктор оказался возле пульта.

— Нам на пятый, значит, жмите третью.

— Странный у вас лифт.

— Лифт? — она удивленно, чуть исподлобья, сверкнула на Виктора большими глазами. — Это квартиры такие. В двух уровнях. Поэтому коридоры через этаж. Сейчас увидите.

Зашипели створки; Виктору на мгновения показалось, что он попал в корпус санатория. Вокруг шахты лифта и лестницы звездой расходились четыре коридора со стеклянными дверями в конце, через которые проникал бледный свет угасающего вторника.

— Там у нас что-то вроде веранды, — прокомментировала Вероника, — большая такая общая застекленная лоджия, и все туда сносят фикусы и пальмы, что привезли со старых квартир. Получается зимний сад. Потом покажу, увидите…

'А консьерж, похоже, вовсе не консьерж'.

Виктор расстегнул барсетку, вытащил 'ВЭФ' и, набрав условный номер, заговорил, не дожидаясь ответа:

— Диспетчерская? Скажите, ЖЭУ присылало консьержа по аварии видеокамеры у самолета, ну, дом такой, как пирамида, — он досадовал, что не запомнил дома номера и улицы.

— Все в порядке, — ответил голос Светланы, — не волнуйтесь.

— Да. Да. То-есть, работы ведутся? Отремонтируют? Да? Большое спасибо. Извините за беспокойство. Починят скоро, сказали, — обернулся он к Веронике, которая уже отпирала дверь.

— Конечно починят. Проходите, тут прихожка, вешайте сюда.

Щелкнул выключатель; в коридоре, отделанном под желтоватый природный камень, Виктор увидел слева то, что хозяйка дома называла 'прихожкой', то-есть шкаф с вешалкой и зеркалом, красноватого цвета яблони. Справа от входа вверх вела неширокая лестница с деревянными перилами в тон.

— Это в спальни, — пояснила Вероника, положив розы на тумбочку и стягивая сапоги, туго обтягивавшие ее стройные крепкие икры. — Одна моя, другая — Таисии… Тапочки вот там.

— Красивое имя. Вообще хорошо, что вернулись к старинным русским именам.

Вероника вновь сверкнула глазами, в которых на мгновение Виктору почудились озорные огоньки.

— Только не смейтесь: это в честь Таис Афинской. Знаете, у Ефремова…

— Зачем смеяться? Это тоже мой любимый писатель… А в двухкомнатных тоже есть лестницы?

— А здесь нет двухкомнатных, однокомнатных… Весь дом одни трехкомнатные. Все семейные с детьми.

— Ну да, и потолки, смотрю, повыше.

— Так это в гостиной и на кухне. Два семьдесят. А наверху как в дачных домиках — два тридцать. Эксперимент такой — ученые установили, что советский человек активно живет в гостиной и на кухне, а в спальне либо тихо сидит занимается, либо спит. Зато два санузла — внизу туалет с раковиной, вот там дверь, в конце коридора, и вверху совмещенный, с ванной, очень удобно. Проходите сейчас на кухню, я поставлю цветы и разберем, что у нас есть к столу.